Глава 10
В борт ударили бортом, перебили всех потом!

– Ну и долго мы тут будем болтаться, Всеволод Федорович? За последние пять часов уже три раза приходилось давать ход и убегать от джонок. От джонок да сампанов! Крейсер первого ранга Российского императорского флота шарахается от японских плоскодонок с рыбаками…

– Сколько нужно, столько и проболтаемся, – меланхолично буркнул Руднев, которого не смолкающее уже минут пятнадцать брюзжание старшего офицера медленно, но верно начинало утомлять.

Подставив лицо ласковому, почти весеннему солнышку, Петрович расслабленно сидел в шезлонге на левом крыле мостика, наслаждаясь дыханием океана и криками чаек. Нога почти не болела. Но вот же, принесла нелегкая…

«Все мозги выклевал, зануда…»

Не открывая зажмуренных по случаю принятия солнечных ванн глаз, он примирительно продолжил:

– Лишних глаз нам не надо. Так что Беренс все правильно делает. Не хватало только, чтобы нас кто-нибудь опознал сейчас. Сами же знаете, Вениамин Васильевич.

– Знаю. Но ведь это простые рыбаки, можно и не так…

– Ох… Опять вам все не так. Хоть чуток раненого пожалейте, всю плешь ведь проели, ей богу… Десять дней ворчите, не переставая. Сначала было «у нас уголь кончается». Чем закончилось? Попался нам этот угольщик, «Мари-Анна». Кстати, как вам названьице для вечно грязной посудины в семь тысяч тонн? Угораздило же их, болезных, кардиф в Японию везти так не вовремя. Для них, конечно… Теперь, небось, владелец парохода разорится, груз-то ему никто не оплатит, да и пароход мы тоже ему не вернем, военная контрабанда-с, сиречь конфискация…

– Да, тут вам повезло, как раз вовремя! Но ведь его же могло и не быть. А уголь и правда кончался.

– Не мне повезло, а нам, если на то пошло. Но неужели вы думаете, что мы не нашли бы другой угольщик? Ну, в самом худшем случае, пришлось бы брать не японский уголь даром, а заплатить за британский или североамериканский. Потом, после войны, если захочет казначейство. Но не найти угольщик в этих водах… Сие, простите, нереально-с. Далее. Вы были уверены, что пятая, фальшивая, труба есть несусветная глупость, так как «Аскольд» – единственный пятитрубник в этих водах, сидит в Порт-Артуре.

– Не только в здешних водах. «Грейт Истерн»-то больше десяти лет как разобрали.

– Хорошо. Единственный в мире, что с того… Надо было заводить всех в кают-компании аж до белого каления? И в итоге? Проехали, никто вроде не заинтересовался. Зато, гарантирую вам, что рассказам капитанов купцов о том, что мимо них прошел пятитрубный крейсер, никто не поверит. Именно потому, что его в этих водах быть не может. Потом вы были против того, чтобы маскироваться под тип «Дрейка», мол, британцы обидятся, если встретят. Не встретились… Потом вам не понравилось, что я реквизировал эту американскую посудину с грузом станков из Сан-Франциско в Нагасаки. Но, какого черта, это же был японский груз?! Кроме того, нам здесь и сейчас нужен был еще один пароход для организации более плотного дозора. Кстати, можно было бы и о завтрашнем дне подумать: нам это все богатство во Владике ох как пригодится. А вы – «Топить!»

– Ну да, теперь у нас целых два груженых парохода и крейсер между ними, просматриваем аж сорок – пятьдесят миль, море, можно сказать, перегородили, мышь не проскочит! Курам на смех, да и только!

– Знаете, Вениамин Васильевич, вы мне все больше напоминаете одного моего знакомого британского капитана, у него была присказка «и вообще, мне ВСЕ не нравится». А уж ваша реакция на колосник на флаге, чтобы он не вился по ветру и издалека было не разобрать, что мы – русский крейсер, вообще сравнима только с реакцией кота на жестянку, привязанную к хвосту.

– Язвите, Всеволод Федорович, язвите, сколько вашей душе угодно. Ну, а не появятся к ночи на горизонте наши гости, что тогда делать будем? И насчет «Дрейка», не пора ли еще ломать эти бутафорские башни из парусины на носу и корме? А то сегодня, может, еще стрелять придется, а у нас треть артиллерии под парусиной.

– Ломать – не строить. Наших визави до Индийского океана сопровождал «Кинг Альфред», если помните, именно типа «Дрейк», или «Гуд Хоуп», если вам так больше нравится. Так что если мы этот декор пока оставим, то нас вообще могут принять за старого знакомого. Проще будет сближаться. Ну, а если до заката рандеву не состоится, то придется нам отходить еще на полсотни миль к Йокосуке и завтра ждать там. В крайнем случае, мы их встретим послезавтра прямо у входа в Урагский пролив. Но тогда придется ограничиться простым утоплением по рецепту Зарубаева – по паре мин им в борта и бежать во Владивосток.

– Все-то у вас просто, Всеволод Федорович. Неужели вы сами не нервничаете? Ведь мы сейчас у японцев как на заднем дворе. Нет! Как у парадного крыльца даже! До Токио меньше полусуток экономичным ходом. На горизонте то и дело дым или парус мелькнет. А если нас опознают-таки? Или, не дай бог, уже опознал кто-нибудь? Ведь не сбежать же нам, крейсер-то поврежден! А уж ваша уверенность, что четырнадцатого «итальянцы» будут входить в Йокосуку, вообще необъяснима, как…

– Угу, как была необъяснима моя уверенность в том, что у японцев очень чувствительные взрыватели. Помню, помню… – усмехнулся Руднев.

Но если бы старший офицер мог читать мысли своего командира, то он почувствовал бы себя полностью отомщенным. Радостных и оптимистических в голове не было. Ни одной. Только усталость, неуверенность и пустота. Он ощущал себя так, как будто почти две тысячи миль тащил крейсер на своем горбу. Каждая из его семи тысяч тонн, каждый килограмм корабельной стали, казалось, отпечатались на коже следами от заклепок и ракушек на днище.

Никогда бы Карпышев, сидя в Москве XXI века за компьютером и обсасывая на любимом форуме ошибки Руднева, не подумал, что простой переход в пару тысяч миль на корабле – это такой адский труд! А ведь и штормов практически не было, и неприятель больше не встречался, и даже вездесущие британские крейсера как в воду канули, просто переход из пункта А в пункт Б, а вот, поди же ты…

– Вениамин Васильевич, вам, как второму человеку на борту и без пяти минут командиру своего корабля, по секрету скажу – и у первого после Бога на душе часто скребутся кошки. Но командир никогда не должен этого показывать подчиненным. Он просто не имеет на это права. А чтобы расслабиться, рекомендую посмотреть на бак, там Балк опять абордажников своих тренирует. Цирк, да и только!

– Да уж, абордажная партия для захвата броненосного крейсера в восемь тысяч тонн в двадцатом веке – это не цирк, это абсурд!

– Но абсурд необходимый.

– Не понимаю только, зачем он казаков туда включил? Они же заблудятся в коридорах или ноги на трапах переломают!

– Зато стрелять умеют и шашкой махать. Кто знает, может, пригодится…

На баке мичман Балк, назначенный командиром абордажной партии, в который раз гонял своих подопечных. Предстоящее им дело осложнялась тем, что перед «Варягом» стояла классическая задача с двумя зайцами, причем ловить надо было обязательно обоих. Если британские капитаны решат до конца выполнить свой долг, то ловить два разбегающихся в разные стороны крейсера будет весьма сложно. Хотя какие у них к чертовой матери могут быть долги перед Японией, не интернациональный же?

С учетом недостатка обученных абордажу людей, а главное потому, что сам Василий не мог оказаться в двух местах одновременно, Балк и Руднев решили подстраховаться, и в то время, когда абордажники будут брать под контроль первый крейсер, захват второго должен будет провести «Варяг». Подготовленная Василием группа состояла из одиннадцати казаков и пары десятков парусных матросов с «Корейца». Также, в основном за знание японского языка, в абордажную команду был включен и мичман Нирод, хотя поначалу он долго отнекивался.

Последние десять дней Балк постоянно проводил тренировки в стрельбе из револьверов, а для казаков и в фехтовании. Раз в день, подогнав к борту угольщик или американца, тренировались в перепрыгивании с одного близко идущего корабля на другой. Для этого использовали аналог тарзанки, подвешенной к реям фок– и грот-мачт «Варяга». За один раз на каждой перелетали по четыре громко матерящихся человека.

На вопрос Руднева: «И как тебе, Вася, пришла в голову такая хрень?» последовал честный ответ: «Видел в старом фильме про пиратов, всегда хотел попробовать, а возможно ли это на практике. Скоро узнаем».

Со стрельбой у казаков проблем не было. Народ собрался бывалый и после каждой серии матросов с «Корейца» на всякий лад повторял пущенную Балком шутку о куче дерьма и брызгах. Зато в цирковых номерах на трапеции уверенно лидировали бывшие специалисты по парусам с «Корейца» – несколько лет практики лазания по реям при любой погоде даром не проходят. А вот казаков уже несколько раз под веселые и соленые шутки матросов вылавливали из воды шлюпки, на такой случай буксируемые за кормой «Варяга».

После первого купания казачий урядник попросил его благородие «не издеваться над казаками». В ответ Балк предложил ему пари. Если трое казаков, вооруженные шашками, смогут его, Балка, «порубать в капусту», то тогда все казаки освобождаются от тренировок по воздушной гимнастике. Если безоружный Балк в течение пяти минут не будет ни разу задет, то тогда они больше не жалуются на свою тяжкую долю и выполняют все его приказы без обсуждений и пререканий.

После минутной паузы урядник поинтересовался самочувствием его благородия мичмана. После разъяснений, что вместо шашек будут использоваться ножны, так что рубать будут не насмерть, а понарошку, шоу таки состоялось. Со стороны казаков выступали наиболее заинтересованные лица – двое свежеискупавшихся в февральской водичке, согретых парой стаканов спирта, и сам урядник.

Хотя Петрович видел не один десяток голливудских и китайских боевиков, воочию убедиться, на что способен рукопашник высокого класса, он имел шанс впервые.

Первые две минуты Балк танцевал, уклонялся, исчезал из-под ударов, все больше распаляя противников. Он то нырял под рассекающие воздух ножны, то перемещался к замахивающемуся противнику или прилипал к нему, становясь неуязвимым для него и двух остальных, или не сильным, каким-то даже ленивым толчком опрокидывал того на палубу. Пару раз он, неуловимым для глаз движением, оказывался за спиной у кого-то из казаков, причем коллеги последнего не всегда успевали затормозить сами или остановить имитирующие шашку ножны.

На третьей минуте поединка Балк все же пропустил удар. Распаленный своими непонятными промахами и смехом окружающих, получив очередную плюху от брата-казака, урядник Шаповалов разозлился всерьез и показал, что не зря казаки не одну сотню лет были непререкаемым авторитетом в сабельных сшибках для всех народов у любых границ Российской империи. Балк хоть и успел убрать предплечье, переведя движением корпуса удар в скользящий, все же был сбит с ног, откатившись по палубе на несколько шагов.

Но вот когда он поднялся, выяснилось, что звереть могут не только казаки. Через десять секунд на палубе сидели трое обезоруженных и обескураженных амурцев. Никто из них или из наблюдавших за боем не смог точно сказать, что и как сделал Балк. Вроде бы ближайшего к нему противника он сбил с ног, как-то хитро крутанувшись, еще когда катился от удара. Потом у него откуда-то возникли в руке ножны, которыми он отбил удар и тут же плашмя огрел по голове урядника, а третий казак так вообще как бы сам натолкнулся на ногу мичмана. Но почему-то головой…

После этого фраза Василия: «Господа, простите, погорячился, пари вы выиграли», – прозвучала в полной тишине как утонченное издевательство. Впрочем, урядник понял все правильно, признав, что «хоть я вас и задел, будь мы с шашками, а не с ножнами, порубали бы вы нас троих. Больше вы от моих и писку не услышите».

Писку и правда не было, хотя мата хватало, ну да куда же без него в России, тем более на войне? Теперь по вечерам Балк с урядником рубились на баке. Посмотреть на этот, по выражению Руднева, «китайско-казацкий сериал» собирались обычно все свободные от вахты, включая и его самого. На приватный вопрос Балку, а зачем ЕМУ это надо, Василий ответил, что серьезно фехтованием на чем-либо длиннее ножа никогда не занимался и ему есть чему поучиться у урядника.

К моменту остановки британского угольщика Балк еще не считал абордажную команду достаточно натренированной для того, чтобы брать его на ходу. Его, как положено, остановили сигналом и холостым выстрелом. Потом на шлюпках подвалила абордажная партия и после проверки судовых документов капитану объявили, что так как военная контрабанда, груз угля, направляющийся в Йокосуку, превышает пятьдесят процентов от общего веса груза, судно реквизируется. Удалось потренироваться только в беготне по коридорам и трюмам незнакомого судна. Первый «учебно-боевой» захват корабля на ходу довелось произвести десятого февраля.

В принципе, американский пароход «Оклахома» Рудневу был не особо-то и нужен, но тут совпало несколько факторов. Во-первых, когда рассвело, он неожиданно оказался всего в трех милях от пары «Варяг» – «Мари-Анна», в исполнении русских матросов – «Марья Ивановна», и мог опознать крейсер, несмотря на липовые орудийные башни. Пистоны сигнальной вахте потом вставляли по очереди оба штурмана, старший офицер и сам командир. Во-вторых, у дозора из трех кораблей в полтора раза больше шансов перехватить противника, чем у двух. Ну, и наконец, Балк попросил потренировать ребят в «обстановке, максимально приближенной к боевой». А последней каплей оказался тот факт, что на «Варяге» практически закончилась провизия. Небогатый запас с угольщика для многочисленной команды «Варяга» – это на неделю.

Подойдя к борту ничего не подозревающего американца под предлогом обмена новостями и почтой на десять метров, «Варяг» практически уравнял с ним скорость. С «Оклахомы» перелетела на «Варяг» пачка с газетами, а с «Варяга» на «Оклахому» первая четверка абордажников во главе с Балком. Выполнить задуманное чисто, без помарок не получилось. От удивления или испуга у рулевого «Оклахомы» дрогнула рука, и пароход медленно покатился от «Варяга». В результате половина «циркачей» так и осталась на крейсере. Но и первых двух четверок хватило для взятия под контроль рубки. «Оклахома» был положен в дрейф. Хотя это и обошлось в одного выбывшего из строя казака, неудачно приземлившегося на световой люк и сломавшего себе ногу, операцию сочли успешной.

На вопрос проснувшегося капитана «Оклахомы» «Что здесь происходит и кто вы вообще такие» Балк представился как мичман с русского крейсера «Варяг». На что капитан сказал, что в «Летучего голландца» он еще, может, и верит, а вот «Варяг» уже десять дней как на дне. Подтвердив таким образом, что, во-первых, катер с доктором Вадиком до Шанхая дошел, и, во-вторых, что сообщению о гибели «Варяга» поверили.

Так или иначе – первый блин хоть и комом, но испекли. По результатам тренировки добавили еще пару канатов, и теперь за раз с «Варяга» десантировалось до двенадцати человек. Сейчас «Оклахома», переименованный варяжскими острословами в «Охламона», нес дозор в десяти милях от «Варяга», ближе к японскому берегу, под командой бывшего штурмана «Корейца» мичмана Бирилева. Ему и командовавшему крейсирующей мористее «Марьей Ивановной» мичману Николаю Черниловскому-Соколу, которому пришлось вспомнить о том, что до назначения варяжским ревизором он был штурманским офицером крейсера, было приказано при появлении «гарибальдийцев» дать серию из трех ракет черного дыма и не путаться под ногами у «Варяга», когда тот пойдет на перехват.

Еще одной жертвой «Варяга» стал японский каботажный пароход «Цуруга-Мару» на полторы тысячи тонн, оказавшийся в плохом месте в плохое время. Он был зафрахтован флотом и шел с грузом рыбы и риса в Йокосуку, так что теперь до Владивостока о питании команды можно было не беспокоиться, хотя меню и будет несколько однообразным. После перегрузки нескольких тонн провизии на «Варяг» он был утоплен подрывными патронами. В этот раз операцию по десантированию решили не проводить, так как море было не слишком спокойно, и остановили его традиционным выстрелом под нос с последующим подходом досмотровых партий на шлюпках…

– Всеволод Федорович, Всеволод Федорович! Вам плохо? Позвать врача?

– Да нет, не хуже, чем обычно, а в чем дело?

– Да я уже с пару минут вас зову, а вы не отвечаете, нельзя же так пугать людей, право слово!

– Простите, задремал, наверное, разморило на солнце или просто задумался не на шутку, сам не пойму. А по какому поводу вы на этот раз мой хрупкий сон прервали, разлюбезный мой Вениамин Васильевич? Чем-то опять недовольны?

– Это уже не важно. На горизонте у берега дым. Много. И с «Марьи Ивановны», тьфу, черт, привязалось… С «Мари-Анны» дали серию ракет. Кажется, началось, вы опять угадали.

«Еще бы не угадать-то, посидел бы ты, милай, на Цусимском форуме с мое…» – пронеслось в мозгу Руднева.

Осторожно, на экономичных двенадцати узлах, на плавно сходящихся курсах «Варяг» начал красться в сторону добычи с расчетом сблизиться с жертвами в начале сумерек. В сторону «Охламона» с «Варяга» ушла ракета белого дыма, по которой он должен был идти в сторону берега и ждать дальнейшего развития событий.

На борту «Ниссина», шедшего в кильватере «Кассуги» с отставанием в шесть кабельтовых, потомок старинного самурайского рода Масао Секари проводил занятие корабельного клуба Кен-до. По левому борту крейсера на горизонте величественно вздымались берега страны Ямато на фоне подсвеченных заходящим солнцем облаков. Миссия по перегону крейсеров из Средиземного моря была почти завершена. Хотя до Йокосуки и оставалось еще двое суток хода, до берегов Японии было уже рукой подать. Его благодушно расслабленное настроение разделяли и остальные десять любителей помахать бамбуковыми мечами, нашедшиеся в немногочисленной перегонной команде.

Еще на пути в Италию они сошлись на почве общего интереса к Кен-до и при приемке крейсеров попросили записать их всех на один корабль. С тех пор каждый свободный день, которых было, увы, немного, до заступления на вахту, на носу крейсера под стволами башни главного калибра разворачивалось представление древнего японского искусства. Взлетали и падали с криками «Киа!» бамбуковые мечи, снова и снова отрабатывались приемы защиты и нападения, и каждый раз семейная катана рода Секари, передающаяся из поколения в поколение, занимала свое почетное место у стены импровизированного додзе, открытого соленым ветрам. Если лобовую броневую плиту башни главного калибра под стволом восьмидюймового орудия можно назвать стеной, конечно.

Но сегодня внимание занимающихся, да и самого Масао, было отвлечено долгожданной встречей с Родиной. Никто из находившихся на борту европейцев, каковых, кстати, было большинство, не мог понять, почему встреча с Японией вызвала у заказчиков такой трепет. На обращенном к берегу борту, с того момента, как на горизонте появилась земля, постоянно можно было найти кого-то из японцев. Вот и сейчас, вместо полной концентрации на мече и дыхании, сам Масао время от времени бросал взгляд на берега Японии, которые он вынужден был оставить почти на год.

На неторопливо приближающийся с правого крамбола крейсер поначалу особого внимания не обратили, ну мало ли кораблей идет по своим делам у берегов Японии? Судя по общим очертаниям – не японец. Но и не русский типа «России» или «Громобоя». У тех по три мачты, а этот был двухмачтовым. Да еще и башни на носу и корме. Конечно, у них есть еще и «Баян», но откуда ему тут взяться, ведь известно, что Порт-Артур блокирован адмиралом Того. Больше всего силуэт незваного гостя напоминал до боли знакомый тип «Дрейк». Одно из этих детищ британского кораблестроения – броненосный крейсер «Кинг Альфред» – прошел вместе с ними всю первую половину пути из Средиземного моря, защищая от возможной наглости русского отряда во главе с контр-адмиралом Вирениусом.

Когда намерения незнакомца сойтись «на голос» больше не оставляли сомнений, основной мыслью собравшихся на мостике «Ниссина» было, что это или их недавний провожатый, или кто-то из однотипных ему кораблей. Наверное, союзники хотят пообщаться или сообщить что-нибудь интересное. К сожалению, темнота надвигалась быстрее неизвестного корабля, и спор на мостике затягивался. Для японской части команды виды Японии с противоположенного борта были гораздо интереснее. А большая часть свободных от вахты итальянских моряков мечтала только о сне и о скором вознаграждении за долгий и опасный вояж, ждущем их в Йокосуке послезавтра…

Наконец расстояние сократилось настолько, что с подходящего корабля смогли в рупор прокричать на английском: «Привет знакомым, не поделитесь ли свежими газетами по старой дружбе, а то мы уже две недели в море», и тот из итальянских сигнальщиков, что ставил на «Кинга», протянул второму руку за выигранными двумя лирами. Британский вахтенный офицер Чарльз Боссет, командовавший крейсером, пока его капитан сэр Джон Ли отдыхал в каюте, приказал снизить ход до пяти узлов и держать руль прямо.

Неожиданно с фор-марса британского крейсера прямо в глаза находящимся на мостике ударил слепящий луч прожектора. Боссет про себя выругался на бесцеремонность офицеров Роял Нейви, ведь еще не настолько стемнело, зачем так нагло себя вести? Не иначе на вахте этот грубиян Кларк, который в Порт-Саиде продул ему в покер тридцать фунтов. Теперь и пакостит напоследок, неудачник. Проигравший пари сигнальщик, Тони Балдасара, на ходу засовывая в парусиновый мешок свежие газеты, если так можно говорить о прессе недельной давности, понесся на бак.

«Кинг Альфред» медленно нагонял «Ниссин». Однако по мере сближения что-то все больше казалось Боссету неправильным в силуэте приближающегося в сумерках с подветренного правого борта крейсера. Чертов прожектор, надо будет пожаловаться потом на этого идиота Кларка! Но окончательно мысль о слишком низком борте, изменившихся с последней встречи очертаниях мостика и торпедном аппарате в форштевне, чего у больших британских крейсеров отродясь не бывало, сформировалась в измученном постоянным недосыпом мозгу – корабли перегонялись с очень маленькими экипажами, нормально спать было просто некогда – слишком поздно.

На кормовом мостике приближающегося крейсера сверкнул топор, перерубающий держащий колосник конец. Через секунду тот закачался на гафеле, а на ветру заполоскался Андреевский флаг. Одновременно на «тарзанках» на борт «Ниссина» с криком перелетели с дюжину человек. Пока итальянский рулевой хлопал глазами, пытаясь понять, зачем и что перебрасывают с подошедшего крейсера к ним на борт в ответ на полученную почту, успела перелететь и вторая дюжина.

С третьей так гладко не прошло, Боссет толкнул вперед ручки машинного телеграфа на «Полный вперед» и, отшвырнув в сторону оцепеневшего Джованни, крутанул руль влево. Но махина водоизмещением в восемь тысяч тонн имеет соответствующую массе инерцию, да и не во всех котлах поддерживали пары, так что «полный вперед» – это было скорее благое пожелание. Так или иначе, но из третьей дюжины десять абордажников успели попасть на борт «Ниссина». Не повезло двоим замешкавшимся. После удара о борт «Ниссина» оба они полетели в воду, и теперь их единственным шансом было не попасть под винты и дождаться, не замерзнув насмерть, подходящей к месту абордажа «Мари-Анны». Утонуть им не давали предусмотрительно надетые пробковые жилеты.

Тони Балдасара прожил долгую и насыщенную жизнь. Но до самой своей смерти в 1956 году он рассказывал детям, а потом и внукам, что никогда не слышал ничего страшнее, чем боевой клич атакующих русских абордажников: «АААААБЛИИИИИИААААА!!!» Он как завороженный стоял у борта с сумкой в руке, пока один из незваных гостей с очаровательной улыбкой и словами «Бон джорно» не огрел его по затылку эфесом сабли.

На фалах фок-мачты «Варяга» взвился заранее подготовленный сигнал по международному своду «Лечь в дрейф, или открываю огонь», и он, увеличивая ход, направился к шедшему первым «Кассуге»…

На баке «Ниссина» члены корабельного клуба Кен-до с удивлением взирали на неизвестных, столь экстравагантно появившихся на борту и устремившихся в сторону носового мостика.

– Это русские! – наконец разглядел флаг на корме крейсера Секари.

– За императора, в атаку! Тенно хейку банзай!!!

Сам он, однако, вынужден был сначала метнуться за своим мечом и поэтому успел вовремя увидеть, как из восьмерых японцев, рванувшихся к шестерке пришельцев, пятеро свалились на полпути под плотным револьверным огнем. Из трех добежавших двое смогли нанести по одному удару. Один из русских, испытав на своем не прикрытом защитным доспехом теле силу бамбукового меча, получил перелом плеча. Второму повезло еще меньше, от удара его унесло за борт, и теперь для спасения он должен был в компании двух своих сотоварищей-неудачников продержаться в ледяной воде до тех пор, пока их не подберут моряки с «Марьи Ивановны».

Но третий самурай почему-то промахнулся… Хуже того: получив от противника классический маваси-гири в голову, у закадычного приятеля Масао, выходца с Окинавы Тодзио, в этот момент просто отвисла челюсть, бедняга рухнул на палубу как подкошенный. В душе лейтенанта желание поскорее ринуться в бой боролось с чувством долга, которое нашептывало ему, что сначала надо предупредить об опасности машинную команду, состоявшую почти на половину из японцев.

Победил здравый смысл. Вдвоем, только с катаной и вакидзаси против нескольких револьверов? Такое по силам только великим мастерам из старых легенд. Масао, дернув за рукав последнего из дееспособных членов своего клуба, нырнул в люк и понесся в машинное отделение по крутым трапам и запутанным коридорам. Там он надеялся подготовить теплую встречу северным дьяволам, а если не останется другого выхода, то оттуда можно и утопить крейсер через кингстоны. Тоже выход, достойный самурая.

Балк, бежавший к рубке во главе высадившегося на носу отряда, мысленно крыл себя на все лады. «Идиот, мальчишка, разгильдяй! Чего было выпендриваться-то? Ну ладно, с казаками проверял, как тело усвоило рефлексы, быстроту реакции и растяжку, что за десять дней тренировок удалось наработать. Но кой черт было голой пяткой на шашку-то лезть, пусть и бамбуковую? Три раза мог этого самурая пристрелить. Зачем рисковать? А если бы он не так сильно удивился? Или сработай у него рефлексы? Ковылял бы сейчас на сломанной в колене ноге. Надо все же не поддаваться на порывы старины Балка и действовать не по велению его пацанских гормонов, а своего стариковского мозга».

Штурма мостика не получилось из-за отсутствия сопротивления. В ходовой рубке Балк предоставил Нироду объяснять суть текущего исторического момента обалдевшим британцам и итальянцам. Пусть граф со своим британским произношением и громким титулом нагоняет страх на европейцев, а у него есть дела поважнее. По словам Боссета, в машинном отделении сейчас на вахте было больше дюжины японцев и два десятка «рагацци» в придачу. Плюс еще более двадцати японцев были на отдыхе. Из них восемь уже нейтрализованы на баке, а с остальными сейчас ребята Шаповалова разбираются в кубриках.

По докладу казака Михаила Красного из кинувшихся на них «с дубьем» убито двое. «У кого-то из матросиков наган вскинулся, непривычные оне», ранено, преимущественно в ноги, – «как приказывали, ваше благородие, казак не промахнется», – пятеро, оглушен и связан один. «Ловко вы его как, ногой да по башке». Но вот сбежавшая парочка сейчас уже наверняка добралась до машинного, а это минус. Теперь там придется преодолевать организованное сопротивление. А что у нас в плюсе? Из трех дюжин сорвиголов живы, на борту и готовы к бою тридцать два. Один на борту, но способен только нагонять на тех, кто в рубке, страх своими стонами и зубовным скрежетом. Черт, ну кто мог подумать, что можно нарваться на десяток мечников при абордаже крейсера в начале XX века?

По идее сопротивления вообще не должно было быть, а вот, поди же ты… Да еще и каких мечников, одним ударом бамбуковой палки сломать плечо казаку, который с детства приучен уклоняться от сабельных ударов! Тут, пожалуй, урядник нервно курит в углу, да и мне слабо… Еще один при приземлении вывихнул руку, тоже посидит пока в рубке.

Прокачав ситуацию, пока Нирод подробно и в красивых выражениях описывал британцу, кто они и зачем заглянули на огонек, и, послушав, как азартно и яростно отбрехивается от него Боссет, Балк взял инициативу в переговорах:

– Сэр Боссет, вопрос о правомочности захвата перегоняемых вами японских крейсеров будут решать наши командиры. А нам сейчас надо бы озаботиться тем, чтобы крейсер не взорвали.

– А зачем его кому-то взрывать? И вообще, наши корабли не японские. Пока… И идут под британским флагом, поэтому ваши пиратские действия…

– Стоп. Все ваши истории о неприкосновенности британского флага будет рассказывать потом, во Владивостоке, на суде. Если захотите, конечно. Сейчас скажите, вы хоть немного с кодексом чести самураев знакомы?

– Нет, зачем мне это? Мы только по контракту перегоняем в Японию этот крейсер, а их философия мне лично не интересна. А к чему вы вообще…

– А к тому, что если для нас с вами самоубийство – это высший грех, то для тех, кто у вас сейчас распоряжается в машинном отделении, самоубийство при невозможности выполнить свой долг – это самый логичный выход. Вернее сказать, единственный выход, позволяющий избежать позора, который для самурая неизмеримо страшнее самой мучительной смерти. А если при этом еще и удастся прихватить с собой пару врагов, то это вообще высшая доблесть. Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись… Ваш замечательный поэт Киплинг в этом совершенно прав. Так что я бы на вашем месте приказал вашим итальянским матросам проводить моих людей к погребам боезапаса. Ждать, пока ваш командир соизволит проснуться и протрезветь, у нас времени нет. Необходимо выставить там вооруженные караулы, а сами мы можем просто не успеть найти их быстрее японцев.

– Почему вы распоряжаетесь на нашем корабле! Или мы ваши пленники?!

– Чарльз, вы хотите пережить ваше увлекательное путешествие или предпочитаете взлететь на воздух вместе с этим кораблем? Такое завершение контракта вас лично устраивает? Поймите, сейчас я вам могу гарантировать только одно – в Японию этот корабль не придет. Никогда. Ну не судьба ему походить под японским флагом. Ему отсюда две дороги – или на дно, или во Владивосток. И я сильно подозреваю, что, в отличие от вас, японцы это уже поняли. Как вы думаете, какой именно маршрут для них предпочтительнее?

Не совсем понятно, поверил ли Боссет в опасность взрыва, или просто решил, что перечить командиру вооруженных налетчиков себе дороже, но он выделил троих итальянцев для сопровождения трех групп. Две мелкие, по четыре человека, должны были взять под охрану погреба боезапаса.

Не то чтобы сам Балк верил в возможность подрыва крейсера, нет, мужества и решительности у японцев хватило бы, а вот времени на поиск ключей от погребов и организацию взрыва – это вряд ли. Хотя для англичанина страшилка вышла классная, на сотрудничество пошел сразу. Еще пятеро, включая обоих раненых, остались с Ниродом в рубке, присматривать за ранеными японцами и управлением крейсером. На долю остальных шестнадцати выпало самое интересное – зачистка машинного отделения и остальных потрохов крейсера.

В корабельной «преисподней» русских моряков ждал воистину горячий прием. Первая пара матросов, ломанувшихся в двери котельного отделения номер один, была ошпарена паром. Орудовавший пароотводным шлангом японец был немедленно застрелен шедшим третьим казаком, причем на этот раз выстрел был направлен в голову. Не удалось спастись от пули и его подельнику, открывшему клинкет. Прижимая руку к простреленному бедру, он кинулся, было, к двери в бортовой угольный коридор. Но у ее комингса рассвирепевшие амурцы настигли его и закололи шашками. В ходе этой короткой стычки бежавший первым матрос лишился зрения, а второй просто получил ожоги плеча и рук второй степени, но тоже был не боеспособен. Итог: два – два… Балк грязно выматерился в сердцах: результат был отвратительный.

Больше в первом котельном сюрпризов не было, но впереди ждало еще два, плюс само машинное отделение. Поэтому во избежание сюрпризов в приоткрытые двери второй кочегарки полетела пара безобидных с виду пакетиков…

Свист пара, показывающий, что и в этой кочегарке русских ждали, сменился оглушительным хлопком, и сквозь щели вокруг неплотно прикрытой двери на секунду стало видно голубое сияние. Выждав с десяток секунд и убедившись что свист пара прекратился, Балк, обмотав голову полой найденной куртки, нырнул в двери. На полу под вентилями паропровода сидели двое оглушенных и ослепленных японцев.

«Ну, еще бы, – усмехнулся про себя Василий, глядя на то, как без особых проблем казаки вяжут противника. – По полкило магния, всю корабельную фотолабораторию разорил, и пороха. Это бабах и очень яркая вспышка в одном флаконе. Причем без всяких осколков, могущих повредить оборудование». Вспомнив, как сам на тренировке первый раз попал под воздействие светошумовой гранаты, Балк даже пожалел несчастных. Он-то хоть знал, чем его приложило и что зрение вскоре вернется. А эти неудачники могут только тоскливо паниковать.

Кстати о панике. Там дальше еще итальянцы вроде должны были быть… Они-то вообще не при делах, убрать бы их оттуда, они еще пригодятся. Ладно, проверим, хорошо ли говорят самураи по-английски. Покричим в дверь и посмотрим, кто отзовется.

– Гомен кудасай, самурай-сама. Прошу прощения за мой японский. С вами говорит мичман Российского императорского флота Василий Балк с крейсера «Варяг». С кем я могу обсудить ситуацию о беспрепятственном пропуске некомбатантов на верхнюю палубу?

– Лейтенант Японского императорского флота Секари Масао, броненосный крейсер «Ниссин». Простите мою необразованность, но ответно приветствовать вас по-русски я не могу. О каких некомбатантах вы говорите?

– Насколько я знаю от мистера Боссета, с вами находятся около двадцати итальянских матросов. Я думаю, им нет никакого резона принимать участие в нашем споре о том, куда и под каким флагом дальше пойдет «Ниссин»? Надеюсь, вы не будете возражать, если мы их выпустим на верхнюю палубу до того, как я предприму попытку штурма вашей кочегарки и машинного отделения? Мне случайные жертвы не нужны.

– Рад бы их выпустить, но они уже и сами сбежали. Хуже того, когда я их попросил показать нам, где находятся кингстоны в машинном отделении, эти крысы сами в нем заперлись. Так что некомбатантов тут нет. А откуда вы взялись на мою голову, мичман с «Варяга», он же почти две недели, как погиб? И что это был за взрыв во второй кочегарке?

– Ну, положим, слухи о смерти «Варяга» нами были несколько преувеличены, а насчет взрыва, если вы не возражаете, поясню позже. Я полагаю, что предложение о сдаче будет вами отвергнуто?

– Безусловно. У меня приказ моего императора доставить крейсер в Йокосуку, и я обязан его выполнить.

– Понимаю, но вынужден воспрепятствовать. «Ниссин» отсюда пойдет во Владивосток или на дно. Значит, сдаваться вы отказываетесь?

– Безусловно. Если «Ниссину» не судьба попасть в Йокосуку, как приказал мой император, то вариант на дно меня вполне устраивает. По моим расчетам, мы очень скоро все вместе перенесемся в храм Ясукуни. А мы тут в кочегарке, знаете ли, просто отвлекаем ваше внимание от основных событий.

– Если вы о подрыве погребов, то боюсь, что они уже под охраной моих людей. И судя по стрельбе, что я слышал минут пять назад, взрыва не будет.

– Ну что же, тогда мы откроем кингстоны, и…

– И мы лишимся одного котельного отделения из четырех, на пару дней, необходимых для его осушения, а машинное вам не затопить, сами проговорились, что там итальянцы заперлись. Им наша с вами война до одного места.

– Зато мы умрем, как подобает самураям!

– У меня к вам есть предложение получше. Вы, как я заметил, изрядно управляетесь с катаной? Как насчет сравнить европейскую и азиатскую школы фехтования в действии? Один на один, может быть, у вас и вторая катана найдется? Впрочем, златоустовская шашка, пожалуй, не хуже будет.

– Гайджин, я вас зарублю быстрее, чем кусок угля сгорает в топке. Но зачем мне это нужно, или как говорят наши друзья англичане, «что я с этого буду иметь»? Бизнесмены, восточные демоны их раздери… Наверняка они вам и доложили о нашем местоположении на корабле, да и о численности рассказать не забыли? Может быть, маршрут и график нашего перехода вам тоже продал кто-то из них? В чудесные случайности я уже не верю…

– Ну… Где-то как-то… Не без этого. Джентльмены, одно слово. Но вернемся к условиям дуэли, Масао-сама. Я гарантирую, в случае вашей победы, вам и всем японским подданным на борту пропуск на берег…

– И когда же вы у себя на западе поймете, что для нас, японцев, долг важнее, чем жизнь? Мне на берегу делать нечего, если это не пирс Йокосуки, к которому пришвартован «Ниссин»!

– Там вы сможете оповестить о захвате крейсеров адмирала Того, и у него будут неплохие шансы нас перехватить. Это единственное, что вы можете сделать для того, чтобы ваш «Ниссин» не был переименован в «Сунгари» и попал в Йокосуку, а не во Владивосток.

– А если победите вы?

– Вы складываете оружие и даете слово, что до схода на берег во Владивостоке никакого сопротивления или сеппуку ни в вашем исполнении, ни от кого из ваших людей я не ожидаю.

– А что помешает вашим людям перебить нас всех после того, как я вас зарублю, мой наивный молодой друг с «Варяга», простите, не запомнил вашего имени?

– Слово русского офицера и дворянина. Большего предложить не могу. Но поверьте, этого достаточно.

– Олл райт, я принимаю ваши условия, все равно у нас нет никакого оружия, кроме моей катаны и вакидзаси. Посмотрим, умеют ли русские офицеры держать слово, если им это не выгодно. Мы выходим…

– Умеем. Тем и отличаемся от некоторых из наших с вами британских коллег.

Лязгнули задрайки водонепроницаемой двери, и в коридор вышли восемь последних защитников «Ниссина», поддерживающие еще одного, раненого. Первым с гордо поднятой головой, мягкой походкой опытного бойца шел Масао. В левой руке он держал катану в черных лаковых ножнах. По мягко отражавшимся на них бликам огня, горевшего в одной из не прикрытых топок второй котельной, Василий понял, что они скрывают клинок старинной работы.

В отличие от своих товарищей, самурай был одет в кимоно, что и понятно: времени на переодевание после занятий Кен-до у него не было. Это придавало сцене черты какого-то мистического, мрачного средневекового ритуала. Всем своим видом Масао выражал спокойствие и сосредоточенность перед лицом ожидающей его неминуемой смерти. Василий так и не понял, как это удавалось японцу, притом, что на его лице застыла непроницаемая маска, не отражающая никаких эмоций. Коротко поклонившись будущему сопернику, азиат холодно произнес только одно слово:

– Начнем?

Поклонившись в ответ, Балк задал встречный вопрос:

– Каковы правила нашего поединка, господин лейтенант?

– Мой юный друг, какие правила могут быть на войне? – глаза Масао оставались спокойными и непроницаемыми.

– Ну, например, поединок ведется до смерти или до первого ранения? Какое оружие может быть использовано?

– Какая страна будет владеть этим прекрасным крейсером? Это вопрос жизни и смерти, не так ли? А по поводу оружия, вам все же нужна катана? Или что вы имеете в виду? Деритесь, чем хотите.

– Со своей стороны я обещаю прекратить поединок и оказать вам медицинскую помощь, если ранение не позволит вам продолжать бой…

– Мичман, не стоит тянуть время. Вы готовы к поединку или…

– По поводу оружия, я только хотел уточнить вопрос использования револьверов, типа этого.

Масао так и не понял, откуда в руке Балка материализовался наган, но к моменту, когда он выхватил меч из ножен, черный зрачок ствола уже смотрел ему прямо между глаз. От самоубийственного рывка с мечом на пулю Масао спас спокойный голос русского мичмана, а также то, что револьвер по дуге отлетел в толпу казаков и русских матросов за мгновение до того, как он прыгнул.

– Как видите, Россия немного ближе к Востоку, чем Британия. Мы не столь склонны к обжуливанию противников. И более щепетильны в вопросах чести, Масао-сама. Хотя де-юре, после вашего отказа от ограничений на используемое оружие, я мог прострелить вам голову. И с точки зрения британского джентльмена, не нарушил бы данного слова. На будущее будьте осмотрительнее с белыми противниками, любезный лейтенант. И давайте больше не будем пытаться вывести противника из себя до боя. А драться я буду русской шашкой, привычнее, знаете ли.

Масао, на лице которого опять прочно обосновалась маска невозмутимости, на секунду сорванная яростным порывом самоубийственной атаки, снова коротко поклонился оппоненту, но на этот раз в поклоне неуловимо присутствовало уважение к достойному сопернику.

«Зараза, и как он это делает?» – завистливо подумалось Балку.

– Уважаемый мичман Балк…

«Смотри-ка, а имя-то запомнил, хитрец» – пронеслось в мозгу Василия.

– …я рад бы пообещать, что тоже попытаюсь сохранить вам жизнь, но когда на кону стоит судьба броненосного крейсера Японского императорского флота, я не могу позволить себе рисковать. К тому же вы выглядите слишком серьезным противником, чтобы не драться с вами во всю силу. Прошу прощения за мои недостойные попытки над вами подшутить, и давайте приступим.

– А, и правда! Приступим. Вам, кстати, не кажется несколько сюрреалистичным, что на заре XX века судьба новейшего крейсера решается в поединке двух человек на средневековом клинковом оружии?

В ответ японец в первый раз с момента встречи улыбнулся.

– Знаете, Балк-сан, мне правда очень жаль, что вы мой враг и мне придется вас убить. С вами было бы очень интересно поговорить. Но, увы…

– Ну, как говорят у нас в России, человек предполагает, а Господь располагает. Если пройдет по-моему, то еще заболтаемся.

Мило беседуя, противники прошли к центру котельного отделения номер два, где коридор между котлами расширялся до четырех метров. Там они разошлись на десяток шагов, извлекли клинки из ножен, синхронно, будто неделю репетировали, отсалютовали друг другу (при этом на клинках метались отблески кроваво-красного пламени из топок) и начали медленно сближаться. За ними, затаив дыхание, молча следили болельщики, русские казаки и моряки обеих национальностей.

Когда противники не защищены доспехами, долгий поединок на мечах, со звоном, парированиями, злобными взглядами друг другу в глаза над скрещенными мечами – это чистый Голливуд. Одного удачного удара достаточно для переведения противника в список «бывших противников». Поэтому поединщики сближались осторожно, медленно и долго.

Масао держал катану двумя руками, традиционным японским хватом – клинок параллельно полу, рукоять катаны у правого уха, корпус развернут левым боком к противнику, ноги согнуты в коленях. Он справедливо рассчитывал, что европейцу с такой стойкой сталкиваться не приходилось, и имей он дело со своим современником, так оно и было бы.

Балк медленно приближался в классической европейской фехтовальной стойке – шашка в правой руке, левая отведена назад для поддержания равновесия при уколе, ноги пружинисто полусогнуты. На то, чтобы убедительно смотреться в этой стойке, Балк потратил не один час перед зеркалом, ибо классическим фехтованием в своем времени не увлекался, а демонстрировать японцу свое близкое знакомство именно с восточными единоборствами не стоило.

После долгого и медленного сближения на три метра и пары ложных выпадов, проигнорированных невозмутимым Масао, Балк пошел наконец в атаку. Он, казалось, поставил все на один укол, причем целью избрал ближнюю, левую ногу противника, выдвинутую в его сторону.

Масао был неприятно удивлен скоростью, с которой наносил укол его противник, и приятно тем, что тот фактически подставился под коронный японский рубящий удар в шею. Этим ударом его предки-самураи снесли не одну сотню буйных голов за века бурной японской истории. Где-то в глубине души японца молнией промелькнуло сожаление, что чем-то понравившегося ему русского придется все же убить, а тело уже выполняло заученную за годы тренировок до мелочей комбинацию.

Левая нога по дуге скользит назад и в сторону, заставляя противника еще дальше провалиться в погоне за ускользающей целью, потом на нее переносится основной вес тела, за счет чего в удар вкладывается вся масса тела. Катана описывает красивую дугу и, ускоряясь до немыслимой скорости, несется почти параллельно полу к шее русского. Навстречу ей, в тщетной попытке отразить удар, взлетела ЛЕВАЯ РУКА мичмана, что вызывало в мозгу Масао грустную усмешку: «И он считал себя МАСТЕРОМ? Этот меч снесет ему и руку, и голову. И не особо замедлится. Мой прадед как-то перерубил три тела разбойников одним ударом. После чего этот молодой идиот продолжит свой бессмысленный выпад, без головы он мне по ноге все одно не попадет».

На чтение описания этого эпизода у читателя ушло раз в десять больше времени, чем он занял. В бою мысль и чувства ускоряются, так же как и тела. Последнее, что запомнил Масао перед тем, как катана врубилась в предплечье Балка, это выражение его глаз – там не было растерянности проигравшего или страха! Они были абсолютно спокойны и к тому же заполнены торжеством.

За оставшиеся миллисекунды лейтенант успел подумать, что то-ли русский спятил, то ли он сам.

А потом клинок его самурайского меча ударил в предплечье мичмана и… скользнул с МЕТАЛЛИЧЕСКИМ звоном! В тот же миг начавшие расширяться от удивления шире предписанного природой глаза японца затопила ослепительная бело-голубая вспышка! Еще через доли секунды на смену недоумению пришла боль, взорвавшись гранатой в ноге. Она молниеносно и беспощадно, как огненное цунами, поглотила все его существо, накрыла мучительной пеленой и… Погасла. Мир исчез: что-то с размаху врезало по затылку Масао, избавляя его от физических и духовных страданий.