10
Ночная тревога
Мирон, как обычно, пил: размеренно, экономными движениями, словно дрова колол. Опрокидывал стопку, коротко вытирал усы и, откусив огурец, клал его обратно на серую тарелку в мелкой паутине трещинок. Водка не брала Мирона, в отличие от Скопина. Только глаза стекленели, но сидел он прямо, не опираясь на спинку стула, будто в седле перед атакой. Он однажды сказал Скопину, что если выпьет лишнего, то просто тут же и упадет. Но Иван Федорович никогда не видел этого, поскольку его собственный предел наступал гораздо раньше.
Скопину нравилось пить и молчать с Мироном — поговорить они могли и на трезвую голову. А за несколько лет существования бок о бок переговорено между ними было немало — даже и тем не осталось. Вот только пьянел Скопин не так, как старый казак, — его как будто уносила мутная волна, качала, влекла к омутам и глубинам, густой придонной траве, большим слепым рыбам. К забвению.
— А он и не виноват, — сказал Скопин, поднимая голову. — Вот ведь зараза!
Мальчонка-половой принес еще одну бутылку «беленькой».
— Лёха, а где дед твой? — спросил Скопин.
— Простыл деда, — ответил мальчик серьезно, забирая пустую бутыль со стола. — В фатере лежит.
— Помирает?
— Не! Он хоть и без руки, а крепкий.
Мирон повернул лицо к парнишке.
— Видать, смерть его была в той руке.
Скопин удивился:
— В какой руке?
— Которую дед потерял.
Мальчик пожал плечами и пошел на кухню.
Скопин налил себе и Мирону.
— Ну, давай!
— Пропущу, — сказал Мирон. — Мне тебя потом домой тащить.
— Как хочешь. А я приму. Стыдно мне, дядя.
— Чего?
— Мальчонка тот, младший Надеждин. Получается, ни за что в ссылку пошел. Не он девчонку ту порезал. Дружок его, Сёмка!
— Не он? — спросил Мирон равнодушно.
— Не он!
— А кто сказал?
— Девка эта, которой он сегодня все лицо исполосовал.
Скопин выпил и, чуть не подавившись, закашлялся. Водка потекла по подбородку. Он ненавидел ее горечь и эти мутные волны опьянения, но ничего не мог поделать — страх перед кошмарами сидел в Иване Федоровиче глубоко и цепко. А тут еще эта изрезанная девчонка… А и правда: мечта всякой шлюхи — оказаться на содержании какого-нибудь купчика или чиновника — теперь для нее стала совершенно недосягаемой. Да и бандерша эта, Ирина Петровна, долго держать у себя уродину не будет — как только порезы немного заживут, вытолкнет несчастную на улицу. А там у этой «Адели» дорожка одна — по ночам пьянь разную отлавливать, да за гроши удовлетворять прямо под забором. И жить ей так недолго — года два, пока болезни, вши да брага ее не прикончат. Или пока не зарежет какой-нибудь каторжник — просто так, своей потехи ради или с перепою.
— Ну и хрен с ним, — сказал Мирон.
— А я? — удивился Скопин. — Невинного на Сахалин отправил.
Мирон пожал плечами.
— Не-е-ет, — Скопин лег животом на стол, — так не пойдет. Это мне обида! Мне — позор!
Он достал из кармана набитую табаком свою черную трубочку и помахал ей в воздухе.
— Иди сейчас к Самсону. Скажи, мол, прислал Иван Федорович. Пусть он прямо с утра отправит своих на рынок и велит им вот что…
— Это к которому Самсону?
Скопин нетерпеливо хмыкнул.
— На Сухаревке!
— А! — с трудом вспомнил Мирон. — Это у которого баба на сносях?
— Да, он самый.
— И что нам от него нужно?
Скопин объяснил свой план. Мирон тяжело вздохнул:
— Так поздно уже, Самсон спит, небось.
— Разбуди. Сделаешь все, как я сказал, завтра поймаем этого сучьего сына.
Денщик, поморщившись, посмотрел на пьяного сыщика.
— А тебя кто домой потащит?
— Ты беги и возвращайся. Я тут посижу.
Мирон тяжело встал и, поджав губы, надел свой теплый казачий кафтан.
— Придумываешь ты, Иван Федорович!
— Иди, иди, дело верное, — сказал Скопин, наливая себе еще.
Когда дверь за казаком закрылась, Иван Федорович подозвал мальчишку-полового и сунул ему в руку полтинник.
— На, может, деду надо порошков каких купить.
Мальчик принял монетку и поклонился. Но не успел он ответить, как дверь кабака снова отворилась, впустив Захара Архипова. Тот быстро нашел глазами Скопина и решительно зашагал к нему.
— Точно вы тут и есть! — сказал он. — Мы ехали мимо и увидели вашего денщика.
Скопин кивнул на стул напротив.
— Садись, Захар Борисович, отметим мой промах. Выпей, погрейся.
Архипов с досадой посмотрел в пьяные глаза Скопина.
— Некогда мне тут с вами пить.
— Случилось что? — спросил Иван Федорович. — Так подождет. Садись, молодой, не мозоль глаза.
— Да, это я зря, — ответил сухо Архипов. — Толку от вас… Сидите уж, а я поеду сам с Михеевым.
— Куда?
— К Трегубову.
— А что с Трегубовым? — спросил Скопин. — Опять ограбили, что ли?
— Убили.
Скопин вдруг икнул. Архипов с отвращением отвернулся, но Скопин крепко схватил его за руку.
— Пустите! — потребовал Архипов.
Скопин снова икнул.
— Погоди, — потребовал он и встал.
Архипов вырвал свою руку.
— Пошли, — сказал Иван Федорович, надевая свою черную судейскую шинель.
— В таком виде? — процедил Архипов. — Идите спать. Завтра я вам дам отчет.
Скопин сунул руку в карман, достал два мятых рублевых билета и бросил на стол.
— Нет, брат, ты мной не командуй! Это я тут командовать буду. Веди!
Архипов пошел вперед, не оглядываясь. Скопин следовал за ним, роняя стулья и сдвигая столы. Мальчишка-половой забежал вперед и протянул сыщику кепи.
— Забыли-с!
Скопин кивнул, взял кепи и надел его козырьком назад.
— Дядя Мирон вернется — скажи ему, я к Трегубову поехал… расследовать, — заплетающимся языком сказал он мальчику.
«Шут гороховый!» — зло подумал Архипов, пропуская его в дверях.
На улице стоял полицейский экипаж. Скопин, срываясь с подножки, на второй раз все-таки влез внутрь и плюхнулся напротив квартального Михеева.
— Здравия желаю, — сказал тот и принюхался. — Отдыхаете, Иван Федорович?
Скопин кивнул, привалился к стенке экипажа и прикрыл глаза.
«Заснет — оставлю его здесь», — решил Архипов.
Но как только карета тронулась с места, Скопин открыл глаза и посмотрел на Архипова.
— Как убили-то?
— Зарезали, вашбродь, — ответил Михеев. — Попытали немного, а потом зарезали.
— Попыта-а-али, — протянул Иван Федорович. — Занятно! Искали чего?
— Весь дом перевернули, — кивнул квартальный.
Архипов с неудовольствием подумал, что ему эту подробность Михеев не сообщил. Впрочем, он и сам не задал вопроса, потому что думал не об убийстве, а о Маше.
Скопин снова икнул.
— Может, вашбродь, остановиться? — осведомился квартальный. — А то, не ровен час… укачает?
Архипов покосился на Михеева и понял, что тот, не подавая виду, подсмеивается над судебным следователем. Оно и понятно — Скопин своим поведением давал прекрасный повод для того, чтобы такая мелкая сошка, как квартальный надзиратель, скалил над ним зубы.
Скопин еще раз икнул и махнул рукой.
— Ничего… Обойдется.
Он икал всю дорогу, пока экипаж не остановился у ворот дома Трегубовых. Скопин вылезал последним — Михеев вовремя подскочил и поймал Ивана Федоровича, который иначе бы упал прямо под колеса, в грязь.
— Ну, ну, — сказал Скопин. — Не обнимай меня, я тебе не невеста!
Архипов быстро пошел вперед, не обращая внимания на эту сцену. Взбежав на крыльцо, он открыл дверь.
— Там справа на столике лампа есть, — крикнул сзади Михеев. — Я оставил на всякий случай.
Архипов зажег спичку и увидел керосинку. Сняв стеклянную колбу, он поджег фитиль, вывернул его, чтобы светил сильней, и водрузил колбу на место. Михеев уже дышал ему в спину.
— Где Трегубов? — спросил Захар Борисович.
— Наверху.
Архипов начал подниматься по скрипящей лестнице. Внизу икнул Скопин.
— Слушайте, Архипов, — сказал он, — я вам не рассказывал еще… Помните того, молодого, который тут девушку изнасиловал?
Архипов остановился посреди лестницы.
— Да, — ответил он, насторожившись.
— Завтра поедем брать его. Хотите со мной?
Архипов поставил ногу на следующую ступеньку.
— Сначала давайте тут разберемся.
Михеев протиснулся мимо Захара Борисовича.
— Позвольте я вперед, покажу.
— Иван Федорович, — позвал Архипов — Вы пойдете наверх?
Скопин, почти не видимый во тьме, тяжело опустился на обувной ящик.
— Сейчас, немного передохну. — Он чиркнул спичкой, пламя которой осветило его лицо и черную трубочку, свисавшую изо рта. — Небось не убежит покойничек, а?
— Как пожелаете. — Архипов двинулся вверх вслед за Михеевым.
— Небось не убежит, — пробормотал Скопин, облокотился спиной на стенку и прикрыл глаза.
…Это был мальчик в сером вытертом халате с выцветшими когда-то зелеными полосами, с заплатами на локтях. Он держал в руках коричневую глиняную миску. Мальчик храбрился, но его черные глаза быстро перебегали с Мирона на Скопина, показывая, что храбрость эта — напускная.
В проем заглянул другой человек, голова его была обмотана грязной тряпкой вместо чалмы. Стражник что-то крикнул мальчику. Тот вздрогнул и резко ответил. Потом поставил миску на земляной пол, плеснув бурой жижицей.
— Пожрать принес, что ли? — буркнул Мирон.
Мальчик отступил к двери, выхватил нож и горячо заговорил.
— Звереныш, — не обращая внимания на него, сказал Мирон. — Небось вчера еще на базаре тятьке помогал, на наши квартиры покупки таскал. А теперь — туда же, воевать пошел.
Он вдруг зыркнул на мальчика страшными глазами и каркнул. Паренек мгновенно выскочил наружу и захлопнул за собой дощатую дверь, стукнув засовом. Мирон засмеялся:
— От, дурень! Молоко на губах еще не обсохло.
Но Скопину было не смешно:
— Он хоть и ребенок, а если прикажут — зарежет за милую душу.
— Знамо дело, зарежет, — кивнул Мирон. — Да только мы ждать не будем до утра. Сегодня ночью утекём.
— Как это? — удивился Скопин. — Руки-то связаны.
— Так и что? — возразил Мирон. — Веревки у них дрянные небось.
Скопин попытался пошевелить локтями, чтобы ослабить свои путы, но только потерял силы.
— Не получается. Слушай, Мирон, нас ведь ждали?
— Ждали.
— Получается, в крепости предатель, — удивленно сказал Скопин. — А майор и не знает.
Иван Федорович помолчал, а потом снова попытался растянуть веревки.
Мирон все это время лежал в углу, даже не стараясь освободиться. Наконец он сказал:
— Вашбродь, ты силы-то не трать.
— Так ты же сам сказал… — со злостью ответил Иван.
Мирон пожал плечами и ловко вскочил на ноги. Сделав шаг, он оказался около миски и двумя ударами каблука разбил ее. Бурая жижа разлилась вокруг лужицей. Мирон повернулся спиной, сел и начал вслепую нашаривать пальцами осколки.
— Левее, — подсказал Скопин.
Нащупав осколок, Мирон вернулся к стене и попытался воткнуть его в трещину. Ему это долго не удавалось, но наконец осколок миски остался торчать в стене, острым сколом наружу.
— Видал, вашбродь? — спросил Мирон, потом привалился к стене и начал ритмично двигаться, перетирая веревку. Иногда он кривился, когда промахивался и попадал на осколок рукой.
Скопин следил за ним, с тревогой взглядывая на дверь: не почуял ли часовой, что пленники пытаются освободиться. Время от времени Мирон останавливался и пробовал веревку на прочность — наконец с четвертого или пятого раза она порвалась и упала на землю с излохмаченными концами. Мирон нагнулся и сунул ее за пазуху.
— Пригодится еще, — сказал он. — Давай, вашбродь, поднимайся, будем тебя развязывать. А про предателя мы потом подумаем. Если выберемся.
Через минуту дело было сделано. Скопин вдруг понял, что страшно хочет по большой нужде — и что теперь, после того, как его руки больше не были связаны, это желание стало нестерпимым.
— Прости, Мирон, — сказал он, — мочи нет терпеть.
— Что? — непонятливо спросил казак, но по лицу Скопина догадался и махнул рукой. — И то правда!
Они устроились в разных углах. Скопин с детства стеснялся справлять большую нужду даже при родителях. Вот и теперь он сначала старался не смотреть на Мирона, но потом вдруг услышал с его стороны смешок.
— Слышь, вашбродь, — сказал Мирон, — сидим мы тут орлами, и вдруг «халатники» подваливают — где, мол, наши пленники?
И хотя картинка эта была совсем не смешная, но, вероятно, из-за сильного душевного напряжения Скопин прыснул.
— Тише, тише, — сказал Мирон, вставая и натягивая шаровары. — Вот черти, даже подтереться нечем. Вашбродь, а теперь давай обсудим, как мы утекать станем.
Мирон сидел рядом с дверью, прильнув к щели в досках. Наконец, он повернулся к Скопину.
— Кажись, стемнело, — прошептал он. — Давай, вашбродь, как договорились.
Он отодвинулся и, встав, прижался к стене, сжимая в руке тот самый осколок, об который перетер веревку.
Скопин неуклюже поднялся, подошел к двери и ударил по ней ногой.
— Эй! — крикнул он. — Кто там есть? Поди сюда!
За дверью послышались голоса охранников — мужчина что-то говорил мальчику.
Скопин еще раз с силой ударил по доскам, так, что с них посыпалась труха. Расчет был на то, что стражники войдут вдвоем, чтобы не рисковать.
Наконец стукнул открываемый засов, дверь со скрипом отворилась. Сперва показалось острие сабли — старший охранник держал ее неумело. Из-за его спины возбужденно выглядывал мальчишка.
Старший прикрикнул на Скопина и направил на него саблю, заставив попятиться.
— Во, гляди, что я нашел, — сказал Скопин, отступая на внезапно ослабевших ногах и кивая в глубь сарая. — Алтын! Алтын!
Главное было чем-то заинтересовать стражников. И слово «алтын», то есть «золото», играло роль приманки.
Старший сделал шаг вперед. За ним в сарай шагнул и мальчонка. Скопин продолжал отступать, подманивая охранников. Еще шаг!
Но мальчик вдруг испуганно обернулся и наконец увидел Мирона, прижавшегося к стене справа от двери. Черные глаза распахнулись, рот паренька открылся для крика.
Михеев потянул на себя дверь.
— У него тут лампы были. Я прикрутил, чтобы газу не напустить. Сейчас.
Он прошел вдоль стены, нашел светильник и зажег горелку. Комната осветилась.
— Вот он, — послышался голос Михеева.
— Вижу, — коротко ответил Архипов.
Михайла Фомич Трегубов сидел в кресле, его грудь и живот были залиты кровью. Голова свешивалась набок. Кисти рук преступник привязал к ручкам кресла. Такая же веревка обвивала ножки сиденья, прижимая лодыжки покойника. Вокруг кресла царил страшный беспорядок: на полу лежали бумаги, выброшенные из выдвинутых ящиков стола, рядом валялся стакан с остатками заварки. Из чернильницы на пол натекла большая лужа.
— Михеев, — позвал Архипов.
— А?
— Поищи тут, только аккуратно, ничего не сдвигая и не перекладывая — веревка местная или ее убийца с собой принес.
— Слушаюсь!
Захар Борисович подошел к Трегубову и осветил его своей керосинкой.
— Есть тут еще лампы? — спросил он нервно. — Темно.
— Ага, сейчас зажгу! — ответил Михеев.
— Ну как там? — раздался от двери голос Скопина. Он стоял, привалившись к косяку, и дымил своей трубкой.
Архипов поморщился. Он надеялся, что Скопин заснет в прихожей и не будет ему мешать.
— Ножевые раны на предплечьях, бедрах, две на груди и еще несколько на животе. Судя по всему, неглубокие.
Михееву удалось зажечь еще один рожок. Керосинка стала не нужна, и Архипов, задув ее, поставил на пол.
— Беспорядочек тут, — меланхолично произнес Скопин. — Искали чего?
Архипов выпрямился:
— Совершенно очевидно, что убийцы… Или убийца, пытали хозяина и что-то искали.
Скопин спрятал трубку в карман, шатаясь, подошел, наступил в лужу чернил, но, не обращая внимания, поднял с пола лампу:
— Кстати… Дверь-то открыта, но не взломана. А дядька строгий был, особенно после ограбления… Пойду, осмотрюсь.
И снова икнул.
— Вот черт! — сказал он и вышел в коридор.
Михеев, осматривая угловой шкаф, многозначительно поднял брови.
— Вы, вашбродь, не смотрите, что Иван Федорович нарезамшись. Они и в таком состоянии…
Архипов хмуро посмотрел на квартального. Тот осекся. В глубине дома послышался звон стекла.
— Лучше идите взгляните, что он там вытворяет, — приказал Архипов и повернулся к Трегубову. — Вы и сами, Михеев, — сказал он через плечо, — тоже молодец. Оставили место преступления без охраны. Даже дворника не вызвали!
— Виноват, — Михеев, пользуясь тем, что Архипов на него не смотрит, скорчил презрительную мину, — дворник местный на свадьбу к дочке укатил в деревню.
И тут Захара Борисовича прорвало. Побледневший от гнева, он резко обернулся к квартальному.
— Потому что у вас тут бардак, а не служба! — крикнул он. — Как тут работать? Что вы на меня зенки вылупили? Хотите, чтобы я доклад написал про все безобразия, которые здесь творятся?
— А что тут творится? — пробормотал Михеев, пряча глаза. — Тут ничего…
— Ничего?! Ничего?! — Архипов указал на убитого. — Это вы называете «ничего»?
— Я пойду… — робко ответил Михеев, — посмотрю, как там Иван Федорович.
— Идите! — отрезал Архипов.
Отдуваясь, квартальный шагнул к двери, но Скопин уже вернулся.
— Вот, — сказал он, протягивая лампу с разбитой колбой. — Случайно.
— Хорошо хоть, что дом не спалили, — зло ответил Архипов. — А то и расследовать было бы нечего.
Скопин передал лампу Михееву:
— Снеси, любезный, вниз.
Квартальный взял разбитую лампу и вышел в коридор. Его душила обида на этого молодого выскочку. «А ведь и доклад написать может, — думал он. — Подпортит мне службу, поганец. Без него-то хорошо было». Но тут он вспомнил про девчонку, про слова усатого, и в голове у него начал придумываться хитрый план.
— Эй, Михеев! — услышал он окрик Скопина.
— Слушаю!
— Иди к экипажу, зови… кто там на козлах-то?
— Чумыкин сегодня.
— Зови Чумыкина. Надо покойника погрузить и в часть отвезти. Завтра доктору Зиновьеву покажем.
— Бегу! — ответил квартальный и сплюнул на пол.
Мертвого коллекционера усадили на сиденье экипажа.
— Так он упадет, вашбродь, — отдуваясь, сказал Чумыкин. — Надо придерживать.
Архипов сердито посмотрел на Скопина, еле державшегося на ногах, и полез внутрь экипажа. Втиснувшись рядом с Трегубовым, он схватился за поручень на стенке так, чтобы не дать телу упасть вперед, и бросил Ивану Федоровичу:
— Вы поедете?
Скопин икнул, покачнулся, наконец взобрался внутрь и сел напротив. Архипов выглянул наружу, где возле экипажа топтался Михеев.
— А вы?
Квартальный снял фуражку, вытер рукавом шинели лоб и снова водрузил на голову.
— Я пешочком. Побегу вперед вас.
Михеев захлопнул дверцу и махнул Чумыкину, мол, поезжай. Проводив нехорошим взглядом удалявшийся экипаж, Михеев достал из кармана шинели табакерку, неторопливо взял пальцами понюшку табака и втянул в нос. Отчихавшись, он так же не спеша сунул табакерку обратно в карман и зашагал с сторону Сухаревской части.
Архипов трясся в карете, постоянно поправляя локтем сползавшее тело Трегубова и стараясь не смотреть в сторону Скопина, который, развалясь на своем сиденье, шумно посасывал трубочку. Вынув ее изо рта и посмотрев на Архипова, Скопин заявил:
— Ну? Так как эти… душегубцы проникли внутрь?
Захар Борисович решил не реагировать на пьяного следователя.
— Слышь, что я говорю? — спросил Скопин, наклоняясь к Архипову.
Архипов снова толкнул Трегубова к стенке экипажа, не отвечая.
— А мне плевать, — пробормотал Скопин и снова сунул трубку в рот. Но тут экипаж тряхнуло, и трубка упала на грязный пол. Иван Федорович, кряхтя, нагнулся и поднял ее.
— Ты думаешь, я ничего не знаю? — спросил он, обтирая мундштук рукавом. — Про реформу эту не знаю? Про то, что меня через год выкинут из должности?
Архипов быстро взглянул на Скопина и снова уставился в сторону.
— А кто вместо меня будет? — Иван Федорович ткнул трубкой в сторону молодого человека. — Ты? Что, ждешь?
Захар Борисович холодно посмотрел на пьяного.
— А хотя бы и я, — процедил он сквозь зубы. — Хотя бы и я.
— А тогда скажи, почему Трегубов впустил убийцу? — спросил Скопин.
— Потому что знал его, — ответил Архипов. — Что, думаете, я такой тупой и не пойму? Сыск — это наука. Слежка — наука. Работа с уликами — наука. А вы? Пьян как водовоз! Что?! — Архипов почти закричал. — Что вы в таком состоянии можете расследовать, черт возьми! Какие улики можете найти? А? Почему вы не остались в вашем трактире жрать водку? С какой стати увязались? Хотели показать, кто ту старший? Ну? Показали?
Скопин слушал, прикрыв глаза, хватаясь за стенку каждый раз, когда карету подбрасывало на рытвине или обломке кирпича.
— Да! — Захар Борисович снова толкнул тело Трегубова к стенке. — Видал я вашего брата, судебного следователя. Приходилось. За взятку чего только не расследуете. А за двойную так и глазки прикрываете — мол, ничего не вижу! А вы посмотрите вокруг! Разве вы полиция? Разве вы сыск? Да вас горожане боятся пуще бандитов! Потому что бандит действует на свой страх и риск. А вы грабите и обираете с чувством полной защищенности, потому что за вами — государство! Вы унижаете, зная, что никто и пикнуть не посмеет из-за ваших позолоченных пуговиц. Перед знатными вы выслуживаетесь, а если встретите кого, кто ниже вас, так тут вы — фараоны! Набобы! Китайские мандарины! Да вы одними подарками получаете больше, чем иной карманник за год может набрать! И я рад. Да, я рад, что будет реформа и всех вас погонят поганой метлой. Потому что я видел людей, которые идут вам на смену. Они — не вы! Для них, может, и нет понятия дворянской чести, но есть честь мундира. А главное — честь профессионала. Чего у вас нет и никогда не будет.
Скопин вдруг кивнул.
— Точно! Впустил, потому что знал! Галоши?!
— Какие к черту галоши!
Скопин привалился спиной к стенке кареты.
— Братец ты мой, — сказал он из тени, — знаешь ли ты, что в Москве-матушке каждое убийство — это из ряда вон. Мы тут живем тихо, благолепно, не то что в Петербурге. Воровать? Воруют! Обманывают! Обмишуливают! Но вот убивать, как в столице… А знаешь, почему так? Потому что тут нет вашей сис-те-мы. Все по старинке, по-человечески. А вот приедет твоя ма-ши-на, начнет перемалывать наше болотце, начнет хватать человечков… Вот тут и конец благолепию. Потому как чем меньше полиции, тем больше порядка, это как бог свят! Жестокость порождает жестокость. А ты, Захар Борисович, хоть и юн, да жесток. Я тоже жесток, но по-человечески, без всяких там шестеренок, микроскопов и винтиков по полочкам. Я-то отрежу больной палец. Но ваша сис-те-ма всю руку отхватит вместе с головой.
— Знаете, Скопин, — вдруг обиженно буркнул Захар Борисович, — идите к черту! Проспитесь. Благолепие! Дальше собственного двора не смотрите.
— А и что, Захар Борисович? Пусть! И хорошо, что не смотрим! Целее будем…
— Да что вы заладили! — крикнул Архипов. — С такими мыслями и работать нельзя. Вы просто оправдываете ваше пьянство, вот и все!
— Поймете, да поздно будет, — сказал Скопин. — Кажись, приехали.
Экипаж остановился у дверей части. Чумыкин слез с козел и открыл дверцу.
— Что, Михеев еще не пришел? — спросил у него Архипов и, получив отрицательный ответ, приказал: — Сбегай к пожарным, возьми у них тачку. Отвезем тело на тачке в морг, завтра его доктор осмотрит.
Чумыкин ушел исполнять. Архипов в последний раз поправил тело Трегубова.
— Что вы там говорили про арест одного из грабителей?
— А! — махнул рукой Скопин. — Сам справлюсь.
— Как знаете.
Они посидели еще в молчании. Чумыкина с тачкой все не было. Архипов посмотрел на окна части, где его дожидалась Маша. Он досадовал, что все так затягивается, и беспокоился о девушке. Вдруг, сам не понимая почему, он сказал Скопину:
— Помните ту девушку? Племянницу вот этого… Трегубова?
— Которая сбежала? — отозвался Иван Федорович.
— Она вернулась сегодня ночью.
— Да?
— Ждет здесь. Я…
Архипов замолчал, не зная, что говорить дальше.
— Где? — спросил Скопин.
— Зачем вам?
— Надо задать один вопросец.
— В таком виде? — возмутился Захар Борисович. — Вы как себе это представляете?
Скопин наклонился к Архипову и оперся рукой на колено покойника для устойчивости.
— Послушайте, — сказал он, морщась. — Вы можете себе думать что угодно. Но пока я здесь главный, а вы — подчиненный. И поэтому я иду сейчас в приемный кабинет, а вы приводите ко мне девушку. И я задам ей вопрос.
— Что за вопрос? — решительно спросил Архипов.
Тут из-за угла появился Чумыкин, громыхавший тачкой по булыжникам дорожки.
— Узнаете, — сказал Скопин, вылез из кареты и пошел в часть, предоставляя Архипову и кучеру самим перекладывать тело на тележку и везти в морг.
Спустя несколько минут Захар Борисович, проклинающий себя за несдержанность, привел Машу в приемный кабинет, где на лавке сидел Скопин.
— А, Маша! — сказал тот, даже не вставая. — Ну и хорошо, что вернулась.
— Кто убил дядю? — спросила девушка прямо.
Скопин пожал плечами.
— Пока не знаю.
— А разве это не те же бандиты… — начала девушка, — которые… его ограбили?
— Может, и те. А может, и другие, — ответил Скопин. — Ты погоди. У меня к тебе вопрос. У твоего дяди была шкатулка?
Маша не сразу поняла, о чем речь.
— Шкатулка? — переспросила она.
— Какая шкатулка? — подал голос и Архипов, стоявший позади девушки.
— Такая… небольшая, с черным узором.
— Да, — кивнула Маша. — То есть… нет. Он отдал ее мне. Шкатулка была у меня в комнате. Ее забрал тот… молодой.
— Сёмка? Рубчик? — подсказал Скопин.
Маша кивнула.
Иван Федорович вынул из кармана трубку и сунул в рот. Архипов, вспомнив, что совсем недавно трубка валялась на грязном полу экипажа, скривился от брезгливости.
— Вот, значит, как… — задумчиво сказал Скопин. — Забрал. А как забрал? Положил в карман?
— Да, — сказала Маша. — А что? При чем тут шкатулка?
— Это забавно, — пробормотал Иван Федорович. — А он не говорил, у кого купил эту шкатулку?
Маша наморщила лоб, пытаясь вспомнить, кого ругал тогда дядя…
— Иосич… Или Ионыч…
— Так…
— Все? — спросил Архипов.
Иван Федорович кивнул.
Архипов вывел девушку в коридор.
— Что с ним? — шепотом спросила Маша.
— Пьян.
Она покачала головой:
— Жалко его.
Захар Борисович посмотрел на дверь.
— Пойдемте в другое место, — сказал он.
Они вернулись в комнату дежурного, где Маша все это время дремала в кресле.
— Почему вам его жаль? — спросил Архипов.
— Он старый и, кажется, больной.
— Не такой уж он и старый! — ревниво откликнулся Захар Борисович. — Впрочем, бог с ним. Не о нем сейчас надо думать. А о вас.
Маша повернулась к окну.
— Скоро утро, — сказала она. — Осенью и по утрам темно.
Архипов стоял рядом с ней, не смея дышать.
— Вам некуда идти, — произнес он, наконец.
Маша кивнула.
Захар Борисович сглотнул ком в горле и твердым голосом предложил:
— Я могу вас на время разместить у себя. Нет-нет, не подумайте ничего плохого — я просто предлагаю кров, ничего больше! Пока вы не определитесь… — Он замялся. — Пока мы не определимся, куда вас можно… куда вам можно…
— Вы живете один? — спросила Маша не оборачиваясь. — Я бы не хотела стеснять или смущать…
— Я живу один.
Маша смотрела на отражение Архипова в темном стекле. Она видела его волнение. Если бы он знал, что с ней произошло, — он бы так же с волнением предлагал свой кров? Или просто, как гулящую девку, увез бы ее в свою квартиру, не спрашивая, а приказывая? Вдруг с каким-то глубоким волнением она поняла, что немедленно и с удовольствием подчинилась бы приказам этого молодого человека. И это испугало ее — неужели перемены, произошедшие с ней, сделали ее не просто жертвой, а настоящей блудной женщиной? Неужели насилие, над ней совершенное, так переменило не только ее тело, но и характер? Неужели так все и происходит? И те женщины, которых она считала развратными в силу только их природы, на самом деле были такими же, как она? И превратились в бесстыжих потаскух только из-за несчастного случая? Неужели и ее ожидает это падение — разврат за деньги, болезни, публичный дом, а потом — ранняя смерть?
— Нет… нет! — сказала она, отвечая не на предложение Архипова, а на свои собственные мысли.
— Клянусь вам, — горячо сказал Захар Борисович. — Клянусь вам!
Маша обернулась и быстро прикрыла ему рот ладонью.
— Не клянитесь! Ради бога, не клянитесь, — сказала она. — Вы не знаете… Не надо мне давать никаких клятв. Я…
Архипов застыл, чувствуя ладонь девушки на своих губах. Наконец, Маша опустила руки — только тогда он понял, что совершенно не дышал.
— Не говорите и не обещайте ничего, — сказала Маша, торопливо, не поднимая глаз. — И я не буду вам ничего обещать. Так лучше. Вы потом поймете. Я поеду с вами. Мне все равно больше некуда ехать, Захар Борисович.
