31

Беспорядки продолжались много часов. Пожарным и «скорой» не давали проехать перевёрнутые машины и баррикады из разбитых изгородей, мусорных контейнеров, каких-то брёвён и прочего мусора, наваленного посреди улиц.

У меня был план, который, как я надеялся, приведёт нас в тихую гавань; он начинался с возврата по своим следам вдоль Мэйн-стрит и Ломбард-авеню. По дороге мы видели, как переворачивают ещё одну машину и три уже перевёрнутые. Пара красных почтовых ящиков Почты Канады были повалены, и из одного из них содержимое вывалилось на тротуар. В здании слева от нас было пять больших квадратных окон на первом этаже, и какой-то парень с помощью монтировки разбил все пять по очереди — аккуратность во всём.

Мы вышли с Ломбард на Уотерфронт-драйв возле железнодорожного моста, пересекавшего стометровое русло Ред-Ривер. Я надеялся, что мы сможем на него взобраться и перейти в спальный район на восточном берегу, но на путях уже были люди, а защитное ограждение снесено. Так что вместо этого мы с Хизер направились на юг по Уотерфронт-драйв; между отделяющим нас от реки парком Стивена Джубы по левую руку и пустым и тёмным бейсбольным стадионом Шоу-Парк справа. В воздухе висел густой дым — частично от горящего дерева, частично от марихуаны. Мы осторожно продвигались вперёд. Несколько уличных фонарей высоко над улицей выглядели так, будто в них стреляли из ружья.

Из-за ряда деревьев вышли двое малолетних уродов с обрезками деревянного бруса. Я не мог впотьмах раличить их лиц, но было ясно, что они собираются на нас напасть, когда один из них воскликнул:

— Твою мать, это же профессор Марчук!

Они развернулись и бегом скрылись в ночи.

Моё сердце часто билось, а Хизер выглядела напуганной до смерти, когда мы осторожно двинулись дальше. Лежащий на газоне пьяный помахал в нашу сторону ножом и заорал:

— Сюда иди, придурок, я те яйца отрежу!

Мы никак не могли одолеть десять километров до дома пешком с Хизер на высоких каблуках, и босиком идти также было невозможно — слишком уж много битого стекла. Однако к югу высилось здание Канадского музея прав человека; до него было всего несколько сотен метров.

Мы продолжали движение, но беспорядки уже охватили и Искчейндж-стрит, и Форкс; я слышал доносящийся оттуда шум, и пламя пылало практически там, где мы с Кайлой не так давно ужинали.

Мы поспешили дальше. Прошли мимо двух парней, дравшихся на ножах — что напомнило мне ту ночь много лет назад, правда…

Правда, та ночь была плодом моего воображения; эта была реальна — и куда как хуже. Позади нас послышался вскрик, затем кто-то прорычал:

— Будешь знать!

В конце концов мы добрались-таки до длинного каменного туннеля без крыши, ведущего ко входу в музей. Я вытащил телефон и прокручивал список, пока не нашёл номер поста охраны, на который я несколько раз звонил в прошлом, чтобы меня впустили после закрытия.

— Охрана КМПЧ, — ответил мужской голос.

— Здравствуйте. Это Джеймс Марчук. Я из cовета ди…

— О, здравствуйте, профессор Марчук. Это Абдул.

— Абдул, слава Богу! Я перед главным входом в музей; в городе чёрт знает что творится. Вы можете впустить меня и мою сестру?

— О, да, конечно — две секунды, — сказал он, и со щелчком отключился. Мы беспокойно ждали; получилось ближе к двум минутам, чем к двум секундам, но нам они показались двумя часами. Наконец, Абдул открыл левую из четырёх стеклянных дверей, и мы с Хизер шмыгнули внутрь; охранник сразу же закрыл дверь.

— Мы трижды просили подкрепления у городской полиции, — сказал Абдул. — Они проводят зачистку к югу отсюда. Статую Ганди повалили. До утра наружу выходить не стоит.

— Боже, — сказала дрожащая Хизер.

— Давайте я отведу вас наверх, — предложил Абдул. — Там хоть диванчики есть, поспать можно. — Мы кивнули, и он повёл нас по каменному коридору мимо гигантских панелей, провозглашавших по-английски и по-французски: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Однако внутреннее освещение было выключено, и я различал слова лишь потому, что уже знал их.

Бо́льшая часть музейных экспозиций была из стекла, поэтому когда на следующее утро взошло солнце, здание оказалось залитым светом. Я не помнил, как заснул, но, по-видимому, в какой-то момент это произошло, потому что солнечный свет меня разбудил. Я, пошатываясь, выбрался из кабинета куратора, где спал, и пошёл искать Хизер.

Она стояла у перил, глядя вниз на отделанные алебастром мостики, пересекавшие огромное, как пещера внутреннее пространство музея. Я тоже, бывало, стоял здесь, глядя вниз, и зрелище всегда напоминало мне сцену из «Запретной планеты», в которой доктор Морбиус показывает своим гостям двадцатимильной глубины кубическое пространство мёртвого и похороненного города Крелл на Альтаире-IV. Слова Морбиуса из классического фильма всплыли в памяти. «Каких они достигли высот! Но потом, как кажется, на пороге некоего величайшего достижения, которое увенчало бы всю их историю, эта раса почти богов погибла за одну ночь…»

— Привет, — сказал я, становясь рядом с сестрой на краю бездны. — Как ты?

— В порядке.

— Давай поглядим, сможем ли бы добраться до моего дома, хорошо? — я попытался превратить это в шутку. — Вчера вечером здесь было довольно мерзко, а ведь утром на экскурсию приедут набитые школьниками автобусы.

— В школах летние каникулы, — сказала она безжизненным тоном.

— Да, точно, — ответил я. — Так и есть. — И только тогда я повернулся и сквозь огромные панели гнутого стекла увидел поднимающиеся на фоне кроваво-красной зари столбы дыма.

Поездка домой на автобусе обернулась шоком. Я привык к тому, что другие пассажиры болтают с друзьями либо сидят, склонив голову и уткнувшись в телефоны, но сегодня все смотрели в пыльные испятнанные окна. Многие, включая Хизер, удивлённо пораскрывали рты; и у прохожих, которых я видел, вид тоже был какой-то пришибленный.

Конечно, большинство повреждений были чисто поверхностными: разбитые окна, поваленные заборы, непристойные граффити; ровно столько ущерба, сколько могут нанести неподготовленные люди. Тем не менее, видеть это было неприятно, а приложение CJOB сообщало, что за ночь погибло одиннадцать человек — один из которых наверняка в той схватке на ножах, мимо которой мы с Хизер проходили — и ещё тридцать попали в больницу.

Я позвонил Кайле из музея сказать, что со мной всё в порядке, но мы поговорили совсем чуть-чуть. Она не знала о здешних беспорядках; мы договорились вечером созвониться через «Скайп».

Автобус высадил нас у дальнего от моего дома конца стрип-молла. Мы прошли через его парковку, мимо принадлежащего моему дому открытого бассейна, вошли в вестибюль и поднялись в квартиру. У меня два санузла, но только в одном из них есть душ; нам обоим нестерпимо хотелось вымыться, но я пропустил Хизер вперёд. Пока она мылась, я стоял на балконе и смотрел, как внизу неостановимо течёт река. Где-то в пятидесяти метрах вверх по течению, около одного из столов для пикника, рыбачила пара парней.

Мои мысли вернулись в Саскатун, но лишь частично к Кайле; да, я безмерно скучал по ней и после вчерашнего был бы весьма рад её объятиям. Но я также думал о «КИС» и о том, есть ли какой-нибудь способ подставить мою сестру под Виккин пучок, чтобы доподлинно убедиться, что Хизер — Q1.

Я пробежался по воспоминаниям нашего общего с ней детства: время, когда она смешила меня и время, когда заставляла плакать; время, когда я беспокоился за неё, и время, когда она вроде бы искренне беспокоилась за меня. Могло ли всё это быть простым следованием шаблонам? Конечно, в детстве и юности у меня не было никаких особых познаний в психологии, но уж сейчас-то я должен быть способен решить, было то одно или другое.

Мы были очень разными в старших классах. Она зависала с популярными компаниями и делала всё, что делают дети, чтобы завоевать популярность среди своих: пила, курила и прогуливала уроки. И она определённо следовала веяниям моды — я до сих пор помню все песни «Спайс Гёрлз» наизусть, потому что она крутила их проклятущие альбомы по сотне раз. Что касается меня, я наотрез отказывался носить джинсы — у меня они впервые появились уже после тридцати — или футболки с любого рода рекламой, а слушал по большей части саундтреки из известных фантастических фильмов — Джона Уильямса или Джерри Голдсмита. Да, училась она хорошо — иногда получше меня, но, опять же, принимать входную информацию и, не думая, выплёвывать выходную — это как раз то, что эф-зэ, предположительно, умеют делать лучше всего.

Я едва не подпрыгнул, услышав позади себя звук сдвигаемой балконной двери. Хизер переоделась в свежее.

— Твоя очередь, — сказала она.

Я кивнул и вернулся в квартиру. Было здорово смыть с себя грязь и пот, а после этого я торопливо побрился и прошёл в свою спальню, расположенную рядом с маленькой гостевой комнатой, в которой поселилась Хизер, и тоже переоделся. В шкафу висели мои единственные джинсы. Я носил их иногда, когда преподавал в летний семестр, но, потянувшись к ним, я остановил себя и вместо них взял бежевые слаксы.

Закончив с переодеванием, я вернулся в гостиную. Хизер по-прежнему была на балконе, глядя на реку. Я сам часто так делал, но я при этом погружался в досужие размышления — что внешне неотличимо от того, как если бы просто стоял на нейтральной передаче и ждал, пока что-нибудь не выведет меня из ступора.

Я вышел на балкон.

— Что делаешь?

— Ничего, — ответила она. И затем, словно это требовало оправдания: — Любуюсь пейзажем.

Я с интересом смотрел на неё. Знаю, знаю — мне и про Кайлу было интересно, но Кайла прошла тестирование у Виктории под пучком и, кроме того, она продолжала бесконечно меня удивлять. Но моя сестра? О, я, по-видимому, удивил её, сказав, что не знал о том, что случилось с нашим дедом, но когда в последний раз она удивляла меня — до вчерашнего вечера, конечно?

Я повернулся и тоже стал смотреть на реку, и…

…и там что-то происходило. Двое рыбаков по-прежнему были там, но появилась также пара полицейских в форме, а ещё два человека по-крабьи спускались вниз по травянистому склону к воде.

— Ну-ка, пойдём, — сказал я, возвращаясь в квартиру. Хизер шла за мной следом, и, спускаясь по лестнице, я задумался, есть ли в этом какое-то отличие от вчерашнего. Выйдя из здания под солнце позднего утра, я решил, что есть: вчера она попала под власть толпы, мне же сегодня просто любопытно.

К счастью, Хизер переобулась в туфли без каблуков, так что нам понадобилось меньше минуты, чтобы добраться до места, где что-то происходило. Мы не были первыми из появившихся там зевак; две бегавшие трусцой женщины в трико тоже остановились поглазеть.

На берег втаскивали что-то большое: свёрток больше метра в длину, нечто, завёрнутое в зелёные мешки для мусора и обмотанное скотчем.

Один из копов держал нас на расстоянии, но мы поискали точку, с которой всё было хорошо видно, и нашли её. Мешки с одной стороны треснули, и из прорехи торчала нога.

— Ох, — тихо сказала Хизер.

Мы стояли там, словно в трансе; люди в штатском явно были криминалистами. Один из них всё фотографировал, другой брал образцы кожи — гладкой, цвета кофе с молоком. Коп в форме тем временем снимал показания с рыбаков; я напряг слух. Из того, что мне удалось расслышать, получалось, что они первыми увидели свёрток и подумали, что какой-то козёл выкинул мусор в реку, но когда он проплывал мимо, один из них заметил голую кожу. На них обоих были болотные сапоги, и им удалось поймать свёрток прежде, чем его унесло течением; они выволокли его на берег и позвонили в полицию.

Криминалисты, наконец, решили унести тело; они подхватили свёрток, но мешки при этом порвались полностью, и труп вывалился и немного съехал к воде. И теперь мы смогли её разглядеть: женщина-индеанка с длинными чёрными волосами; сбоку на голове вмятина от сильного удара; на вид ей было не больше двадцати.

Прилагая усилия, чтобы удержать внутри то малое, что ещё оставалось у меня в желудке, я подумал, что, знакомя студентов с утилитаризмом, я иногда рассказывал им историю о девочке, тонущей в этой самой реке. Мост, который я упоминал в этом сценарии, располагался непосредственно к югу отсюда; я на секунду задержал на нём взгляд.

Но было два бросающихся в глаза отличия. Во-первых, мой маленький мысленный эксперимент был вымышленным; этот же был целиком и полностью реален. И, во-вторых, тот несчастный ребёнок просто поскользнулся и упал в воду. Но эта девушка — чья-то дочь, возможно, чья-то сестра, может быть, даже чья-то мать — была жестоко убита, и хотя пройдёт некоторое время, прежде чем отчёт криминалистов станет достоянием гласности, если она похожа на легионы других, умерших до неё, то она, вероятно, подверглась сексуальному нападению.

Да, резня в Техасе привлекла внимание прессы, но лишь потому, что это было что-то новое. Бесконечный поток пропавших или убитых индейских женщин и девушек здесь, в Манитобе, должен был стать национальным позором. В 2014 и 2015, когда насчитывалось лишь двенадцать сотен неучтённых аборигенов, тогдашний премьер Стивен Харпер в ответ на требования федерального расследования заявил, что этот вопрос «честно говоря, не находится в списке приоритетных».

Прошедшая ночь в Музее прав человека была физически некомфортна, но мои воспоминания вернулись дальше в прошлое к тому моменту, когда мы были там с Кайлой на том приёме в Саду Размышлений, и к социальному дискомфорту, который я тогда испытал. Однако ещё до Ника Смита с его неосознанной мимикрией тот афроамериканец — Дариус Как-то-там — рассказывал, как порадовало его отношение к нему в Виннипеге: «Теперь я понимаю, каково это — быть белым».

Но это лишь потому, что выбор «чужих» произволен: в одном месте это могут быть евреи, в другом — чернокожие; в Техасе сейчас — латиноамериканцы. А здесь, в Виннипеге, в географическом центре Североамериканского континента, притесняемой группой были коренные канадцы — и этот факт дал «Маклинс» основание назвать Виннипег «самым расистским городом Канады» в 2015 году. Обычно никогда не лезущий в карман за каким-нибудь почёрпнутым из таблоидов фактом на все случаи жизни, в тот раз я промолчал, как очень многие мои соотечественники в течение очень долгого времени.

Хизер была права сегодня утром: в школах летние каникулы. Куда ни глянь, на всей планете медный таз становился всё реальнее.