17

Я всё ещё был под впечатлением от откровений Менно, когда такси высадило меня у Канадского музея прав человека. Формой здание должно было напоминать голубиные крылья, охватывающие стеклянный шпиль, поднимающийся на сотню метров в небо, но мне оно казалось больше похожим на пончик, который Бог насадил на дорожный конус.

Я опаздывал, и Кайла уже выписалась из гостиницы; она прислала эсэмэску о том, что подходит к стойке регистрации музея. Я поспешил внутрь, кивнув на ходу статуе Махатмы Ганди — я всегда выполнял этот маленький ритуал, когда посещал музей.

Регистрация располагалась в Саду Размышлений — обширном вестибюле, прилегающем к зеркальному пруду. Он был огорожен репликами базальтовых колонн Дороги гигантов в память о североирландских событиях. Большинство мужчин были в костюмах и при галстуках, но я был одет в более повседневной манере; мы с Кайлой собирались провести весь остаток дня в дороге, и я хотел, чтобы за рулём мне ничего не мешало.

Я огляделся, но не обнаружил никаких следов Кайлы. Однако я заметил Ника Смита, партнёра в бухгалтерской фирме, которая помогала спонсировать цикл лекций. У него был густой загар гольфиста, граничащий с солнечным ожогом; он оживлённо общался с чернокожим мужчиной лет тридцати пяти. Когда я проходил мимо, он говорил: «Не знаю даже, как об этом сказать, но…»

Ник заметил меня и на секунду отвлёкся от разговора.

— О, Джим, я хочу тебя кое-кому представить. Джим Марчук, это Дариус Кларк. Джим здесь в совете директоров. — Дариус стоял, как военный по команде «вольно», со сцепленными за спиной руками. Ник, повернувшись к нему, принял точно такую же позу.

— Рад знакомству, — сказал я.

— Дариус читает лекцию завтра, — сказал Ник.

— Ну, не совсем, — сказал Дариус. У него был лёгкий южный акцент. — Я здесь вместе со своей партнёршей. Это она будет выступать.

— Вот как, — сказал я.

— Но, как я только что говорил мистеру Смиту…

— Пожалуйста, зовите меня Ник.

Дариус улыбнулся.

— Как я только что говорил Нику, я приехал из Вашингтона — который Ди-Си. Мы с Латишей там живём.

— Люблю этот город, — вставил я.

— Нет, — дружелюбно возразил Дариус, — вы любите Молл и, может быть, несколько улиц по его сторонам. Сам же город довольно мерзкий.

— О.

— Я туда переехал только для того, чтобы быть с Латишей. Она работает в минюсте, Министерстве Юстиции. Так вот, о чём я? Нам здесь оказали великолепный приём, и сегодня днём у нас был ланч в офисе фирмы Ника.

— Мило, — сказал я.

— Действительно так. И я имею в виду не только угощение. Хотя я никогда раньше не пробовал бизона. Но…

Дариус умолк, и я ободрительно улыбнулся.

— Да?

Он подал плечами.

— Теперь я понимаю, каково это — быть белым.

— Прошу прощения? — сказал я. И, к моему удивлению, Ник вставил: — Чего вы сказали?

— Когда вы чёрный, вы не можете войти в офис юридической фирмы, или в правительственное здание, или в другое подобное место в Вашингтоне, чтобы люди не смотрели на вас так, словно вы собираетесь устроить ограбление. Вы понятия не имеете, что это такое — когда от вас всегда ожидают худшего. Но здесь я себя чувствую как дома. Никто не выглядит обеспокоенным или испуганным, когда я вхожу. Повсюду лишь «Добрый день, сэр. Позвольте ваш плащ».

— Добро пожаловать в дружественную Манитобу, — сказал Ник.

Фраза эта мало что значила; «Дружественная Манитоба» — это слоган, написанный на наших номерных знаках. Канадские аборигены могли бы рассказать совсем другие истории о посещении здешних пафосных мест.

— Вроде того, — ответил Дариус.

— В самом деле, — сказал Ник, теперь почему-то тоже немного растягивая гласные на южный манер. — Здесь это совершенно нормально.

Дариус пристально посмотрел на него.

— Вы надо мной смеётесь?

Как раз в этот момент к нам подошла женщина, которая, по-видимому, и была Латишей; она приобняла Дариуса за пояс, и я воспользовался моментом, чтобы оттянуть Ника в направлении бара.

— Что с ним такое? — спросил Ник, оглядываясь на Дариуса.

— Ты его имитируешь.

— Прошу прощения?

— Вот, ты сейчас говоришь «прошу прощения», а только что переспрашивал «чего вы сказали?»

— Правда?

— И ты всё время копировал его позу и акцент.

— Вовсе нет.

— Вовсе да.

— Но зачем бы мне…

— Все это делают в той или иной степени. «Неосознанная мимикрия» — так это называется.

— О, — сказал Ник. — Но я ничего такого не имел в виду.

— Разумеется, нет.

— Я даже не думал…

Я взглянул на него, и сердце у меня вдруг тревожно встрепенулось. А не было ли это правдой в буквальном смысле?

На другом краю вестибюля я заметил выходящую из женского туалета Кайлу. Я сказал Нику, что поговорю с ним позже и поспешил к ней. Я чувствовал тревогу, огибая встречных. Обычно я нормально чувствую себя в толпе, однако сейчас никак не мог отделаться от мысли о том, сколько Ников — сколько эф-зэ — кружит вокруг меня.

Маршрут из Виннипега в Саскатун мы выбрали самый простой: 570 километров по прямой строго на запад по Транс-Канадскому шоссе до Реджайны, затем 260 километров на север по Саскачеванскому 11-му шоссе до Саскатуна — поездка как раз того типа, которую можно осуществить без единой осознанной мысли. Несмотря на поздний выезд, первый, более длинный этап мы решили одолеть без остановок, а потом, наскоро перекусив, отправиться дальше.

Мы ненадолго включили радио, чтобы послушать обстановку на дорогах, но сначала захватили хвост выпуска новостей: «Тела ещё шести рабочих-мигрантов были найдены сегодня в Техасе. Губернатор штата Дилан Макчарльз отрицает какую-либо связь данного инцидента с принятием Закона Макчарльза…»

Позже, когда мы получили совет избегать Мутного Угла — впрочем, в Виннипеге это лучше делать всегда — и Кайла выключила радио, я сказал:

— Я сегодня был у Менно Уоркентина.

— Круто! — ответила она. — Как у него дела?

— Думаю, неплохо. Однако он, оказывается, прекрасно знал о моём потерянном времени и…

И я запнулся. Я собирался немедленно рассказать Кайле о великом психологическом открытии, о том, что мир заполнен эф-зэ, но, глядя на её профиль, очерченный светом садящегося солнца, я уже не был уверен, что это самое важное дело в мире. Нет, мне сейчас хотелось — мне сейчас это было нужнее всего — чтобы эта умная и красивая женщина поняла, что случилось тогда, много лет назад; её тревога за ланчем теперь казалась совершенно оправданной, но я не хотел, чтобы она продолжала тревожиться.

— Он всё мне объяснил, — сказал я. — О тех ужасных вещах, что я совершил. Тогда, в 2001, он испытывал на мне экспериментальную методику и повредил мне лимбическую систему.

Она коротко взглянула на меня.

— Господи, в самом деле?

— Да. К счастью, повреждены были лишь два очень узких участка. Ты знаешь о Финеасе Гейдже?

— О парне, которому пробило голову ломом?

— Именно. Осталась дыра девяти сантиметров в диаметре, но он прожил ещё двенадцать лет. Однако это изменило его — в его случае перманентно; сделало из него практически психопата. В общем, то, что Менно сделал со мной, было похоже на то, что случилось с Финеасом Гейджем — но с более узкой колеёй, так сказать; размер повреждений измерялся микронами, а не сантиметрами. Мой мозг перестроился так, чтобы исключить повреждённые участки.

Она кивнула.

— Да, — сказала она. — Поначалу я не была уверена, но за эти два дня убедилась, что ты снова стал прежним. Да иначе я бы и не поехала с тобой вдвоём к чёрту на кулички.

— Спасибо.

— И знаешь, я читала твой блог; и книги твои тоже. Их никак не мог написать психопат.

— Гитлер любил животных и детей.

— Ты сам под себя копаешь, — сказала она, но я уловил веселье в её голосе.

— Прости.

— Но я не поняла. Почему Менно ставил на тебе эти эксперименты?

— Ну, видишь ли, за пару месяцев до нашего знакомства он сделал кое-что, в результате чего я утратил внутренний голос…

На сто километров дальше…

— И Менно считает, что большинство представителей человеческого рода не имеют внутреннего монолога? — спросила Кайла.

— Именно так. Он думает, где-то шестьдесят процентов.

— Гмм. Примерно столько же, сколько по нашим с Викторией расчетам пребывает в состоянии Q1.

— Интересно, не те же ли самые это шестьдесят процентов, — сказал я. — Если все люди в состоянии Q1, с одним электроном в суперпозиции, поддерживают лишь минимальный уровень мыслительной активности, то действительно можно сказать, что свет у них горит, но никого нет дома.

— Философские зомби, — сказала Кайла, всё ещё привыкая к этом понятию.

— Да. Кто знает, что на самом деле измеряют тесты на IQ, но Q1 должны их проходить без проблем; распознавание образов и пространственные преобразования могут выполняться совершенно автономно.

— Запросто.

— И ты уже доказала, что Q2 — это психопаты, у которых определённо есть внутренний голос, внутренний мир, но которые в буквальном смысле слова думают только о себе — у них отсутствует эмпатия.

— Значит, ты был Q2, когда… когда делал все те вещи?

— Я… нет, нет, этого не может быть. Как я сказал, у психопатов точно есть внутренний голос; они всё время строят планы и плетут интриги. Однако я консультировался с экспертом по проблемам памяти в Университете Виннипега. Он считает, что причина того, что я не могу вспомнить ничего из того периода — не только ту часть, когда я вёл себя нормально, но и ту, когда я слетел с катушек — в том, что я был эф-зэ в течение всего этого времени: нет внутреннего голоса — нет вербального индексирования воспоминаний.

— Получается, есть два вида психопатов?

— Может быть. Одна группа — квантовые психопаты, Q2, с двумя из трёх микротубулярных электронов в суперпозиции. Другая группа — люди с паралимбическими повреждениями. Да, они, разумеется, могут пересекаться: у некоторых Q2 могут быть паралимбические повреждения, но они могут быть также у Q1 и Q3. Возможно, психологи смешивают два разных явления: Q2, психопатов на квантовом уровне, и несчастных сукиных детей с повреждениями мозга, которые заставляют их творить ужасные вещи.

— Наверняка так и есть, — сказала Кайла. — Знаешь, ты, я и Боб Хейр — мы все столкнулись с одной и той же проблемой. Помнишь хейровских «Змей в костюмах», о психопатах на рабочем месте? Попробуй сказать среднестатистическому Джо, что психопаты повсюду, и он испугается, потому что для него этот термин означает исключительно безумных убийц типа Ганнибала Лектера или Нормана Бейтса.

— Именно, — сказал я. — Средний человек видит не количественную, а качественную разницу между Полом Бернардо и хирургом, бесстрастно вскрывающем пациенту грудную клетку. И не видит связи между Джеффри Дамером и алчным банкиром. И всё-таки мы продолжаем утверждать, что это одно и то же. Так вот, возможно, что в данном случае неспециалисты ближе к истине. Может быть, мы и правда говорим о двух разных явлениях. — Я пожал плечами. — Не помогает и то, что психопатия — полагаю, обоих типов — может проявляться огромным количеством способов, благодаря различиям в генетике, воспитании, социоэкономических условиях, жестокому обращению в детстве или его отсутствию и так далее. В опроснике Хейра двадцать признаков, верно? Каждый из них может отсутствовать, присутствовать незначительно и присутствовать значительно, и в сумме нужно набрать тридцать и больше, чтобы пациенту был поставлен диагноз «психопатия». Это значит, что существую тысячи различных оттенков психопатии.

— Четырнадцать миллионов двести семьдесят девять тысяч четыреста пятнадцать.

Я уставился на неё.

— В математике я дока, — сказала она, сверкнув мегаваттной улыбкой.

Двести километров…

— Ладно, значит, Q1 — это эф-зэ, а Q2 — психопаты, — сказал я, — а чему тогда соответствует третье квантовое состояние?

— Людям вроде нас? — предположила Кайла.

— Что значит «вроде нас»?

— Человек, который едет на всех цилиндрах: нормальный, полностью осознающий себя индивидуум, способный к рефлексии и самооценке, способный думать о том, правильно ли он поступает. Другими словами, человек с…

— С совестью, — сказал я.

— Точно. С совестью.

Правда ли это настолько просто? Аддитивный эффект? Первая стадия, с одним электроном из трёх в суперпозиции: базовое функционирование, но осознанность отсутствует.

Вторая стадия, с двумя электронами из трёх в суперпозиции: то же базовое функционирование, что и раньше, но добавлено самосознание.

И третья стадия, когда все три электрона в суперпозиции: всё, что есть на стадиях один и два, плюс добавлен сверху дополнительный слой — уровень мыслительной интроспекции, совесть.

— Сознание с совестью… — сказал я.

Я видел как профиль Кайлы, освещённый теперь лишь светом приборной панели, кивнул.

— Логично, правда?

— О! И это можно сократить как C-W-C.

В приглушённом свете я изобразил, будто записываю эти три буквы в воздухе.

— Сознание с совестью. И мне нравится, что посередине W, потому что это буквально двойной ты: два тебя, базовое сознание и, всматривающееся в это сознание, самосознание, рефлексия.

— «Си—Дабл-ю—Си», — сказала она. — Длинновато.

Мне вспомнилась шутка Дугласа Адамса о WWW как аббревиатуре, в которой втрое больше слогов, чем в названии понятия, сокращением которого она является. И все же…

— Только если читать по буквам. Если же прочитать аббревиатуру как слово, то получится «quick». Ну, как говорят про умных или сообразительных людей: быстрый разумом.

— Хмм, — сказала она.

— Как у Норма Макдональда в пародии на «Фантастическую четвёрку».

Она скосила на меня глаза.

— Рид Ричардс даёт им новые имена: «Сью, ты будешь Женщина-Невидимка. Джонни, а как тебе такое? Ты будешь Человек-Факел. Меня будем звать Мистер Фантастик — да, именно так. О, а Бена мы назовём Нечто». Старина Бен недоволен. «Ты, значит, Мистер Фантастик, а я — Нечто?»

— Ну, — сказала Кайла, — эф-зэ в буквальном смысле слова не интересует то, что у нас название покруче.

— А психи?

— Им мы не расскажем, — ответила Кайла. — Не будем их злить. Они когда злые — очень неприятны.

— «Марвел» на этом до сих пор деньги делает, — сказал я, но сердце тревожно встрепенулось.

Триста километров…

— Но всё же, — сказала Кайла. — В самом же деле. Как это может быть правдой? Как большинство людей могут быть философскими зомби?

— Ну, это как с неандертальцами, да? — ответил я. — У них мозг был больше, чем у нас. Но они были не более чем эф-зэ. Не занимались искусством. Не хоронили мёртвых с их вещами — так что, по-видимому, не имели концепции жизни после смерти. Не пытались принарядиться: не раскрашивали тела, не изготовляли украшений, если не считать самого конца периода их доминирования, когда они могли просто мимикрировать под нас.

— Они делали орудия, — сказала Кайла.

— Это могут и шимпанзе, и воро́ны. Это не значит, что кто-то сидит внутри и ведёт внутренний монолог. И вспомни, неандертальцы изготовляли практически одни и те же орудия в течение 200000 лет: мустьерская культура. Они оббивали каменные рубила всё время одним и тем же способом — никаких инноваций, никаких улучшений. Ни разу, насколько мы можем судить, когда кремнёвый желвак раскалывался по-иному, и получалось что-то немного лучшее, неандерталец не склонял голову на бок и не бормотал: «Гммм… интересно. А что, если я сделаю так?» Вместо этого он выбрасывал такой желвак и продолжал делать то же самое, что и раньше, так по-настоящему и не проснувшись.

— Пойман стучащим, так сказать.

Я услышал это как «пойман спящим», и она это поняла. Она на долю секунды подняла руки над рулём и изобразила, что стучит одним камнем о другой.

— Ну, ты понял, стучащим — с «k» впереди.

— Понимаю теперь, почему я в тебя влюбился тогда, — сказал я, улыбаясь. Фары встречного автомобиля осветили наши лица…

Четыреста километров…

— Проблема с тем, чтобы оставить философских зомби философам, заключается в том, что философы всё доводят до предела, — сказал я. — Лагерь A — к нему принадлежит Дэвид Чалмерс — говорит о существе, которое с точностью до последнего кварка идентично нормальному человеку, но, несмотря на физическую идентичность, не обладает сознанием, и тем не менее инстинктивно ведёт себя неотличимо от человеческого существа, им обладающего. Это аргумент, призванный показать, что сознание — это нечто нефизическое.

Лагерь B — к нему принадлежит Дэниел Деннет — утверждает, что Чалмерс и другие, кто говорит, что поведение зомби было бы неотличимо от нормального, попросту неправы, когда утверждают, что сознание — это нечто такое, что можно таким образом выделить. Деннет говорит, что сознание — не единая сущность, а комбинация способностей.

— Ага, — отозвалась Кайла.

— И Чалмерс постулировал один мир, заселённый исключительно полностью осознающими себя существами, и другой, совершенно отдельный мир, заселённый исключительно зомби — он назвал его «Зомбиленд».

— Так.

— Но я на стороне Деннета; у меня всегда были проблемы с постулированным Зомбилендом. Он хорош для мысленного эксперимента в аудитории. Но в реальной жизни? Я просто не вижу, как возможно получить жизнеспособное общество такой же, как у нас, сложности, состоящее исключительно из существ без сознания. Без хотя бы нескольких сознательных особей, поведение которых бессознательные могли бы имитировать, получится… в общем, получится общество неандертальцев: цивилизация застоя, в которой ничего не меняется. Мы, Q3, предлагаем новые идеи, и Q1 воспроизводят эти идеи снова и снова.

— Но если Q1 отличаются своим поведением от нас, пусть даже чуть-чуть, то они не философские зомби — не в том смысле, что вкладывал в это понятие Чалмерс.

— Ну да. Поэтому нужно чётко отличать «наших» зомби, демонстрирующих отличие, от Чалмерсовых. И ведь наши на самом деле философские, верно? «Философия» означает «любовь к мудрости», а наши эф-зэ любят мудрость в том смысле, что их к ней влечёт, потому что собственной они не имеют. Однако когда появляется идея…

— Ты говоришь о мемах, — сказала Кайла.

Я кивнул.

— Думаю, да: идеи, распространяющиеся в обществе. Забавно, что понятие «вирусный» стало синонимом «мема». Эф-зэ того типа, о котором мы говорим, не имеют сознательной защиты против идей, неважно, насколько дурацких, и потому легко инфицируются ими.

Кайла кивнула.

— Это бы объяснило проблему доверия к опросам. Ну, когда ты постоянно слышишь о результатах опросов, согласно которым оказываешься в меньшинстве. Ты не знаешь никого, кто бы верил в креационизм, но опросы говорят, что по крайней мере большинство американцев — креационисты. Ты не знаешь никого, кто верил бы в похищение людей инопланетянами, но опросы говорят, что большинство людей верят. Может быть, это как раз случаи распространения мемов среди эф-зэ. Да, они могут перебираться и на уровни Q2 и Q3, однако именно Q1 по определению наиболее подвержены некритическому одобрению такого рода.

— Ну конечно, — сказал я. — Это же как раз всё, чем живут эф-зэ: говори и делай то, что говорит и делает сосед. И если Q2 или Q3 запускают какую-нибудь идею, неважно насколько отталкивающую, она распространяется.

Я не мог видеть, нахмурилась ли Кайла, но, судя по голосу, да.

— И всё равно это кажется… я не знаю, немного шаблонно?

— Не обязательно, — ответил я. — Рене Жирар хорошо это сформулировал. Люди, говорил он, в основе своей существа-имитаторы. Мы не думаем за себя, мы копируем то, что делают другие. Он опередил современную неврологию на десятилетия. Задолго до открытия зеркальных нейронов он постулировал — на основе собственных исследований существующих культур и изучения древних текстов — что бо́льшая часть нашего поведения подражательна — он называл это «психологическим мимезисом».

— Жирар — это тот, который говорил, что общество всегда находит козлов отпущения?

— Да, и это ещё один пример эффекта толпы, когда все приходят к одной и той же мысли. — Я взглянул в боковое окно на плоскую тёмную прерию, освещённую ломтиком луны. — Мы все гоминиды; все обезьяны. А что у всех обезьян общего? То, чему мы дали такое же название, как и им самим — нам самим. Мы обезьянничаем; мы подражаем друг другу. Обезьяна видит — обезьяна делает. Очень просто. Мы — короли подражания.

— И мы — или, по крайней мере, эф-зэ — подражаем без разбора, не задумываясь, — ответила Кайла. — И если человек подражает психопату, то его поведение в конечном итоге становится de facto поведением психопата.

— Как это случилось в нацистской Германии, — сказал я. — Средний… нет, не средний Джо, там это скорее средний Ганс — в общем-то, человек неплохой. Но он и его соотечественники весьма преуспели в подражании, а люди, которых они видят, негодяи типа Гитлера и Гиммлера, Геббельса и Геринга, люди, на самом деле являющиеся монстрами-психопатами, становятся, в буквальном смысле этого слова, их образцами для подражания. Они копируют их позы, манеру речи, привычки. Как на Нюрнберских съездах — все эф-зэ становятся в строй…

— Прямо как…

Она замолкла, но я знал, что она собиралась сказать, и сказал это за неё:

— Прямо как мой дед.

Конечно, если он и правда был Эрнстом-палачом, то, полагаю, скорее принадлежал к Q2 — был одним из центров типа Девина Беккера, вокруг которых собирались эф-зэ, канцерогеном, заставляющим толпу Q1 образовывать метастазы.

Я смотрел в ветровое стекло, за которым уже начинали тлеть огни Реджайны.

Пятьсот километров…