Глава 7
Снова одна

– Давай знакомиться, – сказал Стратег, когда предоставленная руководством Рейха мотодрезина постепенно набрала ход.

Дрезиной управлял специально выделенный водитель, который должен был отогнать ее обратно в Рейх, после того как доставит Стратега со свитой к месту назначения. Сейчас он старательно делал вид, что всецело занят своими прямыми обязанностями и совершенно не прислушивается к разговорам пассажиров. Место машиниста находилось возле двигателя, из-за шума которого он в самом деле мог ничего не слышать. А вот Гончая, держащая Майку на коленях, слышала все очень хорошо. На этой дрезине было достаточно места, но Майка, проигнорировав свободное сиденье, забралась к ней на колени.

– Я Стратег. А как зовут тебя?

Он наклонился к девочке, и Гончая почувствовала идущий от него сильный запах спиртного. Похоже, прежде чем предложить ей выпить, Стратег неоднократно прикладывался к своей фляжке.

Майка тоже почувствовала запах. Вряд ли она понимала, что он означает, но насупилась и опустила взгляд на свои ноги. На ней был детский комбинезон на лямках, штанишки оказались немного длинноваты – Гончей пришлось их подвернуть, и меховые полуботинки. И то, и другое было добыто сталкерами на поверхности, а не сшито и склепано в метро умельцами-кустарями. Скорее всего, эту одежду и обувь носил какой-нибудь замученный фашистами ребенок, прежде чем вещи попали на склад Рейха. Майка, похоже, догадалась об этом, потому что долго не решалась надеть их, но после утвердительного кивка Гончей все-таки надела.

– Не хочешь говорить со мной? – улыбнулся Стратег, продолжая буравить Майку пристальным взглядом. С такой же улыбкой менее часа назад он приказал расстрелять пятерых человек. – Зря. Я могу рассказать тебе много интересного.

Майка никак не отреагировала на его слова, и это вывело Стратега из себя.

– Как ее зовут? – требовательно спросил он у Гончей.

– Майка.

– Майка? Что за глупое прозвище?

– Это имя, – поправила его Гончая.

Стратег поморщился. Имя девочки явно пришлось ему не по вкусу.

– Какое-то оно несовременное. Я бы даже сказал, доисторическое. Лучше я буду называть тебя Кассандрой или Пифией. Так звали некогда знаменитую прорицательницу, получившую свое имя от змея Пифона.

Гончая вздрогнула.

Или невидимый собеседник сказал: Пифон?

При последних словах Стратега Майка тоже пошевелилась и вскинула голову. Но Стратег по-своему истолковал ее взгляд.

– Нравится имя? – спросил он. – Мне тоже. А как звучит: Пифия нового мира!

Расстегнув куртку, он полез за пазуху, Гончая решила, что за своей фляжкой. Но Стратег достал оттуда обернутую фольгой и бумагой плоскую прямоугольную плитку.

– За свои услуги Пифия брала немалую плату. Не будем нарушать традицию. Держи, это тебе.

Он протянул плитку Майке, но та не притронулась к ней. Тогда Стратег сорвал с нее обертку, и Гончая наконец поняла, что он держит в руках. Это было чудесное лакомство, которое она не пробовала с детства – шоколад! Настоящий шоколад довоенной поры! Рот наполнился густой, тягучей слюной, и она вдруг подумала, что Стратег, дававший ей пробовать редчайший в рухнувшем мире довоенный алкоголь, который и до Катастрофы, по его словам, пришлось бы поискать, ни разу не угостил ее шоколадом. Скорее всего, эта мысль просто не пришла ему в голову. А ведь она не пробовала шоколада с тех пор, как за руку с матерью последний раз спустилась в метро.

– Это надо делать вот так, – подсказал Майке Стратег, потом отломил от шоколадки целых четыре дольки, запихнул себе в рот и принялся смачно жевать.

Вряд ли он наслаждался вкусом. Скорее всего, это была рассчитанная на Майку игра. Но Гончей все равно захотелось врезать по его довольной роже.

– Попробуй, это вкусно, – сказала она Майке, которая никак не решалась притронуться к угощению.

– Бери, бери, – добавил Стратег, насильно впихнув шоколадку девочке в руки.

Майка вопросительно взглянула на Гончую, потом отломила от плитки единственную дольку и осторожно положила в рот. Гончая ожидала от нее бурного восторга или блаженной улыбки, но прошло несколько секунд, а лицо девочки ничуть не изменилось. Даже трухлявые сушеные грибы она ела с большим аппетитом. Смотреть, как она равнодушно не ест, а сосет шоколад, было невыносимо обидно.

– Не нравится? – спросила у Майки Гончая. – А мне нравится!

На глазах у изумленной девочки она отломила от шоколадки полоску из четырех долек и демонстративно забросила в рот.

Она не ошиблась – шоколад оказался настоящим. Но что-то с ним было не так. Наверное, чтобы почувствовать незабываемый вкус детства, надо было туда вернуться. Заполненный тающим шоколадом рот вдруг свело судорогой, а на глазах, Гончая не могла в это поверить, выступили слезы. Она поспешно укусила себя за язык, но было уже поздно – Майка заметила влажный блеск ее глаз. Заметила, но не испугалась. Наоборот, лицо девочки осветилось радостной улыбкой.

– Хочешь еще? – она разломила шоколадку пополам и протянула одну из половинок Гончей.

Та молча кивнула, чтобы не выдать Стратегу своего состояния. Тот и так подозрительно пялился на них с Майкой. И Гончая внезапно поняла, чем он недоволен. Ему не нравится, что Майка сидит не на его коленях, не с ним делит полученное угощение и не ему улыбается.

«А что ты сделал для этого?! – с внезапно накатившей злостью подумала Гончая. – Это ведь ты прикончил двух подонков, зарезавших ее сестру и собиравшихся выгодно продать девочку! Ты защитил от жадного бармена и его громил! Ты вывез ее с Белорусской, спрятав в ящике фокусника! Ты спас во время обвала! Ты отдал ей последний кусок, чтобы поддержать ее силы, когда самому невыносимо хотелось есть! Ты сидел возле ее постели, меняя компрессы на пылающем лбу, когда она была без сознания! Нет, не ты?! Так какого черта ты тогда жмуришь недовольно свои поросячьи глазки?!»

Стратег, видимо, прочитал часть мыслей на ее лице, Гончая и не пыталась их скрывать. Во всяком случае, он понял, о чем она думает, но не успел ничего сказать. Его опередил управляющий дрезиной машинист:

– Кузнецкий мост. Подъезжаем.

Кузнецкий мост и следующий за ним Китай-город проехали без проблем. На Кузнецком мосту никому даже не пришлось сходить с дрезины. После того как Стратег коротко переговорил с начальником блокпоста, тот немедленно позвонил куда-то по телефону, и уже через минуту охрана освободила проезд, растащив в стороны установленные на пути сварные ежи.

В Китай-городе пришлось задержаться немного дольше. Блокпостов здесь не было и в помине, а трое вооруженных парней из числа хозяйничающей на станции братвы, встретивших подъехавшую дрезину, скорее являлись сборщиками дани, чем охранниками. Телохранители Стратега перебили бы всех троих за считаные секунды, а потом с той же легкостью прорвались через станцию с боем. Но Стратег выбрал бескровный вариант. Отправленный им телохранитель просто отсыпал браткам названное количество патронов, и дрезина беспрепятственно проехала дальше.

Задержка возникла уже на выезде со станции. Там стояла ручная дрезина, и четверо усталых, а потому неповоротливых челноков сгружали с нее какие-то ящики. За их работой с ехидными усмешками наблюдали местные жители, но никто не вызвался помочь. Гончая подумала, что Стратег потребует немедленно освободить пути, но тот вопреки ее предположению держался на удивление сдержанно: не кричал на братву, не понукал челноков, а молча сидел на своем месте и терпеливо ждал, когда закончится разгрузка. После Кузнецкого моста он вообще стал малоразговорчив. Или его «безграничное влияние», которым он так гордился, на китайгородцев не распространялось?

Наконец разгрузка закончилась. Навалившиеся на рычаги челноки отогнали свою таратайку в тупик – очевидно у них еще остались дела в Китай-городе, и мотодрезина покатила дальше. Перегон между Китай-городом и Таганской пользовался дурной славой, собственно, как и все прочие туннели, ведущие к Китай-городу. Причем своей репутацией туннели были обязаны не проникающим с поверхности хищникам, а вооруженным бандам, грабящим торговые караваны и безжалостно убивающим челноков. Однако на бронированную дрезину, украшенную со всех сторон трехконечной свастикой, никто не решился напасть, или в этот день у грабителей был выходной.

Вскоре в свете фар замелькали пограничные столбы Таганской, а затем дрезина подъехала к сооруженному из бетонных блоков и укрепленному пулеметной точкой блокпосту. Он выглядел совершенно неприступным. Неудивительно, что хозяйничающие в перегоне банды все последние годы ни разу не нападали на Таганскую и даже не помышляли об этом. Но!

При виде блокпоста Стратег сразу оживился. Не дожидаясь полной остановки, он спрыгнул с притормаживающей дрезины и поспешил навстречу вскинувшим автоматы пограничникам.

«Сейчас они его пристрелят, и все закончится», – с затаенной надеждой подумала Гончая, но этого, конечно, не произошло. Стратег что-то сказал пограничникам и скрылся за железобетонными укреплениями блокпоста.

Через минуту он вышел оттуда в сопровождении начальника караула и двух автоматчиков. Очевидно, дежурная смена вместе с начальником состояла из пяти человек. Начкар остался возле поста, четверо его подчиненных расположились по краям подъехавшей дрезины. Хотя все они опустили автоматы, Гончей это не понравилось. Совсем не понравилось. Она взглянула на Стратега, но не заметила на его лице и тени беспокойства.

– Обычная проверка документов, – как ни в чем не бывало объявил он. – Давайте на пост по одному. Сначала дама.

Никаких документов при себе у Гончей не было, и Стратег не мог этого не знать, но продолжал выразительно смотреть на нее. Внезапно на ее руке сомкнулись Майкины пальчики.

– Не ходи туда. Он тебя обманывает.

Гончая не успела ответить девочке, как Стратег оказался рядом.

– Не волнуйся, – немного раздраженно сказал он. – Просто нам с Валькирией нужно поговорить наедине. Потом она тебе все объяснит.

Когда-то за это имя, названное Стратегом, заплатили своими жизнями два человека. Сейчас его услышали семеро, и у Гончей не было при себе пистолета.

– Ее зовут не так! – воскликнула Майка, но на Стратега ее протест не произвел никакого впечатления.

– У нее много имен, – ответил он. – Позже я тебе расскажу.

«Что ты можешь обо мне рассказать?» – подумала Гончая, но он уже тащил ее за собой. Майка мертвой хваткой вцепилась в другую руку, чем окончательно вывела Стратега из себя.

– Успокой ее!

– Все хорошо. Я сейчас вернусь, – сказала Гончая.

В конце концов, Стратег же не полный идиот, чтобы убить ее на глазах у девочки. И потом, кто будет убивать? Ему самому с ней не справиться, все пограничники снаружи. Или внутри блокпоста ожидает сюрприз?

– Только возвращайся быстрее, – попросила Майка. – Мне без тебя страшно.

«Да и мне не весело», – подумала Гончая и все же заставила себя улыбнуться.

– Обязательно.

На блокпосту оказалось пусто. Никаких неожиданностей. Даже оставленный пограничниками пулемет сиротливо уставился через бойницу в темноту туннеля. Стратег по-хозяйски уселся за стол начальника караула и указал Гончей на стоящую напротив грубо сколоченную лавку, но она осталась стоять.

– Браво. Ты отлично сработала. Я доволен. Плату за свою работу получишь обычным порядком.

Он отнюдь не выглядел довольным, но Гончая предпочла ему не возражать.

– И что теперь?

– Теперь мы с тобой расстанемся, – объявил Стратег. – Девочку я забираю. А ты возвращайся в Рейх, кстати, фюрер уже должен быть там, или на Театральную. В общем, куда хочешь. Но на Таганскую отныне тебе путь закрыт.

– Из-за нее?

Вместо ответа Стратег достал свою любимую фляжку, встряхнул – судя по звукам, спиртного там осталось на самом донышке, скоро ему наверняка понадобится фляжка побольше, и высосал остатки содержимого. Потом не спеша и с явной неохотой закрутил винтовую пробку и спрятал пустую фляжку обратно. Гончая молча наблюдала за ним, ожидая продолжения. И оно последовало.

– Знаешь, кто был на том рисунке, который я показывал тебе в библиотеке Полиса? – спросил Стратег и сам же ответил на свой вопрос. – Там был я. Остальные – руководители Ганзы и вождь красных товарищ Москвин со своей свитой. А все вместе – договаривающиеся стороны при подписании мирного договора между Ганзой и Красной Линией. Того самого договора, по которому Ганза полностью замкнула Кольцо, к Полису отошла Библиотека, а к красным – Площадь Революции. Когда он был подписан, девчонки еще не было на свете. Но она знает не только состав участников переговоров, а даже обстановку в зале во время подписания договора! В Рейхе я изучил и другие ее рисунки и теперь могу уверенно сказать: она провидец, способный заглянуть в прошлое и, главное, в будущее. Брамины, как дети, уже который год повсюду ищут легендарную Книгу Пророчеств, а я нашел живого свидетеля будущего.

«Ты нашел?»

– Не знаю, как она это делает, но я это выясню. Забавно, потребовалась мировая ядерная война и годы жизни в подземелье, чтобы появился такой человек.

«Мир рухнул», – уточнила Гончая, а Стратег тем временем самодовольно продолжал:

– Эта девчонка – настоящий клад! Но только я оценил ее дар по достоинству!

– И поэтому хочешь забрать ее у меня?!

Впервые с того момента, как она стала работать на Стратега (прислуживать ему, как собачка!), Гончая обратилась к нему на «ты». Но в ответ на это оскорбление он не ударил кулаком по столу, не накричал на нее, даже не повысил голос – он высокомерно рассмеялся.

– А что можешь дать ей ты? Какое ее ждет будущее, если она останется с тобой? Скитания по станциям, полуголодное, нищенское существование? Вспомни, чего она натерпелась за несколько дней с тобой. Ты этого для нее хочешь? Или рассчитываешь пристроить ее под опеку своей впавшей в маразм мамаши? Так не выйдет. Старушка умерла.

Гончая пошатнулась.

– Как умерла?

– Так. Как умирают выжившие из ума старухи?

– Когда это случилось?

– Да уже две недели как, – ответил Стратег. – Но тебе же некогда заглянуть к родной матери. У тебя теперь новая игрушка.

Гончая закрыла глаза. Две недели! Это значит, через несколько дней после ее последнего визита на Театральную. А ведь она даже толком и не поговорила с матерью. Привет, пока, как дела? Впрочем, она никогда не баловала мать разговорами. Да и на Театральную приходила не ради этих коротких встреч, а чтобы внести очередную месячную плату за ее содержание. И вот матери нет. Ей больше незачем приходить на ненавистную станцию. Она свободна от этого бремени! Только вместо радости внутри пустота.

Почувствовав, что теряет равновесие, Гончая опустилась на стоящую сзади скамью. Слова Стратега будто выбили из нее поддерживающий тело стержень. Тот стержень, что позволял уверенно стоять на ногах, глядя ему в глаза. Потому что это были правильные слова. Поднаторевший в манипуляции людьми с помощью интриг и обмана Стратег сейчас сказал правду, и эта правда оказалась ужаснее самой изощренной лжи.

Раздавшийся в голове голос не принадлежал Стратегу. Это спросила молодая женщина, которую он называл Гончей.

– Если она действительно дорога тебе, по-настоящему дорога, отпусти ее, – присоединился к женскому голосу Стратег. – И тогда она ни в чем не будет нуждаться. Зефир, конфеты, шоколад, консервированные фрукты, любое лакомство! Детские книги и видеофильмы на любой вкус! Игрушки, наконец! Настоящие игрушки, а не то заплесневелое и изъеденное червями и крысами барахло, которым перебиваются дети на станциях! Не жизнь, а сказка! Ты еще будешь гордиться собой, что обеспечила ей такую жизнь! Ты согласна со мной? Отвечай, не молчи.

– Как вы нашли нас? – спросила Гончая, чтобы хоть что-то сказать.

Стратег небрежно махнул рукой.

– Это было легко. Ты же сама отправила письмо с Белорусской. Я как получил его, сразу бросился тебе на выручку, правда, застрял на Новослободской из-за каких-то подземных толчков. Когда добрался, оказалось, что ты с девчонкой уже на Краснопресненской. Я туда, а вас опять нет. Всю станцию на уши поднял, пока Шериф на допросе не признался, что вы пешком ушли на Баррикадную. А оттуда у тебя был уже только один путь – через Рейх. И вот я там! Хорошо, вовремя успел, иначе эти ненавистники мутантов скормили бы девчонку своим собакам.

«Никуда ты не успел, – мысленно возразила ему Гончая. – Когда ты появился, собаки уже должны были догладывать Майкины кости. Она сама своими силами или своим даром как-то защитилась от них».

– Вы поэтому приказали убить штурмовиков?

– Вот еще, – усмехнулся Стратег. – За кого ты меня принимаешь, за безжалостного мстителя? Они же видели рисунки девчонки, значит, могли догадаться о ее способностях. А в столь серьезном деле лишние свидетели не нужны… Но мы отвлеклись, да и юная Пифия, наверное, уже заждалась. Так что ты решила?

Гончая подняла на него глаза. В горле застрял колючий шипастый ком, но ей и не пришлось ничего говорить. Стратег прочитал ответ по ее исказившемуся от боли, побледневшему лицу.

Майка не верила своим ушам.

– Здесь мы с тобой расстанемся, – сказала женщина-кошка. – Дальше я не пойду.

– А я? – всхлипнула Майка.

– А ты пойдешь с дядей Стратегом и его друзьями.

– Они не друзья! – закричала Майка в лицо женщине-кошке, потому что у человека, которого та называла Стратегом, не было друзей.

– Ты станешь моим другом, а я твоим, – сказал он.

Но Майка не хотела становиться ему другом, и он тоже этого не хотел.

– Не оставляй меня!

Женщина-кошка долго не отвечала, потому что кусала себе губы, чтобы не заплакать. Когда она снова заговорила, на ее губах выступила кровь.

– Стратег позаботится о тебе. У него много вкусной еды и… кукол. Тебе будет там хорошо.

Женщина-кошка странным образом верила своим словам, но они все равно были ложью. Даже в свои шесть лет Майка уже знала, что много еды не бывает, и если съесть сразу все, то нечего будет есть завтра. Кукла у нее была всего одна, сшитая мамой из кусочков тряпок. Но если бы таких кукол было две, три или даже пять, разве стало бы ей от этого веселее?

– Не оставляй меня, – повторила Майка.

Женщина-кошка снова укусила себя за губу, и на этот раз гораздо сильнее. Струйка крови побежала из уголка ее рта и стекла на подбородок.

– Я… я буду тебя навещать.

Женщина-кошка отвела взгляд, и Майка поняла, что она не собирается этого делать, хотя ей очень хочется. Она ничего не могла понять. Может быть, это из-за человека с непонятным именем? Может быть, он запретил женщине-кошке приходить к ней? Но почему она его слушается? Женщина-кошка такая сильная. Она никого не боится. Как кто-то может ей что-то запретить?

– Ты врешь! Не будешь! Не будешь! Ты знаешь, что не придешь! – отчаянно закричала Майка.

И женщина-кошка сдалась. Слезы, которые она держала в себе, кусая губы, выплеснулись из глаз и покатились по ее щекам. Она обняла Майку и прижала к себе. Крепко-крепко, как во время обвала, когда треснул потолок туннеля и оттуда полетели тяжелые камни.

«Она не позволит человеку с непонятным именем забрать меня. Не отдаст меня ему», – мысль была такая ясная и четкая, словно женщина-кошка сказала Майке об этом вслух. Но тут пугающий Майку человек заговорил вновь, и его слова, страшные слова, посыпались на нее, словно камни из того обвала. Но в отличие от камней они не пролетели мимо, а обрушились на Майку.

И раздавили ее.

Гончая со стуком поставила на забрызганную брагой и самогоном стойку пустой стакан. Это был уже второй стакан, но желанное опьянение никак не наступало. Надо было брать бутылку. Хотя это и сейчас не поздно сделать.

– Еще!

Она подвинула стакан к бармену. Даже не подвинула, а толкнула. Стакан опрокинулся и покатился по стойке, но не упал, а Гончей так хотелось, чтобы он разбился. Стакану повезло, а вот то, что связывало ее с Майкой (дружба? любовь?), разбилось. Вдребезги разбилось, когда Стратег расчетливо врезал по ней.

Бармен остановил подкатившийся к краю стойки стакан, но ничего не сказал, молча наполнил его самогоном и поставил перед Гончей. Правильно, что промолчал, иначе бы ему тоже досталось. Но бармены во всех питейных заведениях Китай-города были сообразительными, а этот, судя по лиловому синяку под левым глазом, еще и ученым.

Самогон был мутным и горьким, а своим запахом напоминал помои, он не шел ни в какое сравнение с чистейшей водкой и отборными коньяками Стратега, но именно такого мерзкого пойла Гончей сейчас и хотелось.

Уж здесь-то Стратег ее точно перехвалил. В плане постановок ей до него далеко. Наверное, поэтому и финал у спектакля вышел говенным.

Майка сморщила личико. Ее глазенки заблестели, но не от слез, а от гнева.

И чем сильнее гневалась Майка, тем довольнее становилось лицо Стратега.

Майку затрясло, и Гончая испугалась, что ее хватит удар и она опять потеряет сознание, как это случилось на Краснопресненской.

Это ее исполненное болью и отчаянием «зачем» резануло Гончую по ушам. Горло парализовало, и она ничего не смогла сказать. Зато у Стратега немедленно нашелся ответ.

И окончательный Майкин приговор.

Девочка не заплакала. Ее глаза остались сухими. Она просто опустила их, чтобы не видеть ту, которая позволила двум подонкам зарезать ее сестру, а при этом называла себя ее матерью. Что-то лопнуло у Майки внутри. Гончая отчетливо услышала звук, с каким обрывается перетянутая струна. Ей нестерпимо захотелось обнять девочку и прижать к себе, но она этого не сделала, потому что почувствовала, стоит ей прикоснуться к Майке, и та потеряет сознание. Или упадет замертво.

Она ничего не сделала. Молча повернулась к Майке спиной и, отступив от нее, от Стратега, от его телохранителей и таганских пограничников, от блокпоста и той невидимой стены, выросшей между ней и девочкой, которую она несколько дней представляла своей дочерью, зашагала в темноту.

У нее не было цели, не было оружия и даже фонаря. Не было ничего. Она просто брела по туннелю, не задумываясь и не представляя, куда направляется. Через какое-то время ее нагнала возвращающаяся в Рейх дрезина, и Гончая запрыгнула на нее.

Она не собиралась ехать с машинистом на Пушкинскую. Что ей там было делать? Но дрезина двигалась в одном с ней направлении, и Гончая подчинилась внезапному порыву. Когда проезжали Китай-город, на пути перед дрезиной с платформы свалился крепко поддавший человек. Машинист едва успел затормозить. Бедолаге несказанно повезло, что дрезина ехала медленно, иначе бы его размазало по рельсам. Гончая взглянула, как избежавший верной смерти пьяный, пошатываясь, поднимается на ноги, и поняла, что ей сейчас нужно. Так она оказалась в местном баре.

Других посетителей в баре не было, хотя на всех четырех самодельных столиках стояла грязная посуда. Видимо, совсем недавно здесь гуляла большая компания. Между столиками бродила густо накрашенная белобрысая девица и фальшиво бубнила себе под нос приглянувшуюся местной братве песню.

– Танго, танго-кокаин… – долетал до Гончей прокуренный хрипящий голос, когда девица поворачивалась в ее сторону. – Любимец дьявола один танцует танго-кокаин.

Было совершенно непонятно, что здесь делает эта белобрысая, потому что использованную посуду она не собирала и к барной стойке не подходила, но Гончей все равно хотелось, чтобы она свалила из бара со своим хриплым голосом и со своей нудной песней, а когда та наконец ушла, захотелось, чтобы вернулась.

Гончая изумленно обернулась. Эту песню она знала. Песня была из репертуара ее матери. Мать даже пыталась исполнять ее со сцены в подземном театре Московского метро. Но в отличие от популярного в Китай-городе «Танго-кокаин» эта песня не пришлась по вкусу зрителям подземного театра.

Нет, белобрысая девица не вернулась. Кроме самой Гончей и бармена, здесь вообще никого не было. И голос исполнительницы звучал по-другому, чище и глубже. Кто же это поет? И почему так подозрительно смотрит на нее бармен с подбитым глазом? Но прошло еще несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем Гончая узнала голос. Свой собственный голос.

Механически допела она последние слова припева. В оригинале припев звучал немного по-другому, Гончая переставила местами несколько строчек. Зато в таком виде можно было представить, что песня не о порочной любви, а об ополчившейся на весь мир одинокой женщине и маленькой девочке, которая на миг, всего на несколько дней, позволила женщине почувствовать себя матерью, избавив от постоянного кошмара одиночества, пока не возненавидела и не прогнала от себя прочь.

«Все правильно. Так этой порочной суке и надо!»

Гончая заглянула в свой стакан, там уже ничего не осталось – все-таки надо было брать бутылку, и поставила его на место. Лицо было мокрым. Кажется, по нему текли слезы, или это только казалось.

– Еще? – как-то неуверенно спросил бармен, указав на ее пустой стакан.

– Наливай! – рявкнула ему Гончая. – Буду пить, пока не сдохну!

– Для этого существует масса других, более быстрых способов. – Бармен оскалил в улыбке щербатые зубы, видимо, он уже не раз получал в табло, но стакан все-таки наполнил. – Я тебя раньше не видел? Вроде лицо знакомое.

Гончая промолчала, но разговорчивого бармена это не остановило.

– А ты клево поешь. Не то что Снежок, от ее скрипа уже уши вянут. Спой еще.

– Я любовь свою оставлю у порога и небрежно улыбнусь в момент прощанья, – с фальшивой улыбкой выдала Гончая.

Но дальше улыбаться было невозможно, потому…

– Чё, мужик бросил? – предположил «догадливый» бармен.

Он так и напрашивался на оплеуху, но Гончая почему-то не врезала ему, хотя сама не поняла почему.

Чем закончилась ее попойка, Гончая помнила плохо. Видимо, она все-таки надралась. Кажется, бармен ее куда-то тащил. Но не вышвырнул за порог и не трахнул, воспользовавшись ее беспомощным состоянием, так как проснулась она на застеленном дырявым половиком топчане и в одежде. Может быть, бармена оттолкнула ее зареванная пьяная рожа, но Гончей было на это плевать.

Встав с топчана, она тут же зацепила ногой стоящий на полу железный таз, из которого жутко воняло, надо полагать, ее собственной блевотиной. Хорошо, хоть не перевернула его. Угол с топчаном загораживала болтающаяся на проволоке занавеска. Гончая отодвинула ее и снова оказалась в баре, только на этот раз по другую сторону стойки. Столики опять пустовали. Интересно, сюда вообще кто-нибудь заходит?

Несмотря на отсутствие посетителей, давешний бармен с подбитым глазом что-то жарил на огромной сковороде, установленной поверх железной бочки, в которой горели дрова. От самодельной печи и сковороды исходил такой запах, что Гончую снова едва не вывернуло наизнанку. В отличие от нее бармен оказался более стойким к тошнотворным ароматам, и когда его «гостья» закашлялась, повернулся к ней и одарил почти приветливой улыбкой. Синяк под глазом поблек и стал едва заметен. Без синяка и с закрытым ртом парня даже можно было назвать симпатичным. Гончая подумала, что со своей опухшей рожей и гудящей головой выглядит не в пример хуже.

– Болит? – Бармен выразительно постучал себя указательным пальцем по лбу. – А ведь я предупреждал.

«Надо же, какой предупреждальщик выискался».

– Не твое дело, – огрызнулась Гончая, хотя голова трещала, как заброшенные в бочку-печь горящие поленья.

– Умывальник там, – бармен махнул куда-то вглубь своей подсобки. – Толчок, извини, общий и только на станции. Если хочешь, могу проводить.

– Сама найду, – пробурчала Гончая, но сначала отправилась на поиски умывальника.

Сполоснувшись холодной водой из железного рукомойника, она почувствовала себя чуть лучше. Совсем чуть-чуть, но все-таки лучше. Головная боль не прошла, мешки под глазами не разгладились, но тошнить ее перестало. Что ни говори, а бармен ее здорово выручил и вчера, и сегодня. А ведь ей даже нечем было заплатить за выпивку! С чего вдруг незнакомый парень стал о ней заботиться? Уж, наверное, не потому, что наслушался ее пьяных песен.

С мокрыми руками и лицом – вытереться оказалось нечем, Гончая вернулась в бар. За время ее отсутствия там прибавилось народу. Столик в дальнем углу оккупировали трое, четвертый, крупный, широкоплечий мужик с наполовину обритой, наполовину коротко стриженной головой, о чем-то шептался с барменом. Гончая хотела пройти мимо, но мужик впился в нее пристальным взглядом и после непродолжительной паузы воскликнул:

– Катана, ты, что ли?

Под этим именем ее знали бригадиры третьяковских, и один из них сейчас стоял перед ней.

– Я Коленвал! Не узнаешь, что ли?

Он самый. Приглядевшись к бригадиру, Гончая медленно кивнула.

– Это все из-за прикида, – Коленвал провел ладонью по своей странной прическе. – Решил вот имидж сменить, – выделил он интонацией звучное слово.

Насколько Гончая помнила, Коленвал всегда испытывал тягу к редким или забытым словам, хотя и сам, как правило, не понимал их значения.

– Давай, Катана, дернем за встречу. Ну-ка, кривой, плесни нам, что покрепче, – обратился он к бармену.

Гончей совсем не хотелось пить – ее лишь недавно перестало мутить, но, перехватив осуждающий взгляд бармена, она решила не отказываться наперекор ему.

– Я ведь теперь здесь обретаюсь, – опрокинув в себя стакан самогона, сообщил Гончей бригадир третьяковских. – Уже почти год как с Третьяковки перебрался. Бригада у меня своя, перед пацанами в уважухе. Ну, да ты знаешь.

Около года назад между братвой с Китай-города и их соседями с Третьяковской вспыхнула жестокая и кровавая грызня. Выходит, Коленвал один из участников этой грызни. И не просто участник, а победитель, раз сумел отвоевать место на соседней станции. Хотя все могло сложиться и с точностью до наоборот. Например, он мог элементарно сбежать с Третьяковской, опасаясь мести подельников. Вообще-то Коленвал был человеком незлобным и крови старался избегать, что отличало его от совершенно безбашенных отморозков. Так что, по мнению Гончей, оба варианта были равновероятны.

– С похмелья? – безошибочно определил бригадир, присмотревшись к своей старой знакомой. Он и сам был большим любителем выпить и в таком состоянии начинал почти каждый день, однако сегодня, как ни странно, выглядел трезвым. – А ты чего накидалась-то? Ты вроде это дело не очень.

– Захотелось! – резко ответила Гончая.

– Ладно-ладно, не заводись. Дело твое, – подозрительно быстро пошел на попятную Коленвал. – Лучше скажи: ты здесь по делу или так, случайно заскочила?

«А по мне не видно?» – подумала Гончая. Но в отличие от Майки Коленвал не умел читать по лицу чужие мысли.

– Я чего спрашиваю, – продолжал он. – Работа есть, как раз для тебя. По твоему профилю. Оплата приличная. Так что, если ты не занята…

– Чего надо? – оборвала его Гончая.

Коленвал стрельнул глазами в сторону оккупировавших дальний столик мужчин и, когда Гончая проследила за его взглядом, шепотом спросил:

– Видишь тех двоих?

Из трех человек, сидящих за одним столом, двое разительно отличались от третьего. Они выглядели старше, опрятнее и главное – чище. На лицах и руках и даже под ногтями не наблюдалось никаких следов грязи, что уже само по себе в метро являлось редкостью. Говорил только один из них, второй внимательно слушал, но оба держались так, будто были заодно. Гончая знала это наверняка, потому что тем, кто молчал, был тот самый брамин, умирающего коллегу которого она застрелила в перегоне между Белорусской и Краснопресненской.

– Они ищут трех человек, – сообщил Коленвал. – Каких-то сталкеров. Давно уже, да все без толку. Вот они и обратились ко мне за помощью. А я как тебя увидел, сразу вспомнил: ты же в розыске сбежавших и пропавших лучший спец.

Последние слова бригадир произнес с льстивой улыбкой. Но Коленвал не знал о Гончей того, что знал Стратег, да и тот вовсе не льстил.

Если бы не эта улыбочка, которая так и сочилась иронией, Гончая, скорее всего, послала Коленвала с его заказом подальше. Но он позволил себе сомневаться в ней. А после потери Майки без этой веры у нее бы вообще ничего не осталось.

Гончая присмотрелась к браминам и их собеседнику.

– Кто это с ними?

– Хмырь один, погоняло Сиплый, – Коленвал презрительно скривился. – Подвязался на работу, только, чую, кинуть хочет. Задаток возьмет, а ничего не сделает. Завалить какого-нибудь лоха, это запросто. А найти – не его уровень.

– Ну, кинет и кинет. Тебе что за печаль?

– Понимаешь, Катана, я тоже в доле, – откровенно признался бригадир. – И хочу долю за полный расчет получить. К тому же эти двое на лохов не похожи, а мне подставлять серьезных людей резона нет.

Гончая продолжала разглядывать браминов, и Коленвал истолковал ее молчание как согласие. В общем-то, правильно истолковал.

– Так чё, берешься? – обрадованно спросил он.

Гончая кивнула. Может, привычное дело – работа, как его назвал Коленвал, поможет… нет, не забыть Майку (она будет помнить свою названую дочь, пока жива!), а хотя бы на какое-то время отвлечься от мрачных мыслей и заглушить разрывающую сердце тоску.

– Пошли поговорим.

Утерев ладонью все еще мокрый лоб, Гончая вышла из-за стойки. Коленвал подобрал стоящую у его ног увесистую дубину, выструганную из какой-то коряги, и, опираясь на нее, неуклюже заковылял к компании за дальним столиком. При каждом шаге его неумолимо клонило в сторону, и Гончая подумала, что оскорбительная кличка «кривой», которой Коленвал наградил бармена, к нему самому подходит гораздо больше.

Скорее всего, его хромота тоже была следствием конфликта годичной давности. Когда Гончая видела бригадира третьяковских в последний раз, он резво расхаживал на двух ногах и обходился без палки, а сейчас едва ли добрался бы пешком даже до соседней станции.

Гончая подозрительно прищурилась. А не пускает ли Коленвал ей пыль в глаза, пришла неожиданная мысль. В рухнувшем мире, где положение любого человека определялось его способностью постоять за себя, бригадира-калеку живо сместили бы. Глазом бы не успел моргнуть, как потерял и престиж, и почет, и уважение. Так, может, нет у Коленвала никакой бригады, вот он и пытается поднять себе авторитет стараниями давней знакомой?

Тем временем тот доковылял до расположившейся за столиком компании и бесцеремонно хлопнул по плечу собеседника браминов.

– Сдристни отсюда.

Тот обиженно вскочил на ноги, опрокинув стул.

– А чё такое? У нас уже все на мази!

Гончая окинула его цепким внимательным взглядом. Этого типа она видела впервые. На вид около тридцати, возможно, чуть старше. Одет в широкое не по размеру пальто, под которым удобно прятать оружие. Но судя по тому, как обвисли полы пальто, когда он поднимался из-за стола, серьезного оружия при себе парень не имел, разве что пистолет в кобуре или нож в пристегнутых к поясу ножнах.

В отличие от Гончей Коленвал даже не взглянул на типа в пальто.

– Сдристни, я сказал, – повторил он.

Однако парень оказался строптивым.

– А искать кто будет?! Она, что ли?! – спросил он сиплым голосом, за который получил свое прозвище, и указал пальцем на Гончую.

Она продолжала молча наблюдать за ним. Что бы ни говорил о своем знакомом Коленвал, серьезной опасности для Гончей он не представлял, во всяком случае, пока. Вот пусть сам с ним и разбирается. И Коленвал блестяще справился с этой задачей.

– Ты чё, оглох или краев не видишь? Тебе показать?!

Дубина, на которую он опирался, взметнулась вверх, и строптивого парня как ветром сдуло. В ответ на вопросительные взгляды оставшихся за столом мужчин Коленвал небрежно махнул рукой – мол, личные разборки, не берите в голову. Те переглянулись между собой и повернулись к Гончей.

– Это Катана, – с гордостью представил свою спутницу Коленвал. – Все сделает в лучшем виде.

Гончая хотела поправить его, сообщив заказчикам, что согласилась лишь выслушать их предложение, но ее опередил брамин, которого они с Майкой встретили на Белорусской.

– Только не она! – сорвавшись на визг, закричал он. – Это она застрелила старейшину! Она…

Он хотел еще что-то добавить, но, увидев приближающегося бармена, замолчал. В наступившей тишине бармен поставил в центр стола плоскую керамическую тарелку, на которой лежали куски зажаренного мяса и четыре двузубые вилки.

– А спиртяга где? – подозрительно вскинулся Коленвал, которого выпивка всегда интересовала больше, чем закуска, но после заверений бармена, что сейчас все будет, успокоился.

– Значит, вас зовут Катана? – спросил у Гончей второй брамин, когда бармен отошел от стола.

Это «вас» приятно удивило ее. Еще она поняла, что этот второй в их паре главный.

– Ножик такой был японский, – принялся объяснять заказчикам происхождение ее прозвища Коленвал. – Острый и красивый до ужаса.

Сравнение оказалось не самым удачным. Непричесанная, с опухшим похмельным лицом и мешками под глазами Гончая отнюдь не выглядела красивой, но ни оправдываться, ни поправлять Коленвала не стала.

Старший брамин сделал это сам.

– Меч, – сказал он. – Катана – длинный японский меч, традиционное оружие самурая.

Смотрел он при этом на Гончую и закончил свое пояснение вопросом:

– Чем же вы заслужили столь грозное прозвище?

Гончая взглянула в глаза брамину, чтобы понять, насколько важно ему это знать. Судя по ответному взгляду, вопрос был не праздным. Подавшись вперед, она схватила с тарелки одну из вилок и молниеносным движением вонзила ее в стол, между пальцев брамина. Тот импульсивно отдернул руку и принялся ощупывать пальцы, с опаской поглядывая на торчащую из стола вилку.

– Впечатляюще. Очень впечатляюще.

– А то! – поддержал брамина Коленвал. – Вы бы видели, как Катана ножом работает.

То ли оттого, что трюк с вилкой произвел на заказчиков впечатление, то ли от появления бармена, принесшего четыре граненых стакана и полную бутыль самогона, у него резко поднялось настроение.

– Представляю, – сказал старший брамин. Он с преувеличенной осторожностью выдернул вилку из стола и отложил в сторону. Гончая решила, что больше он к ней не притронется. – Но для дела, которое мы хотим поручить, обращение с оружием не главное. Куда важнее умение искать и находить нужную информацию.

Гончей надоели пустые разговоры, она подняла стул, который опрокинул парень в пальто, и уселась напротив заказчиков.

– Вы упорно, но безуспешно кого-то разыскиваете. Двое ваших коллег, – Гончая кивнула на знакомого брамина, – специально приехали на Белорусскую, чтобы встретиться с этими людьми, однако встреча не состоялась, к тому же один из посланников впоследствии погиб. Вы поняли, что в одиночку вам их не найти, и решили обратиться за помощью к специалисту.

Заказчики снова переглянулись, и тот, кто вел диалог и принимал решения, с усмешкой сказал:

– Все верно, но мы и не делаем из этого секрета. Через посещающих Полис челноков мы сообщили на другие станции, что каста браминов разыскивает трех сталкеров, которые побывали на Полежаевской вскоре после того, как она погибла, и щедро заплатит им за предоставленные сведения.

– Зря, – покачала головой Гончая. – Так вы в первую очередь привлечете мошенников, которые перескажут вам ходящие в метро слухи и собственные выдумки. Я и сама могу рассказать байку про хозяина туннелей, который приказал жителям Полежаевской перерезать друг друга. Причем совершенно бесплатно.

– Вы верите в хозяина туннелей?

– Я ни во что не верю! – отрезала Гончая.

Старший брамин печально вздохнул.

– Увы, ни во что не верить – счастливый удел молодых.

«Угу, меня просто распирает от счастья!»

Гончая метнула в его сторону острый взгляд: не издевается ли? Но тот выглядел совершенно серьезным.

– Я, например, не могу себе этого позволить, – продолжал мужчина. – Но вы правы, объявлять во всеуслышание, что мы готовы платить за информацию, было ошибкой. Хотя и не такой большой. О трагедии на Полежаевской нам известно достаточно, чтобы отличить правду от лжи.

– Нет, это большая ошибка! – возразила Гончая. – Потому что теперь придется разыскивать нужных людей среди массы разных проходимцев. А это гораздо сложнее.

– Но вы можете это сделать? – прямо спросил у нее старший брамин.

– Если они живы, я их найду.

– Мало найти этих людей, – включился в разговор старый знакомый. – Надо убедить их явиться к нам, в Полис.

– По ряду обстоятельств это может оказаться невозможным, – возразила Гончая.

– Тогда… – старший брамин сначала остановился на полуслове, но затем все-таки решился. – Тогда разузнайте, что они увидели на Полежаевской.

– Вот и договорились! Выпьем за это дело. Иначе не срастется, – с жаром воскликнул Коленвал, которому невыносимо было смотреть на полную бутылку и пустые стаканы.

Он живо разлил всем мутную жидкость, и хотя никто из сидящих за столом к ней и не прикоснулся, Коленвала это не смутило. Он одним глотком прикончил свою порцию и тут же налил еще.

– С вашим предшественником мы обговорили сумму и способ оплаты… – брамин озвучил цену, выторгованную Сиплым за свои услуги. Наглец запросил с них даже больше, чем Гончая обычно брала за подобную работу. – Возможно, у вас есть личные пожелания?

Она неопределенно кивнула. В данном случае оплата интересовала ее меньше всего.

– Сначала скажите, почему именно Полежаевская? Отдаленная станция за пределами Кольца, с чего вдруг она заинтересовала вашу касту?

Брамины снова переглянулись, и старший из них сказал:

– Пусть это пока останется тайной. Возможно, справившись с поручением, вы и узнаете ответ.

Старый знакомый Гончей возмущенно встрепенулся и предостерегающе дернул коллегу за рукав, но тот продолжал смотреть в лицо собеседницы печальными, много повидавшими глазами. Пауза затягивалась.

– Вас еще что-то интересует? – догадался он.

И Гончая решилась.

– Несколько дней назад со мной разговаривал человек. Вокруг было темно, я не видела его, слышала только голос. И не только я, моя спутница тоже его слышала. А потом оказалось, что никакого человека нет. Кроме нас двоих, там вообще никого не было.

После таких признаний брамины должны были счесть ее допившейся до галлюцинаций пропойцей или сумасшедшей, что в общем-то одно и то же. Но, судя по выражению их лиц, этого не произошло.

– Катана, вы слышали про станцию Судьбы? – спросил старший из них.

– Полянка, – Гончая кивнула.

Брамин как будто не слышал ее.

– Бытует мнение, что на этой станции можно узнать свое прошлое, будущее и даже свое предназначение, – спокойным размеренным голосом продолжал он. – Конечно, это всего лишь красивая легенда, но время от времени она подкрепляется рассказами очевидцев, которые, по их словам, действительно разговаривали с Судьбой. Наша каста бережно собирает и хранит такие рассказы, хотя у кшатриев есть более тривиальное объяснение: проникающие на Полянку психотропные газы, которые вызывают различные галлюцинации и помутнение сознания.

– Мы вдвоем слышали одно и то же! Разве у двух человек могут возникнуть одинаковые галлюцинации?

– Катана, вы напрасно сердитесь, – вздохнул брамин. – Я ведь не сказал, что поддерживаю гипотезу кшатриев.

– А вы сами как это объясняете?

– Знаете, в чем ваша ошибка, Катана? Вы пытаетесь для всего найти объяснение и при этом упускаете главное. Не так уж важно, откуда возник голос или кому он принадлежал. Что для вас это изменит? Главное – то, что вы услышали. Где все это произошло?

Гончая заколебалась, но лишь на несколько секунд.

– На Тверской.

– Вы что-то путаете, Тверская вовсе не пустая станция, – поморщился другой брамин.

– Да, Катан, чё за ерунда? – присоединился к нему Коленвал.

И только главный заказчик все так же внимательно смотрел ей в глаза.

– Вы говорите о фашистском концлагере?

Гончая промолчала. Если она не преувеличила его проницательность, он и так все поймет. Не ошиблась.

– Никогда не слышал, что в метро есть еще одно подобное место, – признался старший брамин. – Но если даже и так, те, кто там общался с Судьбой, из концлагеря уже не выбирались. А вам, стало быть, удалось?

– Ты чё, правда сидела в концлагере? – растерялся Коленвал и, не дождавшись ответа, засадил очередной стакан. – Держись, Катан. За тебя!

– Вы полны сюрпризов, – заметил старший брамин и уважительно покачал головой. – Выбраться из фашистского плена, на такое способны немногие. Скажите, спутница, о которой вы упомянули, она тоже спаслась?

– Тоже.

– Благодаря вам?

– Скорее, я благодаря ей.

– И вы считаете, что спаслись, потому что невидимый собеседник предсказал вам освобождение?

На этот раз брамин попал пальцем в небо. Или куда теперь попадают, когда несут чушь?

– Нет! Он сказал, что мы умрем. Не мы двое, а вообще все люди метро.

– И вы поверили ему?

– Если бы вы слышали этот голос, тоже поверили.

– Не стану спорить, – как-то уж слишком легко согласился брамин. – Тем не менее мы все еще живы.

«Надолго ли?»

– Скажите, Катана, вы уверены, что ваш невидимый собеседник разговаривал именно с вами? Вдруг он обращался к вашей спутнице?

Гончая помотала головой.

– Она маленькая девочка. Ей всего шесть лет.

Но ее ответ, похоже, не убедил брамина.

– Чувственное восприятие у детей острее, чем у взрослых. Порой они видят и слышат то, на что мы не способны. Что вам рассказала девочка об услышанном?

– Я не спрашивала, – призналась Гончая.

– Обязательно спросите. Возможно, она знает больше, чем вы думаете.

«Это точно, – мысленно согласилась Гончая. – Причем даже такое, о чем совсем не хочется спрашивать».

Майка с тоской взглянула на свою клетку. Ее стены были обклеены цветной бумагой, пол покрыт незнакомым гладким и скользким материалом, который человек по имени Стратег назвал линолеумом. Кроме линолеума на полу лежал широченный кусок очень толстой и пушистой ткани, который назывался ковром. Когда Майка наступала на ковер босыми ногами, они мягко погружались в его толстый ворс и совершенно не мерзли. Новое ощущение забавляло ее. Поначалу.

Несмотря на обклеенные бумагой стены, ковер, настоящую кровать с настоящим матрасом, стол и стул, соответствующие Майкиному росту, и отсутствие решеток, это все равно была клетка! Красивая клетка с запертой железной дверью!

Когда дверь открывалась, в клетку заходил Стратег – ее новый «друг», которого Майка меньше всего хотела видеть. Он заходил часто, но к Майкиному облегчению никогда не задерживался долго. В первый раз он принес картонную коробку, в которой оказались большой яркий мяч, цветные кубики, резиновый шнурок с пластмассовыми ручками на концах, через который, по словам Стратега, можно было прыгать, тощая длинноногая кукла с распущенными волосами и забавная штука, показывающая цветные картинки, под названием калейдоскоп. Во второй раз подарил альбом для рисования, кисточки и краски, которые нужно было разводить водой, и три упаковки цветных карандашей. Он хотел, чтобы Майка ему что-нибудь нарисовала, потом начал требовать, в конце концов, рассердился и ушел.

Она честно пыталась рисовать, не для того, чтобы порадовать Стратега, а чтобы чем-то себя занять и хотя бы немного успокоиться. Но из этой затеи ничего не вышло, и, кроме каких-то бесформенных клякс и пятен, у Майки ничего не получилось.

Несколько раз вместо Стратега в клетку заходила женщина в белом халате – приносила еду. Но она даже не разговаривала с Майкой, молча ставила на стол тарелки и так же молча уходила. Еда была вкусной. Наверное, вкусной, потому что выглядела красиво. Но Майка чувствовала только горечь во рту, когда ела ее. Да и когда не ела – тоже.

Горечь проникала из ее мыслей. Они отравляли вкус еды, они же сделали Майку злой и неуклюжей. Все, к чему она прикасалась, валилось из рук. Карандаши ломались, краски проливались, кубики рассыпались, мяч норовил закатиться под стол или под кровать, шнурок для прыганья и даже калейдоскоп валялись на полу без дела, лишь тощая кукла таращила на Майку свои бессмысленные глаза. Она так уже надоела своим взглядом, что порой Майке хотелось проткнуть куклу карандашом или оторвать ей голову. Майка не делала этого только потому, что знала, если она сломает куклу, станет еще хуже. Как случилось, когда она прогнала женщину-кошку.

Но разве можно было поступить иначе?! Ведь женщина-кошка украла ее! Женщина-кошка убила ее сестру! Пусть не сама, но она позволила убийцам это сделать, хотя могла их остановить! Она лгала, убивала людей! Она… плохая. И Майка правильно поступила, прогнав ее!

Тогда почему ей так больно?

Боль мучила Майку с той поры, как женщина-кошка ушла, а она осталась со Стратегом. Майка надеялась, что со временем боль пройдет, но та не проходила. Наоборот, с каждым днем становилась только сильнее.

Майка сползла с кровати, шлепая ногами по ковру, дошла до противоположной стены и повернула обратно. За два дня она исходила свою клетку вдоль и поперек – девять шагов в одном направлении, десять и еще два в другом. Зато не нужно ни от кого прятаться и никуда бежать, как она бегала и пряталась вместе с женщиной-кошкой! Не надо опасаться, что ее будут травить собаками или запрут в железную клетку!

Конечно, не надо, потому что она уже там. Стратег посадил ее в клетку и кормит и поит, как прирученную домашнюю крысу. Вот кто она такая! А женщина-кошка никому не позволила бы посадить себя в клетку. Потому что она не крыса! Даже когда злые солдаты силой засунули ее туда, женщина-кошка стала драться с ними.

Мысли в голове проделали неожиданный поворот, окончательно запутав Майку. Она вдруг вспомнила, хотя вроде бы и не забывала, что и в кабинете у злого доктора, и в железной клетке, где ее заперли злые солдаты, женщина-кошка дралась не за себя. Она дралась за Майку, защищая не свою, а ее жизнь.

И в баре на Белорусской, и позже в тупике, у вагонетки с золой, она тоже защищала Майку. И во время обвала. Если бы не женщина-кошка Майку вполне могло завалить камнями или раздавить перевернувшейся дрезиной.

– Она позволила бандитам убить сестру, – упрямо возразила Майка самой себе.

Но та, другая Майка, с которой она спорила, тоже нашла, что возразить.

– А сколько раз потом спасала тебе жизнь?

Майка принялась считать, но той другой это было не интересно.

– И чем ты ей отплатила? Прогнала.

Об этом можно было не напоминать. Майка помнила свой последний разговор с женщиной-кошкой до мельчайших деталей. Помнила, как опустила глаза и как сказала ей «уходи». Помнила, как пошатнулась женщина-кошка, словно ее ударили ножом или выстрелили в упор, у нее даже остановилось дыхание, как она повернулась и, нетвердо переступая ногами, словно раненая, побрела прочь.

– Я… я… – Майка почувствовала, что заикается. – Я не могла иначе. Мне было тяжело.

– А сейчас легко?

Майка всхлипнула, а та, другая, безжалостно продолжала:

– Оглянись вокруг. Посмотри на то, что ты получила взамен. Клетку с обклеенными бумагой стенами и глупую куклу с равнодушным взглядом. Почему же ты не радуешься? Ты же этого хотела.

Майка дернула головой и снова всхлипнула.

– Я не хотела.

– А чего ты хотела, когда прогнала ту, которую называла мамой?

– Я не называла.

– А как же «мама говорит правду» и «спой еще, мама»? Или забыла?

Майка ничего не забыла. Размазывая по лицу слезы, она бросилась к столу, на котором сидела принесенная Стратегом кукла, схватила ее за волосы и рывком оторвала голову, а потом швырнула и голову, и обезглавленное туловище через всю комнату.

Нет, она не ошиблась. Стало только хуже.