Они расстались с рекой и с долиной Кармел и, едва взошло солнце, направились к югу — через холмы, отделяющие горы от океана. Дорога была размыта и вся в выбоинах, — видимо, ею мало пользовались.

— А дальше она совсем пропадает, — сказал Билл, — есть только следы подков. Но я что-то не вижу изгородей, — должно быть, почва тут не такая уж плодородная: одни пастбища, и почти нет обработанной земли.

Голые холмы поросли только травой. Лишь в каньонах виднелись деревья, а более высокие и более отдаленные холмы были покрыты кустарником. Один раз путники увидели скользнувшего в кусты койота, а в другой раз Билл пожалел, что у него нет ружья: крупная дикая кошка ехидно уставилась на них и не пожелала сойти с места до тех пор, пока метко пущенный ком земли не разлетелся, подобно шрапнели, над ее головой.

Они прошли уже несколько миль, и Саксон все время мучилась жаждой. Когда они достигли того места, где дорога, спускаясь почти до уровня моря, пересекала узкое ущелье, Билл стал искать воду; в ущелье было сыро от влаги, выступавшей каплями на стенах. Оставив жену отдыхать, Билл отправился посмотреть, нет ли где-нибудь поблизости родника.

— Эй! — крикнул он несколько минут спустя. — Иди сюда, Саксон! Скорее! Здесь удивительно! Дух захватывает!

Саксон стала спускаться по узенькой крутой тропинке, извивавшейся среди зарослей кустарника. На полпути от того места, где над выходом ущелья к морю было поставлено высокое заграждение из колючей проволоки, укрепленное тяжелыми каменными глыбами, она увидела небольшой пляжик. Только подъезжая с моря, можно было догадаться о существовании этого заливчика, так тщательно был он закрыт с трех сторон отвесными скалами и замаскирован кустарником. Перед пляжем тянулась примерно на четверть мили гряда скал; прибой с ревом разбивался об них и, укрощенный, набегал на берег лишь небольшими волнами. А за этой грядой в море были разбросаны отдельные утесы, и на них-то и обрушивались волны со всей своей силой, взметывая лохмотья пены и фонтаны брызг. Эти скалы, то и дело выступавшие из волн, были черны от множества раковин. На верхушках лежали, растянувшись, огромные морские львы, поблескивая в солнечных лучах мокрой шкурой, и громко ревели, а над ними с пронзительным криком реяло и кружилось множество морских птиц.

От загородки из колючей проволоки спускался откос, высотой футов в двенадцать и настолько крутой, что Саксон сидя съехала на мягкий сухой песок.

— Ну вот! Замечательное местечко! — взволнованно встретил ее Билл.

— Прямо создано для стоянки. Здесь, под деревьями, ты увидишь самый восхитительный родник. А сколько тут отличного хвороста, а сколько…

— он осмотрелся вокруг, потом его глаза обратились к морю, где они видели то, что не выразить никакими словами, — … ну, словом, всего, чего хочешь! Мы могли бы пожить здесь. Видишь, какая пропасть ракушек. Я уверен, что можно было бы и рыбы наловить. Что, если мы остановимся здесь на несколько дней? У нас с тобой ведь каникулы… А я бы сбегал обратно в Кармел за удочками и крючками…

Внимательно всматриваясь в его разгоревшееся лицо, Саксон поняла, что он с городом действительно покончил.

— И ветра нет, — продолжал он расхваливать бухточку. — Совсем тихо. А посмотри, какая дичь и глушь! Будто мы с тобой за тысячу миль от всякого жилья!

Действительно, резкий и свежий ветер, проносившийся над обнаженными холмами, не достигал этого уединенного местечка. Здесь было тепло и тихо и воздух был напоен ароматом цветущих кустов. То там, то здесь среди кустарников виднелись низкорослые дубки и другие незнакомые Саксон деревца. Она восхищалась всем этим не меньше, чем Билл, и, держась за руку, они принялись осматривать бухту.

— Вот здесь мы действительно можем играть в Робинзона Крузо, — воскликнул Билл, когда они переходили полосу плотного песка, заливаемого во время прилива. — Давай, Робинзон, останемся здесь. Я, конечно, буду твоим Пятницей, и твои желания будут для меня законом.

— А что нам делать с Субботой? — с комическим ужасом воскликнула она, указывая на свежий отпечаток человеческой ноги на песке. — А вдруг это свирепый людоед?

— Никакой надежды. Это не босая нога, а теннисная туфля.

— Но ведь людоед мог снять туфлю с ноги утонувшего и съеденного им матроса, не правда ли? — возразила она.

— Матросы же не носят теннисных туфель, — быстро отпарировал Билл.

— Что-то ты больно много знаешь для Пятницы, — пожурила она его. — Ну да все равно, доставай-ка вещи и расположимся поудобнее. А потом — мог быть съеден вовсе не матрос… предположим, что это пассажир.

Через час был разбит уютный лагерь: одеяла разостланы, запас топлива из принесенных морем и высохших на солнце щепок приготовлен, и подвешенный над костром кофейник уже мурлыкал свою песенку. Саксон позвала Билла, мастерившего стол из прибитой волнами доски, и показала в сторону моря: на дальнем конце каменной гряды стоял человек в купальных трусах. Он смотрел в их сторону, и они видели длинные, развевающиеся на ветру черные пряди волос. Когда он начал карабкаться по скалам, приближаясь к берегу, Билл обратил внимание Саксон на то, что незнакомец в теннисных туфлях. Через несколько минут он соскочил наземь и направился прямо к ним.

— Смотри-ка! — шепнул Билл. — Сам тощий, а какие мускулы! Видно, все они здесь здорово тренируются.

Незнакомец приблизился, и его лицо сразу напомнило Саксон первых пионеров или тот тип людей, какие часто встречаются среди старых солдат. Хотя он был еще молод, — она решила, что ему не более тридцати лет, — у него было такое же длинное узкое лицо, выступающие скулы, высокий лоб, длинный крючковатый нос и тонкие выразительные губы. Но глаза отличались от глаз пионеров, ветеранов и вообще от всех когда-либо виденных ею глаз: они были серые, но настолько темные, что казались почти черными; они смотрели вдаль зорко и настороженно, словно исследовали глубины пространства. У Саксон было такое ощущение, будто она когда-то видела его.

— Алло! — приветствовал он их. — Вы здесь удобно расположились! — Он бросил на землю до половины наполненный мешок. — Ракушки. Все, что удалось достать. Отлив еще только начался.

Билл что-то пробормотал, и его лицо выразило крайнее изумление.

— Как я рад, что встретился с вами, даю слово! — выпалил он. — Здравствуйте! Я всегда говорил, что, если мне удастся вас увидеть, я непременно пожму вашу руку. Ну кто бы мог подумать!

Билл радовался от всей души. Его смех перешел в бурное веселье. Они все еще держались за руки.

Незнакомец с любопытством разглядывал его, затем вопросительно посмотрел на Саксон.

— Вы уж меня извините, — прерывающимся от смеха голосом продолжал Билл, раскачивая его руку. — Но я не могу не смеяться. Даю слово, я по ночам иной раз проснусь, вспомню, нахохочусь — и опять засыпаю. Неужто ты не узнаешь его, Саксон? Да это тот самый хлюст… Скажите, дружок, вы, верно, здорово наловчились орудовать битой?..

Тут и Саксон вдруг вспомнила, где она видела его раньше: это он стоял рядом с Роем Бланшаром возле автомобиля в тот день, когда она, больная, бессознательно блуждала по незнакомым улицам. Но и тогда она видела его не в первый раз.

— Вы помните праздник каменщиков в Визел-парке? — воскликнул Билл.

— А состязание в беге? Да я вас узнал бы в какой хочешь толпе! Ведь это вы тот тип, который швырнул тросточку под ноги Тимоти Мак-Манусу и вызвал такой скандал, какого еще не бывало ни в Визел-парке, ни в каком-либо парке вообще!

Теперь засмеялся и незнакомец. Он хохотал все громче и от смеха переступал с ноги на ногу. В конце концов он уселся на выкинутое морем бревно.

— И вы тоже там были? — выговорил он, наконец. — И видели, все видели? — Он обратился к Саксон. — А вы?

Она кивнула.

— Скажите, — снова начал Билл, когда оба немного успокоились, — мне все время хотелось узнать, на кой черт вам это понадобилось? Вы можете объяснить, зачем вы это сделали? Я много раз себя спрашивал…

— И я тоже, — последовал ответ.

— Вы ведь не были знакомы с Тимоти Мак-Манусом? Нет, никогда не видел его до того, не видел и после.

— Так почему же вы это сделали? — настаивал Билл.

Молодой человек рассмеялся, но тут же лицо его стало серьезным.

— Хоть убейте, не знаю! У меня есть приятель, очень умный парень, пишет серьезные научные книги, — так вот ему всегда до смерти хочется бросить яйцо в электрический вентилятор и посмотреть, что из этого выйдет. Вероятно, то же произошло и со мной, только у меня никаких мучений не было. Когда я увидел мелькавшие передо мной ноги, я просто сунул между ними свою трость, — я за секунду не знал, что сделаю это. Просто сунул трость — и все. Я был поражен не меньше, чем Тимоти Мак-Манус.

— Они вас поймали? — спросил Билл.

— Разве я похож на человека, которого можно поймать? Никогда в жизни не был я так перепуган, как в тот раз. Сам Тимоти Мак-Манус не догнал бы меня. А что было потом? Я слышал, как началась свалка, но не мог остановиться, чтобы поглядеть.

Прошло с добрых четверть часа, пока Билл описал завязавшуюся тогда драку, и лишь после этого начались взаимные представления. Молодого человека звали Марк Холл, и жил он в одном из домиков среди кармелских сосен.

— Но каким образом вы попали в бухту Бирса? — полюбопытствовал он.

— Проходящие наверху по дороге и не подозревают о ее существовании.

— Ах, вот как называется это место, — заметила Саксон.

— Да, мы так назвали его. Один из нашей компании прожил здесь все лето и дал бухте свое имя. Я с удовольствием выпью чашку кофе, если разрешите, — обратился он к Саксон. — А после кофе покажу тут все вашему мужу. Мы очень гордимся нашей бухтой. Здесь никого, кроме нас, не бывает.

— Но эти мускулы вы едва ли нажили, удирая от Мак-Мануса, — заметил, попивая кофе, Билл.

— Это результат массажа мускулов, когда они напряжены, — последовал загадочный ответ.

— Так… — рассеянно отозвался Билл. — А с чем это едят?

Холл рассмеялся.

— Я сейчас покажу вам. Напрягите любой мускул, хотя бы вот этот, а затем хорошенько разминайте его — вот так и так…

— И вы одним этим добились таких результатов? — усомнился Билл.

— Да, этим, — горделиво заявил Холл. — На каждый мускул, который вы видите, приходится пять мускулов, которых не видно, но он ими управляет. Троньте пальцем любое место на моем теле…

Билл послушно коснулся правой стороны груди.

— Вы, видно, хорошо знаете анатомию, коли выбираете такое место, где мускулов нет, — проворчал Холл.

Билл торжествующе улыбнулся, но, к его удивлению, под его пальцем начал набухать мускул. Он нажал на него, и мускул оказался твердым, как сталь.

— Это сделал массаж напряженных мускулов, — торжествующе заявил Холл, — Валяйте дальше, где хотите.

Какой бы точки Билл ни касался, всюду под его пальцами проступали все мускулы и, вздрагивая, исчезали; наконец, все тело Холла затрепетало этой искусственно пробужденной жизнью мышц.

— Ничего подобного не представлял себе, — говорил пораженный Билл.

— Уж я ли не перевидал на своем веку крепких ребят. А вы весь — живая сила!

— Это все результат такого массажа, дружок. Доктора от меня отказались. Друзья называли меня дохлой крысой, тощим поэтом и прочими милыми прозвищами. Тогда я удрал из города и поселился в Кармеле, — и вот вам что сделала жизнь на свежем воздухе и массаж мускулов, когда они напряжены.

— Но Джим Хэзард нарастил себе мускулы ведь не этим способом! — скептически отозвался Билл.

— Конечно, нет. Он счастливчик, этот подлец! Он уж таким родился. А мои я сам создал, вот в чем разница. Я — произведение искусства. А он — пещерный медведь. Ну, пойдемте, я покажу вам наши места. Снимите-ка лишнюю одежду; оставайтесь в башмаках и брюках, пока у вас нет трусов.

— Моя мать была поэтессой, — говорила Саксон, пока Билл разоблачался в кустах; она слышала, что Холл назвал себя поэтом.

Он равнодушно промолчал, и она решила продолжать:

— Некоторые из ее стихотворений были напечатаны.

— А как ее звали? — рассеянно спросил Холл.

— Дэйелл Уилей Браун. Она написала «Поход викинга», «Золотые годы», «Верность», «Кабальеро», «Могилы Литтл Мэдоу» и много других стихотворений. Десять из них были помещены в сборнике «Из архивов прошлого».

— У меня дома есть эта книга, — отозвался он, видимо, наконец, заинтересовавшись. — Дэйелл Браун была одним из первых пионеров. Конечно, это было еще до меня. Я поищу ее стихи, когда вернусь домой. Мои родители тоже были пионерами. Они в пятидесятых годах прибыли сюда с Лонг-Айленда через Панаму. Мой отец был врачом, но потом занялся коммерцией в Сан-Франциско и так грабил своих ближних, что до сих пор нам хватает на жизнь — и мне и всем, кто остался от нашей большой семьи… А скажите, куда собственно вы оба направляетесь?

Когда Саксон рассказала ему об их уходе из Окленда и о поисках подходящей земли, он одобрил первое, но относительно второго недоверчиво покачал головой.

— К югу от Сура чудесно, — заметил он. — Я побывал во всех этих лесистых каньонах, в них так и кишит дичью. Есть и казенные земли. Но жить в тех краях — безумие. Это от всего слишком далеко. Да и земля не годится для обработки, разве что участки в каньонах. Я знаю там одного мексиканца, который мечтает продать свои пятьсот акров за полторы тысячи долларов. По три доллара за акр! Что это означает? Да что они большего не стоят. А может быть, даже этого не стоят, потому что он никак не найдет покупателя. Земля, знаете ли, всегда стоит той цены, за какую ее продают и покупают.

Тут из кустов вышел Билл, в одних башмаках и брюках, закатанных до колен, и их разговор прервался. Саксон смотрела, как эти два человека, столь разные по внешности, карабкаются на скалы, чтобы выбраться на южную сторону бухты. Сначала ее взгляд рассеянно следил за ними, но вскоре она заинтересовалась, а потом встревожилась. Стремясь достичь гребня скалы. Холл вел Билла по краю утеса, казавшегося совершенно отвесным. Билл следовал за ним с величайшей осторожностью, дважды она видела, как он поскользнулся, — выветрившийся камень рассыпался у него под рукой и скатился вниз, на пляж. Когда Холл добрался до вершины, поднимавшейся футов на сто над морем, он выпрямился и уверенно и непринужденно стал разгуливать по острому, как лезвие, гребню скалы, которая, как Саксон знала, обрывалась отвесно и с другой стороны. Билл же, добравшись доверху, удовольствовался тем, что опустился на колени и на руки. Холл продолжал путь с такой легкостью, словно шел по ровному полю. Билл встал с колен, последовал за ним, прижимаясь к скале и цепляясь за камни руками.

Острый скалистый гребень состоял из нескольких зубцов, и когда они скрылись в одной из расселин, Саксон надолго потеряла обоих из виду. Она не могла отделаться от беспокойства и поднялась на скалы с северной стороны бухты, где они были менее суровы и обрывисты и взбираться на них было легче. Все же непривычная высота, осыпавшаяся под ногами почва и резкие порывы ветра пугали ее. Вскоре она увидела обоих мужчин. Они только что перепрыгнули через узкую щель и теперь взбирались на следующий выступ. Билл двигался уже смелее, но его проводник по-прежнему часто задерживался, поджидая его. Путь становился все труднее; им несколько раз приходилось перебираться через трещины, стены которых спускались прямо в воду, — и тогда ревущие волны, врывавшиеся в них, обдавали путников пенными брызгами. Иногда же, чтобы перебросить тело через глубокие узкие трещины, они выпрямлялись и падали вперед, вытянув руки, пока их ладони не упирались в противоположную стену пропасти. Впиваясь в камень пальцами, они подтягивались и шли дальше.

Приближаясь к концу гряды. Холл и Билл скрылись за гребнем. Когда же Саксон вновь увидела их, они уже обходили край хребта и возвращались к берегу со стороны бухты. Тут дорога, казалось, прерывалась. Широкая расщелина, похожая на раскрытую пасть, возносила в небо свои совершенно отвесные скалы; они поднимались из недр пенящегося водоворота, разъяренные волны которого то вздымались на двенадцать футов ввысь, то внезапно обрушивались в черную пучину, полную камней и извивающихся водорослей.

Осторожно цепляясь за выступы, мужчины спустились до того места, куда долетали брызги волн; здесь они остановились. Саксон видела, как Холл показал вниз, на ту сторону, и подумала, что он обращает внимание Билла на что-то любопытное, но она никак не ожидала того, что последовало. Волны отхлынули, и Холл спрыгнул на узенький выступ, где секунду назад бешено бурлила вода. Не задерживаясь, так как водяной вал снова возвращался, он быстро обогнул острый край и, цепляясь руками и ногами, пополз вверх, спасаясь от настигающих его волн. Теперь Билл остался один. Он даже не мог видеть Холла, а тем более получить от него указания, и Саксон следила за ним с таким напряжением, что боль в кончиках пальцев, которыми она держалась за камни, заставила ее опустить руки. Билл выжидал подходящей минуты, дважды готовился к прыжку и отступал, потом все-таки спрыгнул на узкий, мгновенно открывшийся выступ, метнулся за угол и пополз вверх за Холлом, причем волна окатила его по самую грудь, но не смыла.

Саксон успокоилась, только когда они вернулись к костру. Взглянув на Билла, она увидела, что он ужасно недоволен собой.

— Для начала вы вели себя молодцом, — воскликнул Холл, весело похлопывая его по голому плечу. — Эта прогулка — мой коронный номер. Немало храбрецов пускались в путь вместе со мной — и на полпути выдыхались. Я раз десять дрейфил на этом большом прыжке, пока не научился. Он удается только атлетам.

— Мне ничуть не совестно признаться, что я струсил, — сердито пробурчал Билл, — А вы лазаете, как горный козел; и я уверен, что вы здорово сердились на меня. Но теперь я не успокоюсь. Здесь все дело в тренировке, и я тут останусь и буду тренироваться до тех пор, пока не смогу вызвать вас на состязание: кто кого обгонит — наверх, кругом и обратно к берегу.

— Идет, — сказал Холл, протягивая руку в подкрепление договора. — А когда-нибудь, когда мы встретимся в Сан-Франциско, я сведу вас с Бирсом — с тем, в честь кого мы назвали бухту. Его любимый фокус — если он только не собирает гремучих змей — дождаться, когда подует ветер со скоростью сорока миль в час, влезть на крышу небоскреба и прогуливаться по перилам с подветренной стороны, — заметьте, с подветренной, — так что если он сверзится, то уж прямехонько на мостовую. Он как-то предложил мне сделать то же самое.

— Ну и что же? — нетерпеливо осведомился Билл.

— Без подготовки я бы, конечно, не мог. Но я целую неделю тайком тренировался, выиграл пари и получил с него двадцать долларов.

Море достаточно далеко отошло от берега, и можно было собирать ракушки. Саксон сопровождала мужчин за северную гряду скал. Холлу предстояло набрать несколько мешков; днем должна была прийти лошадь, чтобы доставить ракушки в Кармел. Когда мешки были наполнены, они принялись обшаривать все впадины и расщелины и были вознаграждены: они нашли три раковины жемчужниц, а Саксон обнаружила между створками одной из них притаившуюся жемчужину. Холл посвятил их в таинство приготовления мяса жемчужниц-абелонов .

Саксон казалось, что они давным-давно знакомы. Это напомнило ей прежние времена, когда с ними был Берт, распевавший куплеты или остривший насчет последних могикан.

— А теперь слушайте! Мне надо вас кое-чему научить, — скомандовал Холл, занося большой круглый камень над белой массой. — Никогда, никогда не разбивайте мясо абелонов без песни, которую я вам сейчас спою. И никогда не пойте этой песни по какому-нибудь другому случаю. Это было бы самым низким святотатством. Абелоны — пища богов. Их приготовление — целая религиозная церемония. Итак, слушайте, подпевайте и помните, что мы священнодействуем.

Холл опустил камень, издавший глухой стук, на белую массу абелона. Потом еще и еще, и казалось, это там-там аккомпанирует песне поэта:

Кто любит плов, перепелов,

Еще бы! Ужин тонный,

А мне бы денежки считать,

Смакуя абелоны.

Сойдется ль вдруг знакомых круг,

И крабы там — персоны!

Но все ж милей душе моей

На блюде абелоны!

В морях живут, с волной всплывут

На берег оголенный,

Потом взгрустнут и запоют -

Заплачут абелоны.

Кто любит Джейн, кто тянет джин

На побережье Коней,

Но, черт возьми, в Кармеле мы

Глотаем абелоны!

Он смолк с открытым ртом и занесенным камнем. Послышался шум колес и чей-то голос, окликавший его сверху — оттуда, куда они отнесли мешки с ракушками. Он опустил руку, ударил камнем в последний раз и встал.

— Таких строф наберется еще тысячи, — сказал он. — Я очень жалею, что у меня нет времени разучить их с вами. — Он вытянул руки ладонями вниз. — А теперь, дети мои, благословляю вас, отныне вы члены Племени Пожирателей Абелонов, и я торжественно приказываю вам никогда и ни при каких обстоятельствах не разбивать мясо абелонов, не распевая при этом священных слов, которым я вас научил.

— Но нам не запомнить с одного раза все слова, — возразила Саксон.

— Этому горю мы поможем. В следующее воскресенье все Племя Пожирателей Абелонов спустится к вам в бухту Бирса, и вы увидите все наши обряды и отряды наших поэтов и поэтесс, увидите даже Железного Человека с глазами василиска, известного в просторечье под именем Король Священных Ящериц.

— А Джим Хэзард будет? — крикнул Билл вслед Холлу, уже исчезнувшему в кустах.

— Конечно, будет, — отозвался тот. — Разве он не Пещерный Медведь и Орясина, самый бесстрашный и, после меня, самый древний член Племени Пожирателей Абелонов?

Саксон и Билл только молча смотрели друг на друга, пока не смолк вдали шум колес.

— Ах, черт меня побери! — наконец, вырвалось у Билла. — Вот это парень! Ничуть не задается. Вроде Джима Хэзарда. Приходит и ведет себя, как дома, — наше вам! — ты ничем не хуже его, а он ничем не хуже тебя, и все мы между собой приятели…

— Он тоже из старого племени поселенцев, — сказала Саксон. — Он рассказал мне, пока ты раздевался. Его родители попали сюда через Панаму еще до постройки железной дороги, и из его слов я поняла, что у него денег сколько хочешь.

— Но он ведет себя совсем не как богач.

— А какой он веселый! — добавила Саксон.

— Настоящий весельчак! И подумать, что он поэт!

— Не знаю, правда ли, но я слыхала, что многие поэты ужасные чудаки.

— Да, это правда. Я вспоминаю. Взять хотя бы Хоакина Миллера — он живет в горах за Фрутвейлом. Конечно, он чудак. Помнишь, как раз возле его ранчо я сделал тебе предложение… Но все-таки я думал, что поэты носят бакенбарды и очки, и не могут давать бегунам подножку на воскресных гуляньях, и не ходят в таком голом виде, как только можно, не нарушая закона, и не собирают раковин, и не лазают по скалам, точно козы.

В эту ночь, ледка под одеялом, Саксон никак не могла уснуть; она смотрела на звезды, вдыхала опьяняющее благоухание цветущих зарослей, прислушивалась к отдаленному рокоту прибоя и к журчанью струй в защищенной бухте, всего в нескольких шагах от нее. Билл завозился, и она поняла, что он тоже не спит.

— Ты рад, что мы ушли из Окленда, Билли? — шепнула она, прижимаясь к нему.

— Гм, — послышалось в ответ, — спроси рыбу: хорошо ли ей в воде?