Вместо того чтобы идти по дороге, которая тянется вдоль берега на семнадцать миль, они свернули от Монтери на проселок, ведущий прямо через холмы, и бухта Кармел совершенно неожиданно предстала перед ними во всей своей красе. Они спустились через сосновую рощу, миновали окруженные деревьями причудливые и живописные сельские домики художников и писателей, перебрались через сыпучие песчаные холмы, укрепленные цепким лупином и поросшие бледными цветами калифорнийского мака. Саксон вскрикнула от восторга и замерла, любуясь открывшимся перед нею зрелищем: пронизанные золотом солнечных лучей ослепительно синие валы прибоя, длиною с милю, величавым изгибом мощно обрушивались на берег, и кайма белой пены с грохотом рвалась, оставляя клочья на столь же белом песке покатого берега.

Саксон не помнила, сколько они простояли, наблюдая торжественное шествие валов, вздымавшихся из глубин взволнованного моря, чтобы с грохотом разбиться у их ног. Она очнулась, когда Билл, смеясь, стал стаскивать с ее плеч корзинку.

— Ты, видно, собираешься здесь отдохнуть, — заметил он, — так давай хоть устроимся поудобней.

— Я даже представить себе не могла… представить не могла, что есть такая красота!.. — повторяла она, сжимая руки. — Я… я думала, что прибой у маяка в Окленде великолепен, но куда уж там… Посмотри! Нет, посмотри! Ты когда-нибудь видел такой невероятный цвет? А солнце так и сверкает сквозь волны! Замечательно!

Наконец она оторвалась от зрелища прибоя и взглянула вдаль, на линию горизонта, где над глубокой лазурью моря клубились облака, затем на южную излучину бухты с зазубренными скалами и на громаду гор, синеющих за пологими холмами, обступившими Кармелскую долину.

— Давай-ка лучше присядем, — сказал Билл, идя навстречу ее желанию, — никто нас не гонит. Здесь слишком хорошо, нечего сразу же уходить отсюда.

Саксон согласилась и тут же принялась расшнуровывать башмаки.

— Хочешь побегать босиком? — и Билл с восторгом последовал ее примеру.

Но не успели они разуться, чтобы ринуться к той белесой и влажной кромке песка, где грозный океан встречался с землей, как их вниманье было привлечено новым удивительным явлением: из-под темных сосен выбежал человек, совершенно голый, в одних трусах, и помчался вниз по песчаным холмам. Кожа у него была нежная и розовая, лицо — как у херувима, кудрявые волосы цвета ржи, но тело мускулистое и сильное, как у Геркулеса.

— Смотри! Это, верно, Сэндоу! — тихо прошептал Билл.

А Саксон вспомнилась гравюра в альбоме матери: викинги на влажном песчаном взморье Англии.

Человек пронесся мимо них на расстоянии нескольких шагов, пересек полоску мокрого песка и остановился, лишь когда пена дошла ему до колен, а перед ним выросла стена готовой обрушиться на него воды, высотой по крайней мере в десять футов. Даже его громадное, сильное тело казалось нежным и хрупким перед вздыбившейся грозной стихией. Саксон замерла от страха и, украдкой взглянув на Билла, увидела, что и он напряженно следит за купальщиком.

Незнакомец бросился навстречу водной стене и, в то мгновенье, когда, казалось, она должна была раздавить его, нырнул под нее и исчез. Мощные массы воды с грохотом обрушились на берег, но из волн показалась белокурая голова, затем рука и часть плеча; всего несколько взмахов, и ему снова пришлось нырнуть под следующий вал. Это была настоящая борьба человека, плывущего в открытое море, с рвущимися к берегу, напирающими волнами. И всякий раз, когда он нырял и пропадал из виду, у Саксон замирало сердце и она судорожно стискивала руки. Иногда они не могли найти его за прокатившейся волной, но потом оказывалось, что он отброшен бородатым буруном, игравшим с ним, как со щепкой. Не раз они решали, что он будет побежден и вышвырнут обратно на берег, но уже через полчаса он оказался за линией прибоя и продолжал быстро плыть вперед, уже не ныряя, а вскидываясь на гребни волн. Скоро он уплыл так далеко, что лишь временами в воде мелькало небольшое пятнышко, а там и оно скрылось. Саксон и Билл переглянулись, она — пораженная отвагою пловца, он — полный восхищения и зависти.

— Вот это пловец, это пловец! — восторгался Билл. — Какой смельчак! Знаешь, я плавал только в бассейне и в бухте, но теперь я хочу научиться плавать в океане. Если бы я мог плавать, как он, я бы так загордился, что ко мне и не подступись. Даю слово, Саксон, я предпочел бы плавать вот так, чем иметь тысячу ферм! Нет, конечно, я умею плавать, уверяю тебя; я плаваю, как рыба. Однажды в воскресенье я проплыл от причала Нэрроу Годж до бассейна Сешенс, — а это несколько миль. Но такого пловца, как этот парень, я в жизни не видел. Нет, я отсюда не уйду, пока он не вернется… И ведь совсем один среди этих водяных гор, подумай только! Да, это выдержка! Молодец! Молодец!

Саксон и Билл бегали босиком по берегу, размахивая длинными змеевидными водорослями, догоняли друг друга и резвились в течение часа, как дети. Только когда они стали обуваться, они увидали приближавшуюся к берегу белокурую голову. Билл подошел к самой воде, чтобы встретить смельчака. Когда тот вынырнул из воды, его кожа от потасовки с морем из бело-розовой стала багровой.

— Вы молодчина, и я не могу удержаться, чтобы вам этого не сказать, — приветствовал его с чистосердечным восхищением Билл.

— Да, сегодня прибой в самом деле свирепый, — отвечал молодой человек, признательно кивнув головой.

— Уж не боксер ли вы? Может быть, я просто о вас не слышал? — Осведомился Билл, пытаясь определить, кто это чудо природы.

Тот засмеялся и покачал головой, а Билл, конечно, никак не мог догадаться, что незнакомец раньше был капитаном университетской футбольной команды, а в настоящее время — он отец семейства и автор многих книг. Он окинул Билла с головы до ног испытующим взглядом человека, привыкшего иметь дело с новичками, мечтающими о футбольном поле.

— Вы прекрасно сложены, — одобрил он. — И можете поспорить с лучшими спортсменами. Я не ошибусь, если скажу, что вы не новичок на ринге?

Билл кивнул.

— Мое имя Роберте.

Пловец нахмурился, тщетно стараясь припомнить, кто же это.

— Билл… Билл Роберте, — прибавил Билл.

— О-о! Неужто Большой Билл Роберте? Я же видел вас на ринге в Павильоне механиков, еще до землетрясения. После вас вышел Эдди Хенлон. Как же, я помню: вы одинаково ловко работаете обеими руками, у вас удар страшной силы, только вы очень медлительны. Да, я отлично помню, вы слишком затянули схватку в тот вечер, но в конце концов победили. — Он протянул Биллу свою мокрую руку. — Мое имя Хэзард, Джим Хэзард.

— Так это вы были футбольным тренером года два назад? Верно? Я читал про вас в газетах.

Они обменялись сердечным рукопожатием. И Саксон тоже была представлена Хэзарду. Она казалась себе очень ничтожной рядом с этими юными великанами, но в душе гордилась тем, что принадлежит к тому же крепкому корню, как и они. Ей оставалось только слушать их разговор.

— Я бы охотно занимался с вами боксом полчаса в день, — сказал Хэзард, — и у вас многому научился бы. Вы пробудете некоторое время в наших краях?

— Нет. Мы бродим по побережью — землю ищем. Но я готов заняться с вами, а меня вы могли бы научить плавать при высокой волне.

— Готов в любое время обменяться с вами уроками, — заявил Хэзард; затем обернулся к Саксон. — Почему бы вам не пожить некоторое время в Кармеле? Здесь совсем неплохо.

— Здесь чудесно, — отозвалась она с благодарной улыбкой. — Но… — она повернулась и указала на их вещи, лежавшие поблизости, среди лупинов. — Мы странствуем и ищем казенную землю.

— Не вздумайте искать ее вдоль берега к югу, вы ее там не скоро найдете, — засмеялся он. — Ну, мне пора бежать, надо одеться. Если будете возвращаться этой дорогой, загляните ко мне. Вам здесь всякий скажет, где я живу. До свиданья!

И он тем же аллюром пустился обратно через песчаные холмы.

Билл следил за ним восторженным взглядом.

— Молодец, молодец, — бормотал он. — Знаешь, Саксон, ведь он знаменитость. Я тысячу раз видел его портрет в газетах. И он ничуть не загордился. Говорит как человек с человеком. Послушай… я снова начинаю верить в наше крепкое племя.

Они повернули прочь от берега и на узенькой Главной улице купили мяса, овощей и пяток яиц. Биллу едва удалось оттащить Саксон от витрины, где заманчиво сверкали изделия из перламутра и жемчуг в оправе и без оправы.

— Здесь вдоль всего берега можно было найти раковины-жемчужницы, — убеждал ее Билл. — Я тебе достану сколько хочешь. Их надо искать во время отлива.

— У моего отца были перламутровые запонки, — сказала она. — Они были в оправе из чистого золота. Вот уже много лет, как я не вспоминала о них. Интересно, у кого они сейчас?

Они повернули на юг. Всюду между соснами виднелись красивые и оригинальные домики художников. Но особенно путники были поражены, когда при спуске дороги к реке Карм ел их глазам открылось совсем необычное здание.

— Я знаю, что это такое, — чуть не шепотом сказала Саксон: — Старинная испанская миссия. Очевидно, это и есть миссия кармелитов. Именно этой дорогой испанцы шли из Мексики; они строили на своем пути миссии и обращали индейцев в христианство…

— Пока мы всех не выгнали — и испанцев и индейцев, — спокойно докончил Билл.

— Все равно, здание чудесное, — задумчиво проговорила Саксон, глядя на громадный полуразвалившийся глинобитный храм. — В Сан-Франциско есть миссия Долорес, но она меньше этой и не такая древняя.

Защищенная со стороны океана грядой низких холмов и, казалось, забытая и покинутая людьми, стояла церковь, построенная из высушенной на солнце глины, смешанной с соломой и известняком; а ее окружали остатки глинобитных хижин, в которых некогда ютились тысячи ее прихожан. Пустынность этих мест и тишина так подействовали на Саксон и Билла, что они старались ступать неслышно, говорили шепотом и почти со страхом решились войти в храм, портал которого был открыт. В храме не было ни священника, ни молящихся, но все указывало на то, что он посещается верующими, хотя их, как заметил Билл, бывает, судя по числу скамеек, очень немного. Потом они взобрались на треснувшую во время землетрясения колокольню и увидели, что ее балки обтесаны вручную. А когда они оказались на хорах, Саксон, заметив, как музыкально звучат их голоса, тихонько запела, трепеща от своей смелости, первые такты псалма «О возлюбленный Христос».

Восхищенная чистотою звуков она облокотилась на перила и продолжала, причем ее голос постепенно достиг своей полной силы:

О возлюбленный Христос,

Дай припасть к твоей груди!

В час свирепствующих гроз

Защити и огради!

Ах, укрой меня, укрой!

Дай мне выдержать искус,

В царстве божьем упокой

Душу грешную, Иисус!

Билл прислонился к древней стене и с любовью смотрел на нее; когда она кончила, он прошептал:

— Замечательно, просто замечательно! Жаль, что ты не видела своего лица, пока ты пела. Оно было так же прекрасно, как твой голос. Вот странно! Я думаю о религии, только когда думаю о тебе.

Расположившись в поросшей ивами лощине, они приготовили обед и провели весь день на выступе низкой скалы к северу от устья реки. Они не собирались оставаться здесь весь день, но все вокруг пленяло их, и они были не в силах оторваться от бьющегося о скалы прибоя и от разнообразных и многокрасочных обитателей моря — морских звезд, крабов, моллюсков и морских анемон; потом они увидели в лужице, оставшейся после прилива, маленькую «рыбу-черт» и начали бросать ей крошечных крабов, невольно содрогаясь всякий раз, когда она обвивалась вокруг них своим колючим телом. Начался отлив, и они набрали кучу раковин, среди них были прямо громадины — в пять-шесть дюймов, бородатые, как патриархи. А пока Билл расхаживал вдоль берега, пытаясь найти жемчужницы, Саксон прилегла неподалеку от лужи, которую оставил после себя прилив, и, плескаясь в ее кристально-чистой воде, извлекала из нее пригоршни сверкающих драгоценностей: обломки раковин и камешки, отливавшие розовым, синим, зеленым, фиолетовым. Билл вернулся и вытянулся рядом с женой. Нежась в лучах солнца, жар которых смягчался морской прохладой, они следили, как оно погружалось в густую синеву океана.

Саксон нашла руку Билла, сжала и вздохнула от переполнявшего ее чувства радости и покоя. Ей казалось, что никогда еще в ее жизни не было такого чудесного дня, — словно воплотились все ее былые мечты. А что мир может быть настолько прекрасен — этого она не представляла себе даже в своих самых пылких грезах. Билл в ответ неясно пожал ее руку.

— О чем ты думала? — спросил он, когда они, наконец, встали.

— Право, не знаю, Билл. Может быть, о том, что один такой день лучше, чем десять тысяч лет, проведенных в Окленде.