Пласт глины голубоватой полосой проступал на буром илистом берегу ручья. Вот так подарок от водяниц!

Мазайка спрыгнул с плотины и принялся выворачивать его из песка. От ледяной воды ломило руки. Но все же достал, отмыл от ила и тины, взобрался снова на плотину и принялся комкать в ладонях.

Плотина была новая, только вчера ее поставили. Еловые бревна сильно пахли смолой. Быстрая речка Вержа, на которой стояло селение ингри, была с норовом – то разольется, то возьмет да русло поменяет. Особенно весной, когда с Холодной Спины в долины устремляются потоки студеных вод. А бывает, летом вдруг нахлынет, поднимется, затопит выгоны и огороды. Вот и поставили воде городню, вбили бревна в илистое дно, а между ними насыпали песка и мелких камней. Говорили уже, что лучше бы строиться подальше от воды, но как быть, если все селение с реки кормится?

Мазайка задумчиво посмотрел на ком глины. Разломил его надвое, одну часть отложил, а вторую принялся раскатывать в толстый блин.

Вокруг было еще совсем тихо. Все блестело от росы, над заливным лугом на другом берегу Вержи висел туман. И это летом! А осенью туманы здесь такие, что кажется, будто живешь в облаках.

Мальчик, прищурившись, поглядел на восход, где над белесым пологом тумана уже розовела громада Холодной Спины. Вот-вот проснется солнце – батюшка Юмо, взглянет добрым оком на свой мир, глубоко вздохнет и станет в землях ингри, покрытых сверкающей сетью ледяных ручьев, шумно, свежо и ясно.

За спиной мальчика тянулись огороды, упираясь в приземистые избы с поросшими густой травой крышами. Дальше, теряясь в тумане, маячил лес. На другом берегу ручья пестрело разнотравье, в высокой траве посвистывали ранние птички. Все спешило цвести.

Мазайка, склонив голову, вылепил из глиняного блина чашку с плоским донцем – будущее тело сойки. Осторожно проткнул в двух местах камышинкой. Тут важно не ошибиться, иначе голос глины будет визгливый или сиплый.

У правильно сделанной сойки голос задумчивый. Как будто она вздыхает, прежде чем запеть. С ней всегда поешь вместе. Твое дыхание – ее голос и есть. Мазайка не любил, когда сойку тащили на посиделки и высвистывали на ней развеселые песенки. На ней хорошо играть одному, в лесу или на берегу укромного озера. Иногда, когда мальчик увлекался игрой, ему порой виделась прекрасная женщина, как мать, которую он не помнил, но рожденная из воды, тумана и прибрежной тины, беловолосая и синеглазая, украшенная речным жемчугом и плавучими цветами, – не иначе как сама Видяна, госпожа всех водяниц.

Мальчик свесился с плотины, сорвал камышинку потоньше и проткнул в боках почти готовой свистульки восемь дырочек – по четыре с каждой стороны. Осталось только высушить и обжечь в печи. Ах да, самое главное забыл! Острой щепкой Мазайка нарисовал на брюшке сойки спираль вихря.

– Прими дар, Варма, батюшка-ветер!

Камыши шевельнулись и ответили шелестом. В зарослях неподалеку возмущенно закрякала утка, с шумом вылетела из зарослей и опустилась на воду шагах в десяти. Мазайка положил глиняный блин рядом с собой и внимательно поглядел в ту сторону. Не песок ли там скрипнул? Метелки камышей мерно покачивались над водой. Мальчик принюхался, ухмыльнулся и негромко свистнул. В ответ ему донесся резкий звук травянички.

Мазайка взял двумя руками раскрашенную синим сойку с раскинутыми крыльями, висевшую на ремешке у него на шее, поднес к губам. Сойка запела, подхватив простенький напев. Не пронзительно, как травяничка, а переливчато.

Из камышей поднялась рыжая голова.

– Как она так поет? Научи меня!

– Привет тебе, Кирья!

– И тебе привет, Мазайка! Шла к реке, глядь, а ты тут сидишь. Много ль рыбы наловил?

– Я не рыбу ловлю, а готовлю дар Господину Ветру, – ответил мальчик, поглядывая на подругу с любопытством.

Кирья легко взобралась на городню и уселась рядом, болтая ногами, обутыми в кожаные поршни. За спиной у нее висел плетеный короб. В руках Кирья держала свистульку из свернутого листа, которую тут же и выбросила. Ни удочки, ни остроги у нее Мазайка тоже не приметил.

– Далеко ли собралась в такую рань? – не выдержал он.

Девочка не сразу ответила, поглядела на приятеля и вздохнула. Мазайка выглядел как истинный ингри – белобрысый, скуластый, с узкими льдистыми глазами. Имя его и означало «красавчик». Кирья же была совсем другой. Маленькая и худая, глаза темные и сумрачные, глубоко посаженные, а волосы, напротив, кудлатые, вихрастые и рыжие, что у летней лисицы. Видать, боги ее такой неказистой создали, чтобы людям было над кем посмеяться!

Кирья помрачнела, вспомнив о своих обидах.

– Мне нынче не спалось, – заговорила она. – Как рассвело, так я и ушла на реку. Не хочу домой возвращаться.

– Что опять стряслось? – со вздохом спросил Мазайка.

Кирья нахмурилась еще сильнее, сжала тонкие губы.

– Братец Учай сказал давеча, что я никудышная. Тебя, говорит, никто и замуж не возьмет, – глядя на бегущую внизу воду, сказала она. – Я ему нечаянно горячей похлебкой на колени плеснула. А он обозлился и говорит – ну что ты за девка такая! Ты, говорит, и на человека-то не похожа. Диво лесное! Ничего, говорит, в тебе доброго нет, ни вида, ни нрава…

– Кто бы говорил! – фыркнул Мазай. – Он сам-то больше похож на хорька. А уж про нрав и вовсе промолчу…

Кирья фыркнула – в самом деле ее брат походил на хорька и ликом, и повадками.

– А старшак, Урхо, не вступился?

– Вступился, – еще мрачнее сказала Кирья. – Ничего, говорит, не возьмут, так невелика беда – будешь с нами вековать. Хоть ты и лесное диво, а мы тебя и такой любим.

– Ну молодец. Утешил! Но он не со зла.

– Да я знаю, что Урхо не со зла. А прочие?

– Что прочие?

– Думаешь, только Учайка такой злоязыкий? Я тебе просто не рассказываю. Девочки дразнят меня, – Кирья вздохнула, – то лисицей, то белкой зовут… Вот возьму да и уйду из дому!

– Куда? – недоверчиво спросил Мазайка.

– Да хоть в Ивовую кереметь! Попрошусь к добродеям в ученицы, вдруг возьмут?

Ее друг молча покачал головой.

– С чего ты решила, что в керемети легче будет? Знаешь, что про тамошние обряды рассказывают? Как начнут тебя добродеи в омут макать, покуда своими глазами всех водяников не увидишь…

– А ты почем знаешь? – недоверчиво спросила Кирья. – Туда же мужей не пускают.

Мазайка отложил сойку в сторону.

– В добродеи тебя не возьмут, – рассудительно, как взрослый, произнес он. – Они там при кереметях и живут поколениями, у них свои роды. Там детей с младенчества посвящают богам. Вспомни Ашега, жреца Вармы с Лосиных Рогов, – думаешь, для чего он дочь растит, для чего учит ее с лесными духами разговаривать и петь славословия в Доме Ветра? Чтобы потом отдать за рыболова?

– И куда мне деваться? – горько воскликнула Кирья. – Так и быть при отце и братьях? Мне такая жизнь не по нраву. День за днем по кругу ходит… Я так не хочу. Знаешь, какой сон мне недавно приснился? – Кирья робко взглянула на друга. – Золотые корабли летят по небу, раскинув крылья… И голос что-то шепчет в ухо – да так явственно! Я проснулась – и сама словно крылатая стала. Сердце колотится, кровь так и стучит в висках, будто меня позвали, а кто, куда – не знаю… Не веришь?

– Отчего ж, верю, – кивнул Мазайка. – Меня Дядьки тоже неслышимо зовут. Я всегда знаю, когда им нужно меня увидеть… – Он поглядел на девочку с любопытством. – Тот голос, что он шептал-то?

– Я не знаю. На чужом наречии.

Кирья вздохнула, сняла с плеч короб, поставила рядом.

– Думаю, боги тебя сами найдут, если ты им нужна, – сказал Мазайка. – А этим ребятам, кто дразнится, скажи… Я им…

– Что ты им? – Кирья покосилась на малорослого парнишку.

– Скажи – Мазай, внук Вергиза, велел, чтоб молчали. Иначе к ним ночью гости придут поговорить…

Кирья бросила взгляд на пояс приятеля, за который была заткнула костяная дудочка-манок, вырезанная в виде скалящейся звериной головы. Все ребята в селении знали, что это за дудочка, но лишь охотникам, и то не всем, доводилось слышать ее пение. Да никто особо и не рвался… Сказки о том, как кто-то сдуру решил проследить за Дядьками в их владениях, а потом нашли в лесу только его обглоданные кости, были любимейшими на посиделках темными зимним вечерами.

– Не трогай, – предупредил Мазайка.

– А я бы поглядела, как ты их зовешь, – сказала Кирья. – Может, и меня научишь?

– Что?!

– Я хочу уметь что-то такое, чтобы меня никто не обижал. Как тебя.

– Не знаешь, о чем просишь, – отмахнулся парень. – Дядек призвать – это лишь начало дела, а вот чтобы они потом добром ушли… А что до защиты, так у тебя отец есть и братья – какая защита лучше? А у меня – только дед…

– Ничего себе «только»!

Дед Мазайки хоть жил наособицу, в глухой чаще, а был важным человеком в роду Хирвы. Порой и жизнь, и безопасность всех зависели только от него. В последние годы он одряхлел и вовсе не появлялся в селении, однако успел обучить внука весьма многому. Сможет ли Мазайка когда-нибудь заменить его?

– Не уходи в кереметь, – повторил он. – Подумай, как отец горевать будет.

– Твой дед всем нужен, и ты тоже, – вторя его мыслям, ответила Кирья. – А я никому тут не нужна. И зачем я на свет уродилась…

Мазайка посмотрел на загрустившую подругу и внезапно решился:

– Научить призыву – не могу, это великая тайна. А показать тебя Дядькам могу. Со мной они тебя не тронут… Не забоишься?

Глаза Кирьи вспыхнули, она быстро замотала головой:

– Когда пойдем?

– Скоро. – Мазайка поглядел на тающее, уже совсем прозрачное око луны в небе. – Может, даже нынче ночью… А чем это так вкусно пахнет у тебя из короба?

Кирья засмеялась, вынула из короба только что испеченную ковригу. Половину отдала другу, а вторую кинула водяницам. Коврига поплыла, кружась, и скоро утонула. Дети сидели рядом, беспечно жуя вкусный хлеб, и глядели вдаль, на темную громаду, из-за которой уже показался ослепительный край солнца.

– Я порой думаю, – сказала Кирья, – вот бы туда забраться! На самый-самый верх!

– Туда?!

Мазайка прищурился, подставляя лицо ветру. В этом ветре – студеном, горском – даже в середине лета всегда ощущался привкус льда. Недаром огромную, длинную гору, что дыбится на востоке, прозвали Холодной Спиной.

– Ну уж нет, – сказал он. – Чтоб меня там съели? Туда даже Дядьки не ходят, что уж наши охотники…

Он представил себе бескрайние плоскогорья, поросшие высокой рыжей травой. Ни единого деревца там не видать, некуда спрятаться, все на виду – от одной мысли мурашки по коже! А среди трав крадутся жуткие хищники с клыками в руку длиной, бродят огромные горы мяса и меха – клыкастые мамонты, кочуют зверолюди-мохряки, их дикие погонщики. Мохряков ингри очень опасались – те же звери, только на двух ногах. Они, по слухам, поклоняются всякой нечисти и людей едят.

– А куда Вержа течет? – Мысли Кирьи обратились в другую сторону. – Вниз по течению, за дальним мысом – Ивовая кереметь, а потом куда?

– На тот свет, – уверенно ответил Мазайка. – Это всем известно. Дотекает до края земли и падает прямо в Нижный мир.

– И на закат нельзя, – с досадой произнесла девочка. – Здесь мне никто не рад, и самой безрадостно. А уйти-то и некуда…

– Всегда есть куда, – возразил Мазай. – Только что ты будешь делать в чужих краях одна? Ну сама подумай. Это же хуже, чем там, на горах, очутиться, – стоишь на открытом ветру, и всякий зверь тебя сожрать готов.

– А если этот зверь и есть твой родич? – еле слышно пробормотала Кирья.

Озаренная солнцем огромная гора притягивала ее взгляд и думы. И снова, как во сне, ей почудилось, что кто-то смотрит на нее и зовет, – но кто, откуда?

– Дай-ка сойку, – попросила она.

Мазайка пожал плечами и протянул ей синюю птичку с раскинутыми крыльями.

– Эта простенькая, а вот та, что я сейчас слепил, будет певучей…

Кирья опустила ресницы, поднесла сойку к губам и слегка дунула, согревая глину дыханием.

И, словно в ответ, ей пришел могучий порыв с северо-востока, посреди лета пробирающий морозом, будто выдох огромного снежного зверя.

Восходящее солнце потускнело, будто зашло за тучу. Воздух над горами вдруг задрожал, подернулся дымкой и осветился изнутри. Мазайка поглядел на небо и вдруг замер, пораженный.

– Ты это видишь, Кирья?!

Что это в небе – не Варма ли ветер раскинул свой плащ из медвежьей шкуры? Нет, это перевернутое плоскогорье, словно расшитое узорами бесчисленных речушек и ручьев! Какие-то точки, словно блохи ползут… нет, это не блохи, это же мамонты! Кирья и Мазайка сразу узнали их, хоть живьем никогда и не видели. Идут чередой, плавно покачивая хоботами. Рядом ковыляют приземистые косматые дикари в шкурах. Колышется на студеном ветру высокая трава. Впереди – самый огромный белый мамонт. А на спине у него – избушка! Да какая разукрашенная! А что там блестит?

– Мохряки! А с ними – люди в скорлупе! Как много, целое племя! – воскликнул Мазайка. – По воздуху идут, прямо к нам! Видишь, видишь?!

«Вижу!» – хотела отозваться девочка. Но не успела – рыжие травы бросились в лицо, как будто она упала ничком в траву. Расступилась земля, стало темно.

Бегут ручьи, сочатся сквозь суглинок, сквозь мерзлоту, сливаются в потоки, рушатся водопадами в гигантские ледяные полости, от создания мира не видавшие солнечного света. Точат себе дорогу, словно жуки в дереве. Пробираются среди корней и костей, сквозь перегной и слои слежавшейся хвои и снова выходят на солнечный свет – в тумане хвойных лесов… Даже летом вынося на поверхность осколки льда…

Осколки всё крупнее, вот уже весь ручей ими запружен… И вот где-то в мрачной глубине стена льда идет трещинами, и в пещеру врывается свет. И вечный мрак озаряется ослепительным, переливчатым, ярко-синим сиянием!

Видения обрушились на нее снежной лавиной. Где-то откалывается и рушится целый снежный склон, ломая, как соломинки, столетние сосны… Дикими скачками несутся какие-то страшные, невиданные лесные звери, уходя от белой смерти…

Кирья свалилась бы в воду с плотины, если бы Мазайка не поймал ее за руку. Тут она распахнула глаза, приходя в себя. Что случилось?! Над горами голубело ясное небо. Вдалеке снова что-то глухо пророкотало, словно отголосок далекой грозы…

– Боги явили нам дивное! – возбужденно воскликнул мальчик, указывая на Холодную Спину, над которой мирно всходило солнце и не было уже никакого медвежьего плаща в небе. – Надо сказать жрецу!

Кирья не отвечала. Она провела рукой по лбу. По коже девочки вдруг побежали мурашки, стало холодно и мрачно, как будто среди ясного неба набежала угрюмая туча. Что это было за знамение? Может, боги наконец услышали ее жалобы? А если услышали – к добру ли?

Мазайка протянул руку, чтобы забрать сойку, и вдруг замер, глядя на воду.

– Льдины плывут, – сказал он напряженно.

Река прямо на глазах наполнялась ледяным крошевом. В том месте, где Мазайка копал глину, на берег накатилась волна. Потом еще одна.

– Паводок! – воскликнул мальчик, вскакивая на ноги. – Бежим!

– Стой, ты куда?

– В селение! Надо предупредить…

Новая волна, посильнее прежних, ударила в плотину, и та заскрипела.

– Скорее!

Они соскочили с плотины как раз в тот миг, когда накатила следующая волна, быстро затапливая берег. Кирью вода сбила с ног, подхватила, понесла. Она погрузилась под воду, мигом потеряв верх и низ. Только и успела ощутить непреодолимую силу потока – как будто великан лениво подтолкнул ее огромным пальцем.

Она вынырнула, задыхаясь, – тут ее поймал Мазайка, выволок из воды, потащил в горку. Оказалось, там всего-то было по колено. Но вода все прибывала. Они выбрались на высокий берег, мокрые и вымазанные в грязи. От домов уже неслись испуганные крики. Вода подступала, заливая берег, затапливая прибрежные баньки и унося лодки.

– До изб не дойдет, – задыхаясь, сообщил Мазайка. С сожалением он посмотрел на уже покосившуюся, расползающуюся городню. – Эх, только вчера закончили!

Кирья подняла взгляд, посмотрев на Холодную Спину. Она вдруг представилась ей огромным многоруким существом, протянувшим длань к землям ингри, к ее родному дому.