Когда перед воротами острожка появился Ширам, сопровождаемый охотниками, которые несли на самодельных носилках неподвижное тело Аюра, вспыхнувший было крик ликования разом стих. Идущий впереди мрачный, как грозовая туча, накх смотрелся сущим дивом. Похоже, добрых вестей ждать не приходилось.

– Что с Аюром?! – выскочил навстречу Джериш.

– Царевич устал и спит. – Саарсан отодвинул его и проследовал внутрь. – Несите его в шатер, устройте на ложе. Хаста! Где Хаста?

Рыжий жрец тотчас появился перед ним.

– Я здесь, маханвир!

– Помоги царевичу избавиться от сонной одури. И дай ему какого-нибудь снадобья, чтобы прояснить разум.

– Сейчас, сейчас, все будет сделано! – заторопился Хаста, не менее Джериша, хотя и по другим причинам, радующийся возвращению наследника.

Выслушав ответ, Ширам мгновенно забыл о жреце и вернулся к застывшему неподалеку главе жезлоносцев.

– Когда я уходил, то велел казнить стража, прозевавшего исчезновение царевича. Все ли готово?

Джериш нахмурился:

– Эй, эй, не горячись, Ширам! Слава Солнцу, царевич жив. Поверь, я хорошенько проучил растяпу. До конца дней будет помнить!

– Не сомневаюсь, – резко оборвал его Ширам. – Конец его дней наступит сегодня.

– Послушай, – подавляя злость, ответил Джериш. – Этот парень, Арун, – он самый молодой из моих жезлоносцев, это его первый поход…

– Тем лучше, что он сразу доказал свою непригодность. В другой раз он прозевал бы вражеских лазутчиков в осажденной крепости.

Джериш с трудом сдерживал бешенство, в душе сетуя на злополучную судьбу, заставляющую его договариваться с каким-то там накхом.

– Арун из очень знатной и влиятельной семьи. Его отец лично просил государя взять сына в поход, чтобы Арун стал товарищем Аюру не только на пирах, но и по оружию… Разве ты не понимаешь? Хотя куда тебе понять, ты не арий…

– Все это не имеет значения. Воин совершил тяжелый проступок, – сказал Ширам, холодно глядя на него. – Из-за его невнимательности государь едва не лишился сына, а мы – чести. Он должен быть казнен.

– Это я решаю! – огрызнулся Джериш. – Он – мой человек!

– И ты, и я, и он – люди государя. Но своим словом государь наделил меня правом карать или миловать в этом походе. Ты смеешь мне противиться?

Джериш сжал кулаки. Он не хуже Ширама знал, чего заслуживает виновный. Но подчиниться воле накха?!

– Ты сам знаешь, что следует сделать, – вторя его мыслям, произнес Ширам. – Так что же медлишь? Зачем споришь со мной?

– А если я поступлю по-своему?

– Тогда это будет мятеж, и я убью тебя, – бесцветным голосом сообщил Ширам.

– Даже так? – прошипел Джериш. – А не побоишься встать один против нас всех?

Ширам отвернулся и зашагал прочь.

– Эй, ты не ответил!

Саарсан повернулся и бросил через плечо:

– Казнь состоится, как только проснется царевич. Выбирай – казнить одного виновного или тебя вместе с ним?

– Для этого тебе придется убить каждого из нас!

– Хорошо, – отворачиваясь, сказал Ширам.

Джериша словно окатило холодной волной. Он почувствовал решимость противника – устрашающую решимость. Накху не было дела, умрет он или будет жив, удастся ли ему убить одного, всех – или же никого. Он был готов делать то, что считал правильным, до последнего вздоха и, умирая, вцепиться в горло.

Предводитель Полуденных Жезлоносцев был храбрецом, нередко ставившим жизнь на кон и ради службы, и ради забавы. Но сгинуть ни за что, бесславно сложить голову в какой-то глуши… И Джериш невольно отступил, понимая, что, пожалуй, не готов зайти столь далеко в утверждении своей правоты.

От этого нового ощущения ему стало жутко. Впервые в жизни он осознал, что проиграл бой, не начав его.

– Если желаешь, – услышал он как сквозь туман, – можешь казнить своего человека по обычаю ариев. Он ведь опозорил Жезлоносцев Полудня. А если нет, я сам это сделаю – так, как за подобное казнят у нас.

– Как? – глухо отозвался Джериш.

– Велю согнуть две березы, привяжу к ним руки виновного, затем отпущу. – В голосе Ширама, как и прежде, не было слышно ни злобы, ни радости.

– Нет, – ответил подавленный воин. – Я займусь этим сам.

Аюр открыл глаза и оглянулся. Свод шатра, мягкая перина, набитая лебяжьим пухом… Он приподнялся на локте. Неужели ему все приснилось? Заболоченная старица, святилище на каменном яйце, распростершее крылья чудовище с мордой крокодила…

Он протянул руку и потрогал край шатра рядом с ложем – так и есть, разрез! Значит, не приснилось. Но как он тут очутился?

Царевич попытался вспомнить свой «сон». Волчья стая, появившаяся из леса и столь же внезапно исчезнувшая… Черепа и шкуры неведомых чудовищ… И леденящее чувство, будто кто-то смотрит холодным, плотоядным взглядом, словно готовясь разорвать на куски…

Он передернулся и крикнул:

– Эй, слуги, я проснулся!

Но никто не вбежал с радостными улыбками, будто приветствуя восход солнца в его лице. Никто не предложил наследнику воду для омовения и одежду на выбор. Полог шатра отдернулся, и вошел Ширам, еще более мрачный, чем обычно.

– Ты? Почему ты? – удивился царевич.

– Я помогу тебе одеться, а затем прошу проследовать на церемонию, которая не может без тебя состояться.

Царевич еще раз смерил телохранителя озадаченным взглядом.

– Хорошо…

Он протянул руку накху:

– Помоги мне встать. Сегодня меня отчего-то мутит…

Ширам кивнул, поднял царевича на ноги и кликнул слуг.

– Давайте побыстрее.

Не успела заладившая свою песнь в соседнем лесу кукушка устать от собственного голоса, как Аюр был уже готов принять участие в церемонии. Сопровождаемый саарсаном, он направился в дальний конец острожка. У шатра Жезлоносцев Полуденной Стражи на площадке, где всякий день происходило обучение тонкостям ратного искусства, стояло высокое кресло. Возле него почетной стражей стояли два арья в полном вооружении. Аюр увидел их и невольно содрогнулся. Это были вчерашние стражники, задремавшие у стены. Но узнать их было почти невозможно – лица обоих напоминали жуткие маски. Глаза, будто обведенные черным, скулы с багровыми кровоподтеками…

Царевич ошеломленно глянул на идущего рядом Ширама. Всякий знал, что ударить ария по лицу, как и дернуть накха за косу, – это прямой путь на тот свет.

– Что здесь происходит?

– Казнь, – ответил Ширам. – Воин, по вине которого подвергся опасности сын повелителя, подлежит смерти.

– О ком речь? – не сразу понял Аюр. – Подлежит смерти? Кто, Арун?!

Царевич застыл на месте, прикусив губу, но вовремя нашелся:

– Но ведь это в боевом походе, а у нас охота!

– У тебя охота, солнцеликий. А я и все они, – он указал на стоящих поодаль угрюмых ариев, – в боевом походе.

– Даже если так, я помилую его!

– Лишь государь может миловать в таком деле. И за всю историю Аратты ни один из твоих высоких предков не воспользовался этим правом. Ибо всякий знал, что войско стоит на порядке и повиновении. Даровав жизнь виновному – подвергаешь опасности остальных. Поэтому воин, который так плохо сторожил твой шатер, должен умереть.

– Я сам знаю, что должно, а что нет! – вспылил Аюр.

Он хотел еще что-то добавить, но вдруг понял, что ему нечего возразить саарсану, потому что тот прав. Царевича снова замутило, в коленях возникла противная слабость. Он скорее упал, чем сел в кресло.

– Но ведь это была моя затея, – через силу пробормотал он. – Я сам ушел…

– Именно поэтому воину дозволено умереть достойно. Вы готовы? – повернулся накх к Джеришу.

Тот метнул на него полный ненависти взгляд, подошел к застывшему у его палатки безоружному арию, достал из ножен на поясе кинжал и протянул ему. Знатный юноша, годами не старше Аюра, растерянно смотрел по сторонам с таким видом, словно оказался в дурном сне.

– Верни свою душу Господу Исвархе. Да очистит ее от земной скверны бронза твоего клинка, – произнес Джериш ритуальные слова. – Все мы смертны, но земляные люди уходят в землю, арии же возвращаются на небо – домой…

Арун с ужасом посмотрел на него, принимая оружие. Он тоже знал, как должно себя вести, и пытался бодриться, но как будто все никак не мог поверить, что все это происходит по-настоящему. Ему прежде не приходилось терпеть страдания более тяжкие, чем пропущенные удары в учебных боях; вся его жизнь состояла из радостей и увеселений. Он бросил отчаянный взгляд на Аюра, которому был давним приятелем и сотоварищем по придворным развлечениям, – тот отвел глаза…

Юный арий дрожащими руками поднес острие к ямке в основании горла, закрыл глаза и глубоко вздохнул, готовясь совершить то, о чем много раз слыхал, вчуже восхищаясь высоким мужеством обреченных воинов. Стиснув зубы, он ухватился двумя руками, чтобы одним махом вонзить клинок по рукоять. Текли мгновения, но Арун оставался недвижим, только руки у него дрожали все сильнее… И вдруг кинжал вывалился из них и упал на землю.

– Не могу, – одними губами прошептал он.

– Воин проявил трусость, – бесстрастно произнес Ширам.

Джериш подобрал с земли кинжал и едва удержался, чтобы не метнуть его в говорящего.

– Он проявил трусость, – с нажимом повторил накх.

– Да, – хрипло ответил глава жезлоносцев.

Он вернул кинжал в ножны и сделал знак своим воинам.

– Ты больше не человек – ты заяц. – Джериш плюнул в лицо обреченному на смерть. – Беги!

– Нет! – жалобно простонал Арун.

– Беги!

Огромный арий рывком повернул молодого воина к себе спиной и дал пинка. Обреченный метнулся в одну сторону, в другую… Защелкали тетивы, раздался крик боли… Шесть стрел почти одновременно пробили его руки, столько же – ноги, еще одна вонзилась в спину на ладонь выше пояса. Последним выстрелил Джериш. Его стрела, оперенная белыми перьями с золотым обрезом, вонзилась Аруну прямо в затылок, и тот ничком рухнул на землю.

– Восславим торжество справедливости! – нараспев произнес Ширам ритуальную фразу.

От этих слов, которые обычно выкрикивал палач после казни, Аюра чуть не стошнило прямо на шитый золотом плащ.

– Ты бледен, солнцеликий. Помочь дойти до шатра? – предложил накх.

– Я сам, – бездумно глядя на утыканного стрелами приятеля, отозвался царевич.

«Что же это такое? – крутились мысли у него в голове. – Зачем Ширам все это устроил? Неужели накхи в самом деле нас так ненавидят? Вот я вернусь и все расскажу отцу…»

Но что именно «все», он и сам не мог бы сейчас сказать.

Мазайка бежал по лесу, пока его несли ноги. Перескакивал через замшелые стволы, с треском ломился через подлесок, спотыкался, вскакивал и несся дальше. И хотел бы, да не мог остановиться. Когда наконец его ноги подломились от усталости, только тогда упал в черничник, задыхаясь и глотая воздух. Никогда в жизни он так не бегал и так не боялся. Наверно, так лосенок убегает от волка. Не осталось в нем человека, лишь насмерть перепуганный звереныш, на которого взглянул, облизываясь, ужасный хищник…

Первые несколько мгновений Мазайка просто бессильно лежал в чернике, переживая восхитительное чувство – жив, спасен! Зверь из Бездны не догнал его! Но, отдышавшись, он пришел в себя, и волчьего пастушка охватил жгучий стыд. Убежал! Кирью бросил!

«Надо вернуться», – подумал было он. Но при одной мысли об этом у него вновь отказали ноги и страх снова проснулся в сердце. А если он не спасен? Если звериные духи сейчас разбредаются по всему лесу, если идут по его следу?!

Рука его поползла к поясу, пытаясь нащупать дудочку. Позвать Дядек, они защитят… А дудочка-то осталась у Кирьи. «Если она жива, если звериные духи ее послушались, – подумал Мазайка, – теперь это ее дудочка».

Шевельнулись кусты можжевельника, и оттуда вышел волк. Мазайка узнал вожака своей стаи. В лучах восходящего солнца он казался голубовато-серым. Что привело его сюда? Дядьки были ночными зверями, в это время они уже спали в норах… Волк подошел к нему, обнюхал, ткнув мокрым носом в щеку. Позади мелькнул еще один, потом другой. Стая окружила Мазайку, а тот не мог даже встать на ноги – с трудом сел, упираясь руками в землю.

– Это вы, мои друзья… Как хорошо, что вы здесь!

Он привычно потянулся к сумке с лакомствами. Не нашел, привстал и поднял руку, чтобы потрепать вожака за ухом. Но волк вдруг попятился и не дался.

– Ты чего? – удивился Мазайка, глядя, как поднимается губа у волка, обнажая острые клыки. – Ты что, не узнаешь меня?

Страх больно уколол его. «Они что, в самом деле не узнают меня без манка? Или не хотят знать… такого? Какой теперь из меня волчий пастух?! – страдая от стыда, подумал мальчик. – Волчий пастух не знает страха. Он не удирает, утратив всякий разум. Кто я теперь?!»

Вот уже и другие волки вздыбились и обнажили клыки. Со всех сторон вокруг Мазайки слышалось угрожающее ворчание…

Парня внезапно охватила такая злость на себя, что даже страх исчез. «Да пусть хоть сожрут! Жизнь труса никому не нужна!»

Стая плотным кольцом окружила своего пастуха. Рычание становилось все громче и грознее… И тут Мазайка понял, что они рычат вовсе не на него.

Не очень близко, но и не слишком далеко, полускрытое деревьями, брело на четырех ногах высоченное, горбатое существо с низко склоненной большой головой. Вроде лось? Нет, не лось… А кто?

Волки рычали. Существо остановилось. Раздался ответный низкий, раскатистый рык. От этого звука Мазайка взмок от пота за один миг. Существо двинулось дальше и исчезло в лесу.

– Явилась, ну надо же! Так рано пришла, солнце едва взошло! – съязвил Учай, увидев тихо прокравшуюся в избу Кирью. Младший сын Толмая страдал с похмелья и с радостью проспал бы до самого полудня, если бы не отец. – И где вас с этим волчьим пастушонком нечистая сила всю ночь носила? А изба брошена! Печка не топлена! Лосиха не доена!

Урхо беспечно храпел на своей лежанке. Со двора доносился плеск – отец умывался из кадки с дождевой водой. Учай сел на лавку, уронил голову на руки:

– Ух, как мне плохо-то… Проклятые арьяльцы, все они виноваты, нарочно опоили…

Кирья молча вытащила из печи котелок с кашей, поставила на стол, схватила бадейку и побежала в хлев доить исстрадавшуюся лосиху. В сенях она едва не столкнулась с отцом. Проскочила мимо, бросив на него опасливый взгляд. Неужели он ничего ей не скажет? Ведь знает же, где она была нынче ночью!

Толмай вошел в избу, сел на лавку, достал ложку и принялся есть из горшка остывшую кашу с грибами, не кликнув к столу детей. На душе у него было скверно. Чужаки нагло вторглись в Дом Хирвы, нарушив все запреты и оскорбив богов, – а он промолчал! И последний разговор с Ширамом ясно показал большаку, что придется еще многое молча проглотить, что это только начало «дружбы» между Ингри-маа и Арьялой. Хороша дружба волка с зайцем!

«Хоть бы Дядьки унесли этого царевича! – с крайней досадой думал он. – И зачем только Мазайка отозвал их?» Впрочем, что остановить стаю, что дать ей напасть на мальчишку, было одинаково плохо. Надо было перехватить святотатца раньше. Но сейчас уже ничего не вернешь…

Одно ясно – никому в деревне ничего не говорить. Пусть себе чужаки охотятся. Скоро они уйдут в свою Арьялу и все станет по-прежнему.

А тут еще и Кирья! Толмай бросил мрачный взгляд на дочь, которая хлопотала по хозяйству, украдкой поглядывая на отца, и чуть не застонал. Ну что с ней делать! Заявилась в святилище, которое женщинам и упоминать-то нельзя! Верно говорила эта ведьма Локша: у Кирьи отравленная кровь, которая навлечет на ингри несчастья! Надо было отдать ее в кереметь, пока брали.

С другой стороны – как не пожалеть дитя? Толмай вспомнил, как долго его покойная жена мечтала о дочери, как носила дары в кереметь, как молила о ней Мать-Видяну… Как старшая добродея сказала: «Не проси богов о дочке, в ваш род она счастья не принесет!» Но жена не послушалась ее – и умерла родами…

А спустя недолгое время на богатом птицей озере, неподалеку от Дома Хирвы…

– Учай, – окликнул большак сына, – ты сидя задремал, что ли? Ступай готовь лосиную сбрую. Да умойся, а то и на человека-то не похож…

Младший сын провел рукой по лицу и с тяжким вздохом вышел из избы. Толмай отложил ложку.

– Иди сюда, дочка, – позвал он Кирью. – Я расскажу тебе сказку.

Кирья с опаской присела на край скамьи.

– Было это или не было, – начал Толмай, – жил в лесном краю один охотник. Раз пошел он бить птицу на дальнее озеро. Мало кто из других охотников в те края забирался – озеро считалось нечистым. Но охотника грызло жестокое горе, и не было ему до нечисти никакого дела…

Кирья подняла голову и удивленно взглянула на отца. А тот, словно во сне, продолжал:

– Пришел он на озеро, а там от перелетных гусей – белым-бело. И только он изготовился стрелять, как пала с неба черная тень…

…озеро вдруг словно вскипело. Крики, гогот, брызги, хлопанье крыльев! Гуси заметались в ужасе, начали забиваться в камыш. Несколько мгновений – и там, где от птицы не было видно воды, снова простерлась, понемногу успокаиваясь, озерная гладь. Переполох сменила мертвая тишина.

Толмай, не понимая, в чем дело, вжался в землю, держа стрелу на тетиве.

И тут слово тень накрыла солнце. Охотник поглядел наверх и увидел, как, широко раскинув перепончатые крылья, кружит над берегом неописуемое чудовище. Голова и тело огромной ящерицы, черные крылья нетопыря – таких существ земля не рождала, только Бездна! Но не на гусей охотилось чудовище и не на него, Толмая, – оно уже несло в пасти добычу и лишь выбирало удобное место, чтобы сожрать ее.

Хлопая крыльями, ящер опустился на берег, бросил на песок свою ношу и принялся раздирать ее когтями.

Толмай сидел тихо. Он и не собирался обнаруживать себя, только смотрел во все глаза. Экое диво! Кому рассказать – не поверят! А что оно там потрошит? Охотник чуть приподнялся, стараясь оставаться незаметным. Он разглядел нечто вроде плетеного короба, видно крепкого, поскольку он не поддавался когтям. Рассерженный ящер с силой рванул лыко – из короба донесся детский плач.

Тут уж Толмай долго не раздумывал. Он отложил стрелу на птицу и кинул на тетиву широкий острый срезень. Ящер заметил его движение и с шипением вытянул шею, распахивая зубастую пасть. Приподняв кожистые крылья, он с угрожающим видом качнулся в сторону охотника, отпугивая от своей добычи.

Толмая же занимало только одно – какая у него шкура. Если там твердая чешуя – дело плохо…

Он быстро встал во весь рост и выстрелил раз, другой. Ящер вскинул крылья, издал жуткий крик и бросился на обидчика. Но еще две стрелы ударили его в воздухе. Чудовище упало в камыши, побилось там и померло.

– Оказалось, шкура как шкура, – со вздохом закончил Толмай. – Только голая. И вовсе не чешуя…

– Батюшка, а в коробе-то что было? – затаив дыхание, спросила Кирья.

– Да ты, – просто ответил он.

«Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю, – хмуро думал охотник, глядя на вытаращенные глаза дочери. – Была бы ты обычной девчонкой, прожила бы жизнь без этого знания. Вышла бы замуж, нарожала деток и в свое время ушла бы к предкам, так и не узнав, что они тебе чужие по крови… Но обычных девчонок не приносят чудовища… Они не лезут в святилище, куда не всякий муж войти осмелится… И не выкрикивают во сне заклинания на неведомом языке…»

В избу вошел Учай, сгибаясь под тяжестью лосиной упряжи. Свалил ее на пол и бросил завистливый взгляд в красный угол, где в окружении деревянных лупоглазых духов-хранителей сияла бронзовая скорлупа, подаренная Толмаю Аюром.

– Ну до чего хороша! – протянул он. – А мне только пряжку на пояс подарили. Наденешь ее на охоту?

– Конечно, – кивнул Толмай. – Надо уважить гостей… Да и защита нам понадобится.

– А Урхо что дрыхнет?

– Урхо с нами не пойдет. Надо кому-то остаться, если…

– Если что? – подозрительно спросил Учай.

– Если боги не будут к нам милостивы, – угрюмо закончил вождь.

Он встал, взял в руки бронзовый панцирь и с помощью сына приладил его на себя. Таким – грозным и красивым, как сам бог Хирва, – навсегда запомнила Кирья отца.