Следствие

Дальнейший жизненный путь террористов после ареста, как и практически все обстоятельства этой темной истории, изобилует странностями. В описываемый период времени борьба со шпионажем, террором, диверсиями и иной подрывной деятельностью, за исключением вооруженных сил и войск НКВД, а также охрана первых лиц в государстве, на безопасность которых непосредственно покушались арестованные, являлись исключительной компетенцией Наркомата госбезопасности и его местных органов. Следовательно, сразу же после ареста Таврин и Шилова должны были попасть сначала в райотдел НКГБ, а затем далее по вертикали – вплоть до Наркомата госбезопасности СССР. Точнее, должны были бы, если бы не были взяты вместе с шифрами и обнаруженной несколько позднее рацией. Именно это предопределяло их дальнейшую судьбу: всех захваченных агентов-радистов следовало допрашивать, в частности, на предмет возможной радиоигры с их участием, причем с 1943 года даже в тыловых районах страны это направление являлось исключительной монополией ГУКР «СМЕРШ» НКО. Была утверждена инструкция по организации и проведению радиоигры с противником, в которой особо отмечалась необходимость не терять ни секунды драгоценного времени во избежание возникновения у противника даже тени подозрения в возможном провале радиста. В случаях, когда цель и задачи предстоящей игры были еще неясны, руководителям территориальных органов НКГБ вменялось в обязанность проводить экстренную перевербовку прибывших агентов и от их имени давать подтверждение о благополучном прибытии. В этой обстановке военной контрразведке требовалось срочно принять решение о возможности и целесообразности привлечения Таврина и Шиловой к радиоигре. Счет шел буквально на часы, поэтому любые «зигзаги» с передачей агентов в другие, непрофильные ведомства были совершенно недопустимы. Параллельное следствие в связи с изменнической деятельностью захваченных агентов по-прежнему оставалось компетенцией органов госбезопасности, но оно должно было проводиться именно параллельно с радиоигрой.

Однако, если судить по опубликованным документам, в дело по неизвестным причинам активно вмешался Отдел по борьбе с бандитизмом (ОББ) Наркомата внутренних дел СССР. Во всяком случае, доступные документы свидетельствуют о том, что информацию об арестованных имел ОББ УНКВД Смоленской области, хотя в его сферу ответственности они никак не попадали. Функциональные обязанности Отдела по борьбе с бандитизмом были обозначены недвусмысленно:

«Изъятие активного подполья, организующего бандитизм и повстанчество, изъятие дезертиров и лиц, уклоняющихся от службы, выявление и очистка СССР от нелегалов, выявление и изъятие оружия, боеприпасов… организация деятельности истребительных батальонов, ликвидация авиадесантов и агентурно-оперативная деятельность по розыску преступников».

Данная структура, предназначенная для борьбы со всеми видами политического, антисоветского и уголовного бандитизма и подполья, была создана в 1938 году в составе Главного управления милиции (ОББ ГУМ) НКВД СССР, а 4 апреля 1941 года аналогичные отделы и отделения появились в НКВД республик и УНКВД краев и областей. 30 сентября того же года ОББ был выведен из состава милиции и стал самостоятельным отделом наркомата. По укрупненной классификации, он относился к категории не оперативно-чекистских, а административно-оперативных органов. После выделения органов безопасности из состава НКВД ОББ остался на прежнем месте с прежними функциями и в сентябре 1944 года пребывал в стадии подготовки к назначенной на 1 декабря реорганизации в Главное управление по борьбе с бандитизмом (ГУББ). Структура отдела на описываемый момент включала секретариат и девять отделений, семь из которых (с 1-го по 7-е) ведали отдельными регионами СССР, 8-е – борьбой с дезертирами и уклоняющимися от призыва, 9-е – разведкой (имеется в виду разведка бандформирований). Как видим, ОББ был структурой весьма серьезной и очень загруженной текущими делами, но одновременно и никак не связанной с противодействием шпионажу и террору. Подпись начальника ОББ/ГУББ А. М. Леонтьева имеется на многих делах оперативных игр, подчиненные ему структуры разрабатывали ряд германских агентов, однако все это работало только тогда, когда эпизоды имели отношение к официальному списку задач ОББ. В противном случае согласовывающая подпись начальника ОББ/ГУББ оставалась простой формальностью, а его заведование участия в радиоигре не принимало.

Достаточно странно, что захваченные агенты были, видимо, отправлены в Москву хотя и в НКГБ СССР, но именно по линии борьбы с бандитизмом. Такой вывод можно сделать из спецсообщения о задержании агентов немецкой разведки Таврина и Шиловой, подписанного, в частности, начальником отдела ББ УНКВД Смоленской области и оперуполномоченным 7-го отделения ОББ НКВД СССР. Кстати, последнее обстоятельство тоже дает немалую пищу для недоуменных размышлений, поскольку указанное подразделение отвечало за Западную Сибирь, Урал, Верхнюю и Среднюю Волгу и Центральную полосу РСФСР. Смоленская же область, наряду с Ленинградской, Московской, Калининской, Воронежской, Курской, Орловской, Тульской, Рязанской, Вологодской, Мурманской областями и Карело-Финской АССР, входила в сферу компетенции 6-го отделения. Каким образом оказался в Смоленске оперуполномоченный 7-го отделения и что он там делал, остается загадкой. Ссылки на то, что работники милиции не передали чекистам арестованных Таврина и Шилову, а отправили по своей вертикали на правах задержавших их, не могут являться разумным объяснением. К проведению следствия над агентами-террористами НКВД имел примерно такое же отношение, как, например, Главное артиллерийское управление Красной Армии, если бы агенты были случайно захвачены бойцами-артиллеристами, то есть никакое. Тем не менее, судя по спецсообщению, задержанные вместе с вещественными доказательствами были направлены в НКВД СССР – в нарушение всей системы работы с выявленной и обезвреженной агентурой противника на территории СССР.

К слову, и само спецсообщение в целом, во всяком случае, в опубликованном виде, выглядит достаточно странно, причем не только по содержанию, но и по форме. Историческая ценность этой публикации весьма сомнительна, поскольку подобные документы в научный оборот так не вводятся. В публикации из документа исчез гриф (должен быть «Совершенно секретно»), отсутствуют указание адресата, которому оно направлялось, равно как и список рассылки, номер экземпляра, регистрационный номер и дата. Неясно также, почему в публикации указаны только должности подписавших спецсообщение, что также несовместимо с правилами и практикой делопроизводства. Резоны этого неясны. Очевидно, что в 1993 году фамилии этих оперработников уже не могли составлять секрета. Возможно, в оригинале все перечисленные реквизиты присутствуют и просто были опущены публикатором, однако это обстоятельство следовало оговорить специально. Пока же перечисленные факты заставляют задуматься о степени подлинности документа, который в опубликованном виде вызывает серьезные сомнения. Похоже, что читателям предоставлена существенно отредактированная в каких-то целях версия подлинного спецсообщения.

Существует, кстати, еще один документ, цитата из которого наглядно демонстрирует степень достоверности сообщений, направлявшихся из местных органов госбезопасности в союзный наркомат. Исполняющий обязанности начальника УНКГБ по Смоленской области К. Стальнов докладывал наркому НКГБ СССР Меркулову следующее:

«Начальник Кармановского РО НКГБ Смоленской области (Федосеев. – И.Л.) сообщил по телефону, что в ночь с 4 на 5 сентября с. г. на территории района приземлился вражеский самолет с экипажем 8 чел., 2 из состава экипажа задержаны РО НКГБ. Задержанные назвались разведчиками-парашютистам [и], сообщили, что с ними вместе приземлились еще 6 человек разведчиков. Для организации розыска и задержания остальных на место выслан самолет с оперативной группой из руководящего состава УНКГБ».

Весьма примечательный текст. В нем полностью искажены обстоятельства задержания летчиков, им приписаны показания, которые они явно не давали и давать не могли, заслугу в задержании агентов уже тогда приписал себе Федосеев, ни единым словом не упомянувший о Ветрове, да и информация о направленном в безаэродромное Карманово самолете с опергруппой также, безусловно, не соответствует действительности.

В Москве допрос Таврина вели весьма высокопоставленные работники: начальник ОББ НКВД СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Александр Михайлович Леонтьев, заместитель начальника 2-го (контрразведывательного) управления НКГБ СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Леонид Федорович Райхман и начальник 3-го отдела «СМЕРШ» (розыск агентуры противника в тылу Красной Армии и ведение радиоигр) полковник Владимир Яковлевич Барышников.

Безусловно, после разделения наркоматов внутренних дел и государственной безопасности и отнесения радиоигр к исключительной компетенции «СМЕРШа» Берия по-прежнему получал все информационные сообщения о них, но работники НКВД отныне никогда не вели ни одно мероприятие «Э». Правда, как уже отмечалось, подпись Леонтьева можно увидеть на многих архивных документах по радиоиграм, но во всех подобных случаях дело касалось действительного или легендированного противодействия бандгруппам или повстанческим отрядам, как, например, в радиоигре «Арийцы». В классических агентурных комбинациях ОББ не фигурировал в качестве активной структуры никогда, да и сам выбор именно Леонтьева на роль следователя (хотя бы и на короткое время) выглядит странно. Осенью 1944 года 42-летний Леонтьев имел трехлетний стаж разведывательной работы в разведорганах погранвойск, с начала войны служил в штабе истребительных батальонов, возглавлял Можайский сектор НКВД по охране Московской зоны обороны, руководил войсками по охране тыла, а с 13 сентября 1943 года возглавлял Отдел по борьбе с бандитизмом. Он был хорошо знаком с ближней зафронтовой и пограничной разведкой, с операциями войск по охране тыла и с борьбой с бандформированиями, но никак не с контрразведывательной или следственной работой. Теоретически допрашивать столь важного арестованного должен был не руководитель административно-оперативного органа, а профессиональный и очень опытный следователь. Этого не произошло. Впрочем, возможно, Леонтьев присутствовал на допросе не как представитель ОББ, а как представитель НКВД СССР в целом. Но, думается, совсем не поэтому при прочтении протокола у любого исследователя, вникшего в обстоятельства данного дела, неизбежно возникает ряд естественных вопросов.

Рассмотрим содержание показаний, данных Тавриным на площади Дзержинского. Как мы помним, допрашиваемый признался в том, что фактически являлся не Петром Ивановичем Тавриным, а Петром Ивановичем Шило, перебежавшим к немцам в мае 1942 года, однако допрашивавших совершенно не интересуют обстоятельства этого вновь выявившегося тяжкого преступления подследственного, равно как и его предвоенных криминальных деяний. Они просто принимают их к сведению, не озаботившись даже тем, чтобы изменить фамилию допрашиваемого в шапке отпечатанного с черновиков протокола. Между тем заинтересоваться этим вопросом явно стоило. Вспомним, как легко Таврин поведал о якобы действительных причинах своего перехода к противнику:

«Вопрос: — Почему вы изменили Родине?

Ответ: – Должен признать, что я скрыл от следствия еще один факт.

Вопрос: – Какой именно?

Ответ: – В 1932 году, работая в гор. Саратове, я был арестован за растрату 1300 рублей государственных денег. В связи с тем, что меня должны были предать суду, по закону от 7 августа 1932 года, я, боясь строгой ответственности бежал из тюрьмы, проломав с группой арестованных стену в тюремной бане. В 1934 и 1936 г. г. я также арестовывался милицией за растраты, но в обоих этих случаях совершал побеги. В 1939 году я по фиктивным справкам получил документы на имя ТАВРИНА и под этой фамилией впоследствии был призван в Красную Армию.

Находясь на Калининском фронте, 29-го мая 1942 года я был вызван к уполномоченному Особого отдела капитану ВАСИЛЬЕВУ, который интересовался, почему я переменил фамилию ШИЛО на ТАВРИНА.

Поняв, что Особому отделу стали известны мои преступления, я, боясь ответственности, на следующий день, будучи в разведке, перешел на сторону немцев».

О фиктивных справках, документах, обстоятельствах побега и прочем упомянутом мы уже знаем. Помним мы и то, что ни в одном из учреждений Саратова и Саратовской области подследственный не работал, во всяком случае, если верить официальному документу на этот счет. Естественно, в тот момент об этом не было известно, но заинтересоваться вновь открывшимися обстоятельствами допрашивавшие были просто обязаны. Однако этого не произошло, и зафиксированные в протоколе ложные сведения начали свою долгую жизнь. Абсолютная индифферентность в этом отношении трех высокопоставленных сотрудников НКГБ, НКВД и «СМЕРШа» совершенно нелогична. Не лучше проявили себя и последующие следователи. Между тем простая и, кстати, строго обязательная проверка сообщенных подследственным сведений легко вскрыла бы его ложь. Раз несостоявшийся террорист никогда не проживал и не работал на территории Саратовской области, то он и не мог совершить там в 1932 году растрату, соответственно, не мог быть за это арестован, не мог совершить побег из-под следствия и так далее. Все перечисленное в равной степени относится и к обстоятельствам его перехода к противнику в мае 1942 года. Единственным разумным объяснением такого странного факта является то, что, скорее всего, подследственный ничего такого и не говорил, а просто подписал именно такой протокол допроса по указанию следствия. Почему так произошло – предстоит разобраться.

Леонтьев, Райхман и Барышников не задают Таврину и весьма существенные вопросы о том, почему немцы завербовали именно его, какой круг задач очертили, в каких лагерях и в какие сроки он пребывал, откуда и при каких обстоятельствах бежал, что делал и как скрывался в период побега, как был снова пойман, что последовало за этим, как и почему он оказался в абверштелле и почему был отправлен оттуда обратно в лагерь, равно как и о других существенных для следствия обстоятельствах. Упоминающиеся подследственным даты во многих случаях не стыкуются, но следствие не ловит его на противоречиях и даже не уточняет информацию. Профессионально вся тройка асов вела себя на уровне юного командира стрелкового взвода, к которому случайно доставили пойманного лазутчика.

Протоколы допроса являются процессуально значимыми документами, но историка таковые всегда интересуют еще с одной точки зрения. Дело в том, что все показания в них могут попасть лишь в двух случаях: либо их действительно вынужденно или добровольно дал подследственный, либо же, как часто случалось в истории, они были внесены туда следствием и подписаны под влиянием убеждения или принуждения. Именно потому мы будем рассматривать доступные нам материалы дела с этих двух взаимоисключающих точек зрения.

При чтении документа трудно отделаться от мысли, что подследственный ведет себя или как опытный разведчик с заранее заготовленной серьезной отступной легендой и тщательно продуманной в «Цеппелине» линией поведения, или же как добросовестно заблуждающийся, но не анализирующий свою информацию и полностью уверенный в ней человек. В самом деле, он стремится продемонстрировать добрую волю и готовность сотрудничать со следствием, но либо выдает уже явно известные советской контрразведке факты, скрывать которые бессмысленно, либо сообщает о неких намерениях СД, которые, скорее всего, реализованы не будут. В самом деле, осенью 1944 года множество команд, школ и лагерей «Цеппелина» были пронизаны советской агентурой, о чем немцы прекрасно знали. Они регулярно раскрывали внедрившихся агентов НКГБ и «СМЕРШа» и в общих чертах верно представляли степень осведомленности противника о своих разведорганах. Итак, посмотрим, что же сообщил на допросах Таврин о системе германской разведки на Восточном фронте, и начнем с персоналий.

Он назвал фамилии начальника восточного отдела СД Грэфе (в варианте Грейфе) и его преемника Хенгельхаупта, руководителя главной команды «Руссланд Норд» в Риге Отто Крауса. Все они были давно известны советской контрразведке, и этот факт секретом для немцев не являлся, Грэфе, кроме того, к сентябрю 1944 года уже восемь месяцев как погиб в автокатастрофе. Отто-Вильгельма Крауса в СССР знали даже по имени и отчеству («Вольдемар Теодорович»), использовавшимся им для общения с русскими. Он родился в Латвии в 1906 году и жил там до 1940 года. В качестве активного немецко-балтийского функционера СД Краус числился во всех справочниках НКВД и НКГБ, в особенности после того, как в 1940 году он с успехом руководил штабом по очистке Прибалтики от немцев и репатриации их в рейх. Эту деятельность будущий начальник главной команды «Руссланд Норд» осуществлял уже в звании штурмбаннфюрера СС, присвоенном ему 30 января того же года.

В дальнейшем фигурант нашего исследования также опознал по фотографии Георга Грайфе. Последний был вообще хорошо и давно знаком советской контрразведке еще с довоенных времен, причем не только он сам, а также его старший брат и младшая сестра – все трое уроженцы Москвы, дети хорошо известного и уважаемого в городе человека – Эрнста Андреевича Грейфе (по традиционной транслитерации того времени). Он в 1895 году окончил Императорское московское техническое училище по специальности «инженер-механик», затем преподавал черчение в том же училище и на паях с партнером учредил техническую контору «Грейфе и Эйнер». Позднее Грейфе-старший переехал из своего дома № 13 в Милютинском переулке на Большую Бутырскую улицу в связи с карьерным ростом: его назначили директором чугунолитейного и механического завода Бутырского товарищества. В общем, он вел классическую успешную жизнь добропорядочного русского немца вплоть до начала Первой мировой войны, но затем был уволен с занимаемой должности и впоследствии покинул страну. Его дети сохранили интерес к своей бывшей родине, но отнюдь не питали к ней любви.

Первоначально в поле зрения советских органов государственной безопасности попал старший брат Георга – Герман Грайфе. Он родился 27 октября 1902 года, со всей семьей выехал в Германию и с 1933 года преподавал в Германской высшей школе политики в Берлине. Помимо этого работал в Антикоминтерне, а с момента основания в 1923 году Русского научного института (РНИ) в Берлине значился и в его штате. После расформирования РНИ эстафету изучения СССР подхватили несколько организаций, фактически занимавшихся не только наукой, но и тем, что позднее получило наименование разведки по открытым источникам. Берлинское бюро по изучению Советского Союза, иногда ошибочно именовавшееся институтом, находилось на улице Курфюрстенштрассе, 58. Оно располагало обширнейшей библиотекой советских книг и периодики и регулярно составляло справки и обзоры по различным вопросам, касавшимся СССР. Основным заказчиком этих материалов был МИД Германии. Герман Грайфе возглавлял эту структуру с 1 ноября 1934 года по 15 ноября 1936 года. Особое внимание разведки НКВД он привлек после опубликования в 1937 году резко антисемитской и антисоветской книги «Концентрационные лагеря в Советском Союзе под управлением евреев», которая получила определенную известность и выдержала ряд переизданий и публикаций в Германии и США (в США она иногда выходила под названием «Рабский труд в Советском Союзе»). Позднее он перешел на должность управляющего делами входившего в структуру СС Института по изучению стран Восточной Европы, более известного в истории разведки как «Институт Ванзее», а в сентябре 1938 года стал заместителем его научного руководителя. Погиб в Берлине 2 мая 1945 года. У братьев Грайфе была младшая сестра Марианна, родившаяся 12 августа 1911 года, член НСДАП с мая 1932 года (партийный билет № 1277466). Она работала в редакции совместного органа министерства пропаганды и Внешнеполитического отдела НСДАП берлинской газеты «Новое слово», а кроме того, как и ее брат Герман, – и в Антикоминтерне. Судя по всему, Марианна была не слишком значительной величиной, поскольку в поле зрения советских спецслужб она в свое время не попала.

Зато Георг Грайфе интересовал их в крайней степени еще до войны. В этот период он работал в «легальной» резидентуре германской разведки в Москве под прикрытием должности шофера посольства. Будущий сотрудник «Цеппелина» обершарфюрер Грайфе считался способным оперативным работником и, что важно, говорил на русском языке, как на родном. Скромное официальное положение шофера не помешало ему иметь широкие связи в советской столице, где многие звали его по русскому обычаю Георгием Эрнестовичем. Впрочем, как явствует из отчетов столичного УНКВД, его связи в основном являлись подставами контрразведки. После отъезда в Германию Грайфе служил, в частности, в отделе прессы Главного управления имперской безопасности. Судя по всему, эта работа являлась его временным полуофициальным прикрытием. В итоге к 1941 году Грайфе проходил по учетам советской контрразведки как установленный разведчик. Как видим, никакие секреты относительно кадрового состава германских спецслужб Таврин на допросах в Москве не поведал.

Дополнительно следует отметить, что к рассматриваемому времени в распоряжении «СМЕРШа» и НКГБ уже имелась довольно подробная информация о главной команде «Руссланд Норд». Ее доставили перешедшие на советскую сторону агент этого разведоргана В. Я. Бутырин («Северов») и его официальный сотрудник Н. Дуайт-Юрьев («Жилин»):

«В ночь с 20 на 21 июня в районе Егорьевска Московской области были сброшены на парашютах агенты германской разведки Северов и Жилин, которые сразу же после приземления явились в органы советской контрразведки.

Северов оказался советским гражданином, внедренным по заданию органов госбезопасности в фашистскую разведку, а Жилин – немецким кадровым разведчиком с довоенным стажем практической шпионской работы, завербованным Северовым для работы на советскую разведку во время их совместного пребывания в разведывательной школе «Цеппелин-Норд».

<…>

Северов и Жилин подробно рассказали о всех известных им особенностях и структуре германской разведки и СД (служба безопасности), доставили 18 фотографий официальных сотрудников и агентов германской разведки, 9 оттисков печатей и штампов, используемых фашистской разведкой, образцы подписей руководящих работников разведки, а также сообщили данные о 130 агентах, подготовляемых гитлеровцами для заброски и уже частично заброшенных на советскую территорию».

Как видим, советская контрразведка располагала дополнительной возможностью проверить искренность показаний арестованного. Никаких нареканий на него в этой части не было. Кроме того, следует особо отметить, что среди упомянутых 130 агентов информации ни о Таврине, ни о Шило, ни об инженере Политове не было.

Перечисление фамилий руководящего ядра РОА/КОНР вообще не представляло интереса, эти люди и так подписывали все пропагандистские материалы, воззвания и листовки, а потому о раскрытии каких-либо секретов здесь говорить не приходилось. Тем не менее все же рассмотрим показания Таврина о коллаборационистах из Русской освободительной армии и смежных с ней формирований. С ними он общался не слишком тесно, но, как ни странно, сумел предоставить следствию некоторую информацию по данному вопросу, хотя и не особенно важную:

«Ответ: – <…> Позже ЖИЛЕНКОВ вошел в состав так называемого «Русского кабинета».

Вопрос: – Что это за организация и кто входит в ее состав?

Ответ: – В состав «Русского кабинета» входят: ВЛАСОВ Андрей Андреевич – бывш. генерал Красной армии, возглавляющий «кабинет»; ЖИЛЕНКОВ – ближайший помощник ВЛАСОВА; МАЧИНСКИЙ – бывш. профессор Ленинградского университета, ИВАНОВ и САХАРОВ белоэмигранты, произведенные немцами в генералы, БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ – бывш. генерал Красной армии, КАЛМЫКОВ – доктор технических наук, ДУБИН – инженер, работавший до войны в Киевском военном округе. Все эти лица тесно сотрудничают с германской разведкой. «Кабинет» называет себя будущим правительством России».

Сверим сообщенные Тавриным сведения с установленными фактами и для начала посмотрим, что представлял собой упомянутый им «Русский кабинет». Таковой в истории в данном контексте не зафиксирован, террорист ошибочно назвал так «Русский комитет», о создании которого в своей «Смоленской декларации» 27 декабря 1942 года во всеуслышание объявил сдавшийся в плен А. А. Власов. Его целью было заявлено объединение русского народа для борьбы против советского режима в сотрудничестве с Германией и для создания в итоге Новой Европы. Все это широко рекламировалось нацистской пропагандой, да и вообще данная история на описываемый момент была далеко не новой, а имела почти двухлетнюю давность, так что в НКГБ, «СМЕРШе» и НКВД о ней знали куда более подробно. Перечисленные Тавриным лица в большинстве своем уже находились в розыске, не говоря даже о Власове и Жиленкове. Посмотрим, кого назвал он на допросе в Москве?

Профессор-физик Матвей Владимирович Мачинский родился в 1907 году, получил высшее образование в Ленинградском университете, специализировался по геофизике, с 1939 года возглавлял кафедру теоретической физики в Карело-Финском государственном университете, затем работал в Ленинградской группе изучения реактивного движения (ЛенГИРД), которую со временем возглавил. Автор ряда теоретических работ: «Научные проблемы реактивного движения», «Проблема двигателей прямой реакции», «О горизонтальном полете ракетоплана» и других, изучал теорию взрывного дробления горных пород.

М. В. Мачинский на знаменитом семинаре Френкеля в компании видных ученых-физиков. Слева направо: М. Э. Гуревич, Л. Д. Ландау, Л. В. Розенкевич, А. Н. Арсеньева, Я. И. Френкель, Г. А. Гамов, М. В. Мачинский, Д. Д. Иваненко, Г. А. Мандель

С приходом оккупационных войск Мачинский стал демонстративно сотрудничать с германской администрацией, активно участвовал в пропагандистских мероприятиях, пытался помочь немцам выработать наиболее эффективную стратегию антисоветской пропаганды. Однако в состав «Русского комитета» он не входил никогда.

После войны ученый-коллаборационист сумел избежать ареста и работал в Статистическом институте Парижского университета, являлся членом нескольких академий. Ему принадлежит открытие «закона высот» (он же «закон Мачинского»), с помощью которого были определены высоты антарктического континента, а также теории орогенеза. Мачинский уже в послевоенный период опубликовал более 200 научных исследований, среди которых особенно заметны «Новые типы полиедров и политопов» и «Теория антиномий». Умер в 1981 году.

Сергей Никитич Иванов (псевдоним «Седой») задолго до войны проживал в Берлине и работал там радиоинженером. Он возглавлял вначале представительство в Германии Всероссийской фашистской партии, а позднее – Всероссийской фашистской организации. Несмотря на гражданскую специальность, именно ему принадлежит замысел формирования русской боевой части для борьбы с большевизмом и создания Новой России. В марте 1942 года идею Иванова одобрил командующий группой армий «Митте» («Центр») фельдмаршал фон Клюге, после чего из советских военнопленных была сформирована «Русская национальная народная армия» (РННА) численностью до полутора тысяч человек. Начальником организационно-пропагандистского отдела ее штаба стал Жиленков. К этому времени Иванов заболел тифом и отбыл в Германию для лечения, его фактически заменил тоже упомянутый Тавриным полковник Игорь Константинович Сахаров (Левин, 1912–1977). В 11-летнем возрасте он выехал из СССР к проживавшему в Берлине отцу, получил военное образование, служил офицером в аргентинской, уругвайской и китайской армиях, в звании лейтенанта воевал в Испании на стороне националистов, с 1940 по 1942 год жил в Берлине. С мая 1942-го фактически командовал оперативной группой РННА.

С. Н. Иванов (слева) и И. К. Сахаров на параде гвардейской бригады РОА в Пскове 22 июня 1943 года

Тоже известным и точно так же давно объявленным в розыск был и Иван Алексеевич Благовещенский. Он родился 1893 году, в 1914 году окончил Виленское пехотное училище, Первую мировую войну окончил штабс-капитаном по Адмиралтейству, с 1918 года служил в Красной Армии, а в 1921 году вступил в ВКП(б). Был награждён орденом Красного Знамени (1939) и медалью «ХХ лет РККА». Занимал различные должности в системе НК ВМФ, войну встретил генерал-майором, начальником военно-морского училища ПВО в Либаве. В период обороны города и базы Благовещенский возглавлял ее северо-восточный участок, при попытке выхода из окружения 6 или 7 июля 1941 года попал в плен латышской военизированной организации «Айзсарг» и был передан немецким властям. В плену бывший генерал обратился к германскому командованию с предложением (отклоненным) создать боевые части из военнопленных, в дальнейшем входил в президиумы Комитета по борьбе с большевизмом и Русской трудовой национальной партии, возглавлял молодежную школу лагеря Вульгейде, редактировал газету для советских военнопленных «Заря», возглавлял пропагандистские курсы в Дабендорфе, а с декабря 1943 года являлся главным инструктором пропагандистов РОА – начальником Инспектората по контролю за работой пропагандистов.

Список пропавших без вести в боях под Либавой.

Благовещенский был личностью публичной, фамилию свою не скрывал и тоже числился во всех разыскных списках. Она, как и фамилии Сахарова и Иванова, и ранее неоднократно появлялась в документах советских органов госбезопасности. В качестве примера можно привести спецсообщение НКГБ БССР № 4/481 от 1 сентября 1943 года, ориентировку НКГБ СССР № 105 от 18 октября 1943 года или спецсообщение 4-го Управления НКГБ СССР от 5 ноября 1943 года.

Фамилия Дубин названа с ошибкой, как и род занятий носившего ее человека. В действительности им был Лев Владимирович Дудин, до войны вполне законопослушный и уважаемый гражданин, филолог, выпускник Украинского института лингвистического образования в Киеве. После его окончания служил военным переводчиком в Хабаровске, демобилизовался, вернулся в УССР и с 1936 по 1939 год преподавал английский язык в Киевском индустриальном институте, после чего по 1941 год заведовал кафедрой иностранных языков Киевского государственного университета. Тогда же защитил кандидатскую диссертацию. До войны имя Дудина не значилось в списках нелояльных, более того, в Хабаровске он вообще числился по штату разведки РККА, однако недолго.

Список пропавших без вести в боях под Либавой.

Под № 1 – генерал-майор И. А. Благовещенский

Будущий журналист и член Национально-трудового союза нового поколения (НТСНП, позднее просто НТС) остался в оккупации и начал демонстративно сотрудничать с РОА. Помимо газетных статей, коллаборационист активно работал в пропагандистском радиовещании, а 1944 году был назначен заместителем начальника радиоотдела Управления пропаганды КОНР. В этом качестве он и стал известен «СМЕРШу» и НКГБ. Справедливости ради надо заметить, что отношения Дудина с НТС не всегда были идиллическими, временами его концепция не устраивала Союз. Так, например, известный деятель НТС Б. В. Прянишников вспоминал:

«Первые дни после возвращения из Праги (речь идет о ноябре 1944 года. – И.Л.) я провел в редакции «Воли Народа» временным редактором международного отдела. Работы было много, приходили посетители с разными просьбами и предложениями. Так, журналист Л. В. Дудин (Н. Градобоев) принес статью о международном положении. С сожалением пришлось ему отказать: с Казанцевым я условился о том, что в такого рода щекотливых вопросах, как дела международные, следует быть чрезвычайно осторожными. Поэтому я отбирал из материалов «Дейтше Нахрихтенбюро» только такие сообщения, которые, с одной стороны, не были бы отвергнуты цензурой, а с другой стороны, были бы интересны читательской массе».

После капитуляции рейха Дудин сумел остаться на Западе, избежал судебного преследования и экстрадиции и остаток жизни прожил в Германии, где занимался переводами и журналистикой. Публиковался в эмигрантской прессе под псевдонимами «Николай Градобоев», «Иван Смирнов».

На этом перечисление деятелей РОА и КОНР заканчивается. Другие фигуранты показаний Таврина намного интереснее. Начнем с Филистинского, которому Таврин на допросе уделил немало внимания:

«Ответ: — <…> На одном из таких «ужинов», незадолго до моей выброски, ряд агентов подготовленных и уже длительное время ожидавших переброски через линию фронта, выражали недовольство тем, что «Цеппелину» предоставляется мало транспортных средств, в связи с чем задерживается отправка агентуры. Особенно активно по этому поводу высказывался «Филистинский».

Вопрос: — Кто такой «Филистинский»?

Ответ: – «Филистинский» уроженец гор. Москвы, русский, настоящая фамилия его мне неизвестна, ему 38 лет, в прошлом арестовывался органами советской власти за антисоветскую работу и содержался где-то в лагерях. При каких обстоятельствах попал к немцам – не знаю. «Филистинский» активно используется германской разведкой. В Риге он являлся редактором газеты «Новое слово», а затем был подготовлен КРАУСОМ в качестве редактора подпольной газеты в СССР.

Вопрос: – Такая газета существует?

Ответ: – Насколько мне известно, такой газеты нет, но в Риге подготовлена к выброске в Вологодскую область типография, упакованная в 32 тюка, приспособленных к грузовым парашютам. КРАУС намерен установить эту типографию в какой-нибудь глухой деревушке и там печатать подпольную газету. «Филистинский» должен быть выброшен в то же место для редактирования этой газеты.

Вопрос: – Почему немцы намечают выброску типографии именно в Вологодскую область?

Ответ: – Мне известно от КРАУСА, что в Вологодской области действует группа агентов «Цеппелин», поддерживающая систематическую связь с Рижским радиоцентром германской разведки».

Недосказанное Тавриным можно восполнить, причем без труда. Фамилия Филистинский была как раз настоящей, хотя ее обладатель чаще предпочитал использовать псевдоним Филиппов. Родился Борис Андреевич Филистинский 6 августа 1905 года, но не в Москве, а в Ставрополе, в семье армейского офицера. В 1928 году он окончил Ленинградский институт живых восточных языков, затем учился в вечернем Институте промышленного строительства, в 1927-м арестовывался на 2 месяца за участие в религиозно-философском кружке С. А. Аскольдова («Братство св. Серафима Саровского»). В 1936 году за контрреволюционную деятельность был отправлен на шесть лет в лагеря, после освобождения в 1941 году высылался на три года с поражением в правах в Новгород, где его и застала оккупация. 15 августа город заняли германские войска, встреченные Филистинским более чем просто радостно. По впоследствии опровергаемым им, но вполне достоверным сведениям, являлся активным коллаборационистом, был назначен начальником русской криминальной полиции Новгорода, издавал на русском языке антисоветские газеты и результативно сотрудничал с СД. Его обвиняют в причастности к умерщвлению больных в психиатрической больнице и ряде аналогичных преступлений, что, однако, ничем не было доказано. Являлся активным членом НТС. В 1943 году Филистинский переехал в Псков, затем вслед за передислокацией главной команды «Руссланд Норд» – в Ригу и, наконец, с отступающими немецкими войсками эвакуировался в Германию. Советские органы государственной безопасности были полностью в курсе всего этого, поэтому раскрытие Тавриным данной фамилии не давало следствию никакой новой информации. Идея создания подпольной типографии в глубине Вологодской области не была реализована, а скорее всего, и никогда не обсуждалась всерьез.

В показаниях Таврина прозвучала еще одна известная НКГБ фамилия:

«Третью группу (агентов. – И.Л.) возглавляет РУДЧЕНКО. Эта группа также насчитывает свыше 100 чел. (позднее Таврин заявил, что указанная группа насчитывает от 150 до 180 человек. – И.Л.). РУДЧЕНКО до войны являлся преподавателем истории одного из ленинградских институтов. Во время войны он под Ленинградом перешел на сторону немцев и с тех пор активно работает в немецких разведывательных органах».

«Список № 1»

Фамилия в варианте «Рудченко» употреблялась реже, хотя тоже попадалась в документах. На самом деле это был Николай Николаевич Рутченко, личность нисколько не менее яркая и известная, чем Филистинский, и тоже активный член НТС. После окончания войны он занял заметное 58-е место в составленном и изданном МГБ СССР в 1949 году совершенно секретном «Списке опасных государственных преступников, подлежащих розыску и немедленному аресту» № 1 (в обиходе «Список № 1»).

Однако отнюдь не показания Таврина послужили основанием для такого пристального внимания органов госбезопасности к личности разыскиваемого, деятельность Рутченко была им и без того прекрасно известна. Он родился в 1916 году в Одессе (проверено автором по местным архивам, часто встречающиеся утверждения о его рождении в Кишиневе неверны), в 1935 году окончил рабфак, а в 1939 году исторический факультет Ленинградского университета, после чего работал, издал книгу об одном из маршалов Наполеона («Тюренн». М.: Воениздат, 1939) и в 1940 году поступил в аспирантуру ЛГУ по специализации «Рукописная книга (Исторические акты)». С началом войны лейтенант запаса Рутченко был призван в войска НКВД и в августе 1941 года в должности командира роты добровольно сдался в плен (сам он впоследствии заявлял о вынужденном характере пленения). Вскоре он появился в Красногвардейске (Гатчина) и первоначально выполнял обязанности переводчика в местном отделении СД. Некоторые утверждают, что Рутченко имел звание унтерштурмфюрера СС, но это вызывает серьезные сомнения. Скорее всего, ему было присвоено звание зондерфюрера одной из четырех существовавших категорий – военного чиновника, а отнюдь не офицера. Зато сам он в своих мемуарах рассказывает странную историю о том, что унтерштурмфюрер Эрих Бибель, командовавший ротой вермахта из советских военнопленных, якобы неофициально преподнес ему погоны обер-лейтенанта вермахта, на которые, однако, не предоставил соответствующих документов (свою службу в СД Рутченко вообще категорически отрицал). В эту версию верится слабо: и в офицера СС во главе подразделения армии, и в мифическое отсутствие документов на офицерское звание, и вообще во многое, изложенное Рутченко в его мемуарах.

В 1942 году он вступил в НТС и вскоре ввиду острого дефицита кадров оказался в составе руководящего совета организации. Эту часть своей биографии Рутченко всегда без колебаний оглашал, в отличие от туманно-расплывчатых воспоминаний о своих обязанностях в плену. Не исключено, однако, что задачами переводчика его работа на немцев далеко не исчерпывалась и даже не ограничилась прямой причастностью к разведывательно-диверсионной деятельности в рамках операции «Цеппелин». Существуют категорически оспариваемые самим Рутченко свидетельские показания о ряде совершенных им военных преступлений и активной работе на противника. Множество протоколов допросов арестованных германских агентов содержат информацию о том, что он возглавил сформированную в Гатчине при зондеркоманде СД ягдкоманду (карательный отряд) и лично расстрелял нескольких мирных граждан, не говоря уже об операциях по уничтожению партизан и остатков окруженных групп бойцов 2-й ударной армии и разрушению деревень. После непродолжительного преподавания в школе по подготовке кадров для оккупационной администрации Рутченко вновь вернулся к активной деятельности, в том числе к внедрению агентов в лагеря военнопленных для выявления скрывавшихся в общей массе коммунистов, политработников и евреев. Утверждалось, что он выезжал в Вильнюс для участия в уничтожении еврейского гетто, командовал взводом карательного отряда. Все это Рутченко якобы делал открыто, используя собственную фамилию. Бывший аспирант-историк, дослужившийся до должности заместителя начальника гатчинского отделения СД, заблаговременно покинул Красногвардейск и избежал попадания в советский плен.

Следует прямо заявить, что у автора существует немало сомнений в соответствии таких сведений действительности. Доступные материалы (в основном протоколы допросов арестованных агентов германской разведки) нередко касаются Рутченко и разделяются на две большие группы. Допрошенные в период войны агенты в основном показывали, что он действительно был настроен резко антисоветски и всячески пытался организовать движение, враждебное советской власти. Зато послевоенные материалы, начиная с 1946 года, дружно переключились на изложение военных преступлений Рутченко и его активной работе в органах СД. Любопытно, что, несмотря на все это, в изданном МГБ СССР в 1952 году «Сборнике справочных материалов об органах германской разведки, действовавших против СССР в период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов» он фигурирует в списке официального состава Особой команды «Цеппелина» при оперативной группе «А» СД под скромным обозначением переводчика и руководителя местного отделения НТСНП. Следовательно, на этой стадии, вопреки всем позднейшим заверениям, его не обвиняли ни в карательных акциях, ни в подготовке агентуры. Зато активная роль Рутченко в НТСНП не осталась не замеченной советскими органами госбезопасности.

Словом, во время допросов Таврина в 1944 году Рутченко был прекрасно известен и НКГБ, и «СМЕРШу». Зато они не знали, что уже с лета 1943 года он вместе с группой единомышленников бежал от немцев и потому уж точно ни во второй половине этого года, ни, тем более, в 1944 году не мог планироваться «Цеппелином» к заброске в советский тыл. 28 января 1944 года гестапо арестовало Рутченко в Варшаве в рамках репрессивных действий против НТСНП, попытавшегося дистанцироваться от немцев в преддверии их явного и неминуемого поражения. Впоследствии это помогло ему представить себя пострадавшим от нацистского режима и даже утверждать в интервью отдельным средствам массовой информации о создании им в псковских и новгородских лесах антинемецкого и антикоммунистического партизанского отряда, который якобы боролся за свободу России в качестве так называемой «третьей силы». Собственное повествование Рутченко в мемуарах об этом отряде вызывает у непредубежденного читателя два чувства: неверие в рассказанную им историю единственного боестолкновения отряда с колонной немецких грузовиков и ощущение некоей театральности и искусственности такой борьбы с оккупантами. Весьма характерно и то, что после ареста и якобы неизбежного смертного приговора (неизбежного для руководителя настоящего партизанского отряда) Рутченко после некоторого периода пребывания в тюрьме был отправлен в концентрационный лагерь Заксенхаузен. Однако не в общую зону лагеря, а в блок «А», где содержался в отдельной комнате с хорошей обстановкой, весьма приличным питанием. Его не нагружали принудительными работами и позволяли свободно общаться с другими совершенно нерядовыми заключенными.

Снимки из протокола опознания Рутченко в следственном деле МГБ СССР. Фигурант – в центре под № 5

Все это на момент ареста Таврина оставалось неизвестным органам госбезопасности СССР и по странному совпадению не отразилось и в показаниях Таврина, утверждавшего, что Рутченко назначен руководителем крупного диверсионного отряда и готовится к заброске на советскую территорию. Более наглядное доказательство советского происхождения данной части показаний допрашиваемого трудно и придумать.

Концентрация членов НТС и в «Цеппелине», и в показаниях Таврина выходит далеко за рамки случайных совпадений. Еще одним солидаристом, оказывается, был и Павел Петрович Делле («Ланге» – «Длинный»), о котором арестованный террорист упоминал несколько раз:

«Вопрос: – В чем заключалась ваша подготовка в Риге?

Ответ: – Совместно с переводчиком «Цеппелина» лейтенантом ДЕЛЛЕ, я вплоть до моей переброски через линию фронта подготавливал для себя легенду, соответствующие документы и экипировку.

<…>

В связи с тем, что по техническим причинам переброска меня из Минска через линию фронта не состоялась, я вернулся в Ригу, куда вскоре вместе со всей минской командой «СД» эвакуировался и ЯКУШЕВ, которого КРАУС определил на должность руководителя группы по изготовлению фиктивных советских документов. В одну из встреч с ЯКУШЕВЫМ, на квартире сотрудника рижской команды «Цеппелин» – лейтенанта ДЕЛЛЕ, ЯКУШЕВ подробно рассказал мне о своей антисоветской работе».

<…>

Ответ: – В январе 1944 года, находясь в Риге, я получил приказ КРАУСА выехать в Берлин. Сопровождал меня переводчик «СД», ДЕЛЛЕ. По прибытии в Берлин я узнал от ДЕЛЛЕ, что полковник ГРЕЙФЕ погиб в начале января 1944 г. во время автомобильной катастрофы и что вместо него назначен майор «СС» ХЕНГЕЛЬХАУПТ.

ДЕЛЛЕ мне сообщил, что ХЕНГЕЛЬХАУПТ вызвал меня для личного знакомства, но придется подождать некоторое время, так как он занят и не может меня принять.

Через два-три дня мне была организована встреча со СКОРЦЕНИ».

О Делле имеется немало сведений в архивах советской, а теперь российской контрразведки. Однако защитники чистоты и непорочности НТС часто упрекали и упрекают МГБ/КГБ в предвзятости к этой организации, тенденциозности в освещении ее деятельности и приписывании ей не существовавших в действительности связей с германскими спецслужбами. Поэтому обратимся к свидетельству антикоммунистически настроенного источника – известного художника Ильи Глазунова. В своих мемуарах он повествует о состоявшейся в Париже беседе с Рутченко о своем дяде, родном брате отца Борисе Федоровиче Глазунове:

«Но вернемся к нашей беседе с Николаем Николаевичем Рутченко…

– Расскажи мне, Ник-Ник, все, что ты знаешь о моем дяде, – попросил я.

Николай Николаевич отодвинул от себя чашку кофе, и, оглядев меня присущим только ему пристально рассматривающим взглядом, вдруг улыбнувшись (причем глаза его не меняли напряженного выражения), положил свою руку на мою и произнес:

– Ну что ж, изволь! Я сугубо доверительно расскажу тебе, что я знаю о Борисе Федоровиче Глазунове.

Весной 1942 года Борис Федорович состоял в качестве переводчика и делопроизводителя в одном из подразделений гатчинской комендатуры под непосредственным начальством латыша-офицера из Риги Павла Петровича Делле (насколько мне известно, до недавнего времени он был жив и обитал в США). Делле, весьма прорусски настроенный антикоммунист, православный, был женат на русской эмигрантке. Тогда же в команду Павла Делле прибыл из Риги Сергей Смирнов, сын известного водочного фабриканта, бывший осенью 1941 года русским бюргермейстером города Калинина. Он рассказал, что, будучи проездом в Смоленске, близко сошелся с представителями НТС Околовичем и Ганзюком. Смирнов привез также литературу, распространявшуюся НТС, в том числе брошюру Ивана Ильина «О сопротивлении злу силою». Примерно в июле 1942 года с участием Бориса Федоровича и Смирнова состоялось тайное совещание нескольких человек, собравшихся из Луги, Сиверской и Гатчины, на котором было принято решение создать подпольную организацию для борьбы как против коммунизма и Сталина, так и против Гитлера, имея целью освобождение России.

<…>

Поздней осенью 1942 года при тайном содействии Павла Петровича Делле представитель организации Бориса Федоровича вошел в контакт с группой русских эмигрантов в Риге, связанных с НТС, после чего было принято решение о формальном слиянии с этой организацией.

Тогда же была установлена постоянная связь и с представителями НТС в Пскове и Гдове.

В конце 1942 года Борис Федорович и многие другие, входившие в его организацию, были арестованы гестаповцами по доносу одного из ее членов – бывшего студента Ленинградского института имени Лесгафта Вадима Добочевского, заподозрившего их в связи с советской разведкой. В ходе следствия и очных ставок, в том числе с Борисом Федоровичем, Добочевский покончил самоубийством, выбросившись из окна четвертого этажа. Бориса Федоровича спасло лишь вмешательство Павла Делле и офицера при штабе 18-й армии барона фон Клейста – родственника фельдмаршала. Вместе с ним из-под гестаповского ареста были освобождены и его друзья, сумевшие, как и он, скрыть во время допросов истинное назначение их организации. Только один из арестованных был отправлен в концлагерь.

Это дело было закончено в феврале 1943 года. О дальнейшей судьбе Бориса Федоровича сведений у меня нет…»

Тот же Рутченко в интервью в документальном фильме «Охотники за нацистами» вспоминал о Делле следующим образом:

«Один из руководителей СД Гатчины (выделено мной. – И.Л.) Павел Петрович Делле был большим моим приятелем. Перед смертью он мне прислал послужной список своего отца, он был статский советник и управляющий всеми делами, лесным хозяйством Приамурского края. Павел Петрович был большим русским патриотом, хотя он служил в СД. Я устроился так, что пользовался его фальшивыми документами, точнее, выданными им фальшивыми документами. Пользовался и оружием, которым он нас всех снабжал. Всё это ещё предстоит написать и рассказать».

Приблизительно то же самое сообщает Рутченко о Делле и в своих мемуарах. Как видим, и этот активный сотрудник СД одновременно являлся членом НТС, знакомым НКВД еще с предвоенных времен, поскольку значился в разыскных списках 1940 года.

П. П. Делле

Продолжим анализ показаний Таврина. Еще одна из прозвучавших на допросе фамилий также была знакома органам госбезопасности с самого начала 1930-х годов:

«Вопрос: – Перечислите известные вам группы германских агентов, подготовленных к выброске в район Волги и Камы?

Ответ: – Мне известны четыре таких группы. Первая группа во главе с агентом германской разведки Георгием КРАВЕЦ подготавливается к выброске с задачей совершения крупных диверсионных актов в оборонной промышленности г. Молотова.

Вопрос: – Кто такой КРАВЕЦ?

Ответ: – КРАВЕЦ – русский, сын генерала царской армии, бывший летчик гражданского воздушного флота СССР. В 1933 г. изменил Родине, перелетев на самолете в Латвию (в действительности в 1934-м. – И. Л.). После этого длительное время проживал в Германии. С начала войны активно используется немцами в разведывательных органах на Восточном фронте».

Сказанное было почти полной правдой, за исключением ошибочного указания года перелета. Кравец, он же Георгий Владимирович Новиков, и в самом деле перелетел на самолете ГВФ в Латвию. Практически сразу же он получил германскую визу и переехал на постоянное жительство в Берлин. В дальнейшем Кравец сотрудничал с СД, в 1943 году работал в Зандбергском лагере, затем в главной команде «Руссланд Норд», преподавал в разведшколе в деревне Печки. В августе 1944 года, незадолго до заброски Таврина и Шиловой через фронт, бывший гражданский летчик на трофейном советском легком самолете У-2 в сопровождении радиста вылетел в советский тыл, но по причине неблагоприятных метеоусловий до пункта назначения не долетел и сел на вынужденную посадку на контролировавшейся германскими войсками территории. Приземление оказалось жестким. Кравец сломал ногу, лечился до января 1945 года, а затем возвратился в главную команду «Норд» и позднее вместе с ней передислоцировался в находившийся в американской зоне оккупации Карлсбад. Существует недоказанное предположение о его членстве в НТС. Судя по всему, Кравец только поддерживал контакты с отдельными функционерами Союза, в том числе Рутченко, однако формально в НТС не вступал. СД, внимательно контролировавшая поведение своих сотрудников из числа бывших советских граждан, эти связи тщательно фиксировала. Трудно сказать, был ли НКГБ осведомлен о диверсионной карьере бывшего гражданского летчика, однако органы госбезопасности не забывали о нем, как и об остальных перебежчиках, никогда. Еще в 1940 году, во время ввода советских войск в страны Прибалтики, Кравец фигурировал в разыскных списках НКВД, но был для него недосягаем по причине пребывания в Германии. Однако спасся он ненадолго. В 1945 году бывший летчик и агент СД был арестован американской военной контрразведкой в оккупационной зоне США и по настоятельному требованию Москвы выдан СССР с закономерным итогом.

Страницы из протокола допроса Шило-Таврина

Страницы из протокола допроса Шило-Таврина

Как видим, информация о Кравце тоже не была новой, да и вообще оказалась ложной, учитывая 50-кратное завышение Тавриным численности его разведгруппы. Позднее Таврин несколько расширил и конкретизировал эти свои показания. Он «вспомнил» о вылете Кравца с радистом Клименко на У-2, но при описании вынужденной посадки сообщил, что оба агента получили легкие ранения и начали подготовку к вторичной заброске на самолете Р-5.

Разыскной список НКВД СССР военного периода. Титульная страница

Краткая пояснительная записка

Одна из страниц списка

Далее, судя по всему, допрашиваемый вступил в туманную сферу фантазий. Он сообщил о наличии на вооружении группы Кравца четырех самолетов, всего лишь двух пулеметов, да к тому же еще и почему-то танковых, двух радиостанций, стрелкового оружия, гранат, взрывчатых веществ, неких загадочных «глубинных мин», плавучих мин, портативного гранатомета «панцеркнакке», «зажигательных аппаратов ракетного действия», множительного аппарата, антисоветских почтовых открыток на татарском языке, резиновых лодок и прочего имущества.

Второй из упомянутых Тавриным командиров разведгрупп обозначен им только по псевдониму «Кин». Трудно сказать, было ли это сделано специально для дозированной выдачи информации ради придания показаниям правдоподобия или же преследовало иную цель. «Кин» не являлся вымышленным персонажем, о его существовании органы НКГБ узнали из показаний нескольких арестованных агентов СД, в частности М. С. Кагановой, на которой он во время войны женился. Однако имевшаяся информация о нем была крайне скудной, известно лишь, что в действительности его звали В. К. Ждановым и руководил он группой агентов в составе восьми человек. Безусловно, о подчинении ему отряда из 100 бойцов речи никогда не было. Впоследствии допрашиваемый продолжал упорствовать в своих показаниях. Он сумел назвать и описать всего лишь трех человек из данной группы, но сообщил, что видел всех 107 ее членов. В это трудно поверить, разве что Таврину выпала честь принимать строевой смотр отряда Жданова.

Рутченко, якобы возглавлявший третью группу диверсантов, нами уже рассмотрен. Весьма интересно упоминание Тавриным некоего Мартыновского:

«Ответ: – <…> Четвертая группа в составе более 200 чел. возглавляется МАРТЫНОВСКИМ.

Вопрос: – Что вам известно о МАРТЫНОВСКОМ?

Ответ: – Это бывший капитан Красной Армии. Попав в плен к немцам, стал сотрудничать с германской разведкой и вел активную борьбу с советскими партизанами. Германская разведка с большим доверием относится к МАРТЫНОВСКОМУ, он награжден тремя железными крестами. Группа МАРТЫНОВСКОГО готовится к переброске в район Астрахани».

Позднее Таврин уточнил численность группы Мартыновского (200–220 человек) и сообщил, что она, как и группа Рутченко, должна была подчиняться главной команде «Руссланд Зюд», а не «Норд». Последнее является дополнительным доказательством невозможности для агента добыть эту информацию на «товарищеских вечерах» или в свободном общении по причине того, что «Руссланд Зюд» за всю историю своего существования никогда не пересекался с «Руссланд Норд» ни в части планирования операций, ни административно, ни даже территориально. Таврин просто не имел физической возможности встречаться и беседовать с официальными сотрудниками или агентами этого разведоргана. Кроме того, ни район Астрахани, ни другие южные регионы СССР не относились к сфере оперативного обслуживания «Руссланд Норд», и потому эта главная команда о проводимых или намечавшихся, к примеру, в Средней Азии операциях параллельной структуры никогда не извещалась.

Однако вернемся к упомянутой в протоколах допроса личности. Николай Мартыновский хотя и не являлся бывшим командиром Красной Армии, но также существовал в реальности и был личностью весьма примечательной. Строго говоря, его отношение к «Цеппелину» было весьма отдаленным, с данной структурой он соприкасался исключительно по вертикали, поскольку тоже подчинялся СС. Мартыновского смело можно считать колоритным персонажем даже для пестрого мира германской агентуры советского происхождения. Сразу же после германской оккупации Северо-Запада России он вместе с И. Л. Решетниковым (сын немецкого бургомистра города Луги Ленинградской области, позднее редактора отдела писем издававшейся в Риге коллаборационистской газеты «За Родину») занялся грабежами еврейского населения в расчете на то, что потерпевшие от жалоб в криминальную полицию воздержатся. Однако шило в мешке утаить не удалось, сведения о его похождениях дошли до германской администрации, а та не делала различия между самочинными грабителями еврейского и прочего населения, равно предусматривая за это преступление смертную казнь через повешение и для тех, и для других. Оба фигуранта с огромным трудом избежали такой печальной участи и зимой 1941 года после тюремного заключения отправились искупать свою вину перед рейхом. Постепенно под руководством Мартыновского оказался сформирован, преимущественно из военнопленных и уголовных элементов, маскировавшийся под партизан карательный отряд. Он действовал очень успешно и результативно, особенно после прикомандирования к нему осенью 1942 года перешедшего на службу в СД-аусланд одного из бывших офицеров диверсионного полка «Бранденбург». В результате отряд, перемещавшийся в регионе от Луги до Порхова и Острова, сумел существенно затруднить действия советских партизан, находившихся на связи со штабом Ленинградского фронта. В штате подразделения имелись десятки пойманных и перевербованных советских агентов, в больших количествах перебрасывавшихся через линию фронта для связи с партизанами и совершения диверсий в германском тылу. Их высокий уровень подготовки заметно повысил эффективность «отряда Мартыновского», ставшего официальной боевой единицей войск СС. Решетников являлся заместителем командира роты по хозяйственной части, однако на практике его влияние в подразделении было намного более сильным, он держал в страхе многих бойцов и лично расстрелял как минимум трех из них за незначительные упущения. В 1944 году отряд получил статус 3-й («русской») роты филиала «Ягдфербанд-Ост» в составе войск СС («Ваффен СС ягдфербанд»). В том же году рота ненадолго была переброшена в Хорватию, а оттуда – в Польшу. По пути в результате возникшего конфликта (вероятнее всего, он вспыхнул из-за соблазнения заместителем жены Мартыновского) Решетников застрелил своего командира, а также присутствовавших при этом его жену, тещу и двухлетнего сына. Немцы предпочли не раздувать дело и согласились рассматривать его как сугубо внутреннюю русскую проблему при условии, что боеспособность подразделения, отныне неформально именовавшегося «Отрядом Решетникова», не пострадает. Официально было объявлено, что Решетников пресек изменническую попытку Мартыновского бежать к англичанам через Швейцарию. Осенью 1944 года в «СМЕРШе» и НКГБ об этих событиях последних месяцев вряд ли знали, поскольку все перечисленные факты появились лишь в послевоенных следственных делах МГБ. Заметим, что и в показаниях Таврина об этом ничего нет. Более того, подследственный понятия не имеет, что к моменту его вылета из Риги и ареста, во-первых, сам Мартыновский уже был мертв, и во-вторых, его бывший отряд передислоцирован в Польшу и потому не может быть заброшен в СССР.

Из доступных нам протоколов следует, что такую свою осведомленность Таврин в значительной степени объяснял тем, что почерпнул ее из разговоров на «товарищеских ужинах» в «Цеппелине». Это абсолютная ложь, информация о крупных подразделениях диверсантов не могла попасть к нему таким путем хотя бы уже потому, что некоторые из упомянутых им персон не имели к этому разведоргану никакого отношения.

И. Л. Решетников

Позднее Таврин упомянул еще об одной крупной группе из 45–50 человек под руководством некоего Дениженко. Идентифицировать этого человека автору пока не удалось, и существовал ли он в реальности, неизвестно. По аналогии с предыдущими фигурантами можно предположить, что он тоже не вымышлен, хотя не исключено, что фамилия «Дениженко» является кличкой или попросту искажена. При этом условии данный фигурант очень легко идентифицируется как Алексей Гордеевич Денисенко (1907–1962), опять-таки достаточно известный член НТС. Эмигрант, проживавший в Югославии, в организации он отвечал за «казачий сектор», а в период войны прибыл в СССР и, по словам Рутченко, был резидентом «Зондерштаба Р» («Особого штаба «Россия») в Острове (Псковская область). Указанный особый штаб являлся подразделением подчиненного абверу разведоргана «Валли I», затем «Валли III», и «Зондерштаб Р» отвечал за выявление партизанских отрядов и подпольных организаций и групп. В его структуре имелось вначале четыре, позднее пять так называемых «разведывательно-резидентских областей» – фактически межобластных резидентур со своими агентурными аппаратами и курьерскими службами. Им подчинялись областные и районные резидентуры, также располагавшие агентурным аппаратом. Помимо этой работы, Денисенко руководил региональным подразделением НТС и имел также звание старшего лейтенанта РОА. «Сборник справочных материалов об органах германской разведки, действовавших против СССР в период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов» сообщает его агентурные клички «Громов» и «Алик», а также числит Денисенко помощником резидента в г. Дриссе, а затем преподавателем разведывательно-диверсионной школы в Толмеццо. Как видим, и он, наряду с практически всеми фигурантами показаний Таврина, на момент допроса в Москве был прекрасно известен советским органам госбезопасности.

Отметим еще одну промелькнувшую в протоколах допроса Таврина фамилию. Он показал, что,

«…для руководства всеми перечисленными группами после их приземления в районе Волги и Камы туда должен быть переброшен через линию фронта бывший полковник Красной Армии. ЛЕМАНА я знаю лично, он немец Поволжья, во время войны перешел на сторону немецких войск; в Зандбергском лагере он возглавлял «особую команду» германских разведчиков…»

Упомянутый полковник являлся вполне реальной личностью. Владимир Федорович Леман, родившийся в 1901 году в селе Орловка Саратовской губернии и призванный в РККА в 1920 году, был кадровым военным, окончил 9 классов школы и вечерний факультет Военной академии РККА им. Фрунзе. На момент своей пропажи без вести в сентябре 1941 года он возглавлял 5-й отдел Управления связи Юго-Западного фронта. В период пребывания в плену Леман активно участвовал в работе «Русской трудовой народной партии» (РТНП) и «Политического центра борьбы с большевизмом», иначе известного как «Центр Бессонова», по имени своего руководителя, бывшего комбрига погранвойск НКВД СССР, затем РККА Ивана Георгиевича Бессонова (в обоих вариантах – ПЦБ). Следует отметить, что появление Лемана в контексте показаний о якобы планировавшейся заброске в советский тыл многих сотен диверсантов СД весьма показательно. Именно ПЦБ имел прямое отношение к заброске в советский тыл десантно-диверсионных групп, правда, уже после своего расформирования немцами и ареста Бессонова в мае 1943 года по доносу Благовещенского. Сам Леман выходить из лагеря в Зандберге и принимать участие в операциях не собирался. По непроверенным данным, ближе к концу войны он там же и умер.

Как видим, и в случае с Леманом Таврин не назвал следствию новую, ранее неизвестную фамилию. Все происходило в том же ключе. Единственным отличием от других сообщенных им имен было отсутствие связи Лемана с НТС. Впрочем, нам неизвестно, не связывали ли в НКГБ в 1944 году бывшего полковника с этой организацией, в которой, кстати, с 1943 года состоял начальник штаба ПЦБ бывший заместитель начальника штаба 6-й армии, попавший в плен в Уманском котле полковник Красной Армии М. А. Меандров.

Можно заключить, что показания Таврина отличаются несколькими бросающимися в глаза особенностями: (1) он ни в каком варианте не мог получить всю эту информацию самостоятельно; (2) практически вся она была известна чекистам еще до ареста террориста; (3) в показаниях фигурирует непомерно большое число членов НТС, несоразмерное с их удельным весом в среде коллаборационистов и агентурном аппарате СД, причем абсолютно все упомянутые фигуранты были давно и хорошо известны НКВД/НКГБ. Судя по всему, это далеко не случайно. При этом следует специально обратить внимание на то, что Таврин явно не имел представления не только о членстве в НТС перечисленных фигурантов его показаний, но, скорее всего, вообще никогда не слышал об этой организации. Делать предположение о связи несостоявшегося террориста с Национально-трудовым союзом на основании его показаний нельзя ни в коем случае.

К 1944 году НТС, наряду с куда более известной РОА, уже давно находился в сфере внимания советских органов госбезопасности, а также был известен и высшему руководству страны. Причем немалая опасность этой антисоветской организации усматривалась именно в ее стремлении дистанцироваться от дискредитировавших себя немцев и бороться за захват власти в СССР на антикоммунистической основе. Известно, что с конца 1943 года отношение Берлина к НТС стало стремительно ухудшаться, а в следующем году многие его активные члены были арестованы, что впоследствии позволило им заявлять о своей борьбе с нацизмом и участии в войне в качестве некоей «третьей силы». В действительности эти аресты обусловливались несколькими совершенно иными факторами, из которых действительно важными являлись попытки Национально-трудового союза аккуратно и осторожно выйти из германской сферы влияния и установить контакты с правящими кругами и разведывательными службами Великобритании и США. Вопреки идеологической близости с такими «корпоративными государствами», как Италия и Португалия, следовательно, и с нацистской Германией, руководители НТС давно поняли, что победит в войне антигитлеровская коалиция, и потому покровителей в борьбе с советским строем им предстоит искать на Западе. Однако тягаться в оперативном искусстве с СД и гестапо было занятием неблагодарным и чреватым крупными неприятностями. Таковые не заставили себя ждать, и серия арестов солидаристов была вызвана именно этим обстоятельством.

Похоже, что советские контрразведчики, получив от Таврина информацию непосредственно о его задании, решили использовать данную ситуацию в своих интересах с банальной целью повысить значение проводимых мероприятий и важность арестованного агента в глазах руководства или же использовать ситуацию для легендирования информации об НТС, полученной от оперативного источника. Весьма вероятным вариантом является попадание перечисленных фамилий в протоколы под диктовку следователей. Естественно, с уверенностью вынести какое-либо суждение в этом отношении невозможно, но известен далеко не один случай вкладываний нужных показаний в уста допрашиваемых. Таврин легко мог согласиться на подписание соответствующих протоколов допроса, поскольку иного выбора у него просто не было. Это не влияло ни в какую сторону на исход его дела, зато наверняка существенно улучшало условия его пребывания в тюрьме. Предположение о том, что все перечисленное могло быть подсказано Таврину немцами, по мнению автора, намного менее вероятно.

Далее внимательно и непредвзято оценим степень полезности и достоверности информации, предоставленной Тавриным относительно организации агентурной и диверсионной работы «Цеппелина» в СССР. На первый взгляд, сообщил он немало. Чего стоила только информация о намерении СД отказаться от традиционной практики заброски мелких групп численностью по 3–4 человека и перейти к работе крупными подразделениями численностью по сотне и более бойцов! Высокая результативность таких мероприятий по нарушению тыла была знакома советской стороне не понаслышке. И НКВД/НКГБ, и армия широко практиковали аналогичные операции против немцев, хотя и очень редко на столь большой оперативной глубине. Это требовало принятия срочных мер и полной перестройки всей системы охраны тыла Действующей Красной Армии и объектов в глубоком тылу. Для обезвреживания сотни обученных диверсантов требуются усилия нескольких тысяч человек. Таврин сообщил о планах главной команды «Руссланд Норд» нанести удар силами четырех таких групп по стратегическим мостам через Волгу и Каму, что могло надолго парализовать железнодорожные перевозки и серьезно нарушить систему транспортного обеспечения огромного участка советско-германского фронта. Как известно из истории, ничего из перечисленного немцы даже не попытались осуществить. Следовательно, для начала необходимо убедиться в том, собирались ли они вообще предпринимать такую операцию, могла ли она планироваться СД в принципе, иными словами, озвучил ли Таврин нечто реальное.

Вне зависимости от степени реальности заброски сотен и тысяч диверсантов, с массовыми забросками советские органы госбезопасности уже сталкивались. 2 июня 1943 года в районе совхоза «Кедровый Шор» (по другой информации, в ночь на 6 июня в 30 км от таежной фермы «Развилки») в Кожвенском районе Коми АССР был выброшен десант в количестве 12 человек. При боевом столкновении с военнослужащими из лагерной охраны 9 июня агенты застрелили своего командира и сдались в плен. Еще один погибший был случайно убит стрелком ВОХР. Пленные дали подробные показания о том, что их группа была пробной в рамках задуманной уже упоминавшимся Бессоновым и ПЦБ массированной операции. В самом конце того же года следующий десант из 40 человек был высажен под Сыктывкаром и в полном составе сдался. Естественно, все захваченные были подробно и обстоятельно допрошены. В НКГБ и НКВД убедились в том, что такой план (впоследствии было выяснено, что он имел кодовое обозначение «Волжский вал») действительно существовал. Заметим, что название операции сдавшимся агентам известно не было – не появилось оно и в показаниях Таврина. Замысел «Волжского вала» заключался в выбросках десантов в районе расположения советских исправительно-трудовых лагерей для провоцирования восстаний в них и развертывания в итоге широкомасштабной повстанческой деятельности в глубоком тылу СССР. Планы ПЦБ (фактически лично Бессонова) были весьма амбициозными. Зона предстоящих действий разделялась им на три оперативные: Северную (правый берег Северной Двины), Центральную (бассейн Печоры) и Восточную (между Обью и Енисеем). В них десантники должны были атаковать и захватывать лагерные объекты, формировать повстанческие отряды из заключенных и ссыльнопоселенцев и постепенно брать под контроль все большую территорию. Вот что показывал о своем замысле на допросе в 1946 году сам автор этого плана:

«Выполняя задание немцев, я разработал предварительный план повстанческой деятельности в тылу Советского Союза, по которому предполагалось создание из числа военнопленных, бывших военнослужащих Красной Армии, нескольких десантных групп для выброски их с самолетов на парашютах в северные районы СССР… Предполагалось высадить воздушный десант численностью в 50 000 человек (так в документе. Скорее всего, приписан лишний ноль. – И. Л.). В соответствии с этим был тщательно разработан план десантирования и боевых действий, составлены всякие схемы, на карты нанесены маршруты, основные направления ударов… Планом предусматривалось, что высадившиеся на Севере СССР крупные десантные отряды захватят расположенные там лагеря заключенных и поселения ссыльных, вооружат их после привлечения на свою сторону и, пользуясь отдаленностью этих районов от фронта и жизненных центров страны, а также отсутствием крупных воинских гарнизонов, разовьют повстанческую деятельность в тылу Красной Армии. При этом ставилась цель – достигнуть и овладеть промышленными центрами Урала, отрезать Сибирь от центральной части Советского Союза и лишить его важнейшей стратегической базы на Востоке в направлении на юг, расширяя район действия с таким расчетом, чтобы овладеть промышленными центрами Урала и вывести из строя железнодорожную магистраль, расчленив таким образом Западный фронт от Дальне-Восточного и лишив Советский Союз стратегической базы на Урале…»

Уже в наше время Генеральная прокуратура РФ оценила данный план следующим образом:

«Центр ставил перед собой цель – проведение борьбы с Советской властью путем заброски больших вооруженных групп диверсантов в отдельные районы СССР для подготовки вооруженного восстания. Инициатива создания «ПЦБ» принадлежала бывшему командиру дивизии Бессонову И. Г., который создал соответствующий штаб.

В штабе имелось 5 отделов: оперативный, связи, организационный, политический… и отдел безопасности…

Планом «ПЦБ» предусматривалось подготовить воздушный десант до 5000 человек, перебросить его в район рек Северная Двина и Обь и от Крайнего Севера до Сибирской железнодорожной магистрали, захватить в свои руки лагеря НКВД, привлечь заключенных и ссыльных на сторону повстанцев, вооружить их и вместе с ними развить повстанческую деятельность на юг. Далее «центр» намеревался овладеть промышленными центрами Урала».

Весь замысел Бессонова носил сильный налет авантюристичности, при этом нет никаких документальных свидетельств из немецких источников того, что он был воспринят СД и «Цеппелином» вполне серьезно. Реальность и опасность плана «Волжский вал» часто сильно переоцениваются современными исследователями, однако советские контрразведчики в описываемый период единодушно считали его крупнейшей диверсионной операцией немцев и были достаточно серьезно озабочены возможными перспективами его реализации.

Насколько можно судить по имеющимся документам, авантюриста и афериста Бессонова заносило в область фантазий даже на допросах. Имеются материалы, позволяющие более точно оценить планировавшуюся численность и предполагаемые районы выброски десантов. ПЦБ был намерен выбросить бригаду из 6000 человек, побатальонно распределив ее по трем упомянутым зонам. Как известно, планы эти реализованы не были. К началу лета 1943 года ПЦБ располагал только готовыми к выброске двумя десантно-штурмовыми группами по 50–55 человек в каждой, группой радистов в 20–25 человек и женской группой из 20 бывших военврачей и медсестер. Но и эти планы Бессонова в жизни воплощены не были.

Как видим, операция «Волжский вал» действительно разрабатывалась, однако относилась к совершенно не тем районам СССР, о которых упоминалось в протоколах допроса Таврина, да и все мысли немцев на сей предмет закончились еще в предыдущем, 1943 году. Однако чекисты, естественно, об этом не знали и, похоже, продолжали числить массовые выброски диверсантов в разряде реальных.

В действительности в 1944 году подобная операция не только не планировалась, но и не могла планироваться, в первую очередь по причине отсутствия у люфтваффе достаточного количества транспортных самолетов, способных поднять и доставить большие группы десантников на столь далекое расстояние. Об этом, кстати, в своих мемуарах упоминал и начальник VI управления РСХА бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг. Проанализируем ее техническую сторону. Приблизительное расстояние от Риги, где в рассматриваемый период находились используемые для специальных операций немецкие аэродромы (в первую очередь Спилве), до района Казани составляло более 2800 километров, то есть общая дальность полета в оба конца превышала 5600 километров. Если не учитывать экзотический и предельно малочисленный Ju-352 «Геркулес», такое расстояние в люфтваффе способны были преодолеть только два самолета – «Юнкерс» Ju-290 и «Фокке-Вульф» FW-200 «Кондор», причем второй транспортным можно назвать лишь условно. Их крейсерские скорости составляли соответственно 360 и 340 км/час, то есть в случае использования для доставки агентов в рассматриваемый район время пребывания в воздухе составило бы для них соответственно 15,5 и почти 16 часов. Каждый из самолетов был способен поднять не более 25 человек с соответствующим снаряжением, высадка их могла осуществляться только посадочным способом, а это требовало от получаса до часа дополнительно. Осенью такая продолжительность кругового рейса не позволила бы совершить его в темное время суток, возвращаться самолетам пришлось бы днем, что делало крупные и тихоходные машины легкой добычей советской ПВО. Зимний рейс по длительности мог уложиться в темное время, но 7—8-часовой перелет в неотапливаемом фюзеляже закончился бы для забрасываемых агентов фатально. Кроме этого, посадка и Ju-290, и FW-200 на плохо оборудованную площадку, скорее всего, повлекла бы за собой потерю самолета, что и произошло в свое время с машинами каждого из этих типов в степях Калмыкии. Кстати, даже самую примитивную площадку тоже требовалось готовить, а это было не под силу группе из предварительно заброшенных 2–4 агентов. Не следует также забывать, что речь идет не об одиночном перелете, а о высадке не менее четырех групп по 100 человек в каждой, то есть общее число вылетов в район Волги – Камы должно было бы составлять минимум 16. Люфтваффе никогда бы не пошло на такую самоубийственную операцию. Собственно, как и «Цеппелин». Но, вероятно, составителям этой фантастической версии захотелось еще немного усилить впечатление, и Таврин сообщил также о группе под командованием Мартыновского (не забываем: к этому времени уже покойного), предназначавшейся для выброски в еще более отдаленном районе Астрахани. Ее численность была заявлена в 200 человек!

Письмо начальника СД-аусланд (VI управления РСХА) бригаденфюрера СС В. Шелленберга рейхсфюреру СС Гиммлеру, в котором он еще в 1942 году жалуется на сложности взаимодействия с люфтваффе и нежелание авиаторов выделять самолеты для заброски агентов-парашютистов. Эта проблема существовала, как видим, еще в конце 1942 года

Добавочно заметим по этому поводу, что показания Таврина на данный момент являются единственным опубликованным материалом о намерении «Цеппелина» осуществить в рассматриваемый период столь массовую заброску агентуры в советский тыл. Присутствующая в некоторых опубликованных исследованиях ссылка на показания некоего «цеппелиновца-нордовца» расплывчата и неконкретна, поскольку в ней не только отсутствуют данные о дате планируемой операции, но непонятна даже и дата допроса, что порождает весьма серьезные сомнения в их реальности. Не опубликован ни один трофейный документ, свидетельствующий хотя бы о конкретных планах заброски сотенных групп агентов. Максимально известная группа насчитывала 34 человека, притом забрасываемых с абсолютно иными задачами. Да и статистика поимки немецких агентов не подтверждает реальности операции «Волжский вал». К примеру, по данным УФСБ по Ярославской области, за всю войну в сумме было задержано всего 57 агентов-парашютистов – одиночных и в составе групп. Но их поимка происходила на протяжении нескольких лет: 22 в 1942, 31 в 1943 и 4 в 1944 году. Не более того.

Итак, с технической стороной все ясно, и, следовательно, нам предстоит ответить на вопрос о целях и задачах данной дезинформации. В том, что это именно дезинформация, а не ошибка, сомневаться не приходится, ибо протоколы изобилуют красочными подробностями, призванными повысить иллюзорную достоверность изложенных планов. Мы не знаем лишь ее источник. Она могла быть немецкой, вводящей в заблуждение советскую сторону, а могла исходить и от самих чекистов. В последнем случае смыслом всего этого в первую очередь могло быть поднятие значения собственных достижений в глазах руководства. Известно, что работникам намного выгоднее преувеличить опасность пресеченных ими планов противника, ибо это всегда и во все времена являлось надежным путем к развитию служебной карьеры.

Рассмотрим обе версии.

В предыдущих главах книги обращалось самое серьезное внимание на необъяснимые с точки зрения логики просчеты и промахи, периодически заставлявшие усомниться в адекватности руководителей операции по покушению на Сталина. Список претензий, которые Таврин мог бы предъявить к пославшим его германским разведчикам, велик. Многие ставшие известными нам их действия если не прямо вели агентов-боевиков к провалу, то косвенно создавали для их деятельности крайне неблагоприятные условия. Поскольку никто из историков до настоящего времени не заявил о том, что вся система «Цеппелина» находилась под полным контролем советской разведки или контрразведки, то версию о массовом предательстве в рядах СД следует сразу же отбросить. Не следует также полагать, что подготовкой операции по заброске террористов руководили люди случайные, к агентурным и специальным операциям отношения не имеющие и вообще лишенные даже зачатков здравого смысла. «Цеппелин» представлял собой достойного и весьма грозного противника, и все высокие профессионалы СД явно делали на Таврина серьезную ставку, вплоть до предоставления ему уникального, новейшего по тем временам транспортного самолета Ar-232, выпущенного в количестве не более двух десятков экземпляров. Понятно, что летчики попали под зенитный обстрел и потеряли самолет в результате собственной навигационной ошибки, но в условиях войны такой исход никогда не исключался. На полную авантюру дорогостоящий «Арадо» не отправили бы. Конечно, более всего немцы хотели, чтобы Таврин успешно решил поставленную перед ним основную задачу, на это и были направлены все их устремления. Но, похоже, веры в это у них особой не было, и в «Цеппелине» понимали, что Верховный Главнокомандующий Красной Армии, скорее всего и вопреки их стараниям, останется цел и невредим. И вот тут на первый план выходит предположение о том, что все руководство СД, возможно, ставило перед собой некую нигде не обозначенную «сверхзадачу», куда более важную для него, нежели даже основная.

Обстановка 1944 года для германских спецслужб на Восточном фронте была далеко не радостной (впрочем, и на Западе тоже). Обозначившееся в перспективе военное поражение Германии еще более размыло и без того неустойчивую мотивацию агентов, массово забрасывавшихся в советский тыл и почти так же массово сдававшихся. Несдававшиеся натыкались на весьма совершенную систему обеспечения безопасности и зачастую гибли, не выполнив поставленных задач. Экстенсивная система страдала совершенно очевидными системными пороками, а для интенсивной не было ни ресурсов, ни предпосылок. Именно к этому периоду относится ряд совершенно авантюристических проектов спецопераций, ни один из которых так и не был реализован. На таком фоне весьма неприглядно выглядело ближайшее будущее вполне конкретных офицеров СД, понимавших, что вместо спокойного места в ауссенкоманде или разведшколе они вполне могут оказаться в какой-то из фронтовых частей ваффен-СС. Естественно, требовались лихорадочные усилия по демонстрации собственной важности, нужности и значимости, что зачастую заставляло немцев швырять не слишком хорошо подготовленных агентов в топку непродуманных операций единственно ради того, чтобы отчитаться об очередной сотне заброшенных в советский тыл. О результатах можно было отчитаться позже, да и сфабриковать их тоже обычно не составляло труда. Эта ситуация прекрасно отражена в уже упоминавшихся воспоминаниях бывшего агента СД П. П. Соколова:

«… Все более прочно складывалось убеждение, что все мы заранее обреченные жертвы, предназначенные для того, чтобы списать на нас немалые расходы, связанные с нашей подготовкой, и чтобы оправдать перед центром существование и деятельность нашего руководства… Основные усилия наше командование прилагало к тому, чтобы удержаться на плаву и не загреметь на фронт. Этим целям и служили предприятия вроде нашего, рассчитанные на масштабность и дутый эффект. С них они снимали неплохой навар, не задумываясь о судьбе людей, которые осуществляли эти проекты».

На данном фоне прекрасно просматривается высокая вероятность того, что СД намеревалась серьезно поднять свои акции в глазах руководства самой подготовкой столь масштабного покушения, вне зависимости от его результатов. Кстати, факты убеждают в том, что особенно на успех теракта никто не рассчитывал. Одновременно агентурной паре официально ставилась второстепенная задача осесть в Москве и начать сбор сведений в кругах, близких к руководству СССР (с учетом хвастливых заявлений самого Таврина о наличии у него нужных связей). Это являлось дополнительным бонусом, но теоретически мог иметься и еще один расчет. Все прекрасно понимали, что Таврин и его жена вполне могут попасть в руки советской контрразведки (правда, вряд ли полагали, что это произойдет столь стремительно) и что молчать на допросах они не станут. Но никакого смысла продвигать таким путем столь странную дезинформацию о массовых забросках едва ли не батальонов агентов для немцев не было. Можно возразить, что СД рассчитывала на оттягивание сил советской контрразведки в угрожаемые районы и уменьшение их концентрации в прифронтовых районах. Рассмотрим обоснованность таких расчетов.

Теоретически, как уже отмечалось, высадка почти тысячи диверсантов в громадном степном пространстве от Камы до Астрахани действительно создала бы колоссальную угрозу советским коммуникациям и могла быть нейтрализована лишь серьезными усилиями местных органов госбезопасности и внутренних дел и тыловых гарнизонов. Однако, как показывают тактические расчеты, проблема могла быть устранена и без частичной переброски в угрожаемый регион некоторых контингентов войск по охране тыла. Всерьез рассчитывать на то, что подлинный стратегический замысел «Цеппелина», как и СД-аусланд в целом, состоял в создании благоприятных условий для отвлечения значимых сил войск по охране тыла Действующей Красной Армии (ОТ ДКА), не приходится. Хотя, безусловно, таковое было бы для них весьма желательно. Поздним летом и осенью 1944 года германское командование ставило перед своими разведывательно-диверсионными органами важную задачу по нарушению коммуникаций Красной Армии. Это позволило бы улучшить шансы вермахта на перегруппировку, накопление сил и стабилизацию положения на Восточном фронте, сильно пошатнувшегося после крупнейшей советской наступательной операции «Багратион» и ряда других. Но могли ли немцы всерьез рассчитывать на то, что доведение до советской стороны дезинформации по подготовке массовой заброски агентов способно заметно оголить тылы фронтов? Безусловно, нет.

Отдельные исследователи, однако, все же считают, что существование подобных намерений германской стороны вполне реально и дополнительно подтверждается событиями, произошедшими за несколько месяцев до заброски Таврина. На одном из допросов он показал, что должен был отправляться на задание несколько раз, последний из них – в июне 1944 года, но позднее дата вылета была существенно скорректирована. Действительно, вылет двухмоторного «Арадо» Ar-232 А-08 из той же эскадры люфтваффе специального назначения КГ-200 под управлением унтер-офицера Бруно Давидса и лейтенанта Пауля Гольдштайна с одним Тавриным, без Шиловой на борту, и в самом деле состоялся в начале июля. Самолет был возвращен обратно из-за информации о возможном повреждении шасси вследствие саботажа, но при приземлении это не подтвердилось. Заброску собирались повторить через сутки, однако внезапно и без объяснения причин ее отменили, судя по всему, из-за изменения замысла. В это время германская военная разведка проводила в Калмыцких степях важную и ответственную операцию силами довольно значительного числа агентов. Автор позволит себе процитировать самого себя:

«…Игра «Арийцы» проходила в 1944 году в Калмыцких степях, в этот период находившихся уже в глубоком советском тылу. 23 мая там совершил посадку транспортный «Юнкерс» Ю-290, доставивший на место отряд абвергруппы-103 из 24 человек под командованием капитана Эбергарда фон Шеллера («Кваст»). При посадке самолет был замечен, обстрелян и сгорел, в завязавшемся бою погибли четверо германских диверсантов и трое летчиков, а остальные были захвачены. Пленные показали, что их группа прибыла для создания базы, на которую планировалось перебросить 36 эскадронов Калмыцкого корпуса под командованием доктора Отто Долля (псевдоним зондерфюрера Рудольфа Вербе, в действительности являвшегося начальником штаба корпуса). Следует отметить, что указанное количество войск явно завышено, в этот период в корпусе имелось не более 25 эскадронов. Второй задачей отряда была подготовка к приему оборудования для создания промежуточного радиоцентра, предназначенного для приема сигналов от агентурных передатчиков, недостаточно мощных для поддержания устойчивой связи через отодвинувшийся слишком далеко на запад фронт. Несмотря на постигшую отряд и самолет катастрофу, его командир успел преждевременно отрапортовать в эфире о благополучной высадке, что явилось редкой и неожиданной удачей. Контрразведчики решили использовать ситуацию и 29 мая начали радиоигру «Арийцы» с участием бортрадиста самолета лейтенанта Ганса Ганзена («Колонизатор»). Он не был специалистом по агентурной радиосвязи, и это позволяло обоснованно обойти использование пароля, сигналов опасности и других положенных в аналогичных случаях мер контроля. Перевербованный фон Шеллер («Борода») 30 мая сообщил о гибели самолета, якобы сбитого истребителями сразу же после взлета для возвращения обратно, и об установлении связи с местными антисоветскими группировками. Это было весьма похоже на правду, поскольку коренное население Калмыкии отличалось нетерпимостью к советскому режиму и широко сотрудничало с немцами. В период Сталинградской оборонительной операции местные жители поймали и сдали ГФП и абверу немало советских агентов, за каждого из которых им выплачивалось вознаграждение. Немцы поверили сообщению и 12 июня прислали «Фокке-Вульф» ФВ-200 (встречающееся в некоторых источниках сообщение о том, что это был еще один Ю-290, ошибочно), сбросивший на парашютах 20 тюков груза и 5 человек. Самолет сел, чтобы забрать экипаж предыдущего «Юнкерса», якобы спасшийся на парашютах и находившийся в отряде, но попал в замаскированную траншею и сломал шасси. Летчики попытались отбиться от группы захвата из бортовых пулеметов, завязался бой, в ходе которого полностью сгорела и эта машина. Потеря двух самолетов являлась весьма чувствительным ударом, после которого в разведцентре усомнились в обстановке и приняли дополнительные проверочные меры. «Квасту» было предписано составить новый шифровальный лозунг из 31 символа с упоминанием мелких деталей из жизни его семьи и эпизодов службы, чего посторонний человек сделать никак не мог. В лояльности же самого капитана его руководство было явно уверено. «Бороде» было предписано отказаться от передачи первого варианта лозунга и запросить второй. Он выполнил требуемое, абвер остался удовлетворенным, и радиоигра продолжилась. Однако немцы не торопились перебрасывать эскадроны, и к лету стало ясно, что они решили отказаться от развития операции. В этих условиях у контрразведчиков не оставалось иного выхода, кроме постепенного сворачивания игры. К концу августа 1944 года радист передал последнее сообщение о неминуемой гибели отряда в предстоящем неравном бою, после чего прекратил выходить на связь».

Отметим, что именно в июне абвер обеспокоился потерей второго самолета и начал проводить проверочные мероприятия. Фон Шеллер, безусловно, дал приемлемый ответ на контрольный вопрос, однако нет никакой уверенности в том, что немцы полностью убедились в благополучии группы. Ведь от переброски почти бесполезных на фронте, но способных сильно дезорганизовать советский тыл калмыцких эскадронов они, несмотря на внешнее доверие к «Квасту», все же воздержались. Это может означать только то, что примерно с июня немцы разгадали суть радиоигры и не втянулись в ловушку далее. По мнению автора, одновременно они убедились в отсутствии необходимости для советской стороны перебрасывать крупные силы войск по охране тыла даже при заметной угрозе широкомасштабной заброски агентурно-боевых групп. Однако некоторые оппоненты не согласны с этим. По их мнению, в Берлине понимали, что советская контрразведка не забыла о намерении противника забросить в глубокий тыл многочисленные подразделения, а потому могла воспринять версию о сотнях готовых к вылету диверсантов как реальный план. Как раз в это время вылет Таврина переносится на более поздние сроки. Кроме того, в «Цеппелине» решают отказаться от его одиночной выброски и впопыхах готовят Шилову на роль радистки. Именно в этом якобы и содержится ответ на вопрос о цели ее включения в агентурно-боевую группу. В СД прекрасно знали о приверженности советской контрразведки к проведению радиоигр и ожидали ее выход в контролируемый эфир. Это означало бы, что противник проглотил наживку и ввязался в игру, то есть давало бы некоторую уверенность в возможном успехе замысла.

Частично приверженцы данной теории не согласны также с заключением автора о принципиальной невозможности переброски агентурных групп в места, сообщенные Тавриным, и в указанном им количестве, поскольку описанная операция в Калмыкии ничем особым от них не отличалась. Однако это – глубокое заблуждение. Между положением на фронтах в мае и августе 1944 года была принципиальная разница. За этот период советские войска успели освободить всю Белоруссию, начать освобождение Польши, Литвы и Латвии, выйти на границу Германии, они прорвали линию фронта в Карелии, освободили все западные области Украины и вышли на Сандомирский плацдарм, вывели из войны Румынию. Аэродромы, с которых люфтваффе могло осуществлять специальные операции в интересах разведки, были отодвинуты на запад на расстояние до 600 километров, что сразу же существенно увеличило дальность и время рейса и ввело в действие ранее перечисленные лимитирующие факторы. Кроме того, резко возросшая активность люфтваффе на Западном фронте столь же резко сократила степень их обеспечения дефицитным авиабензином, что являлось добавочным и очень существенным фактором, ограничивающим подобные предприятия.

Да и, вообще говоря, даже с переброской калмыцких эскадронов все было совершенно не так однозначно. Автор этого плана зондерфюрер Вербе при отступлении вермахта из района Элисты успел заложить там склады продовольствия и фуража и оборудовать ряд тайников для оружия, а также оставил проверенную агентуру. В начале 1944 года он предложил начальнику абвера адмиралу Канарису «перебросить в район Яшкуля сначала несколько групп, хорошо подготовленных для партизанских действий, а потом и весь мой корпус (калмыцкий. – И. Л.), усилив его танками. Исходя из того, что военные силы красных заняты на фронтах, мы проведем несколько рейдов, уничтожим в приволжских районах партийное и административное руководство и будем постепенно расширять радиус действия до тех пор, пока другие десантные войска соединятся с нами для победного похода с востока на запад, навстречу основным силам вермахта». Тем не менее, даже в условиях предварительной подготовки района высадки немцы не спешили вслед за первым эшелоном десанта (фактически разведгруппой) высаживать остальные четыре. Причина этого заключалась не только в возможном недоверии к сообщениям от имени фон Шеллера, но и в объективных трудностях лета 1944 года. Следовательно, нет оснований полагать, что попытка осуществления данной операции хоть в какой-то степени может служить свидетельством возможности и готовности немцев реализовать замыслы, озвученные Тавриным на допросах в НКГБ.

Но, возможно, немцы и в самом деле все же рассчитывали на ослабление безопасности советского фронтового тыла путем отвлечения части войск по его охране на ликвидацию высадки десантов в перечисленных районах? Судя по всему, они примерно представляли себе статистику провалов своей агентуры. Их ближнюю разведку в 50-километровой полосе вели агенты, преимущественно не оснащенные радиостанциями и возвращавшиеся обратно через фронт для личного доклада. Поскольку в случае их захвата это изначально исключало возможность проведения советской стороной радиоигр, абвер и СД могли вполне достоверно оценить тяжесть понесенных потерь именно в этой ближней прифронтовой зоне. Глубинная разведка велась в полосе от 50 до 300, иногда до 500 километров от линии фронта, и агенты доставлялись туда только по воздуху. Большей частью использовалось парашютирование, однако иногда применялся и посадочный способ. Глубинные разведчики и диверсанты экипировались и готовились совершенно иначе, а основным средством связи с направившим их разведорганом было радио. В данном случае провалившиеся агенты уже вполне могли использоваться в радиоиграх, а немцы были лишены возможности адекватно оценить размер и причины потерь, хотя определенным потенциалом в этом вопросе с учетом статистики по ближней разведке все же располагали.

Рассмотрим подробнее действовавшую в 1944 году систему обеспечения безопасности войскового тыла Красной Армии и глубинных районов СССР.

Основная роль в охране тыла принадлежала заградительной службе, активно привлекавшей опознавателей из числа арестованных агентов противника, а ее ресурсы, как и любой структуры в военное время, были ограниченны. Безопасность армии, несмотря на активизацию оперативно-разыскных органов, в значительной степени обеспечивалась рутинными мероприятиями по охране тыла. Их процедура была стандартной практически для всех фронтов. Передовые подразделения войск по охране тыла Действующей Красной Армии (ОТ ДКА) двигались в удалении от 5 до 10 километров за боевыми порядками наступающих частей и по мере продвижения устанавливали на освобожденной или захваченной у противника территории соответствующий режим. Одновременно продвигались оперативно-чекистские группы, захватывавшие в крупных населенных пунктах или важных узлах, в частности, агентуру противника. В оперативной глубине (от 50 до 100 километров) действовали основные части войск по охране тыла, ближе находилась зона ответственности некоторых их подразделений. При позиционной войне безопасность войск обеспечивалась несколько иначе. Из 10-километровой зоны отселялось местное население, в 25-километровой прифронтовой полосе устанавливался особый режим, который поддерживали войсковые служебные наряды и заставы, выставлявшиеся на границе зоны. Все гражданское население проходило перерегистрацию и получало соответствующие справки о прохождении проверки в органах НКВД или местных советах.

Безопасность районов, расположенных за пределами прифронтовой полосы, являлась сферой ответственности территориальных органов НКВД, в том числе милиции, в основном укомплектованной негодными к строевой службе сотрудниками. Понятно, что за пределами действия войск по ОТ ДКА уровень безопасности резко снижался из-за меньшей боеспособности милиционеров военного периода по сравнению с военнослужащими, однако это было не единственным негативным фактором. Младший и средний состав правоохранительных органов вынужденно набирался из местного населения, в большинстве случаев пережившего оккупацию, и в результате в милицию, пожарную охрану и остальные учреждения аппарата НКВД зачастую попадали скрытые бывшие предатели, агенты абвера, ГФП и СД, каратели и пособники оккупантов. Об уровне засоренности аппарата свидетельствуют показатели работы отделов и отделений «СМЕРШа» территориальных органов наркомата внутренних дел. Например, за первые восемь месяцев 1944 года в системе НКВД было арестовано 704 человека, из них 22 – по подозрению в шпионаже, 14 – за измену Родине, 94 – за предательство и пособничество оккупантам, 23 – за службу в немецкой полиции, 102 – за дезертирство, 149 – за антисоветскую деятельность и пропаганду.

По перечисленным причинам различного рода уголовные и политические банды всегда стремились уйти из прифронтовой полосы глубже в тыл, где они чувствовали себя куда спокойнее. Естественно, намного легче приходилось и агентам противника, сумевшим прорваться за пределы 25-километровой зоны, но удавалось это далеко не всем. После 1943 года более половины общих потерь германской агентуры явилось результатом не изощренных оперативных мероприятий, а неброских рутинных действий заградительной службы. Она включала в себя деятельность органов военного управления, военной контрразведки и войск по охране тыла. Именно последние и являлись основным элементом принятой в Красной Армии единой системы мер по выявлению и разоблачению агентов противника на стадии их проникновения, состоявшей из комплекса оперативных, заградительных и профилактических мероприятий:

– выявление агентов противника по признакам фиктивности документов и особенностям экипировки;

– опрос военнослужащих, вышедших из окружения или бежавших из плена при сомнительных обстоятельствах;

– обеспечение непроницаемости линии фронта;

– опрос населения прифронтовой полосы;

– изучение трофейных документов.

Понятно, что практически обеспечить все это были способны лишь крупные силы. На путях предполагаемых маршрутов агентов противника устанавливались секреты, в населенных пунктах действовали патрули, а за их пределами в наиболее опасные районы высылались дозоры. Заградительные мероприятия регулярно проводились в районах известных пунктов переправ агентуры противника или наиболее удобных для этой цели местах. Как уже указывалось, в качестве дополнительной меры безопасности практиковалось отселение местных жителей из прилегающей к фронту 25-километровой зоны. Для прочесывания местности и проверки документов при службе заграждения имелись поисковые группы и подвижные заставы, которые использовались также для организации засад. Например, в полосе 1-го Белорусского фронта к концу войны действовали 90 подвижных постов, 45 пунктов регулирования и 64 патруля, благодаря действиям которых только в марте 1945 года на переднем крае были обнаружены и разоблачены 168 германских агентов.

Нетрудно догадаться, что в случае заметного ослабления сил войск по ОТ ДКА заброска агентуры существенно облегчилась бы. Нанести прямой урон дивизиям, бригадам и полкам, не сражавшимся на передовой, было невозможно, поэтому теоретически не исключено, что немцы рассматривали возможность операции по их отвлечению. Однако на практике нереальность подобных расчетов была понятна специалистам, и строить иллюзии по данному поводу они вряд ли собирались. Тем не менее остается небольшая вероятность того, что попавшая в протоколы допроса Таврина дезинформация исходила все же от немцев. Как и в любой бюрократической структуре, функционеры «Цеппелина», да и СД в целом, вполне могли попытаться и в этом повысить свою роль в глазах собственного руководства и отрапортовать о проведении дезинформационной операции стратегического масштаба, вовсе не рассчитывая на ее успех. В германских (впрочем, не только в германских) спецслужбах показуха перед начальством была весьма распространенным явлением. И не исключено, что они могли попытаться записать в свой актив операцию по попытке устранения советских руководителей в связке с попыткой дестабилизации системы охраны всего армейского тыла Красной Армии, совершенно не рассчитывая на ее успех, для чего довели до сведения агента все перечисленное им на допросах. Естественно, это всего лишь предположение автора, к тому же весьма маловероятное.

Если оно все же верно, возникает вопрос, знал ли сам Таврин о продвижении через него немецкой дезинформации? Документы свидетельствуют о том, что когда речь заходила о конкретных акциях разведки, явках, паролях и прочем, детальность показаний подследственного заметно падала. Их неточность и расплывчатость вызывали у следователя массу вопросов, например, таких:

«Вопрос: – Какие агенты германской разведки находятся на территории Вологодской области и где именно?

Ответ: – Я знаю, что эту группу возглавляет СЕМЕНОВ Гордей, возможно это его кличка. Другие участники группы мне лично неизвестны. Знаю, что их всего 6–7 человек, так как видел их перед отправкой в советский тыл.

Вопрос: – Вы не ответили, в каком именно месте Вологодской области работает эта группа и куда должна быть выброшена типография?

Ответ: – Это мне неизвестно.

Вопрос: – Выше, вы заявили об отсутствии конспирации в работе КРАУСА, теперь же, когда мы требуем от вас ответа о местах, где находятся агенты германской разведки, вы пытаетесь уклониться от него, ссылаясь на свою неосведомленность. Непонятно, когда вы говорите правду и когда лжете.

Ответ: – Я в обоих случаях показываю правду. Если бы в то время это для меня представляло какой-либо специальный интерес, то я мог узнать об этом от КРАУСА, но меня это не интересовало».

Как видим, несмотря на кажущееся обилие сведений, предоставленных подследственным, реальная информация оказалась скудной и отрывочной, а чаше всего – ложной. Но вот лгал ли он сознательно? И если да, то из каких соображений?

Некоторые исследователи данного дела считают Шило-Таврина фантастическим авантюристом, склонным к рискованным поступкам на границе разумности, а потому не исключают, что он просто выдумал все, что сообщил в своих показаниях о направлениях работы германских спецслужб. Это маловероятно по ряду причин. Во-первых, в части персоналий арестованный террорист назвал совершенно конкретных лиц, со многими из которых он, по его собственным утверждениям, никогда в жизни не встречался, а просто узнал об их существовании в период пребывания в главной команде «Руссланд Норд». Случайно сочинить это невозможно. Во-вторых, в исходных текстах приведенные фрагменты показаний не выделены в отдельный блок, а вкраплены в общий текст и густо перемежаются вполне проверяемыми сведениями. Все перечисленное не дает достаточных оснований подозревать Таврина в фантазировании. В данном случае он, судя по всему, либо просто с самыми искренними намерениями озвучил специально подготовленную дезинформацию, «втемную» доведенную до сведения агента контрразведчиками СД, либо подписал надиктованные следствием показания.

Таврин был достаточно умен для того, чтобы не надеяться переиграть следственный аппарат советской контрразведки и попытаться заслужить снисхождение огромным массивом выдуманных сведений. Более того, он прошел серьезную жизненную школу и не понаслышке знал о практике оперативной и следственной работы спецслужб по обе стороны фронта.

Далее, с уверенностью можно заключить, что подследственный не только не фантазировал, но и не содействовал немцам сознательно в продвижении их дезинформации. Во-первых, СД не было никакого смысла посвящать агента в суть и детали дезинформационной операции, если таковая все же проводилась. Во-вторых, психология Таврина, насколько мы можем судить о ней с позиции сегодняшнего дня, не предполагала сохранение верности каким-либо знаменам, и его упорные, дополняемые различными деталями показания о готовящихся к заброске в советский тыл многочисленных группах в таком случае не были бы столь настойчивы. Судя по всему, захваченный агент просто изо всех сил честно старался оказаться полезным следствию и благодаря этому избежать исхода с крайними для себя последствиями. Однако такая настойчивость сыграла с ним злую шутку. Немцы использовали Таврина в незавидной роли «шпиона смерти», примерно за 2500 лет до его рождения описанной китайским стратегом и мыслителем Сунь Цзы, и он попал в ту же ловушку, что и десятки тысяч людей до него и сотни – после него. С примерно одинаковыми последствиями.

Альтернативной и, на взгляд автора, намного более вероятной версией является предположение о том, что все или почти все фигуранты перечисленных показаний Таврина в действительности попали в протоколы допросов под диктовку следствия. В пользу этого свидетельствует то обстоятельство, что практически все они, как уже отмечалось, были давно и хорошо известны советским органам госбезопасности, поэтому фактуру для такого протокола подготовить можно было элементарно. Более серьезным является вопрос, зачем это могло быть им нужно. Сразу отметим бессмысленность «навешивания» дополнительных обвинений на Таврина, который и без того гарантированно подпадал под действие самых суровых статей уголовного кодекса. Дополнительно компрометировать фигурантов его показаний, которые также в случае поимки получали бы ВМН, равно не имело смысла. Вызывать тревогу и беспокойство угрозой мифических десантов было просто глупо. Однако не следует упускать из виду, что стремление к демонстрации своей важности и значимости для советских спецслужб было характерно ничуть не в меньшей степени, чем для немецких. И поимка обычного незадачливого агента-террориста в этом отношении стала бы намного менее резонансной заслугой, чем поимка боевика, связанного, пусть косвенно, с видными фигурами антисоветских организаций, получавшего инструктажи от легендарного Скорцени, а также давшего показания о серьезнейших массовых операциях противника, о срыве которых впоследствии можно будет успешно рапортовать. В этом случае все несуразности находят объяснение, намного более правдоподобное, нежели в случае авторства СД.

В результате, как видим, вынести однозначное заключение о немецком или советском происхождении сведений, сообщенных Тавриным на допросах, пока не представляется возможным. Ясно только то, что показания эти были ложными.