Книга девятая
Машина
1
После полуночи – май только что пришел на смену апрелю – пожарная машина неслась по Литтл-Харбор-роуд – к Сагамор-авеню. Там Ник велел Алли повернуть направо. Меньше чем через милю Ник замахал руками – остановись.
Алли подъехала к воротам кладбища Южной улицы, погоста длиной в полмили, сохранившегося с колониальных времен. Машина остановилась у черных ворот, закрытых на длинную тяжелую цепь с висячим замком. Ник открыл пассажирскую дверь и сполз с коленей Харпер.
Он обхватил ладонью цепь и наклонил голову. Расплавленный металл закапал сквозь пальцы на землю. Цепь развалилась на две части, и Ник распахнул ворота еще дымящимися руками. Алли въехала и остановилась. Ник через прутья связал две половинки цепи узлом и крепко сжал его. Опять повалил дым, а глаза Ника горели красными угольками. Когда он убрал руки, звенья цепи снова были сварены.
Кладбище Южной улицы было похоже на небольшой город, только большинство жилищ располагалось под землей. Ник показывал дорогу по переулкам и аллеям, извилистым окраинам и открытым пастбищам. Так они добрались до грунтовой дороги вдоль задней стены кладбища. Здесь, в сырой траве и подлеске, их ждало другое, более скромное кладбище: дюжина машин разной степени разбитости – грязные, выгоревшие, осевшие на обода. Некоторые уже заросли сорняками – ржавые островки в мелком море ядовитого плюща.
Сбоку от этого последнего пристанища неоплаканных автомобилей стояло приземистое бетонное здание с жестяной крышей. Из-под свесов крыши глядели затянутые паутиной окна. С одного торца была гофрированная алюминиевая гаражная дверь. Харпер догадалась, что здание служило штаб-квартирой похоронных бюро… в те дни, когда на кладбище Южной улицы еще работали похоронные бюро. Трава высотой по колено ясно говорила, что уже давно никто не приходил отмечаться в начале рабочего дня.
За останками автомобилей, у большой мусорной ямы, накрытой коричневым брезентом, Алли поставила пожарную машину – рядом с «Понтиаком Файербердом», сгоревшим до рамы. Алли покопалась под рулем, нашла пару скрученных проводов и распутала их – с электрическим треском. Мотор запыхтел, застучал и стих.
Они сидели в молчании. Сквозь дубы у задней стены парка Харпер видела ровную бухту, прибрежную полосу гальки и темные здания на том берегу. Переезжайте на кладбище Южной улицы. Прекрасный вид на побережье. Тихие соседи.
– Это все хорошо, пока солнце не взойдет. А потом машину будет видно с воздуха, – сказала Рене.
Харпер поглядела на гаражные двери бетонного здания, прикидывая, хватит ли там места, чтобы спрятать антикварную пожарную машину. Ник снова сполз с ее коленей, распахнул дверцу и выпрыгнул в рваный туман.
– Не думаю, что мы достаточно далеко убрались от лагеря Уиндем, – продолжала Рене ровным, бесчувственным голосом. Она сидела слева от Харпер, обнимая за талию Гила, которого умостила рядом, положив его голову себе на плечо. – В лесу есть тропинка. Отсюда пешком минут пятнадцать до стрельбища лучников. Я сама прошлым летом пару раз там ходила.
– Но если по дороге – почти четыре мили, – возразила Алли. – И они уверены, что мы поедем дальше. Нет. Думаю, все будет в порядке, если мы спрячем машину под… что он там затеял? – Она отстегнула ремень безопасности и вышла из машины.
Ник зарылся в песочную кучу. Он вытянул угол брезентового покрывала, открыв гору высохших цветов, почерневших венков и заплесневелых плюшевых мишек. Даже у горя, похоже, есть срок годности. Алли подошла, нащупала второй угол, и они с Ником потащили брезент к машине. Вдвоем им хватит сил накрыть всю машину.
Харпер спустилась на землю, уперлась кулаками в поясницу и потянулась, хрустнув позвоночником. Тело болело, как после гриппа – болела каждая мышца, ныл каждый сустав.
Харпер обернулась к машине и посмотрела на Рене:
– Накроем машину и пойдем в дом. – Рене не ответила, и Харпер добавила: – Вам, наверное, нужно выбираться.
Рене вздохнула, устало приподняв плечи.
– Хорошо. Алли поможет мне занести Гила внутрь?
Алли, которая только что укрыла с Ником половину пожарной машины, замерла и беспокойно взглянула на Харпер. Та еле заметно кивнула.
– Конечно, помогу, мисс Гилмонтон, – ответила Алли беззаботным тоном, который никак не соответствовал смятению на ее бледном лице.
Достать тяжелый труп Гилберта Клайна из пожарной машины было непросто. Рене подхватила его под мышки и, тяжело дыша, начала сдвигать по нескольку дюймов к пассажирской дверце. Алли взялась за лодыжки, и Гила потащили из кабины, но Рене стукнулась головой и неожиданно выпустила верхнюю половину тела. Его голова ударилась о ступеньку кабины. Рене громко ахнула от ужаса и чуть не выпала следом.
– Ах нет! – крикнула она. – Ох нет, ох нет, Гил. Я такая слабая. Я бесполезная.
– Замолчите, – скомандовала Харпер, пройдя мимо Рене и нагнувшись, чтобы взять Гила под мышки.
– Вам нельзя, – ахнула Рене. – Не надо, Харпер. Вы на девятом месяце.
– Да ерунда, – сказала Харпер, хотя, выпрямившись, почувствовала, как горят лодыжки и отзывается болью поясница.
Они понесли Гилберта по высокой траве, которая шуршала под его спиной. Голова свесилась набок. Харпер казалось, что философский, почти снисходительный взгляд его ясных голубых глаз все время устремлен на нее.
Когда добрались до угла гаража, пришлось положить мертвеца на землю, чтобы Харпер могла отдохнуть, пока Алли искала способ попасть внутрь. Дверь была заперта, и ключа не нашлось ни под ковриком, ни под керамическими цветочными горшками на ступеньках (в горшках буйно цвели декоративные растения). Впрочем, Ник и не собирался входить через дверь. Он пошел вдоль боковой стены здания, заглядывая под край крыши. Потом остановился и махнул в сторону одного из окон. До него было футов пять, и окно находилось так близко к скату крыши, что непонятно, как оно могло пропускать свет. У края переплета рамы в длинном узком стекле зияла треугольная брешь. В отверстие не пролезла бы рука ни одного взрослого – только детская ладошка.
Алли пришлось нагнуться, чтобы Ник смог забраться ей на плечи. Но даже когда Алли выпрямилась во весь рост, Ник еле-еле дотянулся до стекла. Встав на цыпочки, он просунул руку в дыру и повернул защелку. Открыл окно, ухватился за подоконник, подтянулся и нырнул головой вперед в темноту.
Что-то, очевидно, стояло под самым окном – какой-то стеллаж, – и Ник спустился по нему; Харпер не слышала шума падения. Не слышала вообще ни звука.
– Интересно, кто помогал ему в прошлый раз, – сказала Харпер и в ответ на недоуменный взгляд Алли показала на окно. – Ясно, что он уже такое проделывал, но самому ему до окна не достать.
Алли нахмурилась.
Передняя дверь щелкнула и открылась; Ник высунул в щель голову и кивнул: заходите и чувствуйте себя как дома.
2
К рассвету грузовик был укрыт двумя полотнищами брезента – спереди и сзади. Убрать пожарную машину в гараж, как хотела Харпер, не удалось бы – там уже стояли мини-трактор «Джон Дир» и небольшой экскаватор. Вдоль одной из стен на крюках висели вполне исправные, хоть и опутанные паутиной, грабли и лопаты. Вдоль другой протянулся широкий верстак. На него и положили Гилберта, накрыв его еще одним листом брезента.
В конце гаража большие окна открывались в неопрятный офис: два стола, доска для бумаг на стене, пустой кулер и диван цвета зеленой сопли. В офисе они устроились на ночлег. Харпер заняла диван. Алли и Ник, обнявшись, завернулись в серое одеяло, которое нашлось в заднем отсеке пожарной машины. Рене не легла со всеми. Она сидела на табурете у верстака, держа Гилберта за руку, и изредка смеялась, как будто он сказал что-то забавное. И постоянно то поглаживала пальцем его кулак, то прижимала его ладонь к щеке.
Ник, признавшись Харпер, что это он вор, обещал показать, где припрятал добычу. Но «Подручной мамы» нигде не было видно, как и остальных ценностей, пропавших из лагеря. Харпер решила подождать, пока Ник дозреет до объяснений.
Она свернулась на боку, накрывшись черной ветровкой. На спине куртки была изображена сама Смерть – в одной костлявой руке коса, а в другой… кружевной лифчик. Надпись гласила: «МОГИЛЬНАЯ БРИГАДА 13 – ГНИЛЫЕ ДО КОСТЕЙ». От ветровки пахло кофе и ментолом, и Харпер сразу вспомнила отца, который постоянно мазал метилсалицилатом больную шею. Харпер плакала, пока не заснула – думала про папу, который, возможно, уже мертв и которого она уж точно больше не увидит. Плакала Харпер тихонько, чтобы никого не беспокоить.
Когда она проснулась, дети еще спали. Ведь Алли – ребенок? Глядя на ее гладкие щечки и длинные ресницы, хотелось так думать. Впрочем, даже в спящей Алли можно было разглядеть что-то, делавшее ее похожей на молодую женщину, измотанную заботами и печалями, которой уже не до детских радостей.
Через панорамное окно, открывающееся в гараж, Харпер увидела, что Рене, забравшись на стол, дремлет рядом с Гилом, положив пухлую руку на его грудь. Высокие окна под крышей выходили в полную тьму. Харпер проспала весь день и проспала бы следующую ночь, если бы не голод. Скоро придется где-то искать еду.
В офисе была устроена пластиковая стенка с раковиной, микроволновкой, кофеваркой и радиоприемником – старым, с вмонтированным кассетным магнитофоном. Вилка торчала в розетке, но электричества, конечно, не было. Харпер даже не стала заглядывать в холодильник – не хотелось нюхать то, что могло там оказаться. Разглядывая радиоприемник, Харпер обнаружила на его задней панели отделение для батареек – для шести больших. Упаковку свежих батареек Харпер нашла в третьем по счету ящике.
Она вынесла магнитолу из офиса в прохладную каменную тишину гаража. Остановилась у верстака, рядом с Рене и Гил. Брезент сполз, открыв обоих до пояса. На рубашке Гила расстегнулись несколько пуговиц, и Рене положила ладонь ему на грудь, прижавшись щекой к плечу.
Бледно-синими, изящными, почти готическими буквами на груди Гила были написаны две строки:
«Нельзя прожить жизнь, никому не доверяя, запереть себя в Худшую из тюрем, какая может быть, – в самого себя.
Г. Грин»
Харпер подтянула край брезента, прикрыв обоих, и оставила их наедине.
Она уселась на цементную ступеньку; необычайно теплая ночь стрекотала песнью сверчков. Харпер вжала пальцы ног в сырую супесь. Задрав голову к небу, она увидела столько звезд, что сердце защемило от любви к миру. Надо же: она все равно любит мир, даже теперь. На панели радиоприемника засветился зеленый светлячок. Чего еще желать: весенняя ночь, босые ноги в теплой грязи, запах распускающихся на деревьях почек и немного музыки по радио? Разве что еще бы холодного пивка.
Харпер зашарила по FM-диапазону, надеясь услышать Марту Куинн, хоть и понимала, что не получится. Не получилось. Через статические помехи пробилась станция, где передавали старые записи черных госпелов, но вскоре она затихла. Дальше по шкале прорезался голос молодого человека – или это был ребенок? Высокий голос – он наводил на мысли о начале пубертатного периода – вел репортаж с тренировочного матча «Ред Сокс» в Форт-Мейерс. Харпер опешила, потрясенная тем, что где-то в мире еще играют в бейсбол.
Но после нескольких иннингов она начала подозревать, что мальчик все выдумывает на ходу. Билл Бакнер снова играл на первой базе – через двадцать пять лет после своей последней игры, – и мяч каждый раз пролетал у него между ног. Вин Дизель, отбивающий «Ред Сокс», послал мяч в сторону игрока защиты по имени Кермит ля Гушенец. Ля Гушенец поймал мяч, но силой удара ему вывихнуло оба плеча. «Сокс» играли с командой «Еретики», собранной из кукол Маппет-шоу, монстров и психов, которые, едва допустив ошибку, вспыхивали и умирали на поле. Харпер, улыбаясь, прослушала еще иннинг. «Сокс» вели 3:1, когда она решила сменить станцию, так и не сумев понять, откуда взялась половина перебежки. Ребенку-ведущему было лет одиннадцать, и он, похоже, развлекался от души.
В самом конце шкалы хор мальчиков пел «О верные Богу». Харпер остановилась послушать и через какое-то время почувствовала, что плачет. Она не хотела, чтобы хоть кто-то умер. Хоть один человек, как бы ни было трудно с ним жить.
Когда пение затихло, женщина начала читать «сегодняшние благости» – своего рода новости. Она сообщила, что, по некоторым сведениям, Дж. К. Роулинг, автор безбожных романов о Гарри Поттере, пала жертвой расстрельной команды в Эдинбурге. Казнь транслировали по остаткам Всемирной паутины. Писательница, покрывшаяся дьявольскими письменами, пользовалась своими деньгами и положением, чтобы укрывать и перевозить других больных. Когда ей предложили покаяться в многочисленных грехах – совращение детей, укрывательство зараженных, – она отвергла возможность и заявила, что не станет извиняться ни за единое междометие. Ведущая сочла благословением, что писательница будет вечно гореть в аду, слава Иисусу.
Местные благости: бойцы Национальной гвардии при поддержке Береговых сжигателей – добровольной милиции – обнаружили шестьсот зараженных грешников, прятавшихся в лагере Уиндем. После ожесточенной перестрелки больные сгорели заживо в церкви, превращенной в напичканное оружием неприступное укрепление. Аллилуйя.
Благости с севера: новые пожары на юге Мэна, но вот вам знак божественного провидения – площадь возгорания ограничена полосой в двадцать миль шириной. Нью-гемпширские Воины Христа готовятся отправить на тушение более ста человек и дюжину пожарных машин в течение недели. Великий воин Иан Иудо-Киллер связался с Управлением лесной службы Мэна и выразил готовность помочь всем, кто слышит и признает истинными его божественные откровения. Ничего себе. Великий воин? Прежде он был губернатором, но звали его тогда Иан Джуд-Скиллер.
Снова вступил хор мальчиков – теперь что-то на латыни.
Подняв глаза, Харпер увидела, что на другом краю ступеньки сидит Ник, подтянув коленки к груди.
«Хорошо снаружи, – молча показала Харпер руками. – Я люблю теплые ночи. Почти лето».
Ник легонько кивнул, его подбородок навис над самыми коленями.
«Есть надо нам, – показала Харпер, чувствуя, что жесты не совсем правильные. – Я найду есть. Принесу. Не беспокойся, если задержусь».
Ник покачал головой:
«Я знаю, где есть еда, – показал он красноречивыми, выразительными руками. – Пошли».
Он поднялся и повел Харпер по кладбищу.
3
Сначала они шли по дороге вдоль задней стены кладбища. Потом Ник свернул и пошел между надгробиями, по траве высотой до пояса. Мальчик остановился у старой серой каменной плиты с надписью «Макдэниелс». Нагнувшись, Ник коснулся края плиты. Харпер разглядела ярко-красную черточку.
Ник развернулся и пошел дальше, Харпер за ним. У плиты из голубого мрамора, увековечившей какого-то Эрнеста Грейпсида, Ник нагнулся и ткнул пальцем в еще одну красную линию, потом многозначительно посмотрел на Харпер.
И показал по буквам: «Лак для ногтей».
Харпер вспомнила: когда начали пропадать вещи, одним из первых исчез пузырек с красным лаком для ногтей. Он принадлежал сестрам Нейборс, каждая обвиняла другую, и произошла ужасная стычка.
Ник вел дальше по помятой зелени. Высокая трава росла по всему кладбищу. К середине июня только самые крупные постаменты останутся торчать над буйной зеленью. И Харпер не возражала. Дикие цветы и хохолки мятлика нравились ей куда больше целого парка ухоженных газонов.
Они подошли к усыпальнице, белые стены которой были увиты плющом с мясистыми зелеными листьями. На входной двери над надписью «О’Брайен» красовался штурвал. Двери не давал захлопнуться булыжник с еще одной полоской красного лака для ногтей.
Ник надавил плечом, и дверь со скрежетом открылась внутрь.
В склепе было темно, и Харпер пожалела, что не захватила с собой фонарь – в гараже наверняка нашелся бы, – но Ник быстро прошел к каменной гробнице у стены. Указательный пальчик загорелся, выпустив ленту сине-зеленого пламени. Ник коснулся по очереди нескольких свечей – от некоторых остались лишь жалкие огарки, – потом помахал рукой, чтобы загасить огонь.
Портплед Харпер стоял на одной из гробниц. Золотой медальончик Алли свисал с ручки сумки. У Харпер странно засосало под ложечкой, когда она снова увидела «Подручную маму». Это как наткнуться на кого-то, по кому вздыхала давным-давно – еще в школе, – а он такой же хорошенький, каким оставался в памяти.
Громадная чайная кружка размером с супницу стояла на крышке другой каменной гробницы. Особая звездная чашка Эмили Уотерман. Изнутри налипли древние высохшие кусочки мяса. У стены громоздились одна на другой три банки «спама» и три банки сгущенного молока.
Мальчик сел между свечками. Харпер присела напротив, склонив голову, и ждала.
«Я пытался поймать кота, – зашевелил руками Ник. – Большого кота с полосками, как у тигра. Когда я гладил его, я чувствовал, что он жужжит, как маленький мотор. Я не слышу мурчания, но могу его чувствовать – и ничего нет лучше. Один раз я поймал его в коробку и понес к лагерю. Но на полпути он просунул голову в дно коробки и выпрыгнул».
Харпер кивнула – показать, что пока все понятно.
«Майкл сказал, что поможет мне поймать его. Только нужно было хранить это в секрете. Мы его вместе поймаем и принесем в лагерь, и я смогу его оставить. Майкл велел мне стянуть «спам» и молоко из кафетерия. Он и сам кое-что взял в лагере, вроде газировки и конфет. Я спросил, не попадет ли нам, и он сказал – нет, если никто не узнает. Я знал, что мы плохие мальчики. И жалел – иногда».
«Но в этом было и хорошее – Майкл обращал на тебя внимание». Харпер очень аккуратно жестикулировала, чтобы сказать именно то, что собиралась.
Ник кивнул с такой готовностью, что у Харпер защемило сердце. «Остальные дети почти вообще меня не замечали. Никто не понимал языка жестов – и я не мог участвовать в беседе. Я сидел с ними в кафетерии, но обычно не мог понять, о чем они говорят. Если все смеялись, я тоже улыбался, чтобы показать, что я понял, хотя не понимал ничего. А они ведь могли шутить и надо мной».
Ник опустил голову и посмотрел на руки. Они чуть подергивались, шевелились, и Харпер вдруг с умилением и грустью подумала, что он разговаривает сам с собой и что легкое движение пальцами для Ника – шепот. Наконец он поднял подбородок, посмотрел Харпер в глаза и продолжил:
«Майкл не знал языка жестов, мы писали друг другу записки. Он очень терпеливо ждал, пока я допишу, если мне нужно было много сказать. Он мог пять минут сидеть и болтать ногами, пока я корябаю. Многим не хватает терпения. Он помогал мне строить ловушки на кота. Некоторые получались очень забавные. Прямо как из комиксов. Один раз мы украли камуфляжную ветровку, натянули ее над ямой и присыпали листьями. Вдруг кот такой тупой, что провалится».
Харпер вспомнила тот день, когда пропала камуфляжная ветровка. Это была куртка девочки по имени Нелли Ланс, которая, обнаружив пропажу, начала рвать и метать. «Да она могла выбрать из буквально десяти тысяч курток получше», – кричала Нелли.
Она. Все время считалось, что воровка – женщина. Все, что пропало, было взято из кухни или женской спальни. Но, разумеется, в женской спальне был один мужчина. Ник провел там всю осень – спал сначала в кровати Алли, а потом перебрался в койку Харпер.
Ник продолжал: «Все, что мы украли из лагеря, мы спрятали здесь. Я сделал пометки лаком для ногтей, чтобы всегда можно было найти дорогу к тайнику. Иногда мы влезали в гараж. Майкл выяснил, что если я заберусь к нему на плечи, то смогу пролезть в окно».
«Люди сердились, – показала Харпер. – Когда ты понял, что люди сердятся, почему не признался? Объяснил бы все, и никто не злился бы».
«Вы решите, что я идиот».
«Давай попробуем».
«Я даже не знал, что все ищут вора. Очень, очень долго. Об этом все говорили, но никто не говорил со мной. В церкви объявляли, а я не слышал. Я иногда спрашивал Майкла, о чем все говорят, а он отвечал – ерунда. Однажды Алли просто тряслась от злости, а я спросил, почему, а она сказала, что какая-то сука ворует в девчачьей спальне. А я, такой дурак, даже не понял, что она говорит обо мне. Я подумал, кто-то еще ворует – что-то ценное. Важные вещи. Я ведь взял только лак для ногтей, дурацкую чашку и «спам». Его все терпеть не могли. – Ник опустил взгляд. – И еще я взял медальон Алли. – Ник смело взглянул Харпер в глаза. – Но это только потому, что медальон должен быть и моим. Мы должны были носить по очереди. Но Алли сказала, что медальоны – для девочек, и она оставила его себе и не давала мне носить и даже поглядеть».
«А «Подручная мама»?» – спросила Харпер.
Подбородок Ника снова опустился на грудь. Ник заморгал, и слезы закапали ему на ноги.
«Простите».
«Не извиняйся. Просто расскажи – почему».
«Майкл сказал, что сумка большая – кот поместится. Сказал, что из нее получится ловушка, а потом мы ее вернем. Я не хотел брать то, что было внутри… сначала. Хотел все вынуть и взять только сумку. Но потом вспомнил про «Вью-мастер».
«Что?»
Ник повернулся и расстегнул золотой замочек на портпледе. Порывшись внутри, он достал красный пластиковый стереоскоп.
«Помню. Кэрол дала мне его, – показала Харпер. – Для ребенка».
Ник помрачнел: «Она не должна была отдавать его. Он мой. Тетя Кэрол сказала, что я уже взрослый для таких штук и она отдаст его вам. И сказала, чтобы я вел себя как большой мальчик. И я взял всю сумку. Украл. Хотя вы мой друг. И это вправду плохо. – Ник вытер ладонью глаза. Мышцы на лице дрожали от еле сдерживаемых чувств. – И когда я взял сумку, я хотел вернуть ее. Правда. Майкл встретил меня здесь, в склепе, и сказал, что мы не можем рисковать. Что отец Стори объявил: тот, кто украл «Подручную маму», покинет лагерь навсегда. И воровать у беременной – самый страшный грех, не считая убийства. Майкл сказал, что я не смогу ничего вернуть тайком, потому что Бен Патчетт проверит отпечатки пальцев. А Алли сказала, что той, кто украла медальон, нужно отрезать руки. И все равно я думал: расскажу отцу Стори, что я наделал. Я хотел рассказать. Как только он вернется после спасения заключенных с Пожарным. А потом… – Руки Ника замерли на мгновение, и он приложил ладони к глазам. – Майкл сказал, что мне, может, повезло, что отец Стори получил по голове. Он сказал, что отец Стори наверняка подозревал меня. И что отец Стори, прежде чем его ударили, предупредил Майкла, что собирается задать мне несколько серьезных вопросов об украденных вещах, и если ответы ему не понравятся, он отошлет нас с Алли – обоих – прочь, навсегда. Майкл сказал, отец Стори избавится от нас обоих, потому что Алли должна была следить, чтобы я хорошо себя вел. И что отец Стори говорил, что важно всем показать: он не станет ко мне относиться по-особому только потому, что я его внук».
«Он лгал. Ужасно лгал. Отец Стори никогда не обидел бы ни тебя, ни сестру. И никому не дал бы обидеть вас».
Харпер видела, что Ник не хочет на нее смотреть, не хочет поднимать глаза – но в этом проклятие глухих: нельзя прятать глаза, если хочешь общаться. Ему приходилось смотреть на ее руки. Он сморгнул слезы и провел тыльной стороной ладони по носу.
«Теперь я знаю. Но я испугался. И поэтому оставался с вами в лазарете. Чтобы, если отец Стори проснется, рассказать ему, что мне жаль, и попросить его не наказывать Алли за то, что сделал я. А Майкл сказал, что это хорошая мысль, и он сам будет у лазарета сколько сможет. Чтобы, если отец Стори очнется, взять вину на себя. Майкл сказал, что должен отвечать, ведь он старше».
«Ты не виноват, Ник, – показала руками Харпер. – Майкл был лжецом. Он надул всех нас».
Ник нервно повел плечами. Поднял руки и беспомощно уронил их. Снова поднял. «Однажды я проснулся и собрался в туалет. А Майкл склонился над ступнями отца Стори. Он удивился, увидев меня, сразу выпрямился и выглядел испуганным. И в руке был шприц. Я спросил, что он делает, а он сказал, что пришел сделать себе укол инсулина, и остановился, чтобы помолиться за отца Стори. Он так пытался убить отца Стори?»
«Да. Когда это случилось?»
«В феврале».
Харпер подумала и кивнула. «Припадки у отца Стори прекратились в феврале. Тогда он начал поправляться. Ты спас жизнь отцу Стори. Ты напугал Майкла, когда застал его со шприцем. Он побоялся колоть яд».
Ник покачал головой: «Я не спас. Майкл все равно убил его».
Харпер наклонилась вперед, упершись локтями в колени. «Но только после того, как отец Стори очнулся и сказал тебе, что он любит тебя. Понимаешь? Любит. Ты совсем не плохой мальчик».
Ник оставался безутешен, и Харпер пришлось поцеловать его в макушку и обнять.
Когда она отпустила Ника, он уже не плакал. Она спросила: «Как думаешь: эта банка с мясом еще хорошая?»
«Она никогда не была хорошей. Но есть, наверное, можно».
Харпер набрала банок со «спамом» и молоком в обе руки. Обернувшись, она увидела перед собой Ника, который надел медальон на шею и широко распахнул «Подручную маму». Харпер одобрительно кивнула и свалила банки в сумку.
Они выскользнули в темноту и пошли обратно тем же путем, каким пришли. Но не успели пройти и сотни футов, как Харпер услышала знакомый стон и рев мощного двигателя – от этого звука сжались внутренности. Она ухватила Ника за рукав и притянула к земле за Девой Марией.
Оранжевый грузовик с плугом прогрохотал по улице, наполнив ночь вонючим дизельным выхлопом. Он ехал медленно, и прожектор, укрепленный на крыше кабины, кивал и качался, выхватывая куски каменной стены и кладбищенского двора. Десятифутовые тени от ангелов и крестов тянулись по траве к Харпер, потом отползали. Она перевела дух.
Все еще здесь. Все еще ищет. Он знает, что они сбежали. А может, знает, что ушли недалеко. Пожарная машина – не самое незаметное в мире средство передвижения.
Харпер повернулась к Нику и с удивлением обнаружила, что он улыбается во весь рот. И смотрел он не на улицу, а на гравийную дорожку вдоль задней стены кладбища, разглядывал что-то в высоких, густых кустах. Харпер заметила, как качается потревоженный папоротник.
«Что?» – спросила она руками.
«Кот, – ответил Ник. – Я только что видел кота. Он тоже пережил зиму».
4
Харпер приготовилась разнимать Алли и Ника, ждала угроз, слез и летающей мебели. Но Алли словно и не удивилась вовсе, увидев снова «Подручную маму» и обнаружив, что Ник надел медальон. Когда они вернулись в офис, Алли сидела на краю дивана и терла лицо ладонями. Она взглянула на Харпер и Ника мутными глазами и ничего не спросила. Харпер достала банку «спама» из портпледа и полезла в буфет – мясо хорошо бы на что-то намазать. Нашлась пачка соленых крекеров, и Харпер ощутила благодарность почти нечеловеческую.
Ник встал перед Алли, выпятив подбородок, и ждал – что она скажет. Наконец Алли показала пальцевой азбукой: «Наверное, ты можешь его носить. Мне казалось, ты будешь похож на девчонку, но, по крайней мере, девчонка вышла симпатичная».
Харпер нашла кассету «Роллинг Стоунз» – «Последствия» – и сунула в магнитофон. Мик Джаггер предупреждал свою крошку, крошку, крошку, что она не ко времени. «Именно», – подумала Харпер.
Харпер, намазывая студенистый «спам» на крекеры, вкратце пересказала Алли то, что узнала от Ника в склепе. Алли не перебивала, не задавала вопросов. Потом, когда Харпер договорила и они все, сидя на диване, жевали липкое мясо, Алли сказала пальцевой азбукой: «Невероятно – ты купился на туфту Майкла про отпечатки. Это глупо даже для тебя».
Ник кивнул: «Я знаю. Но когда я начал подозревать, что Майкл выдумывает про отпечатки, уже выпал снег и из лагеря выбраться было невозможно, так что я не мог принести наворованное, не оставив следов. И потом. Это ты – дурочка, потому что сказала мне, что когда найдут вора, Бен отрежет ему руки при всем лагере».
Алли кивнула: «Не парься. Тебе всего девять. Тебе положено быть тупым. А мне семнадцать. И оправданий мне нет».
И когда это Алли исполнилось семнадцать, задумалась Харпер; и вдруг ее осенило, что она пропустила и собственный день рождения – четыре недели назад.
– И на сколько хватит «спама»? – спросила Алли. Верхняя губа уродливо расходилась на две части там, где Джейми разрезала ее. Нужно найти иголку и нитку.
– Осталось две банки… так что ненадолго.
– Хорошо. Потому что когда он кончится и мы сможем мирно умереть от голода – это будет благословение.
– Я надеялась, что мы избежим этого, – сказала Харпер и снова обратилась к Нику: «Пожарный сказал, что ты можешь его найти и показать, где мы».
«Если нужно».
«Нужно».
«Придется метать огонь. Мне это не нравится».
«Я знаю, что не нравится».
Он посмотрел осторожным взглядом одичавшей собаки, которая увидела человека с ошейником и поводком: «Джон рассказал, почему?»
Харпер кивнула.
Алли медленно переводила взгляд с Харпер на Ника.
Харпер хотела еще кое-что сказать Нику, но тут язык жестов не годился. Она поднялась, поискала в ящиках и вернулась с блокнотом и шариковой ручкой.
«То, что произошло, не твоя вина. Нужно как минимум шесть недель, чтобы споры добрались до участка мозга, который позволяет управлять чешуей. Иногда дольше. Твоя мама хотела управлять огнем, как Джон управляет фениксом, как ты вчера управлял птичками. Но ее мозг не был готов. Это то же самое, как стимулировать роды, когда ребенок еще не способен выжить вне матки. Вместо ребенка получишь выкидыш. Она этого не знала. И никто из вас не знал. Ты не виноват. Она не виновата. Это несчастный случай. Вот и все».
Но Ник покачал головой, сложил записку пополам, потом еще раз пополам и положил в карман. На лице – опухшем от слез, с розовыми пятнами от ожогов, грязном и с кровавыми царапинами – не отразилось ни успокоения, ни согласия.
«Вы не знаете, – показал он. – Вы понятия не имеете».
Харпер не успела ответить, а он оттолкнулся кулаками от дивана и зашагал в гараж. Потом обернулся.
«Идете или нет?» – спросил он руками.
Он повел их наружу. Ночь наполнялась пульсирующей гармонией; казалось, сам воздух дрожит от песни тысяч сверчков. Ник отошел в сторону, в высокую траву. Он начал шагать кругами, притаптывая траву. Мокрые стебли повизгивали под его подошвами. Ник шагал, все быстрее и быстрее, качая головой вправо-влево. Пальцы танцевали и играли, и Харпер подумала, что Ник поет без песни, слушает мелодию без звуков. Просит о том, что нужно, без слов. Было немного страшно: он двигался, как статуэтка на беззвучной музыкальной шкатулке. Глаза были закрыты. И вдруг открылись – как смотровая щель печки. Из пальцев посыпались оранжевые искры.
Ник поднял левую руку, и ее охватило пламя. Язычки соскальзывали с его пальцев, срывались в воздух, но не съеживались, исчезая, а меняли форму, превращаясь в изысканных огненных птичек. Пылающая стая разлеталась от сияющих ладоней Ника во все стороны и поднималась ракетами в небо. Дюжина. Две дюжины. Сотня.
– Господи, – пробормотала Рене, которая вышла на задний двор посмотреть. – Почему они не прогорают и не гаснут? Что они используют в качестве топлива?
– Его. – Алли кивнула на брата. – Он и растопка, и дрова. Бензин и спичка.
– Нет, не так, – возразила Харпер. – Так не может быть. Я сама еще не поняла механизм, хотя Джон и пытался объяснять…
Тут Ник остановился. Он быстро помахал руками и спрятал ладони под мышками – голубовато-желтые полоски пламени сменились странными струйками розового дыма. Ник нагнулся, чтобы подуть на ладони, но тут что-то случилось, и он нырнул головой в траву.
Алли первой добежала до него и обхватила руками. Голова Ника качнулась так, будто в шее не осталось костей. Алли рассердилась.
– Он не был готов, – сказала она. – Он слишком много пережил. Нужно было подождать до следующей ночи. Вы должны были подождать.
– Но Джон…
– Джон Руквуд может о себе позаботиться, – сказала Алли. – А Ник не может.
И она промаршировала мимо Харпер в гараж.
Наверное, это нужно было Алли: возможность постоять за брата, взять на себя роль защитника Ника от Харпер – хотя бы на время.
– Я правда не понимаю, – сказала Харпер Рене. – Алли сказала, что Ник и растопка, и керосин – это очень поэтично, но тут нет ни крупицы смысла.
– Так затем и нужна поэзия – для того, что верно, но не имеет смысла. Для грубого зверя, ползущего в Вифлеем, и для небесной спирали, – сказала Рене и подняла глаза к ночному небу, где огненные птички поднимались спиралью ввысь и рассыпались среди звезд.
5
В ящичке под верстаком Харпер нашла леску и крючок; с их помощью она наложила два шва на верхнюю губу Алли. Во время операции Алли сидела неподвижно, уставившись в потолок, только сердитые глаза набухали слезами. Она не произнесла ни звука. Харпер так и не поняла – бойкот это или стойкость.
Закончив с Алли, Харпер занялась Ником. Он крепко спал и только хмурился, пока Харпер накладывала четыре шва на его ободранный лоб. Она использовала ту же иглу, только стерилизовала ее, зажав между большим и указательным пальцами, чтобы игла накалилась добела.
А потом Харпер вышла наружу и, сев на крыльцо, смотрела в ясное ночное небо. Иногда казалось, что звездочка, сорвавшись с темного свода, улетает с головокружительной скоростью в дальний угол неба. В сумеречные предрассветные часы созвездия расползались, перестраивались и пропадали горящими линиями.
И наконец в бледной дымке рассвета крохотный воробей выпорхнул из-за деревьев за кладбищем и растаял струйкой дыма. И следом за ним появился Пожарный – из леса прямо в объятия Харпер.
На него было страшно смотреть. Ободранная кожа на левой щеке висела рваной полоской черной резины. Сбоку на шее краснело пятно – вроде болезненного солнечного ожога. Вонял он так, как будто катался по угасшему кострищу.
В левой руке покачивалось стальное ведро, полное углей.
– Я спас ее, – с трудом произнес Пожарный. – Нужно найти ей безопасное местечко и свежих дров. – Он бросил на Харпер безумный взгляд. – Она голодная.
Он не очень-то охотно позволил Харпер забрать ведро у него из руки. Оловянная ручка была горячей – наверное, обжигающей, – но ладонь Харпер мягко засветилась, и боли она не чувствовала.
Харпер поставила ведро на крыльцо и повела Пожарного внутрь.
Он отключился почти сразу после того, как она зашила ему распоротую щеку. Харпер оставила его на диване – там он и уснул, накрывшись собственной курткой, как одеялом.
Харпер снова вышла на воздух, ощущая жуткую усталость и жуткую беременность. Поясница ныла беспрерывно, и еще сильно болело в районе женских органов.
Ведро с сияющими углями стояло на верхней ступеньке, рядом с магнитолой. Мик Джаггер под басовое соло обещал, что вернется домой. Угли ярко разгорались, притухали и разгорались снова, в такт песне.
Харпер непреодолимо захотелось пнуть ведро и опрокинуть в траву.
Вместо этого она отнесла ведро к большой стальной бочке, стоявшей в траве за гаражом, рядом с мусорными баками. Харпер вывалила угли на гору старого мусора: расколотые доски, ржавеющие пивные банки, промасленные тряпки. Пламя замерцало и рванулось вверх, мусор разгорелся с мягким голодным «пых». Харпер подобрала несколько веток и гнилое полено, кишащее жучками, и сунула в огонь.
– Это что? – спросила Рене. – Будем готовить?
– Скорее, это огонь памяти.
– Вечный огонь?
И Харпер ответила:
– Надеюсь, что нет.
6
На диване спали по очереди, ели «спам», пили молоко из банок. В гараже было жарко и тесно, воздух пропах тушенкой, бетоном и соляркой. Скоро что-то нужно будет делать с Гилом. Он вот-вот начнет портиться.
После захода солнца Харпер выскользнула через заднюю дверь – подышать свежим воздухом. Под звездами было лучше. Ночь медленно текла, казалось, будто ныряешь в теплый плавательный бассейн, наполненный не водой, а жидкой тьмой. И словно за углом притаилась буйная весна.
В мусорной бочке щелкнул сучок. Харпер повернулась и увидела Алли – та изумленно смотрела на угли большими испуганными глазами. Алли крепко обхватила себя, сжав ладонями локти.
– Ты в порядке? – спросила Харпер.
Алли повернулась и посмотрела отсутствующим взглядом.
– Нет, – сказала она и пошла в здание.
Харпер подошла и сама взглянула на пламя, но увидела только угли.
Она присела на верхнюю ступеньку. Посчитала, сколько дней осталось до срока, потом посчитала еще раз – для надежности. Получалось восемнадцать, если родит в срок. Иногда с первым ребенком женщины перехаживают.
Она слушала «Последствия», положив руки на раздувшийся глобус беременного живота. Но Роллингов пришлось выключить, когда дело дошло до «Под большим пальцем». Всю жизнь она страстно мечтала о мире, живущем по законам диснеевских мюзиклов начала 60-х, где песни и танцы непременно сопровождают значительные события вроде первого поцелуя или генеральной уборки на кухне. И если уж не «Мэри Поппинс», то пусть хотя бы «Вечер трудного дня». Но выяснилось, что жизнь больше похожа на песни «Роллинг стоунз»: ты не получаешь удовлетворения, ловишь удар за ударом, если ты женщина – ты сучка, которую кто-то прижал большим пальцем, а если просишь маминых маленьких помощников у дорогого доктора, лучше возьми серебро, бери или брось, и не плачь, ища сочувствия, не тешь дьявола.
Харпер покрутила каналы. Госпел-хор хлопал в ладоши, славя Иисуса. Мальчик продолжал весенний тренировочный репортаж: «Ред Сокс» играли против сборной «Все звезды Шекспира». Ромео пошел отбивать. Он получил страйк, сломал биту о колено, проглотил яд и умер на хоум-плейте. Джульетта выбежала со скамейки запасных, немного порыдала и вонзила себе в сердце биту Ромео. Питчер, Том Гордон, ждал, уперев кулак в бедро, пока Розенкранц и Гильденстерн утаскивали трупы с поля.
Дальше по шкале FM женщина сообщила, что Старший Полевой Маршал Иан Иудо-Киллер подписал смертный приговор Пожарному, который убил двух нью-гемпширских Воинов Христа в битве при лагере Уиндем три дня назад. Еще сообщалось, что двенадцать тысяч безбожных японцев покончили с собой на Окинаве – крупнейший зарегистрированный случай суицида. Получена из космоса фотография стада коров в Айове, выстроившихся крестом. Настали последние дни, скоро спадет последняя печать и вострубит последняя труба.
Что-то очень легко погладило ее по костяшкам пальцев. Харпер опустила глаза и увидела пушистого кота, темного с золотыми полосками, задравшего морду; его привлек запах «спама» под ее ногтями. Присмотревшись, Харпер вспомнила, что где-то уже видела этого кота, и потянулась погладить его по голове. Он сжался под ее рукой, потом нырнул в сырую траву и исчез.
Харпер еще задумчиво смотрела вслед коту, когда на крыльцо вышел Джон Руквуд, одетый по форме – в каске и куртке.
– И куда это вы собрались? – спросила Харпер.
Он оглядел себя, словно проверяя, что на нем надето.
– Ну я же не могу пойти на похороны в этом. И вы не можете – в этом. – Он кивнул на изгвазданную толстовку бостонских «Ред Сокс» и заляпанные спортивные штаны. Штаны когда-то были синими, но теперь стали черными и покрылись кровавыми отпечатками пальцев. – Так что я, пожалуй, пойду по магазинам.
– Мы хороним Гила?
– Думаю, мы хороним весь лагерь, – ответил Пожарный. – В каком-то смысле. Это нужно Рене.
– Это нужно всем нам.
Он коротко кивнул и пошел прочь.
– Вас ищут, – сказала Харпер. – По радио сказали.
– Лучше им поостеречься, – ответил Пожарный не оборачиваясь. – Могут ведь и найти.
7
Он вернулся через два часа после рассвета, толкая ржавую магазинную тележку по густой траве. Поднял ее на крыльцо и закатил в гараж.
Тележка была полна пиджаков и галстуков, платьев и блузок, ботинок и туфель на шпильках, шарфов и шляп. Под кучей одежды нашлась еда – столько, что хватит еще на неделю: консервированные фрукты, коробка овсянки быстрого приготовления и упаковка из шести банок газировки – воду «Нозз-А-Ла» Харпер не видела с детства. Среди продуктов нашлась аудиокассета. Харпер не успела ее рассмотреть – Пожарный убрал пленку в карман куртки.
– Панихида сегодня вечером. Форма одежды соответствующая, – объявил он.
– Надену цилиндр. – Алли кокетливо напялила на голову черную печную трубу. – Мне нравится металл.
Ник нашел пару театральных перчаток. Они доходили ему до плеч.
Впервые за много недель Харпер увидела на лице Ника улыбку.
8
Траурная процессия шествовала по траве кладбища под звездным небом. Возглавлял ее Пожарный, подняв ладонь, горящую голубым пламенем. В середине шел Ник, из пальцев которого струился зеленый огонь. Харпер шагала позади, подняв ладонь – золотой канделябр.
Пожарный устроил из магазинной тележки похоронные дроги. Он накрыл ее двумя досками, закрепив их резиновыми жгутами. Покойника положили на брезент, который служил ему саваном. Рене толкала тележку, а Алли шла следом с магнитолой в руках; негромко играла музыка.
Алли смотрелась очень мило в своем цилиндре и черном плаще, шуршащем по лодыжкам. Ник отказался от оперных перчаток, но надел желто-канареечный фрак и медальон матери. Для Харпер Пожарный где-то раздобыл громадную толстовку «Пэтриотс» – размера примерно XXXXL. Для необъятно беременной женщины это был лучший вариант траурного одеяния из возможных. Рене шла по кладбищу в темно-синем бархатном платье. Длинный разрез позволял увидеть ямочки под коленками. Харпер надеялась, что Гилберт успел по достоинству оценить гладкие, стройные ножки.
Бог знает, где Пожарный достал свой наряд: килт, открывающий худые волосатые ноги, черный берет и короткий черный пиджак. Харпер не хотелось думать, что он насмехается над таким событием. Видимо, так он представляет себе искреннее уважение.
Пожарный толкнул горящей ладонью дверь склепа О’Брайана. Пламя осветило изнутри крохотный мраморный куб, нависшие тени качались, словно под музыку. Джон нашел альбом «Дайр стрейтс»; «Ромео и Джульетта» сливались с песней сверчка.
Джон затушил руку и втащил за собой тележку. Рене вошла следом, и на счет «раз-два-три» они переложили тело в саване на каменную гробницу. Ник поджег кончиком пальца свечи. Алли с магнитолой зашла за всеми. Только Харпер медлила снаружи, глядя на руку, горящую совсем без жара. Ей было приятно. Глядя на пламя нынешней ночью, она словно видела собственную душу.
Песня гулко отдавалась эхом в каменной шкатулке, и Харпер начала тихонько подпевать. К ней присоединился Пожарный, взяв Рене за руку. Ник, взяв другую, потянулся к сестре, Алли потянулась к Харпер; они образовали человеческую цепочку. Рене опустила голову и закрыла глаза – то ли чтобы поплакать, то ли чтобы помолиться. Только когда она подняла голову, стало видно, что ее радужки пронизал свет. Витки драконьей чешуи вокруг обнаженных рук налились темно-лиловым цветом, спускаясь к запястьям. Свечение перекинулось на руку Пожарного, потом перешло к Нику. Харпер почувствовала, как отвечает ее чешуя, наливаясь светом и теплом.
Все сияли в темноте: бледные силуэты с кольцами света там, где были глаза; словно это они, а не Гилберт Клайн – мертвые, восставшие из могил привидения. Скорбь представлялась Харпер потоком ледяной воды, по которому она сама проплывала, кружась, как сухой лист.
Сливаясь с музыкой, Харпер чувствовала, как ускользает ее собственное «я». Ее личность не удержалась, и ее поглотил поток, пронзающий их всех. Она уже была не Харпер. Она превратилась в Рене, вспоминающую шершавую щеку Гила на своей шее и запах опилок от его волос. Она вспоминала тот первый раз, когда Гил поцеловал ее в углу подвала, когда крепко прижал ладонь к ее пояснице, вспоминала так ярко, словно ощущала все сама. Паутина на голых перегоревших лампочках на потолке. Запах пыли и старых кирпичей, его губы, прижатые к ее губам. Она плыла по воспоминаниям Рене, ее несло дальше, перекинуло через порог в…
…воспоминание о том, как держит и качает ее Кэрол в ночь, когда умерла мама. Кэрол качала ее и благоразумно не говорила ничего, не произносила слов фальшивого утешения. Кэрол тоже плакала; их слезы смешивались, и Харпер даже сейчас ощущала их вкус – стоя в склепе, она знала, что чувствовала Алли в ту ночь, когда сгорела Сара Стори. Ее чувства кружащимся листом неслись дальше, через другой порог, в…
…воспоминание о полете. Гейл Нейборс схватила ее за лодыжки, Джиллиан – за запястья, они раскачивали ее, как гамак, и швыряли в головокружительную тишину, и она падала беззвучно на койку, а из легких рвался смех, которого она не могла слышать. В жуткой тишине мира глухоты Ника, казалось, кричали цвета. Он обожал летать снова и снова, он обожал их веселье; и как он теперь скучает по ним и жалеет, что нельзя все вернуть. Но сознание Харпер неслось дальше – и рухнуло с самого высокого водопада, в горе такое глубокое, что и дна не разглядеть, и провалилось в…
…голову Джона и его мысли о Саре. Харпер ощутила, что держит Сару на коленях, и зарылась носом в ее волосы, вдыхая дразнящий аромат сахарного печенья. Она решала кроссворд, задумчиво грызя шариковую ручку; и какая же смелость, какая уверенность нужны, чтобы вписывать слова сразу ручкой! Квадратик солнечного света падал на изгиб худого загорелого плеча. Харпер никогда так ясно не ощущала свет и тишину – если не под грибами. С диким весельем она подумала о своем отце – блестящем, образованном, далеком, сердитом пьянице. «Я буду жить счастливо, – подумала Харпер с британским акцентом, – и значит, я уделаю тебя. Значит, я выиграю». Сара прижалась спиной к костлявой груди Харпер. «Семь букв – непреходящее счастье», – спрашивает она, и Харпер, заправив ей прядь волос за изящное розовое ушко, шепчет: «Сегодня». Жить в таком блаженстве и потерять его – это как незаживающий ожог. Думать о ней – все равно что заново прикладывать раскаленное клеймо.
И наконец, – ее собственный гладкий пруд боли, тоски по всему, что любила когда-то: пить кофе под стучащий по окнам холодный дождь, пылесосить в одном белье и подпевать Брюсу Спрингстину, рассеянно разглядывать корешки книг в книжном магазинчике с высоченными полками, грызть холодное яблоко перед домом и сгребать листья. А школьные коридоры, полные бормочущих-хохочущих-дерущихся учеников, а кока-кола в стеклянной бутылке… Сколько всего лучшего в жизни даже не замечаешь, пока оно с тобой.
Затихающий поток вертел и вертел ее листик, унося от воспоминаний, от боли – к надежному песчаному берегу. Магнитола щелкнула. Песня кончилась.
9
Она сидела на песке, прижавшись плечами к изрезанной каменной стене склепа. Пожарный сидел рядом. Так получилось, что они держались за руки. Он вынес радиоприемник наружу и настроил FM-диапазон. Хор тянул в унисон звенящий скорбный напев. Ночь сияла звездами.
Харпер была словно немного пьяная. Она расслабилась и решила, что можно положить голову Джону на плечо.
– А что Рене? – спросила она.
– Еще внутри. Говорит со своим мужчиной. Вспоминает, что больше всего любила в нем. И чем они занялись бы, если бы было больше времени.
– А дети?
– Пошли обратно в гараж. Я нашел пакет зефира. Кажется, они собрались его печь на огне.
– А думаете… это безопасно? Печь зефир на огне?
– Да нет, если учесть, что им довелось пережить, думаю, не стоит особо опасаться горячего зефира. Самое страшное, что может случиться, – обожгут нёбо.
– Я о том, что они могут увидеть в огне.
– А. – Пожарный вытянул губы трубочкой. – Не думаю, что она покажет себя. И, может, Саре будет приятно поглядеть на них. Мы не единственные, кто горюет об ушедшем. Мы не единственные, кого гложет печаль.
Харпер погладила большим пальцем его ладонь, легонько пожала.
– Я давненько так не балдел от Света… я ведь не входил в Свет полгода. – Пожарный выдохнул, как человек после обильной трапезы. – Мне не нужна была защита гармонии, с тех пор как я научился общаться со спорами напрямую. Я даже забыл, как это приятно. Даже если делишься болью, это добрая боль.
В самом ли деле они делились воспоминаниями и мыслями? Харпер не могла сказать точно. Дети в лагере Уиндем всегда считали споры чем-то вроде Сети, группового разума, носимого на коже, органического Интернета, к которому может подключиться любой зараженный. И они не сомневались, что Сеть может передавать мысли и чувства. Но ведь у человека, накачавшегося Светом, разыгрывается фантазия. Телепатия – это, конечно, звучит красиво, но Харпер считала, что простого воображения достаточно.
С неба упала звезда. Харпер загадала, чтобы Джон не шевелился, чтобы оставался на месте, а ее голова так и лежала у него на плече. Если время остановится, то пусть остановится сейчас, когда Джон прижался к ней и весна дышит им в лицо.
Он выпрямился так резко, что она чуть не упала. Потянулся к радиоприемнику и сделал погромче.
Безумная женщина прославляла Великого Панджандрума Иана Иудо-Киллера.
– А, опять эта бешеная сука, – сказала Харпер. На трезвую голову она не стала бы бросаться словами вроде «сука», но спьяну позволяла себе больше, а сейчас была словно навеселе. – Знаете, каждый раз, как она упоминает этого Иана Иудо-Киллера, она называет новый титул. То он Великий маршал, а то вдруг полевой генерал. Вот-вот она объявит, что его нарекли Всемогущим засранцем…
– Тс-с… – сказал Пожарный, подняв руку.
Харпер прислушалась. Женщина в приемнике сказала, что Его Честь обещал отправить двенадцать пожарных машин с полными расчетами в Мэн на борьбу с лесными пожарами; экипажи получили приказ об отправке в полдень в пятницу, слава Иисусу и Святому воинству…
– Вот с ними и поедем, – сказал Пожарный.
– С Иисусом и Святым воинством? – спросила Харпер. – Мне казалось, мы этого и пытались избежать.
– С пожарными. – Большие глаза Джона выделялись на худом лице. – Поедем прямо по мосту, в Мэн, с ними. Нас пропустят вместе со всеми. – Он повернул голову и посмотрел на Харпер. – У нас остается два дня. Мы прибудем на остров Марты Куинн ровно через неделю.
10
Когда пришло время, Джон разбудил ее, легко проведя костяшками пальцев по щеке.
Харпер потерла лицо, приподнялась на локтях.
– Я не… что? Рано ведь! Я думала, они поедут не раньше полудня в пятницу.
Алли сидела на полу. Ник спал на боку рядышком с ней. Алли широко зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони.
– Уже полдень? – спросила она.
– Уже пятница? – спросила Харпер.
– Пятница – да, полдень – нет. Примерно восемь утра. Но если выйдете наружу, сможете их услышать. Я говорил, что мы заранее узнаем, когда они будут готовы ехать. Почему, как думаете, мальчишки так рвутся стать пожарными? Чтобы гудеть сиреной. А дюжина машин поднимут такой шум, что перебудят весь город.
И он не шутил. Харпер услышала их еще до того, как вышла в туманное, прохладное утро: перекличка воющих и ревущих сирен меньше чем в полумиле от них. Одна сирена крякала и вопила несколько мгновений и затихала; тогда вступала другая. Джон предполагал, что они будут собираться у центрального пожарного депо, у муниципалитета – совсем недалеко от кладбища.
– И нам нужно торопиться? – спросила Харпер у Пожарного.
– Нам, разумеется, ни к чему пытаться проскочить мост впереди них, – ответил он. – Но и отставать сильно не стоит. Давайте. Посадим детей в машину. – Это прозвучало так, будто они уже опытные родители и собираются везти собственных детей к неприятным родственникам. Харпер подумала, что Алли и Ник теперь и вправду их дети.
Рене уже ждала возле автомобиля, открывая деревянные отсеки над задним крылом. Сорокавосьмифутовая пожарная машина выкатилась с завода «Студебекер» в 1935 году, красная, как спелое яблочко, блестящая, как ракета в комиксах про Бака Роджерса. Идеальное представление прошлого о будущем – или будущего о прошлом. В отсеках хранились грязные пожарные рукава, стояли рядами стальные огнетушители, кучей лежали куртки, уходил в пещерную тьму строй пожарных ботинок. Казалось, что в глубине одного из отсеков отыщется и вход в Нарнию. Рене подняла Ника, и он залез в отсек.
– Заберись под шланг, – сказала ему Рене и тут же щелкнула языком, досадуя, что заговорила с ним вслух. – Харпер, скажите, чтобы залез под шланг.
Но этого и не понадобилось. Ник был уже под рукавом. Алли вскочила на хромированный бампер, залезла в отсек к брату и начала помогать, художественно накрывая Ника витками шланга.
– Почти так же Гил выбрался из тюрьмы, – сказала Рене.
– А у кого Джон позаимствовал идею, как думаете? – спросила Харпер. – Гил все еще помогает нам.
– Да, – согласилась Рене и пожала Харпер ладонь. – Соберу пожитки, какие уж есть. И радио. Без меня не уезжайте.
Харпер загрузила «Подручную маму» в правый задний отсек, за три ряда хромированных огнетушителей, рядом с продуктовым пакетом. Осталось еще место для Рене и Харпер – если они обнимутся и накроются одеялом.
А Пожарный… Пожарный поведет машину.
– Это мне совсем не нравится, – сказала ему Харпер.
Пожарный стоял на подножке со стороны пассажирского сиденья. В руках он держал ведро с углями. Пожарный прислонил ведро к выхлопной трубе, торчащей за кабиной. Потом нагнулся, и Харпер увидела, как засветился кончик его указательного пальца, красный и прозрачный – ассоциация с инопланетянином из фильма была неизбежна, – как раскалился настолько, что больно было смотреть. Полетели искры – Пожарный пальцем приваривал ведро к выхлопной трубе.
– Так что вам не нравится? – рассеянно спросил он.
– То, что вы попытаетесь перевезти эту штуковину через мост. Они охотятся за вами. Там есть те, кто вас видел, они опознают вас.
Харпер даже приходило в голову, что вся кутерьма затеяна, чтобы выманить их; весь разрекламированный караван пожарных машин, якобы направляющихся в Мэн тушить пожары, – наживка. Чем больше она размышляла, тем явственнее ей казалось, что они направляются прямо в ловушку и будут мертвы к полднику.
В конце концов ее заставили смириться с риском схватки – они длились полчаса и превратили матку в глыбу быстрозастывающего бетона. В какой-то момент боль стала такой острой и ритмичной, что Харпер, быстро и коротко дыша, решила, что уже рожает. И в этот момент почти полной уверенности схватки начали утихать и скоро совсем прошли, оставив вспотевшую Харпер с трясущимися руками. Две недели – всего две недели до срока, плюс-минус пару дней.
Им предстоял безнадежный бросок – так солдаты Первой мировой выскакивали из окопов и бежали к ничейной земле, наплевав на то, что участников первых четырех атак порубало на куски. Оставаться невозможно, ведь ребенка не вырастишь в окопе.
И дело не только в безопасных родах. Дело в следующих после родов минутах, часах, днях. Особенно если у мальчика не будет драконьей чешуи. Харпер уже много месяцев не читала новостей, но в дни, когда Интернет еще был доступен, можно было узнать, что где-то у восьмидесяти процентов зараженных матерей рождаются здоровые дети. Пацан будет розовеньким и чистеньким; чтобы он и оставался таким, придется найти кого-то здорового, кто усыновит его… об этом она отказывалась думать. Сначала нужно найти место, где получится впустить малыша в мир. А дальше уже – искать дом для незараженного сына. А может быть, у врачей на острове Марты Куинн нет чешуи. Может, кто-то из них возьмет ребенка. И может, ее ребенок даже останется на одном острове с ней!
Нет. Надеяться на это – уже слишком. Придется принять то, что будет лучше для ребенка, даже если это означает, что в день его рождения она увидит его в последний раз. Харпер уже решила, что когда придет пора, она примет все, как Мэри Поппинс. То есть ребенок будет принадлежать ей, пока не подует западный ветер… Поднимется буря, и Харпер спокойно раскроет зонтик и улетит прочь, оставив ребенка в руках человека любящего, достойного и мудрого – если, конечно, такой найдется. Она не сможет остаться с сыном, но сын может остаться с мамой. С «Подручной мамой».
– Не думаю, что Ник сможет управлять машиной с ручной коробкой передач. Рене никогда не водила больших машин. Алли слишком юна. Вы слишком беременны. И потом: они, на хрен, ищут того, кто говорит, как принц, на хрен, Чарльз, а не как Дон, на хрен, Льюистон, – объяснял ей Пожарный; и гласные в его речи удлинялись, а британское «р-р-р» пропало, словно он вдруг оказался родом из Манчестера в штате Мэн, а не из Манчестера в Соединенном Королевстве. – Я смогу говорить, как местный, хотя бы несколько минут – хватит, чтобы проскочить пост.
– Как ваше запястье? – спросила Харпер, тронув его за руку. Запястье все еще было обмотано грязным бинтом.
– А, с рычагом справлюсь. Не беспокойтесь, Уиллоуз. Я провезу нас через пост. Вы просто забыли, как я люблю представления.
Но Харпер его почти не слышала.
Рене остановилась шагах в десяти от машины и, нагнувшись, держала ладонь тыльной стороной вниз, чтобы длинношерстному коту с золотыми полосками было удобно нюхать. Кот, задрав хвост, вылез из травы, к его шерсти прилипли сухие листья. Он урчал так громко, будто кто-то запустил электрическую швейную машинку.
Ник выбрался из-под шланга поглядеть. Он возбужденно оглянулся на Алли и начал шевелить пальцами. Алли вылезла наружу на четвереньках.
– Ник говорит, это тот кот, которого он подкармливал с прошлого лета, – сказала она.
Когда Харпер оглянулась, большой кошак уже сидел на руках Рене, довольно прищурившись. Рене поставила радиоприемник на землю и ласково гладила кота вдоль позвоночника.
– Это мой кот. – Рене выглядела изумленной, как будто кто-то только что разбудил ее после глубокого сна. – Мой кот, которого я отпустила в прошлом мае. Мистер Трюфель. Ну, верней, Трюффо, но для друзей – Трюфель.
Пожарный, соскочив с подножки, смотрел сурово.
– Вы уверены?
– Конечно, уверена. Своего-то кота я узнаю!
– Но у него ни ошейника, ни жетона. Точно сказать нельзя.
Рене вспыхнула:
– Он подошел прямо ко мне. Он вспрыгнул ко мне на руки.
Джон молчал, и Рене добавила:
– А почему же нет? Это мои места. Я ведь жила именно на этой улице. На милю южнее, но на этой улице.
– Кот остается здесь, – сказал Джон.
Рене открыла рот, чтобы возразить, но осеклась и только смотрела на Пожарного – сначала непонимающе, а потом постепенно соглашаясь.
– Разумеется, – сказала она. – Глупо было думать… конечно, вы правы.
Она потерлась носом о нос кота и аккуратно опустила животное на землю.
– Нет! – воскликнула Алли. – Что вы делаете? Мы можем его взять.
– Правильно. Я возьму его к себе, – сказала Харпер.
Ее поразило выражение лица Рене, когда та узнала кота. Это было не просто удовольствие – это было потрясение. Харпер подумала, что Рене уже отказалась от счастья – похоронила его в склепе с Гилбертом, – и нежданная радость ошеломила ее. Ник спрыгнул с машины, опустился на колени в пыль и осторожно приближался к коту, как загипнотизированный. Кот вился у лодыжек Рене и следил за мальчиком настороженными нефритовыми глазами.
– А если они заглянут в задние отсеки и найдут его? – спросил Пожарный.
– Решат, что кот спрятался в вашей машине. Посмеются.
– Нет. Они перероют все.
– Проголосуем, – сказала Харпер.
– В жопу ваше голосование! Это небезопасно. Кот остается здесь.
Харпер ответила:
– Мистер Руквуд, мне надоели люди, считающие, что только они имеют право решать, что лучше или хуже для других. Я была замужем – и пять лет мне внушали: все, что позволяет мне чувствовать себя человеком, мне не нужно. Я обращалась к религии – к церкви Святого Пения в храме Света – все то же самое. Теперь у нас демократия, и мы будем голосовать. Не дуйтесь, у вас тоже есть право голоса.
– Трижды ура выборам! – крикнула Алли.
Пожарный злобно глянул на Алли с братом.
– Большинство сообществ сходятся на том, что дети не обладают достаточной информацией, чтобы участвовать в публичных диспутах.
– Большинство детей не спасали вашу тощую неблагодарную задницу от публичных побиваний камнями. Голосуем. Все. И я – за кота, – сказала Харпер.
– Я голосую за бескошачье будущее, – сказал Пожарный и ткнул пальцем в Рене: – И она тоже. Потому что, в отличие от вас, Рене Гилмонтон женщина разумная, логичная и осторожная, правда, Рене?
Рене провела ладонью по мокрой щеке.
– Он прав. Если что-нибудь случится с детьми из-за того, что мы взяли с собой кота, я не перенесу. Это чрезмерный риск. И потом… я вовсе не уверена, что это мой кот.
– Вы лжете, Рене, я вас насквозь вижу, – сказала Харпер. Она обернулась, пылая праведным гневом, к детям. – Как вы голосуете?
– Я за кота, – сказала Алли.
Ник ткнул большим пальцем вверх.
– Вы двое в меньшинстве! – воскликнула Харпер. – Мистер Трюфель едет с нами!
Рене задрожала:
– Харпер. Нет. Правда. Вы не… мы не можем…
– Можем, – сказала Харпер. – И возьмем. Демократия, мать вашу. Привыкайте.
Мистер Трюфель потерся спиной о лодыжки Рене и взглянул на Харпер с таким выражением, что стало ясно: он не сомневался ни минуты.
11
Харпер вытянулась в темноте рядом с Рене – кот примостился между ними – за тремя рядами огнетушителей. Алли и Ник залезли под шланги в другом отсеке. Харпер уткнулась лицом в шерсть мистера Трюфеля и вдыхала историю последних девяти месяцев тайной кошачьей жизни: плесень, пыль, могильная земля, подвалы и высокая трава, пляж и сточная канава, помойка и одуванчики.
Машина зашумела и дернулась. Они выехали на Южную улицу – Харпер поняла это по невысокой скорости и качке. На Южной полно поворотов. Они попали в выбоину, и зубы Харпер лязгнули.
– Раньше до Макиаса было часов пять. Интересно, как сейчас? – тихо спросила Рене.
– Неизвестно, что сейчас с автострадой. Прошлой осенью пожар прошел от Бутбей-Харбора до границы. Тысячи акров. И кто его знает – получится ли проехать всю дорогу. Если придется идти пешком, это может занять… много времени.
Мурчание мистера Трюфеля ритмично разносилось по деревянному отсеку; Харпер казалось, что кто-то играет на стиральной доске в кантри-ансамбле.
– Но если дорога свободна, мы могли бы оказаться на острове уже сегодня ночью.
– Неизвестно, сколько времени нас будут оформлять. И как часто ходит корабль.
– А неплохо было бы принять горячий душ?
– Безумие. Сейчас вы еще начнете грезить о еде не из консервной банки.
– Вы с ним спали? – спросила Рене с бухты-барахты.
Пожарная машина перешла на более высокую передачу и начала ускоряться. Они выехали с Южной улицы на Миддл-роуд. Под колесами шуршал ровный асфальт.
– Нет, – ответила Харпер. – Ну, то есть… мы лежали рядом в кровати, просто обнявшись. У него же ребра сломаны. И еще рука. – И непонятно, как рассказать про другую женщину, бывшую с ними в комнате, в огне. – А позже я была слишком беременна.
– Ну с этим разберетесь, когда окажемся на острове. – Пожарная машина тряслась и погромыхивала. – Жалко, что у нас с Гилом ничего не было. Жалко – но Мазз все время пялился, все время был с нами в комнате. Я понимаю, что не особо привлекательна. То есть я толстая, и мне почти пятьдесят. Но он долгое время провел в тюрьме, и…
– Рене, вы восхитительно вдувабельны, – сказала Харпер. – Вы бы перевернули его мир.
Рене закрыла рот ладонью и беспомощно затряслась.
Огнетушители позвякивали, стукаясь друг о друга.
Когда Рене справилась со смехом, она спросила:
– Но вы хотя бы целовались? И говорили слово на букву «Л»?
– Да.
– Хорошо. Гил никогда мне этого не говорил, и я не говорила. Не хотела, чтобы он чувствовал себя обязанным. А теперь жалею. Жалею, что не рискнула. И не важно, что он ответил бы. Главное, чтобы услышал это от меня.
– Он знал, – сказала Харпер.
Звук под колесами изменился – стал глуше. Значит, они выезжают на автомагистраль, на I-95. «Вот сейчас, – подумала Харпер. – Вот сейчас. Вот сейчас». На мосту из-под колес будет доноситься стальной торопливый шум. Там уж не ошибешься. Контрольный пост расположен на первой трети моста.
– Жалею, что не сказала ему утром. Если нас остановят и найдут, я уже не успею, – сказала Харпер. Пульс участился, словно спеша за ускоряющейся машиной. – И вас я очень люблю, Рене Гилмонтон. Вы самый разумный человек, кого я знаю. Надеюсь, я стану такой же, когда вырасту.
– О, Харпер. Пожалуйста, не становитесь кем-то – только собой. Вы прекрасны такая, какая есть.
Под колесами зазвенел мост, и машина стала замедляться.
С закрытыми глазами Харпер видела все, как наяву: шестиполосный мост, три полосы на юг и – через бетонный разделитель – три на север. В прежние времена машины проскакивали по мосту в Мэн без остановки, но осенью губернатор установил пропускной пункт. Две из трех полос будут перекрыты полицейскими машинами, военными «Хаммерами» или бетонными блоками. Сколько человек на посту? Сколько у них оружия? Скрипнули пневмотормоза. Пожарная машина, качнувшись, остановилась.
Застучали сапоги. Харпер услышала приглушенную беседу, потом хохот – похоже, смеялся Джон. Снова голоса. Харпер осознала, что затаила дыхание, и заставила себя медленно и спокойно выдохнуть.
– Можно, я возьму вас за руку? – прошептала Рене.
Харпер потянулась в темноте и нащупала теплую, мягкую ладонь Рене.
Дверца отсека приоткрылась на четверть дюйма.
У Харпер перехватило дыхание. «Сейчас. Сейчас заглянут», – подумала она. Они с Рене застыли под одеялом, за огнетушителями. Все просто. Если постовые заглянут за огнетушители, все умрут. Если не заглянут, они переживут это утро.
Дверца отсека приоткрылась еще на четверть дюйма, и Харпер даже рассердилась: почему придурок просто не распахнет ее разом.
– О господи, – сказала Рене, сообразившая на долю секунды раньше Харпер.
Харпер приподнялась на локтях, почувствовав биение пульса в горле.
Никто не открывал дверцу снаружи. Ее открыли изнутри. Мистер Трюфель, высунув голову в щель, любовался солнечным утром. Он протиснул плечи, оттолкнув дверцу еще на шесть дюймов, и спрыгнул вниз. «Спасибо, что подвезли, детки, здесь я сойду».
Рене сжала ладонь Харпер до боли в пальцах.
– Господи, – шептала Рене. – Боже…
Харпер высвободила руку и села на колени, чтобы взглянуть поверх огнетушителей. Был виден уголок ясного голубого неба, затянутого вдали белесой дымкой, и серый изгиб моста, ведущего обратно, в Нью-Гемпшир.
Всю обочину занимали разбитые машины, до начала моста и дальше. Там была, наверное, сотня пустых машин: все автомобили, пытавшиеся, но не сумевшие проскочить. Паутина разбитых лобовых стекол, пулевые отверстия в капотах и дверцах.
Со стороны кабины доносились голоса. Кто-то говорил:
– Да вы прикалываетесь. Когда она была последний раз на техобслуживании?
Харпер осторожно приподняла один огнетушитель и отодвинула в сторону, чуть звякнув.
– Нет, Харпер, – зашептала Рене, но Харпер на сей раз не собиралась устраивать голосование. Если кота заметят, он привлечет внимание к задним отсекам машины.
Она сдвинула еще один огнетушитель. «Дзынь».
– Да мы ее из гаража выводим каждый год на Четвертое июля. Поливаем детей из брандспойта, сбиваем их с ног – им нравится, – рассказывал у кабины немногословный уроженец Новой Англии. Его голос казался почему-то знакомым. – Им стало бы не так весело, дай мы полное давление. Шестилеток разметало бы по деревьям на хрен.
Шутка была встречена дружным одобрительным хохотом – шесть человек, не меньше. Тут-то до Харпер и дошло, кто говорил. В роли забавного морского волка выступал Пожарный, примеривший голос Дона Льюистона.
Харпер открыла дверцу и высунула наружу голову.
Пахло рекой – насыщенный запах с легкой примесью гниения. За пожарной машиной на дороге никого не было. Все часовые собрались у кабины. Справа стояла пустая белая будка с пыльными плексигласовыми стеклами. На пластиковой полке трещала и булькала рация.
– Спереди здорово помялись. Во что-то въехали? – спросил один из часовых.
– Ага, пару месяцев тому. Думал, в гребаную рытвину попал. А оказалось – въехал в «Приус» с двумя окурками. Извиняйте!
Снова хохот, еще громче.
Мистер Трюфель посмотрел с дороги на Харпер, прищурился, зевнул, задрал заднюю лапу и принялся вылизывать мохнатые яйца.
– Никак не найду вас в списке, – сказал один из часовых. Он говорил не враждебно, но и не давился от хохота. – У меня список машин, которые разрешено пропустить на север. Вашего номера тут нет.
– Можно взглянуть? – спросил Пожарный.
Зашуршали бумаги.
Харпер спустила ногу на асфальт, держась за бампер.
Цепочка расстрелянных машин тянулась и тянулась вдоль дороги по всему мосту и дальше. Харпер увидела автофургон с изрешеченным пулями лобовым стеклом. В машине осталось детское сиденье.
– Да вот, – сказал Пожарный. – Вот она, моя ласточка.
Харпер показалось, что на мгновение его акцент пропал – заметил ли это кто-нибудь еще?
– «Студебекер» 1963-го? Я не знаток, но не похоже, чтобы эта машина была 1963-го.
– Ну еще бы! Не 63-й, а 36-й. Поменяли местами цифры. Ну и номер ни хрена не правильный, ясное дело. У вас тут старый. На антикварных машинах номера поменяли три… хрен там, четыре? Уж года четыре как.
Парень вздохнул.
– Кого-то вздрючат за это.
– Ага. Уж это наверняка, – согласился Пожарный. – Да и насрать. Ищете виноватого – вот он я. Что они, наорут на меня? Захотят устроить мне взбучку – пусть отправляются на север, в Мэн, и ищут меня. Дайте ручку. Исправлю номер.
– Серьезно?
– Ну. Даже визу поставлю.
– Эй, Глен! Хочешь, я свяжусь по рации, проверю? – спросил кто-то другой. Голос молодой, почти ломающийся. – Я за пять минут управлюсь – свяжусь с конторой.
Харпер двумя руками ухватила мистера Трюфеля. Он тихо мяукнул. Харпер начала разворачиваться к пожарной машине… и застыла, глядя на пустую будку.
Видеокамера, укрепленная под краем крыши, смотрела прямо на Харпер. Она даже видела себя, немного не в фокусе, на голубом экране телевизора в будке.
Харпер еще стояла, уставившись на свое изображение на мониторе, когда в поле зрения, между ней и пыльной будкой появился охранник. Совсем еще ребенок, с коротко постриженными рыжими волосами и винтовкой М-16 через плечо. Он шел спиной к Харпер, но если бы обернулся, то уперся бы взглядом прямо в нее. Если бы он посмотрел в будку, то увидел бы изображение Харпер на экране. Он не сделал ни того, ни другого. Часовой смотрел в сторону кабины машины и показывал большим пальцем на будку.
– Я знаю всех в общественных работах, – сказал он. – У них есть список допущенных машин, и в конторе всегда кто-нибудь сидит – Элвин Уиппл или Джейкоб Грейсон. Они скажут, что делать.
Харпер сунула мистера Трюфеля в отсек. Потом осторожно задрала ногу – насколько получилось – и подтянулась наверх.
– Хорошая мысль! Давайте, – сказал Пожарный. – А, нет, погодите, идите сюда. Вам понадобится планшет, чтобы вписать правильные номера.
Харпер выглянула во все еще приоткрытую дверцу отсека и увидела, как рыжий мальчик снова потрусил к кабине. Через мгновение он пропал из виду.
Харпер закрыла дверь.
Потом передала Рене мистера Трюфеля и вернула на место огнетушители… хотя зачем – никто ведь не открывал дверцы отсеков; и через мгновение машина тронулась. Харпер улеглась на пол. Мышцы в левой ноге свело.
Мистер Трюфель тихо заурчал. Рене теребила шерсть на голове кота.
– Знаете что, Харпер? – негромко спросила Рене.
– Что?
– Мне кажется, это не мой кот, – сказала Рене.
12
Пожарная машина дрогнула, подалась назад на фут-другой и двинулась вперед, словно неохотно. Металлические канавки в асфальте снова запели под шинами. Харпер услышала далекий «динь-динь» медного колокольчика – Пожарный прозвонил «адьос».
Машина набирала скорость по дороге на север.
– Получилось, – сказала Рене. Она оперлась на локоть. – Похоже, мы в безопасности.
Харпер не ответила. Она чуть приподняла голову и снова уронила ее на стальной пол, думая про камеру.
– Что? – спросила Рене.
Харпер покачала головой.
Машина ехала дальше. Наверное, Джон уже разогнался до шестидесяти или семидесяти миль, и машина шла гладко и быстро. Харпер подумала, что через какое-то время качка и ощущение скорости убаюкают ее.
Впрочем, минут через десять Пожарный понизил передачу. Машина стала замедляться, гравий захрустел под шинами и камешки застучали в днище.
Харпер уже привстала на колени, когда Пожарный открыл дверцу заднего отсека.
– У нас неприятности? – спросила она.
– Нет. – У него была гадкая привычка: когда он врал, то смотрел прямо в глаза. – Решил узнать: не хотите ли сесть впереди со мной.
Открылся второй отсек, Алли высунула голову, почесывая медового цвета ежик на затылке.
– И Ника заберите. У него ноги воняют.
– Тогда ладно, – сказал Пожарный.
– Наверное, не стоило тут останавливаться, – сказала Харпер. – Мы еще слишком близко к границе.
– Надо дровишек подбросить, – ответил он.
Вылезли все – размяться. Харпер уперлась кулаками в поясницу и захрустела позвонками. Легкий бриз сдувал волосы со лба.
Они уже миновали Кейп-Неддик, где когда-то был природный заповедник. Справа от дороги, со стороны мыса, заповедник остался. Громадные дубы, пышные от новых зеленых листьев, покачивали ветвями. В темной траве звенели пчелы.
Слева от дороги раскинулся лунный пейзаж с обугленными ветками и почерневшими камнями среди пепельных дюн. Обгорелые остовы деревьев казались легкими набросками на фоне бледной грязи. В сотне футов от дороги стояло здание из гофрированной жести, покоробившейся от жара; стены так деформировались, что домик напоминал рисунок пятилетнего ребенка. И разоренные земли тянулись, насколько хватало глаз.
– И так везде? – спросила Рене, прикрыв глаза ладонью.
– В штате Мэн? Насколько я слышал, нет. Дальше на север будет гораздо хуже. – Пожарный обернулся на шоссе, по которому они приехали. – Понятия не имею, в каком состоянии дороги дальше. Конвой пожарных, к которому мы якобы принадлежим, по 95-му ехал только до Йорка, а потом – по местному шоссе, прямо на север. Йорк мы уже проскочили, так что впереди – великая неизвестность.
Харпер последовала за ним в сторону от дороги, в траву. Джон крутил головой, собирая сухие ветки. Ник отошел к деревьям, повернулся спиной и стал писать в папоротник.
– Очень скоро они разберутся, что не должны были нас пропускать, – сказала Харпер.
– Уже не важно. Когда они поймут свою ошибку, думаю, будут держать рот на замке. В конце концов, им гораздо легче устроить показательную порку, чем нам. Их-то ловить не нужно. Нет, по-моему…
– Вы все-таки не понимаете. На мосту кое-что произошло. Полный провал. Кот выпрыгнул. Я боялась, что его кто-нибудь заметит, и тогда решат обыскать всю машину. И я вылезла, чтобы забрать его, а на будке была камера. У них осталась запись – доказательство того, что вы везете «зайцев».
– Это если они будут запись смотреть, – сказал он. Потом обернулся на Харпер и добавил: – Я же говорил, что брать кота – ошибка!
– У вас есть другие хобби, кроме как заявлять направо и налево: «Я же говорил»? – Это были любимые слова Джейкоба. И Харпер не хотелось, чтобы Джон напоминал Джейкоба хоть чем-то. От одной мысли хотелось врезать Джону от души.
Пожарный повернулся с охапкой тощих веток и двинулся обратно по высокой траве.
– Никого они за нами не пошлют, – сказал он наконец. – Нью-Гемпшир изолирован – полицейское государство. И они никого не отправят в погоню. Не станут рисковать. Любой, кого они пошлют, может ведь решить не возвращаться. В этом проблема полицейских государств. Охранники – тоже заключенные, и большинство из них это понимают.
Но, говоря все это, Пожарный смотрел Харпер в глаза, не отрываясь, – и она поняла, что он сам себе не верит.
Пожарный поднялся на подножку и принялся подкладывать дрова в дымящееся ведро. Из леса вернулся Ник.
«А зачем на машине ведро с углями?» – показал он знаками.
Харпер пришлось воспользоваться пальцевой азбукой.
«Это память о его любимом огне».
«Он психованный, как сортирная крыса, – показал Ник. – Я иногда забываю».
«Выбирайте выражения, молодой человек, а то я помою вам руки с мылом».
«Ха-ха, – показал Ник. – Я понял. Очень смешно. Все любят шутки про глухих. Вот еще: зачем Господь сделал так, чтобы, когда пердишь, воняло? Чтобы и глухие наслаждались».
Когда они въехали на шоссе, Пожарный высунулся из окна и снова позвонил в колокольчик.
13
Чем дальше они продвигались на север, тем меньше пейзаж напоминал Землю. На дорогу наползали дюны из серого пепла, иногда оказывавшиеся такими высокими и широкими – целые острова бледной пушистой грязи, – что разумнее было, сбросив скорость, объехать их стороной. Земля цветом напоминала бетон. Обугленные деревья по обе стороны дороги сияли кристаллическим блеском под бледным и начинающим розоветь небом. Здесь ничего не росло. Харпер читала, что травы и кусты быстро восстанавливаются после лесных пожаров, но тут почва была погребена под слоем спекшегося пепла, белесой коркой, на которой не было видно ни следа зелени.
Поднявшийся ветер бросал пыль в лобовое стекло, и Пожарный включил «дворники», которые начали чертить на стекле длинные серые дуги.
Минут примерно через двадцать Харпер увидела на гребне с восточной стороны ряд жилых прицепов. От них не осталось почти ничего – только обгорелые скорлупки с выбитыми окнами и обвалившимися крышами. Ряд алюминиевых коробок под открытым небом промелькнул мимо.
Теперь скорость упала до двадцати миль в час – Пожарному приходилось объезжать груды пепла, а иногда – упавшее на дорогу дерево. Переехали через речку. Под мостом текла серая слякоть. По грязной воде лениво плыл мусор: Харпер разглядела шину, покореженный велосипед и дальше – как будто раздутую свинью в джинсовом комбинезоне; гнилая плоть кишела мухами. Приглядевшись, Харпер поняла, что это вовсе не свинья, и заслонила ладонью глаза Нику.
Въехали в Биддефорд. Казалось, город подвергся бомбежке. Черные трубы торчали среди рухнувших кирпичных стен. Обгорелые телефонные столбы выстроились в ряд – ни дать ни взять кресты, готовые к жертвоприношению. Надо всем возвышался Медицинский центр Южного Мэна – от корпусов, черных, как обсидиан, еще поднимался дым. Биддефорд превратился в империю руин.
Ник показал руками: «Люди, которые тут жили, спаслись?»
«Да, – ответила Харпер. – Большинство спаслось». Лгать руками оказалось проще, чем вслух.
Биддефорд остался позади.
– Я думала, мы увидим беженцев, – сказала Харпер. – Или патрули.
– Чем дальше на север, тем гуще дым и больше всяких токсинов в воздухе. Не говоря уже о пепле. Воздух становится отравленным очень быстро. Но не для нас, не забывайте. Думаю, драконья чешуя у нас в легких о нас позаботится. Воздух опасен для нормальных. – Он слабо улыбнулся. – Хоть человечество и вырождается, нам повезло стать частью чего-то нового.
– Угу, – сказала Харпер, оглядывая громадные пустоши. – Вот оно, наше везение. Кроткие наследуют землю. Если кого-то заинтересует то, что от нее останется.
Пожарный включил радио и начал пробираться через треск статики, неразборчивые голоса и хор мальчиков, достигший высокой ноты в гулком соборе; нашел – за треском – скачущее, почти бестолковое басовое соло, и певца, который жаловался, что его любимая решила убежать, убежать. Слабый сигнал еле пробивался сквозь безумные помехи, но Пожарный нагнулся и расширил глаза, прислушиваясь, потом взглянул на Харпер.
Харпер посмотрела на него и кивнула.
– Я действительно слышу, – спросил Пожарный, – то, что мне кажется?
– Похоже, и вправду «Инглиш бит», – ответила Харпер. – Вперед, мистер Руквуд. Наше будущее ждет нас. Рано или поздно мы доберемся.
– И кто бы подумал, что будущее будет звучать совсем как прошлое? – спросил Пожарный.
14
Через пару миль после Биддефорда Пожарный убрал ногу с акселератора, и машина начала замедляться.
– Честно говоря, – сказал он, – почти сорок миль одним махом – на такое я и не надеялся.
Полосы, ведущие на север, перегораживал восемнадцатиколесный грузовик. Как и все, что попадалось им на глаза за последний час, он тоже словно побывал под бомбежкой. От кабины осталась выгоревшая скорлупа. Контейнер почернел от сажи, но под грязью еще можно было разглядеть слово «Уолмарт».
Над логотипом кто-то счистил грязь и краской из баллончика написал большими красными буквами:
ПОРТЛЕНДА НЕТ
ДОРОГА РАЗРУШЕНА НЕ ПРОЕХАТЬ
ЗДОРОВЫЕ? ОТМЕТЬТЕСЬ У ДИКА ХОКИНСА В ПРАУТСНЕК
ЗАРАЗНЫХ ПРИСТРЕЛИМ НА МЕСТЕ
ПРОСТИ НАС БОГ, ХРАНИ ВАС БОГ
Пожарный открыл дверцу и встал на подножку.
– У меня есть буксирная цепь. Наверное, получится сдвинуть эту фуру в сторону. Нам нужно не очень много места, чтобы проскочить. И раз уж встали, можно дровишек подбросить.
Ник пошел за Харпер к корме пожарной машины – проверить, как там Алли и Рене. Алли уже стояла на асфальте и помогала Рене спуститься по бамперу. Рене с серым, как окружающий пейзаж, лицом одной рукой прижимала к груди кота.
– Как держитесь, старушка? – спросила Харпер.
– Не услышите ни единой жалобы, – заявила Рене.
– Да куда уж, – встряла Алли. – Что вообще можно услышать за воем кота?
– Нашему маленькому туристу не нравится путешествовать общим классом, – сказала Рене.
– Тогда может сесть впереди, – сказала Харпер. – И вы с ним садитесь.
Рене выглядела измученной и усталой, но в ответ улыбнулась:
– Да ни за что.
– Вы не поедете сзади, мисс Уиллоуз, – сказала Алли. – Ухнем в глубокую рытвину – и ребенок пулей вылетит. Получатся реактивные роды.
Рене побледнела:
– Выразительный образ.
– А что – нет? Кто хочет есть? – Алли потянулась в задний отсек за пакетом с продуктами.
Харпер понесла банку персиков и пластиковую ложку к кабине – решила поделиться с Джоном. Он забрался на капот большого трейлера и, приставив ладонь козырьком ко лбу, вглядывался в шоссе.
– Что там впереди? – спросила Харпер.
Джон сел и съехал по капоту.
– Ничего хорошего. Целых участков дороги не хватает, и еще я вижу громадное дерево поперек шоссе, меньше чем в миле отсюда. И до сих пор все дымится.
– Да быть не может. Горело когда? Восемь месяцев назад? Девять?
– Огонь не потухнет, пока есть чему гореть. Пепел укрывает защитным одеялом угли внизу. – Пожарный выскользнул из куртки и остался в замызганной майке. Полуденный жар колыхался над дорогой. – Будем ехать, пока сможем. Тогда бросим машину и пойдем пешком. – Он мельком глянул на живот Харпер. – Вам надо с одеждой разобраться. Будет жарко, а брести придется несколько дней.
Харпер пыталась гнать прочь фантазии о том, что они доберутся до острова Марты Куинн сегодня ночью, о постели со свежими простынями, о горячем душе, об ароматном мыле – но не могла удержаться. Она пала духом, услышав, что может потребоваться больше времени и сил, чем она надеялась. Все надеялись. Однако едва почуяв собственное разочарование, Харпер решительно отодвинула его на задний план. Они в пути и уже выбрались из Нью-Гемпшира. На сегодня вполне достаточно.
– Что? – переспросила она. – Думаете, я первая беременная леди, которой придется пройтись пешочком? Вот. Съешьте персик. Займите чем-нибудь рот – вместо суровых речей и мрачных предсказаний. Знаете, что вы убийственно сексуальный, пока молчите? А как заговорите – становитесь феноменальной задницей.
Пожарный разинул рот и получил персик на пластиковой ложке. За фруктом последовал поцелуй со вкусом золотого сиропа. Когда Харпер оторвалась от губ Джона, он улыбался.
Ник, Рене и Алли, собравшиеся рядом, зааплодировали. Харпер показала им средний палец и снова поцеловала Джона.
15
Джон и Алли прикрепили цепь к буксирной проушине пожарной машины и потащили другой конец к трейлеру. Пока они привязывали цепь, Харпер заглянула в длинный контейнер «Уолмарта». Внутри пахло каленым металлом и паленым волосом, но у стены обнаружились несколько деревянных поддонов. Харпер вытащила один наружу – если получится сломать, будет топливо для ведра с углями.
Рене принесла ломик и топор. Харпер прислонила поддон к побелевшему от огня дорожному ограждению и начала тюкать топором. Полетели сосновые щепки.
Рене прищурилась от яркого солнца, глядя на ведро, приваренное позади кабины.
– Я все собиралась спросить… – неуверенно начала Рене.
– Наверное, лучше и не стоит.
– Ладно.
Харпер отнесла несколько щепок к машине, забралась на подножку и заглянула в ведро. Угли пульсировали. Харпер начала подкладывать кусочки дерева, один за другим. Каждая щепка вспыхивала с дрожащим шипением белого огня. Положив четыре или пять щепок, Харпер помедлила, держа очередную над ведром, – выбирала, куда положить.
Изогнутая лента пламени, похожая на руку ребенка, протянулась и схватила палку. Харпер отпустила ее, тихо вскрикнув, и соскочила с подножки. Ватные ноги тряслись. Рене придержала Харпер за локоть.
– Я слышала про языки огня, – мягко сказала Рене. – Но не про руки.
Харпер покачала головой, не в силах ответить.
Пожарный захлопнул водительскую дверцу и включил заднюю передачу. Буксирная цепь натянулась и щелкнула. Шины пожарной машины завертелись, задымились, нашли сцепление с дорогой – и задняя часть трейлера с лязгом дернулась вбок.
Когда фура освободила небольшой проезд, Харпер впервые увидела дорогу впереди. Футах в двадцати за трейлером одну полосу съел кратер размером с малолитражку. Дальше был еще один кратер – но на соседней полосе. Через полмили автостраду перегородило огромное дерево, гигантская обгорелая лиственница. Она словно была сделана из жженого сахара. Над длинной и прямой дорогой, над размякшим покрытием колыхался горячий воздух.
– Дальше придется ехать медленно, – сказал Пожарный.
Он ошибся.
16
Пожарный пролавировал среди больших осыпавшихся ям на дороге, доехал до рухнувшей лиственницы и снова остановился. Харпер и остальные даже не стали залезать в машину, а шли следом. Небо заволокло, как будто собирается дождь, вот только дождь не собирался и тучи были неправильного цвета. Розовые, как лососина, словно подсвеченные закатом, и плевать, что полдень. В воздухе повисло напряжение, как перед грозой. Барабанные перепонки Харпер неприятно зудели от давления.
Пожарный обвязал цепью упавшее дерево и бегом вернулся в машину. Раздался громкий треск. Пожарный изысканно выругался.
– Слышали, что он сказал? Ни одна женщина такого не сможет, – сказала Рене. – Анатомически невозможно.
Пожарный выпрыгнул из-за руля. Цепь оторвала от лиственницы сук длиной футов в десять.
– Нужно обернуть цепь вокруг ствола, – сказала Алли. – А то разломаете по кускам.
Ник сидел на заднем бампере с Рене и Харпер, пока Алли с Пожарным оборачивали цепь вокруг центра тяжести ствола.
– Давайте сыграем, – предложила Рене. – В «двадцать вопросов». Кто первый?
Харпер перевела Нику. Он ответил знаками.
– Он спрашивает: животное, овощ или минерал?
– Минерал. Вроде того. Господи. Сразу сложности.
Они продолжали, Харпер служила переводчиком.
– Желтое? – передала Харпер.
– Да, и еще оранжевое.
– Теперь он спрашивает: это больше легковушки?
– Да. Гораздо больше.
Ник быстро задвигал руками.
– Он говорит – грузовик, – перевела Харпер.
– Нет! – радостно воскликнула Рене.
Ник соскочил с бампера, отчаянно махая руками.
– Он говорит – большой оранжевый грузовик, – сказала Харпер.
– Нет! – Рене нахмурилась. – Скажите ему «нет». Он зря тратит вопросы.
Но тут и Харпер сама соскочила с решетки, вперив взгляд в шоссе.
– Нам пора, – сказала она.
Ник уже бежал к кабине. Харпер потрусила за ним, крича на ходу и сбиваясь на невнятный визг.
– Джон! Надо ехать! Ехать! Немедленно! Сейчас!
Джон наполовину был в кабине – рукой держал руль, а ногу поставил на подножку. Высунувшись в окно, он выкрикивал указания Алли, которая усевшись верхом на лиственницу, поправляла цепь. Услышав крики Харпер, Алли огляделась, потом, прищурившись, уставилась на шоссе.
На дальнем подъеме, в миле от них, сверкнул на солнце оранжевый грузовик. «Фрейтлайнер» приближался, и Харпер уже слышала нарастающий рев мотора.
– Алли, слезай! – заорал Джон.
Алли приложила ладонь к уху и покачала головой. «Не слышу». Харпер и сама-то еле могла расслышать Джона за работающим на холостом ходу мотором.
Харпер вскочила на подножку рядом с Пожарным и начала изо всей силы звонить в колокольчик. Алли пригляделась, спрыгнула с дерева и бросилась к машине.
– В машину, в машину! – орал Джон. – По-бырому, я дам задний ход.
Алли обхватила Ника руками, подняла с земли и толкнула к корме пожарной машины.
Джон дал им секунд десять – занять места, – включил заднюю передачу и дал газ. Дерево удержало машину, как якорь. Покрышки завизжали. Харпер, стоя на подножке, одной рукой вцепилась в дверцу кабины, второй – в руку Джона.
«Фрейтлайнер» Джейкоба был меньше чем в миле от них, солнечный свет отражался от треснувшего лобового стекла. Харпер слышала завывание ускоряющегося мотора.
Джон наддал, и дерево качнулось, повернулось и начало скользить по пеплу. Ветки щелкали и ломались, падая на дорогу.
В полумиле от них Джейкоб чиркнул плугом по корме «уолмартовского» грузовика и со скрежетом разодрал трейлер на клочки, отлетевшие с пути.
Дерево зацепилось за трещину в асфальте и не сдвигалось. Джон выругался. Он переключил скорость, проехал вперед футов десять и снова дал задний ход. Машина двинулась под визг покрышек. Харпер еле держалась, стиснув зубы, ожидая толчка, пульс бешено колотился. Лиственница подскочила, рухнула вниз, взмахнув сучьями, и освободила полосу.
– Я отцеплю нас, – сказала Харпер. Она спрыгнула на дорогу и побежала к переднему бамперу.
– Скорее, Харпер, – позвал Пожарный. Звук «Фрейтлайнера» превратился в звенящий рев. – Залезайте, залезайте.
Харпер сняла цепь с передней проушины и кинулась к пассажирскому сиденью.
– Жми! – крикнула она, ухватившись за дверцу кабины и забираясь на подножку.
Пожарная машина рванула вперед. Толстые ветки хрустели и трескались под колесами. К тому времени, когда Харпер частично взобралась на сиденье, машина набрала двадцать миль в час. Пожарный обогнул лиственницу, постепенно набирая скорость на прямом участке, ведущем в небольшую горку.
Снежный плуг ударил в дерево. И не просто сдвинул лиственницу, а раздробил ее – ветки брызнули облаком серой пыли и черных щепок. «Фрейтлайнер» взвыл. Харпер поняла, что впервые слышит настоящий голос Джейкоба.
Она еще стояла одним коленом на сиденье, когда «Фрейтлайнер» ударил пожарную машину в корму. От удара Харпер соскользнула. Ноги выскочили из двери и повисли над дорогой. Одну руку Харпер просунула в окошко, держась за дверцу, второй вцепилась в сиденье.
– Харп! – заорал Пожарный. – Господи, Харп, залезайте, залезайте!
– Быстрее, – ответила она. – Не смейте тормозить, Руквуд.
Она засучила ногами, но забраться на сиденье не получалось. Слишком большая часть ее тела торчала снаружи, слишком низко оказался ее центр тяжести; она почти всем весом нависала над дорогой.
Харпер повернула голову, чтобы посмотреть, где «Фрейтлайнер», и в этот момент Джейкоб ударил их снова. Теперь Харпер видела его за рулем, видела голодное, щетинистое лицо со шрамами. Он не улыбался и не хмурился. Только крутил головой, словно напичканный сильным обезболивающим.
– Да заберитесь, ради бога, в машину, – сказал Пожарный. Одной рукой он держал руль, но уже не смотрел в лобовое стекло. Он навис над пассажирским сиденьем, пытаясь дотянуться рукой с забинтованным запястьем до Харпер и втащить в кабину.
Она изо всех сил рванулась к его руке, вцепилась в пальцы. Он тащил, борясь с потоком воздуха, который норовил вытянуть Харпер с переднего сиденья. Она продолжала лягаться, и вдруг колено уперлось в пол кабины, и Харпер забралась внутрь.
Пока Пожарный втягивал ее, пожарную машину снесло влево. Они чиркнули по обгоревшей «Хонде», припаркованной на обочине. Корма «Хонды» подскочила в воздух, словно под задними колесами взорвалась мина. Они пролетели мимо.
«Хонда» с грохотом опустилась на дорогу. Через секунду в нее врезался снежный плуг и отбросил прочь с визгом, полным почти человеческой ярости, и звоном рассыпающегося стекла.
Харпер вскарабкалась на сиденье; еще открытая пассажирская дверца качалась на петлях. Харпер ухватилась за поручень над дверью и высунула голову наружу, глядя назад.
– Да какого хрена… – начал Пожарный.
Душа Харпер наполнилась песней – песней ярости и горя, без слов и без мелодии, и ее рука вспыхнула, как вымоченная в бензине тряпка от поднесенной спички. Голубое пламя охватило руку, и Харпер метнула огненный мяч. Он ударил в лобовое стекло «Фрейтлайнера», растекся огненным опахалом – и погас.
Харпер метала огонь снова и снова. Взрыв голубого пламени снес зеркало с пассажирской стороны. Следующий снаряд ударил в сам плуг, на мгновение ставший похожим на корыто белого трескучего огня. В четвертый раз у Харпер получился крученый бросок; мяч попал в колесо с пассажирской стороны, превратив его в огненный обруч.
– Можете ослепить его? – спросил Пожарный.
– Что? – переспросила Харпер.
– Ослепите его. На десять секунд. Прямо сейчас, пожалуйста. И бога ради, пристегните ремень.
Жилы проступали на шее Джона. Он сжал губы в гримасе страха. Машина поднималась в горку – к какой-то эстакаде. Бампер сбил оранжевый ромб – предупреждающий знак. Харпер не успела прочитать, что там написано, прежде чем Пожарный отшвырнул его в сторону.
Харпер не стала возиться с ремнем безопасности. Пристегнувшись, она не сможет высунуться достаточно далеко, чтобы бросить пламя прямо в Джейкоба. Снова нырнув головой в полуденный зной, она посмотрела на «Фрейтлайнер». Джейкоб глядел на нее сквозь покрытое паутиной трещин лобовое стекло; трещины расходились от единственного пулевого отверстия, справа от Джейкоба. Харпер подумала, что Джейми Клоуз в ту ночь едва не прострелила ему легкое с церковной башни.
Харпер глубоко вздохнула и метнула сгусток пламени. Он попал точно в пулевое отверстие. Огонь брызнул по трещинам, прочертив яркую сеть. Струйка пламени пробилась в отверстие, и Джейкоб съежился, уклоняясь. Кажется, он даже зажмурился.
Харпер повернулась взглянуть, что там впереди, и увидела, что эстакады больше нет. «МОСТ РАЗРУШЕН» – вот что было написано на том оранжевом знаке. Эстакада обрушилась прямо посередине, оставив пропасть длиной футов тридцать; арматурины торчали из обломков бетона. В последний момент у Харпер мелькнула мысль, что она так и не пристегнулась.
Джон вдавил педаль тормоза и внезапно вывернул руль, резко уходя от обрыва.
Слишком внезапно, слишком резко. Пожарная машина пошла вправо, шины издали высокий визг пузырящейся резины. Из-под днища появился сизый дымок. Харпер чувствовала, как машина норовит опрокинуться. Джон всем телом навалился на руль, выворачивая его. Машина двинулась юзом, вибрируя, как отбойный молоток. «Я потеряю ребенка», – подумала Харпер.
«Фрейтлайнер», пролетая, задел их корму. Пожарная машина завертелась, как безумная карусель. На мгновение они развернулись носом к дороге, по которой приехали, и продолжали вертеться. Центробежная сила прижала Харпер к двери – не захлопни она ее только что, вылетела бы прочь. Руль крутнулся так быстро, что Пожарный с криком боли выпустил его из рук.
Они еще смотрели в сторону Нью-Гемпшира, еще скользили по асфальту, и Харпер не видела, как «Фрейтлайнер», пролетев мимо них к обрыву, упал с тридцати футов на дорогу внизу с оглушительным грохотом, потрясшим мир. Казалось, за спиной взорвалась бомба.
Харпер все еще казалось, что они крутятся, хотя пожарная машина замерла. Харпер посмотрела на Джона. Он посмотрел в ответ широко раскрытыми изумленными глазами. Шевельнул губами. Кажется, произнес ее имя, но точно Харпер сказать не могла – ничего не слышала из-за гула в ушах. Ник был прав – читать по губам непросто.
Пожарный махнул рукой, словно прогоняя Харпер. Вылезай. Сам он боролся с застежкой ремня безопасности.
Харпер кивнула, вылезла с подгибающимися коленями на подножку, опустилась на дорогу. Потом разжала пальцы, сжимавшие ручку двери, и повернулась к обрушенной эстакаде; и почувствовала, как дух выходит из нее вон.
Задняя половина пожарной машины висела над пропастью. И наклонялась все больше. Стоило Харпер посмотреть на нее, как машина качнулась назад, передние колеса поднялись в воздух.
Харпер успела только охнуть. Она только собиралась выкрикнуть имя Джона, когда пожарная машина перевалилась через край, в пропасть, унося Пожарного с собой.
