Февраль

1

Из дневника Гарольда Кросса:

«10 АВГУСТА

В ЭТОМ ЛАГЕРЕ ОБОЖАЮТ ПЕТЬ СТАРЫЕ ГИМНЫ. «О, БЛАГОДАТЬ» ПРОСТО ЧУТЬ ЛИ НЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ. КЭРОЛ ГЛАДИТ КЛАВИШИ ОРГАНА, КАК БУДТО ВОЗОМНИЛА СЕБЯ РЭЕМ ЧАРЛЬЗОМ. ВОТ ЧТО Я СКАЖУ: НЕТ НИКАКОЙ БЛАГОДАТИ И БОГА НЕТ – И Я ТОМУ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО. ЕСЛИ БЫ КАКОЙ-ТО ДОБРЫЙ, БЛАГОСКЛОННЫЙ ВЫСШИЙ ДУХ ПРИСМАТРИВАЛ ЗА НАМИ, Я НЕ ОСТАВАЛСЯ БЫ В ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ДЕВСТВЕННИКОМ. Я, НАВЕРНОЕ, ЕДИНСТВЕННЫЙ БЕЛЫЙ АМЕРИКАНЕЦ СТАРШЕ ВОСЕМНАДЦАТИ, КТО НЕ ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ АПОКАЛИПСИСОМ, ЧТОБЫ ДОБРАТЬСЯ ХОТЬ ДО КАКОЙ-НИБУДЬ КИСКИ.

АЛЛИ ДВЕ НЕДЕЛИ ПОДКАТЫВАЛА КО МНЕ – ТОЛЬКО ЧТО НА НОГУ КАК СОБАЧКА НЕ ПРЫГАЛА. САДИЛАСЬ РЯДОМ В ЦЕРКВИ. ПРОСИЛА «ПОМОЧЬ» В СТОЛОВОЙ, КОГДА ТАМ НЕ БЫЛО НИ ДУШИ, ТАК ЧТО МЫ ОСТАВАЛИСЬ НАЕДИНЕ. БРЫЗГАЛА НА МЕНЯ ВОДОЙ, ЧТОБЫ Я БРЫЗГАЛ НА НЕЕ И ОНА МОГЛА ПОДРАЗНИТЬ МЕНЯ СВОИМИ ДВОЙНЯШКАМИ ПОД МОКРОЙ ФУТБОЛКОЙ. Я ДУМАЛ, ЕЙ ТОСКЛИВО, ПОТОМУ ЧТО ЕЕ МАТЬ УМЕРЛА. КАК Я УЖЕ ПИСАЛ, ГОРЕ АЛЛИ МОГЛО СЫГРАТЬ МНЕ НА РУКУ: СМЕРТЬ БЛИЗКОГО – НАТУРАЛЬНЫЙ АФРОДИЗИАК. БЫЛО БЫ ЛОГИЧНО НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО ОНА СОЧТЕТ МОЙ ЧЛЕН НАДЕЖНОЙ ЗАЩИТОЙ.

НО ТЕПЕРЬ Я ДУМАЮ, ЧТО ОНА ИГРАЛА СО МНОЙ В КАКУЮ-ТО СРАНУЮ ИГРУ. МОЖЕТ, ИЗОБРАЖАЛА ДРУЖБУ, ЧТОБЫ ПОВЕСЕЛИТЬ ДРУГИХ ДЕВЧОНОК, – ЕЕ НАУСЬКИВАЛИ ПРОВЕРИТЬ, СКОЛЬКО ОНА СМОЖЕТ МЕНЯ ОБМАНЫВАТЬ, СКОЛЬКО РАЗ ОНА ПОДВЕДЕТ МЕНЯ К ОРГАЗМУ И ОТТОЛКНЕТ. НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ ОНА МЕНЯ ДРАЗНИЛА, И Я К НЕЙ ПОДКАТИЛ. И ТУТ ОНА ПОВЕЛА СЕБЯ ТАК, БУДТО Я – НАСИЛЬНИК.

– ГОСПОДИ, СЛУШАЙ, ЗАСРАНЕЦ, А ПРОСТО ДРУГОМ ТЫ НЕ МОЖЕШЬ БЫТЬ? – ГОВОРИТ.

– АГА, – ГОВОРЮ Я. – ОСТАНЕМСЯ ДРУЗЬЯМИ. ПУСТЬ МОЙ ЧЛЕН ПОДРУЖИТСЯ С ТВОЕЙ ПЕЩЕРКОЙ.

ОНА МНЕ КАК ВРЕЖЕТ – ЧЕРТОВЫ ОЧКИ СВАЛИЛИСЬ НА ПОЛ, А ОНА КАБЛУКОМ РАЗДАВИЛА ИХ ПОХОДЯ, И ТЕПЕРЬ Я ПОЧТИ ОСЛЕП.

ЖАЛЬ, ЕЕ НЕ БЫЛО В КОТТЕДЖЕ, КОГДА СГОРЕЛА ЕЕ МАТЬ. ЛУЧШЕ СГОРЕЛИ БЫ ВМЕСТЕ. ДА ЛУЧШЕ БЫ ВСЕ ТУТ СГОРЕЛО.

ЗДЕСЬ ЖАРКИЙ ПЫЛЬНЫЙ ТЮРЕМНЫЙ ЛАГЕРЬ, И ВСЕ ЗА МНОЙ ПОСТОЯННО СЛЕДЯТ, НО ДЖР, С КОТОРЫМ Я НЕДАВНО ПОДРУЖИЛСЯ, ПОМОГАЕТ МНЕ УСКОЛЬЗАТЬ ИЗ ЛАГЕРЯ ЧУТЬ ЛИ НЕ ЕЖЕДНЕВНО. ПАРЕНЬ ПРОСТО КУДЕСНИК. КАЖДЫЙ РАЗ, ОКАЗАВШИСЬ В ХИЖИНЕ, Я СПРАШИВАЮ СЕБЯ, КАКОГО ЧЕРТА ВСЕ-ТАКИ ОСТАЮСЬ В ЛАГЕРЕ УИНДЕМ. У МЕНЯ В ХИЖИНЕ НЕ ТОЛЬКО ГЕНЕРАТОР И ИНТЕРНЕТ, ТУТ И ПИЦЦА. КАЖДЫЙ КУСОЧЕК УЖАСНО ВКУСНЫЙ, КОГДА ЗНАЕШЬ, ЧТО БОЛЬШЕ НИ У КОГО ТАКОГО НЕТ.

ПОЛУЧИЛ СООБЩЕНИЕ ИЗ САН-ФРАНЦИСКО: СЕРЬЕЗНЫЙ ПРОРЫВ В ИССЛЕДОВАНИИ ЗАРАЖЕННЫХ ЛЕГКИХ. У НИХ В ПРЕЗИДИО ДВЕ ТЫСЯЧИ ЧЕЛОВЕК, У КОТОРЫХ DRACO INCENDIA TRYCHOPHYTON ТРИ МЕСЯЦА И ДОЛЬШЕ; ИЗ НИХ ДЕВЯТЬ ДЕМОНСТРИРУЮТ ТЕ ЖЕ УМЕНИЯ, ЧТО И ПОЖАРНЫЙ: ОГРАНИЧЕННЫЙ ИММУНИТЕТ ОТ ОЖОГОВ, СПОСОБНОСТЬ ВЫБОРОЧНО ПОДЖИГАТЬ СЕБЯ, КОНТРОЛИРУЯ ПЛАМЯ. В МЕДИЦИНСКОМ СООБЩЕСТВЕ ТАКИХ ЛЮДЕЙ НАЗЫВАЮТ ПИРОМАНСЕРАМИ. И ЕСТЬ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ, ЧТО ПИРОМАНСЕРЫ И ДРУГИЕ БОЛЬНЫЕ С ДЛИТЕЛЬНЫМ СРОКОМ ЗАРАЖЕНИЯ МОГУТ ПРОИЗВЕСТИ ДОСТАТОЧНО ДЫМА, ЧТОБЫ УБИТЬ НОРМАЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА.

КОНЕЧНО, НАМ ДАВНО ИЗВЕСТНО, ЧТО СПОРЫ «ЕДЯТ» УГЛЕКИСЛЫЙ ГАЗ И ВЫДЕЛЯЮТ КИСЛОРОД. НО У ДАВНО ЗАРАЖЕННЫХ СПОРЫ ОБВОЛАКИВАЮТ УЧАСТКИ МОЗГА, ОТВЕЧАЮЩИЕ ЗА ДЫХАНИЕ (ВАРОЛИЕВ МОСТ И ПРОДОЛГОВАТЫЙ МОЗГ). ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ТЕОРИЯ УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО КОГДА НОСИТЕЛЬ НАЧИНАЕТ СТРАДАТЬ ОТ ВДЫХАЕМОГО ДЫМА, МОЗГ ДАЕТ КОМАНДУ ДРАКОНЬЕЙ ЧЕШУЕ В ЛЕГКИХ АКТИВИЗИРОВАТЬСЯ, ПОЖИРАТЬ ОТРАВУ И ВЫРАБАТЫВАТЬ ЧИСТЫЙ ВОЗДУХ ДЛЯ ДЫХАНИЯ. ДРАКОНЬЮ ЧЕШУЮ СТОИТ НАЗВАТЬ «БОЛЕЗНЬЮ НИЦШЕ» – ЕСЛИ ОНА НЕ УБИВАЕТ, ТО ДЕЛАЕТ ТЕБЯ СИЛЬНЕЕ.

СОЧИНЯЮ НОВЫЙ СТИХ:

ШЛЮХА АЛЛИ СТОРИ С ДАВНИХ ПОР
КУДА УРОДЛИВЕЙ ТЕХ СПОР,
ЧТО ОТ ДЫМА ЕЕ ЛЕГКИЕ БЕРЕГУТ,
А ТО ДАВНО ПРИШЕЛ БЫ ЕЙ КАПУТ.

НУ ДА, СОГЛАСЕН, НЕ ФОНТАН.

СЛАВА БОГУ – У МЕНЯ ЕСТЬ ЭТА ХИЖИНА И ИНТЕРНЕТ, И НЕМНОГО ПОРНО. ТЕПЕРЬ ПОЯВИЛОСЬ ПОРНО С ДРАКОНЬЕЙ ЧЕШУЕЙ! ПРОСТО ЗАЖИГАТЕЛЬНОЕ. ХА-ХА. УЛОВИЛИ? УЛОВИЛИ?»

2

«Додж Челленджер» мчался сквозь ночь легко, как реактивный самолет в конце взлетной полосы. Харпер впервые оказалась в полицейской машине. Она сидела в кузове, где возят арестованных. И в этом есть определенный смысл, подумала она.

Харпер сидела, зажатая между Нельсоном Гейнрихом и Минди Скиллинг. Минди смотрела на Харпер, на ее новую прическу влажными, сочувствующими глазами. Харпер не обращала внимания. Нельсон то и дело принимался насвистывать первые такты рекламной песенки кока-колы. Харпер старалась и его не замечать.

Бен сидел впереди, за рулем. Джейми Клоуз расположилась на пассажирском сиденье, положив на колени «бушмейстер». Ружье достали из багажника вместе с дробовиком 410-го калибра, который Бен отдал Нельсону. Нельсон зажал дробовик коленями, и ствол уперся ему в подбородок. Каждый раз, как «Челленджер» подкидывало на выбоине, Харпер до тошноты отчетливо представляла, как дробовик оглушительным выстрелом разбрасывает мозги Нельсона по потолку.

Из всех только у Харпер не было оружия. Она ничуть не удивилась, что ей даже не предложили. Наверное, не были уверены, в кого именно она решит стрелять.

– А если среди сопровождающих копов окажутся ваши знакомые? – спросил Нельсон. – Вы же служили в портсмутской полиции, знаете, наверное, вообще всех!

– Знакомые будут наверняка, – ответил Бен.

– И тогда… если они не отдадут нам «Скорую помощь»? Если это окажутся ребята, с которыми вы дружили – с которыми выпивали, – они ведь решат, что вы не станете стрелять?

– Если эти парни знают меня, то в курсе, что я никогда не блефую.

Нельсон сел прямо и безмятежно кивнул.

– Да все равно. Моих друзей там не будет. Если будут хоть какие сомнения, можете на меня рассчитывать – я сделаю, что положено. – Он снова засвистел.

– Теперь держитесь, – сказал Бен, но Джейми Клоуз перебила его:

– А разве слева не Верден-авеню, мистер Патчетт? Мы поворот не пропустим?

– Точно, – ответил Бен. – Без света все выглядит по-другому.

Они проехали две мили от лагеря Уиндем, не встретив ни единой машины. Дорогу укрывал нетронутый снег. Старинного вида – под газовые лампы – фонари стояли вдоль тротуаров, но не горели. Только луна бросала на снег голубоватый свет.

Свернув на Верден-авеню, они проехали мимо обгоревших развалин аптеки – бетонная коробка и прямоугольные дыры на месте окон с зеркальными стеклами. Харпер будто смотрела на место преступления. Все сгорело, пепел пожарища летал по округе вместе с отравленным снегом, и кто знает, сколько еще будет мертвых.

На Верден-авеню, короткой улочке, величавые дома колониального типа чередовались, как будто в случайном порядке, с современными фермерскими домиками, построенными в шестидесятых. Машина остановилась у коттеджа с крышей из кедровой дранки и изгородью высотой по грудь вокруг лужайки. Бен развернул машину носом в ту сторону, откуда они приехали, и задом заехал под деревья.

Бен потянулся над коленями Джейми Клоуз, открыл бардачок и выпрямился, держа в руках то, что могло показаться громадным хрустальным шаром. Поставил предмет на приборную панель и включил: красно-синие отблески, как от игрального автомата с пинболом, осветили улицу.

Бен обернулся к тем, кто сидел на заднем сиденье:

– Нельсон. Вас я поставлю здесь, за изгородью. Не высовывайтесь. Когда Минди позвонит, они с медсестрой останутся на заднем сиденье. Джейми: мы с тобой впереди, встречаем любого, кто появится. Стой со стороны пассажирского сиденья и старайся выглядеть как полицейский. Я на дороге. Они увидят мигалку и выйдут посмотреть, в чем дело. Я велю им лечь на землю с руками за головой. Это будет сигнал вам, Нельсон. Свистните, пусть поймут, что мы держим их с двух сторон. Проблем не будет, когда они увидят, что окружены. У нас в багажнике два вещмешка и сумка-холодильник со льдом – для того, что нужно хранить в холоде. Минди и Харпер будут грузить, пока мы держим гостей на мушке. – Бен внимательно посмотрел в глаза Нельсону, потом перевел взгляд на Джейми. – Обращаемся с ними с уважением и пониманием. Никаких криков. Никакой ругани. Никаких «Прижмись своей поганой задницей к земле, а то отстрелю твою поганую голову». Ясно? Если мы будем спокойны, они тоже будут спокойны.

Бен посмотрел на Минди:

– Готова? Знаешь, что говорить?

Минди кивнула с серьезностью ребенка, которому доверили важную тайну.

– Готова.

Заднее сиденье отделяла от переднего крепкая решетка, но Бен передал мобильник в узкую щель посередине. Минди включила телефон. Дисплей осветил салон машины, как маленький прожектор. Когда-то Харпер казалось, что в ярком телефонном дисплее отражается Будущее. А теперь он, как ничто другое, символизировал Прошлое.

Минди глубоко вздохнула, настраиваясь. Лицо напряглось, на подбородке появилась скорбная ямочка – возможно, в память о пережитом горе. Минди набрала «911».

– Алло, алло! Меня зовут Минди Скиллинг, – затараторила она, задыхаясь и еле сдерживая рыдания. – Я на Верден-авеню, десять. Верден. Десять. Пожалуйста, пришлите «Скорую помощь». У моего отца, кажется, инфаркт. – Из глаза выкатилась, сверкнув, слеза. – Я звоню с мобильного. У нас в доме телефон не работает уже с месяц. Ему шестьдесят семь. Он лежит. На полу гостиной. Несколько минут назад его вырвало. – Снова отчаянное молчание. – Нет, я не рядом. Мне пришлось выйти, чтобы телефон ловил. Кто-нибудь приедет? «Скорая»? Пожалуйста, пришлите кого-нибудь.

Из трубки до Харпер еле доносился квакающий голос с другого конца линии – так говорят взрослые в мультике про Чарли Брауна.

– Нет. У нас нет драконьей чешуи. Мы нормальные. Папа никого к нам не подпускает. И мне запрещает выходить. Об этом мы и спорили, когда… о господи. Я наехала на него. Он пошел прочь от меня, а я – за ним и продолжала ныть, а он схватился за шею. О, я совсем тупая.

Харпер заметила, что Нельсон восхищенно смотрит на слезы Минди.

– Приезжайте, пожалуйста. Скорее. Не дайте папе умереть. Верден, десять. Пожалуйста, пожалуйста, по… – Минди внезапно нажала кнопку отбоя.

Потом провела большим пальцем под одним глазом, под другим, смахивая слезы. Шмыгнула носом – сыро и тяжело, – хотя выражение лица уже снова стало сладко-беспечным. Минди вернула телефон на переднее сиденье.

– Я всегда умела плакать на заказ, – похвасталась Минди. – Потрясающе, сколько можно работы получить, если научиться рыдать по команде. Реклама страховки. Реклама антигистаминных. Ролики на День матери.

– Ты была великолепна. – Нельсона переполняли эмоции. – Я чуть сам не заревел.

Минди фыркнула, провела ладонями по розовым мокрым щекам.

– Спасибо.

Бен кивнул Джейми:

– Теперь наш выход. Пошли.

Бен и Джейми вышли из машины, и Джейми открыла заднюю дверь для Нельсона. Когда Нельсон вылез, Джейми снова захлопнула дверь. Если их убьют в ближайшие минуты, Харпер и Минди Скиллинг окажутся запертыми в полицейской машине. У Минди хотя бы есть ствол – маленький пистолет 22-го калибра с серебряными накладками. Если она может сыграть подружку гангстера с тем же мастерством, что и горюющую дочку, то шанс у них, пожалуй, есть.

– Плакать легко, – не спешила угомониться Минди. Похоже, она обращалась не к Харпер. Наоборот, она выступала перед пустой машиной, словно не замечая, что остальные ушли. – По крайней мере, для меня. Думаю, гораздо сложнее изображать веселье – смеяться искренне. А самое трудное – умирать перед толпой. Мне приходилось играть сцену смерти – Офелию… худшие в жизни пять минут на сцене. Я слышала, как публика хихикает надо мной. К концу сцены я уже жалела, что не умерла на самом деле.

Харпер следила за Беном и Джейми, которые прошли вперед и встали спиной к фарам, чтобы были видны только силуэты. Коттедж стоял за сплошной, усыпанной снежной пылью изгородью, которая доходила Нельсону Гейнриху до груди. Бен помахал Нельсону рукой – «чуть правее, еще чуть-чуть», и тот оказался за центральной частью изгороди.

Харпер взглянула мимо Нельсона, на дом, в котором когда-то обитал Пожарный с Алли, Ником и мертвой женщиной. Сбоку от коттеджа начинался дощатый забор, в приоткрытую калитку виднелся угол пустого бассейна.

Харпер попыталась представить Джона и остальных вокруг праздничного стола. Ник поливает горчицей хот-дог, Алли залезла в пакет чипсов, шурша целлофаном. Том и Кэрол Стори сидят, склонившись над доской «эрудита», буквы стукают – Том выкладывает слово. Нетрудно представить запах жарящихся на гриле бургеров, он смешивается с резким запахом хлорированной воды бассейна. И вдруг – что это? Первый грохот от взрыва пропановых баллонов у аптеки, Джон поворачивается от гриля с вилкой в руке, Сара поднимается из воды и тревожно замирает в мелком конце бассейна и… Харпер осеклась, подумав о Саре Стори в бассейне. Подумав о хлоре.

– А это просто восхитительно, – сказала Минди, подавшись вперед; большие глаза блестели в темноте.

– Правда?

– Да, – ответила Минди. – Всегда хотела сыграть в сцене ограбления.

Харпер услышала вой приближающейся сирены. Синие и серебряные сполохи превратили угол улицы в зимнюю дискотеку. Полицейская машина неторопливо показалась из-за угла и направилась к ним.

Бен пошел вперед, подняв руку в приветствии, водитель вылез из-за руля. Внутри машина была ярко освещена. Второй полицейский, коренастая женщина, осталась на пассажирском сиденье с раскрытым ноутбуком на коленях.

Коп-водитель вышел в свет фар, прикрывая глаза ладонью, чтобы рассмотреть Бена. Это был коротышка с седыми волосами, торчащими как стружка, в очках с золотой оправой на кончике носа. Харпер решила, что он больше похож на бухгалтера, чем на полицейского.

– Бен Патчетт? – Полицейский озадаченно улыбнулся. – Что-то я не видел твоей фамилии…

В глазах мелькнула тревога. Невысокий полицейский развернулся и побежал обратно к машине, звеня наручниками на поясе.

– Бетанн, Бетанн, вызывай… – закричал он.

Джейми Клоуз нагнулась между фарами «Челленджера» за «бушмейстером». Винтовка была прислонена к решетке радиатора.

Бен, опустив голову, торопливо сделал четыре шага к полицейской машине – не к копу, похожему на дипломированного бухгалтера, а мимо капота, к пассажирскому сиденью.

– Эй! – гаркнула Джейми. – Эй, сучок, остановись, или кому-то…

Из-за изгороди душераздирающе хлопнул дробовик. Маленький седой полицейский споткнулся, его очки в золотой оправе упали на дорогу, и Харпер подумала: «В него попали, Нельсон только что пристрелил его». Но коротышка выпрямился и стоял смирно, расставив руки в стороны.

– Не стреляйте! – закричал он. – Ради бога, не стреляйте!

Женщина-полицейский в машине повернула голову, так что подбородок уперся в ключицу. Одну руку она положила на рацию у плеча и давила на кнопку. Бен встал рядом, наставив через окно пистолет женщине в висок.

– Все чисто, – сказал Бен. – Все чисто! Вероятно, сердечный приступ, код двадцать – четыре, код двадцать – четыре. Сообщите им, Бетанн.

Бетанн посмотрела на него краем глаза и повторила:

– Код двадцать – четыре, код двадцать – четыре, на Верден-авеню, десять, полиция на месте, ждем «Скорую».

Она без команды отпустила рацию, закрыла ноутбук и положила на него ладони.

Джейми шла по середине дороги, уперев приклад «бушмейстера» в плечо и наставив ствол в маленького полицейского.

– На колени, – сказала она. – На колени, коп. Мы не собираемся никому причинять вреда.

– Бетанн, если вы выйдете из машины и ляжете ничком на тротуар, мы, думаю, обойдемся без неприятностей, – сказал Бен.

Харпер услышала новую сирену, ниже тоном, звук нарастал, дрожь морозного воздуха можно было ощутить кожей. Минди посмотрела на Харпер горящими от возбуждения глазами.

– Жалко, мы это не снимаем, – прошептала она.

– Бен, – окликнул седой полицейский, опускаясь на колени. Джейми стояла над ним, уставив «бушмейстер» ему в затылок. – У тебя есть, да? У тебя есть эта хрень по всему телу. Ты больной.

– У меня есть драконья чешуя, но не знаю, прав ли ты, называя больным меня, Питер. На мой-то взгляд, мне сейчас лучше, чем когда-либо. – Бен отступил от машины, не сводя пистолета с Бетанн, которая открыла дверь и вышла с поднятыми руками. Не отрывая от нее взгляда, Бен крикнул: – Нельсон, разве я не говорил убрать палец со спускового крючка? Зачем ты палишь?

Нельсон стоял за изгородью, уставив дробовик стволом в небо.

– Ну я же не дал ему убежать, правда?

Бен сказал:

– Ты стрелял, когда Бетанн говорила в рацию.

– Ой!

– И что это значит? – спросила Джейми.

– Это значит, что если у вас есть мозги, вы смоетесь, пока время есть, – сказала Бетанн. – Скорее всего они слышали выстрел по рации и уже высылают дополнительный наряд.

– А я так не думаю, – сказал Бен. – Еще когда мне пришлось уйти с работы, у нас оставалось так мало народу, что по полчаса приходилось дожидаться хоть какого-то подкрепления. А это было месяц назад. Всем известно, что становится только хуже. Даже если диспетчер слышал, кавалерию не пошлют только из-за того, что заметили что-то необычное.

– Это точно! – согласился Питер, который стоял на коленях, раскинув руки в стороны. – Но теперь слушает не только диспетчер. Ты не представляешь, кто еще прослушивает эфир.

– Да про что ты, черт подери, говоришь? – спросил Бен, но если Питер и ответил, то Харпер не разобрала слов. Его голос потонул в визге колес «Скорой помощи», поворачивающей с Сагамор на Верден.

Джейми двинулась первая: она обошла коленопреклоненного Питера и подошла к «Скорой помощи», тормозящей перед полицейской машиной. Ткнув «бушмейстером» в лобовое стекло, она крикнула:

– Эй ты! Убрал руки с руля…

Дробовик Нельсона бабахнул. «Скорая помощь» рванулась вперед, как перепуганный человек. Джейми отпрыгнула с дороги, но ее зацепило зеркальцем со стороны водителя. «Бушмейстер» выбило из рук, и винтовка упала бы на дорогу, если бы не висела на шее.

Полицейский Питер поднялся на одну ногу, еще касаясь вторым коленом дороги, и дробовик грохнул снова. Голова Питера откинулась назад, взвился седой зачес. Питер начал заваливаться назад, словно выполнял сложную асану из йоги.

– Прекратите стрелять! – завопил кто-то. Харпер не поняла, кто. Ей казалось, она слышит собственный голос.

«Скорая помощь» дала задний ход. Помятый бампер зацепил заднее крыло полицейской машины и потащил ее за собой в туче пыли. Бен смотрел на все, остолбенев, словно это его пристрелили.

Когда Бетанн поднялась с земли, она не попыталась отнять пистолет у Бена или достать свое оружие. Вместо этого она сошла с тротуара и как-то комично толкнула Бена, одной рукой в лицо, другой – в грудину. Он качнулся. Бетанн повернулась, сделала шаг, другой. Бен ударился правой ногой о бордюрный камень и качнулся назад. Его пистолет хлопнул. Бетанн изогнулась, выпятив грудь и выгнув спину. Потом выпрямилась, пробежала еще с полдюжины шагов, хватаясь за рукоятку «глока», но неожиданно упала лицом вниз на обледенелый нечищеный тротуар.

Покрышки «Скорой помощи» задымились, скользя по асфальту. Джейми снова ухватила «бушмейстер», прижала к плечу и крикнула что-то – Харпер не могла расслышать. Болезненно звякнула сталь. Заднее крыло машины Питера и Бетанн грохнулось на дорогу. «Скорая помощь», освободившись, рванулась назад – прямо в телефонный столб – и с грохотом снова замерла.

Покрышки завизжали, и машина прыгнула вперед, разворачиваясь прямо на Джейми. «Бушмейстер» рявкнул несколько раз подряд. Дробовик хлопнул в ответ. Бен вышел на мостовую, прицелился и начал стрелять.

Лобовое стекло «Скорой помощи» брызнуло осколками. Сирена захлебнулась, последний раз мрачно взвыла, умирая, и стихла. Фара взорвалась ярким фейерверком.

Джейми шагнула назад, в сторону и стояла, тупо глядя, как «Скорая помощь» медленно проползает мимо, не ускоряясь, крадучись, как зомби в фильме ужасов. Машина переехала тело полицейского Питера. Его позвоночник хрустнул, как сухая ветка. «Скорая помощь» прокатилась еще пять ярдов и уткнулась в бордюрный камень – дымящаяся, с изрешеченным пулями радиатором, – меньше чем в двадцати футах от капота «Челленджера» Бена.

3

Бен Патчетт с пистолетом на изготовку, как стрелок в тире, поворачивался вслед проезжающей мимо «Скорой помощи», стреляя без остановки. Наконец он опустил пистолет и посмотрел на осколки стекла и кровь на дороге с каким-то изумлением.

Они все сияли – все. Даже Харпер засветилась и чувствовала зуд чешуи на коже. Похоже, ничто не создает такой гармонии, как совместное убийство.

– Ух! – воскликнул Нельсон в каком-то диком возбуждении или даже эйфории. – Кто-нибудь пострадал?

– Кто-нибудь пострадал? – заорал Бен почти истерически. – Пострадал, драная задница? – Харпер никогда не слышала от него таких грубых слов. – А на что это похоже? У нас четыре трупа. Бога ради, зачем вы начали стрелять?

– Я прострелил заднюю покрышку, – сказал Нельсон. – Чтобы они не смылись. Ребята в «Скорой помощи». Они дали задний ход. Вы не видели?

– Они дали задний ход, только когда вы начали стрелять! – Уродливая красная жилка запульсировала на лбу Бена.

– Нет. Нет! Клянусь, они собирались удрать. Правда! Джейми, ты же стояла там. Правда они собирались удрать?

Джейми стояла над полицейским Питером, наставив «бушмейстер» на труп, словно он мог вскочить и снова побежать. Однако Питер неестественно согнулся пополам, на вдавленной груди остался красный след протектора. Синевато-красная масса вылезла изо рта.

– Что? – Джейми подняла голову и переводила изумленный взгляд с Бена на Нельсона. Она оттопырила ухо пальцем: – Что вы говорите? Ничего не слышу.

– Слушайте. Если бы у нас была кнопка повтора, мы бы отмотали назад и посмотрели, что на самом деле произошло. Мне показалось, они пытаются уехать. Что-то нужно было делать, и я выстрелил в покрышку. – Нельсон пожал плечами. – Считайте это ошибкой новичка. Если хотите всю вину свалить на кого-то, давайте! Валите! Я готов стать козлом отпущения.

Бен выглядел так, будто его пырнули ножом: рот открыт, немигающие широко распахнутые глаза. Он попытался убрать пистолет в кобуру, но попал только с третьего раза.

Джейми подошла к машине и выпустила Харпер с заднего сиденья.

– Давайте, – сказала Джейми. – Пошли. – Она открыла багажник и достала вещевые мешки.

Харпер хватала ртом воздух, как будто окунулась в ледяную воду. Ноги подкашивались. В ушах тоненько звенел неутомимый шмель.

Харпер прошла по хрустящим осколкам стекла к «Скорой помощи» и заглянула внутрь. За рулем сидела молодая негритянка с короткими волосами, выкрашенными в цвет спелого банана. Рот был открыт, словно она хотела кого-то позвать. Застывшие глаза широко распахнуты. На коленях – голубое безопасное стекло.

Харпер не видела входного пулевого отверстия и не могла сказать, что убило женщину. Та, без сомнения, была мертва – это было видно по лицу, – но Харпер открыла дверь и приложила два пальца к шее. Тогда голова женщины за рулем склонилась на правое плечо, оставив на виниловом подголовнике пятно. Единственная пуля попала ей в рот и вышла, пробив основание черепа.

Женщина на пассажирском сиденье – тоненькая, хрупкая, в застегнутом на молнии комбинезоне фельдшера – застонала. Она полулежала на боку, уткнувшись лицом в спинку сиденья.

Харпер оставила водителя и подошла к пассажирскому месту. Открыв дверь, она встала на подножку.

Кровь окрасила сиденье и правое плечо женщины. Харпер заподозрила, что пуля раздробила лопатку… больно, но вряд ли смертельно. Хоть кому-то она может помочь. Облегчение чуть не лишило Харпер сил.

– Вы слышите меня? – спросила она. – У вас рана в плече. Вы можете двигаться?

Но Харпер уже начинала понимать, что у пострадавшей раздроблено не только плечо. Маленькая женщина нехорошо дышала. Вдыхала с трудом, а выдыхала с громким бульканьем.

Харпер уперлась коленом, забралась в машину и, ухватив женщину за бедра, начала приподнимать и чуть поворачивать. У фельдшера оказалось еще одно пулевое ранение – точно в центре груди. Кровь залила спереди весь комбинезон. Пузырьки булькали в ране при каждом вдохе.

Глаза женщины вылезли из орбит от боли. Она уставилась на Харпер, Харпер уставилась на нее и вдруг отпрянула от удивления, стукнувшись головой о приборную панель. Харпер узнала женщину. Они пересекались несколько раз летом, когда обе работали в Портсмутской больнице. Конопатая женщина-фельдшер напоминала симпатичного мальчишку: вздернутый носик, эльфийская стрижка.

– Черити… – Харпер вспомнила имя. – Мы вместе работали в больнице. Не знаю, помните ли вы меня. Я о вас позабочусь. У вас пневмоторакс. Я сейчас привезу каталку и положу вас на нее. Вам нужна повязка на грудь и кислород. Все будет хорошо. Понимаете меня? Я сейчас вернусь, и мы устроим вас поудобнее.

Черити ухватила Харпер за руку и сжала. Теплые пальцы были липкими от крови.

– Я тебя помню, – сказала Черити. – Ты маленькая Мэри Поппинс. Ты все время бубнила песню «Ложка сахара».

Харпер улыбнулась, несмотря на кровь и пороховой дым.

– Это я.

– Знаешь что, маленькая Мэри Поппинс? – спросила Черити. Харпер кивнула. – Ты и твои приятели только что убили двух фельдшеров. Я умру, и ты меня не спасешь. Проглоти это с ложкой сахара, сука. – Она закрыла глаза и отвернулась.

Харпер отшатнулась и снова ударилась головой.

– Сегодня вы не умрете. Держитесь, Черити. Я сейчас вернусь. – Харпер удивилась своему голосу – на октаву выше, чем обычно, неровному и неубедительному.

Харпер выскочила из машины. Она почти дошла до задней дверцы машины «Скорой», но Бен мягко взял ее за плечо и сказал:

– Вы ведь ничем не сможете ей помочь. Видит Бог, я сам бы желал этого, но вы не сможете.

– Уберите руку, – сказала Харпер и рывком высвободилась.

Минди прошла мимо, держа по пустому мешку в каждой руке, старательно избегая смотреть на лежащего на дороге полицейского. Красные и синие вспышки рубили ночь на замороженные моменты, отрезки времени, застывшие в цветном стекле.

– Нужно взять то, за чем мы приехали, и проваливать, – сказал Бен. – Скоро будут еще полицейские. Когда они явятся, нас здесь быть не должно, Харпер.

– Надо было подумать об этом до того, как вы, задницы, начали стрелять. Тупые задницы.

– Если они схватят хоть одного из нас, это все равно как если они схватят всех. Во имя любви к Нику и Рене, отцу Стори и Пожарному, берите все, что нужно, и сматываемся.

«Я умру, и ты меня не спасешь. Проглоти это с ложкой сахара, сука». Слова звучали и звучали в голове Харпер; страшное разочарование и гнев качали ее, как морские волны. Хотелось ударить Бена, заорать на него. Хотелось с ревом лупить его без остановки.

Но вместо этого она заговорила тихим голосом, дрожащим от эмоций, – она сама еле узнала его. Ей редко приходилось слышать собственные мольбы.

– Пожалуйста, Бен, пожалуйста. Только повязку на грудь. Она не должна умереть. Я могу ее спасти. Она будет жива, когда появится новая полицейская машина.

– Собирайте, что нужно для лагеря, а там посмотрим – если хватит времени, – сказал Бен, и Харпер поняла, что ей не позволят даже наложить повязку.

Она опустила голову и пошла к задней двери «Скорой помощи».

Минди уже стояла в ярко освещенном кузове со стальными полками, откидными койками и шкафчиками. Гнетущая боль Харпер перешла в мерзкую стылую тоску. С убийством покончено; пора приступать к грабежу. Глубоко внутри она чувствовала, что с самого начала собирались убивать и грабить, и она не только участвовала, но и сама все спланировала.

Харпер собирала лекарства, не размышляя. Наполнила сумку-холодильник плазмой и растворами и отправила Минди с грузом. Упаковала один вещмешок, потом второй, собирая все, что положено иметь в каждой приличной клинике и чего не было в ее лазарете: бинты, пузырьки с болеутоляющим, антибиотики в ампулах, стерильные нитки и стерильные инструменты, упаковку противоожоговых гелевых салфеток. Когда Минди вернулась, Харпер, опустившись на колени, укладывала взрослые подгузники во второй мешок – в них она заворачивала маленькие стеклянные пузырьки адреналина и атропина – и прикидывала, влезет ли еще кислородный баллон.

Джейми стукнула кулаком в стальную дверь.

– Пора. Нужно двигаться.

– Нет! Еще две минутки. Минди, мне нужен вон тот шейный корсет и еще…

– Пора, – повторила Джейми, схватила уже наполненный вещмешок и стащила его на землю.

– Пошли, – сказала Минди. – Я возьму корсет, мисс Уиллоуз.

Харпер обвела несчастным отчаянным взглядом открытые шкафчики и ящички. Она заметила дефибрилляторы – в чемоданчике размером с сумку для ноутбука.

– Нельсон! – позвала Харпер.

Он подошел к задней двери; испуганные глаза блестели на странно гладком, без морщин, розовом детском лице.

– Дефибрилляторы, – сказала Харпер. – Они мне нужны.

Она спрыгнула на землю с вещмешком в одной руке и перевязочным пакетом в другой. Прошла мимо Нельсона и бросилась к передним сиденьям.

– Я пришла, как только…

Черити больше не дышала с усилием – она вообще не дышала. Харпер повернула ее на спину и расстегнула молнию спереди комбинезона. Замок заклинило, и Харпер разодрала комбинезон. Пулевое отверстие было прямо под правой грудью. Харпер потрогала запястье, ища пульс. Ничего. И было понятно, что пульса нет уже давно.

– Сестра, – сказала Джейми. – Ей вы уже не поможете, но поможете людям в лагере. Давайте. Поехали домой. – Она говорила совсем без злобы.

Харпер позволила Джейми взять ее за локоть и вывести из «Скорой помощи». Джейми повернула в сторону «Челленджера» Бена. Харпер не глядя потянулась и ухватила лямки вещмешка.

– Потороплю остальных. Увидимся в машине, – сказала Джейми.

Харпер обогнула машину Бена, подошла к открытой задней дверце, двигаясь как в тумане. Она положила вещмешок рядом с сумкой-холодильником и скользнула взглядом вдоль улицы.

В конце Верден-авеню торчал почерневший, выгоревший бетонный каркас – бывшая аптека. Дальше, прямо у перекрестка Верден и Сагамор, стоял с работающим мотором белый фургон без окон. На боку в мультяшных языках пламени темнел позывной: «WKLL – ДОМ КОВБОЯ МАЛЬБОРО». И вдали Харпер слышала шум еще одной машины, едущей по Сагамор, медленно и тяжко: слышалось густое шипение пневматических тормозов и дизельное завывание мощного мотора. По звуку было похоже на школьный автобус.

Окно у пассажирского сиденья белого фургона было опущено. Из него высунулся мужчина с мощным прожектором и включил его. Ослепительный луч света, упавший на Нельсона Гейнриха, пригвоздил его к месту посреди мостовой. Нельсон только что выбрался из «Скорой», держа в руках ящик с дефибрилляторами. Он прищурился от яркого света.

Из громкоговорителей на крыше фургона вырвался свист.

Харпер почувствовала, как кровь быстрее понеслась по жилам, словно ускорились все химические процессы.

Голос, раздавшийся после этого, гремел как голос Бога. Хриплый, грубый, он заглушил бы концерт «Металлики». Харпер слышала этот голос вживую несколько дней назад, в своем доме. А до этого часто слушала по радио его рассказы про Апокалипсис, перемежаемые саундтреком для конца света, – в основном это был рок семидесятых.

– И чем это вы занимаетесь, ребята? Грабите «Скорую»? Не нашлось монашек, чтобы насиловать, или сиротского дома, чтобы сжечь? Ладно, вот что я вам скажу. Есть хорошая новость, и есть плохая. Я, Ковбой Мальборо, сегодня здесь с Береговыми сжигателями, и если вам нужно лекарство, вы попали куда надо. У нас есть кое-что, чтобы вылечить заразные мешки мяса вроде вас. И главная новость: «Скорая» уже здесь, так что, покончив с вами, сраными ворами и убийцами, мы легко найдем мешки для трупов.

– В укрытие! – закричал Бен.

Боковая дверь фургона отъехала в сторону. Такое оружие Харпер видела только в кино. Она понятия не имела о моделях и калибрах, поэтому не знала, что смотрит на пулемет Браунинга М2 калибром полдюйма – знала только, что такое оружие обычно крепится на танке или в боевом вертолете. Пулеметная лента тянулась из открытого металлического ящика.

За пулеметом на низеньком сиденье сидел человек в ярко-желтых наушниках. Две мысли успели промелькнуть в голове Харпер, прежде чем ночь разорвало грохотом и белым пламенем на куски.

Первая, абсурдная: такое оружие наверняка незаконно.

Вторая: машина, только что показавшаяся из-за развалин аптеки, – это, конечно же, не школьный автобус, а оранжевый «Фрейтлайнер» с плугом размером с самолетное крыло, а за рулем сидит Джейкоб.

4

Браунинг разразился серией басовых ударов, которые было трудно назвать просто звуком. Грохочущие взрывы проникали в тело Харпер, отзывались в зубах, в глазных яблоках.

«Скорая помощь» затряслась. Браунинг провел очередью слева направо – и осколки асфальта взметнулись над дорогой. Пули прошили ноги Нельсону Гейнриху, разрывая их красным туманом: кровь испарялась. Правая нога согнулась в колене назад, как у богомола. Портативный дефибриллятор брызнул белыми искрами. Нельсон затрепетал, как человек на ярмарочном аттракционе чудесного исцеления, хлебнувший Святого Духа.

Харпер рухнула на четвереньки позади «Челленджера» Бена. Из-за колеса она видела Бена в машине Питера и Бетанн. Он стоял на коленях на водительском сиденье, высунувшись в окно с пистолетом. Харпер видела вспышки выстрелов, но не слышала ничего за беспощадным грохотом пятидесятого калибра.

Потом Бен юркнул обратно в машину и съежился. В следующее мгновение патрульная машина Питера и Бетанн задрожала, как в бурю. Окна брызнули осколками. Пули вгрызались в сталь, рвали покрышки, срезали открытую дверцу водителя – она со звоном упала на дорогу, – распахнули багажник, разбили задние подфарники.

Джейми укрылась за «Скорой помощью» и съежилась, зажав «бушмейстер» коленями. «Додж Челленджер» был всего в десяти шагах от места, где она пряталась, но с тем же успехом он мог находиться в другом округе. Пытаться пробежать это расстояние было все равно что нырнуть головой вперед в лесодробилку.

Стрельба прекратилась. Еще какое-то время Харпер слышала вдали звон падающих стреляных гильз. Воздух вибрировал эхом.

– Ого-го! – заорал Ковбой Мальборо. – В семьдесят девятом я слушал «AC/DC» с Боном Скоттом – так это были котята по сравнению с нашим звучком. Лежите смирно, если не хотите вызвать нас на бис. А теперь слушайте. Сейчас вы…

Из-за «Скорой помощи» бахнул выстрел. После грохота Браунинга маленький серебряный пистолет Минди Скиллинг прозвучал как новогодняя хлопушка.

– Бегите, мистер Патчетт! – крикнула Минди. – Я прикрою! Бегите, все бегите! Я отдам жизнь за мать Кэрол! Отдам жизнь за Свет! – Пистолет выстрелил снова, потом еще. Минди, выбравшись из «Скорой», теперь скорчилась у заднего крыла.

– Минди! – заорал Бен. – Минди, нет!

«Фрейтлайнер» включил первую передачу и неуверенно двинулся вперед под вой изношенного дизеля. Грузовик прогрохотал по тротуару, выдрав из земли куст падуба и отшвырнув его вместе с комьями земли. С хрустом врубилась вторая передача, а через мгновение – третья. Грязный дым повалил из выхлопной трубы позади кабины. Пистолетик Минди продолжал пукать, но пули мелодично отскакивали от плуга. Джейми Клоуз в последний момент, бросив «бушмейстер», выскользнула из «Скорой» и на четвереньках проскакала по тротуару, чтобы укрыться за телефонным столбом.

«Фрейтлайнер» ударил в «Скорую», оторвал ее от асфальта и забросил во двор дома номер десять по Верден-авеню. Машина зацепила прятавшуюся за ней Минди Скиллинг, протащила за собой и, перекатившись, размазала по лужайке. Обломки «Скорой», взметнув землю и траву, оставили за собой широкий дымящийся след. Один ботинок Минди Скиллинг плотно впечатался в грязь, а сама она исчезла под искореженной «Скорой». Минди жаловалась, что умирать на публике тяжело, но в итоге продемонстрировала, как это просто.

– Кому еще охота погеройствовать? – прогремел из динамиков голос Ковбоя Мальборо. – У нас вся ночь впереди, боеприпасов вдоволь и машина – почти танк. Можете выходить с поднятыми руками, и тогда сыграем в «заключим сделку», а можете дальше трепыхаться. Но позвольте сказать: если надумаете сражаться, ни один из вас не увидит рассвета. Это всем понятно?

Никто не сказал ни слова. У Харпер пропал голос. Она-то решила, что не бывает ничего громче выстрелов из пятидесятого калибра, но «Фрейтлайнер» врезался в «Скорую» с грохотом залпа бортовой артиллерии линкора. Даже сформулировать мысль было невозможно, не то что додумать до конца. Пролетело мгновение, потом еще одно, и в конце концов снова заговорил Ковбой Мальборо – только теперь в его голосе звучала растерянность.

– И что это за хрень? – пробормотал он приглушенно. Наверное, забыл, что говорит в микрофон.

Улица осветилась, как будто солнце невероятным образом взлетело вдруг на небеса. Нахлынувший золотой свет залил дорогу, и видимость стала идеальной. Или почти идеальной. Невиданное солнце двигалось, летело над дорогой. Горячая летняя буря качнула машины, обдав их ароматом 4-го июля: запахами фейерверков, костров и раскаленного асфальта. Потом все пропало, и тьма снова накрыла Верден-авеню.

Ковбой Мальборо нервно хохотнул.

– Ну так что это за хрень? Кто-то стреляет в нас из ракетницы?

И свет снова усилился: горящее бронзой свечение, от которого прожектор фургона поблек, как фонарик в июльский полдень. Харпер поднялась на одно колено и повернула голову, чтобы взглянуть поверх крыши «Челленджера»… и успела увидеть, как ночь прошивает слезинка огня размером с частный реактивный самолет.

5

Свет был так ярок, что Харпер сначала наполовину ослепла и не могла в подробностях рассмотреть, что именно на них падает. Просто ярко-красный свет, опускающийся на дорогу между белым фургоном и «Челленджером».

В тридцати футах над асфальтом, продолжая снижаться, огненный снаряд развернул крылья и открыл сияющую чудовищную птицу. Воздух вокруг нее плыл от жара – Харпер видела это слезящимися глазами. Зрелище восхищало и ужасало. Люди, видевшие вырастающий над Хиросимой ядерный гриб, ощущали, наверное, то же самое. Размах горящих крыльев птицы – от кончика до кончика – был не меньше двадцати четырех футов. Громадный клюв мог целиком поглотить ребенка. Хвост украшали синие и зеленые огненные перья в ярд длиной. Птица летела почти бесшумно – только торопливое гудение напомнило Харпер поезд в туннеле метро.

Время застыло. Птица была уже всего в десятке футов над дорогой. Асфальт под ней начинал дымиться и вонять. Во всех окнах на улице отражался веселый свет феникса.

Потом птица двинулась – следом двинулась и Харпер.

Крылья взметнули воздух, и словно кто-то распахнул заслонку громадной печи. Иссушающая волна химического жара прокатилась над дорогой, и «Додж Челленджер» затрясся. Харпер прокралась к дверце водителя.

Феникс бросился на белый фургон. Одно крыло царапнуло по живой изгороди, и над кустами встала огненная стена. Феникс ворвался в открытую боковую дверь фургона. Харпер мельком заметила, как человек у пулемета закричал и закрыл лицо руками. Передние дверцы разом распахнулись, водитель и пассажир выпали на мостовую.

Массивная огненная птица ударила так, что фургон поднялся на два колеса, накренившись на водительскую сторону, почти опрокинувшись, но снова встал на четыре колеса. Внутренность кипела огнем. С металлическим лязгом взорвался патрон. Потом еще один. Потом полудюймовые патроны затрещали внутри белого фургона, как попкорн в микроволновке – трах-тах-тах-тах, – пули пробивали крышу, стены, уродуя машину изнутри.

Харпер заползла за руль «Челленджера» Бена, усевшись на битое стекло. Ключ торчал в зажигании. Пригнувшись, чтобы ее не было видно из-за приборной панели, Харпер завела мотор.

На мостовой «Фрейтлайнер» круто развернулся, вметнув шинами снег и грязь перед домом номер десять.

Харпер тронулась с места и нажала на газ. Однако не успела машина проехать и пяти ярдов, как Харпер ударила другой ногой по педали тормоза. «Челленджер» с визгом остановился недалеко от места, где скрючилась за телефонным столбом Джейми. Та вскочила, метнулась через мостовую и нырнула на пассажирское сиденье. Она что-то говорила, кричала, но Харпер не слышала – и не хотела.

Феникс появился из боковой двери фургона, вытянув голову на забавно длинной шее, как будто собирался пронзить ночь торжествующим кукареканьем. Фургон продолжал содрогаться и раскачиваться на рессорах, пока внутри трещал крупнокалиберный попкорн. Лобовое стекло лопнуло. Кто-то визжал.

Харпер повела «Челленджер» по улице, скользя по опаленным булыжникам, и притормозила у расстрелянной полицейской машины. Бен подскочил, хромая, пересек пространство между двумя машинами и рухнул на заднее сиденье лицом вниз, с торчащими из двери ногами. Воздух пропах горящими покрышками.

«Фрейтлайнер» взревел и помчался по улице к фургону и фениксу. Плуг ударил в бок фургона с жутким лязгом и отбросил его, как пустую обувную коробку. Фургон со смятой крышей покатился, сверкая синими искрами. «Фрейтлайнер» догнал его, стукнул снова и перекинул через поперечную улицу, Сагамор-авеню. Феникс порхнул из разбитого лобового стекла, и Харпер увидела, что он сильно уменьшился в размерах. Несколько минут назад он был размером с реактивный самолет. Сейчас стал не больше дельтаплана.

Нога нашла педаль газа. «Челленджер» рванулся вперед, вжав Харпер в спинку кресла. Пятки Бена все так и торчали из задней двери. Он накрутил ремни безопасности на руки, чтобы его не выбросило, и сучил ногами, пытаясь забраться поглубже в машину.

Харпер выглянула в окно, когда они проезжали мимо Нельсона Гейнриха, лежащего на спине посреди улицы; его ноги были изрешечены пулями, раздавлены и вывернуты под неестественным углом. Дефибрилляторы лежали у него на груди, пластиковая коробка обгорела, а в центре зияла дырка с кулак величиной. И Харпер была уверена, что Нельсон мертв. Вот только не показалось ли ей, когда они отъехали уже далеко, что он как будто повернул голову им вслед?

«Фрейтлайнер» перегораживал дорогу. Харпер свернула на парковку перед сгоревшей аптекой. «Челленджер» подпрыгнул на бордюре. Харпер приподнялась над сиденьем. Машина стукнулась о забор парковки, выбив сноп искр, и Бен, все еще торчащий в двери, завыл.

Они свернули на Сагамор-авеню, и Харпер выжала газ до упора. Бронзово-каленый огонь освещал им дорогу сверху. Феникс провожал их с четверть мили – медное сияние, при котором не нужны фары, – а потом умчался далеко вперед. Несколько мгновений он скользил впереди ярким огненным воздушным змеем. Наконец, с последним взмахом крыльев, он оставил их, с торопливым фырчанием исчезнув в ночи, над деревьями на востоке.

Особенно крупный осколок стекла – или стальной обломок – уперся Харпер в зад, и она потянулась, чтобы убрать его. Оказалось, что это мобильник, по которому Минди Скиллинг вызывала «911». Не размышляя, Харпер сунула телефон в карман зимней куртки.

Этого никто не заметил.

6

Харпер никак не ожидала, что лазарет будет полон людей. Лампы горели во всех углах, и воздух был спертым из-за скопившихся посетителей. Еще никто не сказал ни слова, но по взглядам, устремленным на нее, Харпер поняла, что все в ужасе, хотя не могла представить, откуда им уже известно о бойне на Верден-авеню.

В приемной столпились дозорные: Майкл Линдквист, близнецы Нейборс, Чак Каргилл, Боуи и еще несколько – Харпер не всех помнила по именам. Алли тоже была здесь и казалась такой испуганной, бледной, безумной и голодной, что Харпер совсем не могла сердиться на нее. В углу сидела Норма Хилд – трясущаяся белая масса, обтянутая платьем в цветочек.

Но еще больше Харпер удивило присутствие Кэрол – она была в розово-желтом платье, настолько поношенном, что выцветшие и бледные цвета только угадывались. Те же слова – выцветшая и бледная – можно было отнести и к самой Кэрол. Кожа туго обтягивала череп, глаза опасно горели в глазницах.

Харпер придерживала Бена за талию, помогая ему идти. Его левая щека, левое предплечье и левая ягодица были нашпигованы стеклянными иглами. Джейми шла прямо за ними, неся сумку-холодильник, полную кровяной плазмы. Они пролили куда больше крови, чем принесли домой.

– Что? – спросила Харпер. – Почему вы все…

– Приступ, – ответила Кэрол. – У моего отца случился приступ. Пока вы были там, а он оставался тут – один. Его сердце остановилось. Он умер.

7

Потом Ник с помощью языка жестов и планшета в подробностях рассказал Харпер о случившемся. Он видел все от начала до конца. И держал отца Стори за руку, когда тот перестал дышать.

Ник сильно нервничал, когда Харпер отправилась с Беном грабить «Скорую». Каким-то образом Ник понял, что происходит, и был уверен, что кто-то умрет. Майкл Линдквист пытался успокоить его. Они ели бобы, пили чай и играли в морской бой. Когда Ник зевнул пару раз, Майкл сказал, что пора на боковую; Ник заявил, что не устал, а через пять минут уже крепко спал на койке рядом с дедом.

Ему приснился свет, падающий во тьме, факел, спускающийся с полуночного неба. Факел рухнул за какие-то холмы, и там полыхнуло красным, и мир задрожал и загремел, как будто разошлись скрытые под зеленой травой тектонические плиты. Ник рывком проснулся, но дрожь продолжалась.

И тогда Ник увидел, что голова отца Стори мотается вправо-влево, и из углов рта бежит пена. Койка под ним ходила ходуном. Ник бросился в приемную, где Майкл пролистывал номер «Рейнджера Рика», который был старше самого Ника. Ник сдернул Майкла с дивана, толкнул в сторону палаты и подтащил к койке отца Стори. Пораженный Майкл застыл в ногах постели.

Ник достал из-под койки портфельчик, в котором хранил одежду и книги, и выудил самую ценную в тот момент вещь: слайд-свисток. Ник распахнул окно и засвистел.

На вызов явился не Пожарный – прибежали Алли и еще полдюжины дозорных. К моменту их появления отец Стори затих. Грудь перестала вздыматься и опадать. Веки приобрели болезненный серый оттенок. Ник держал деда за сухую, холодную руку с дряблой кожей, а Майкл рыдал с яростью маленького брошенного ребенка.

Алли проскочила мимо обоих. Она пальцем стерла со рта отца Стори пену и рвотные массы, прижалась губами к его губам и начала наполнять воздухом его легкие. Переплетя пальцы, она стала давить на центр его груди. Приемы реанимации она выучила два года назад: ей, младшему инструктору лагеря Уиндем, выдал после обучения сертификат Джон Руквуд. Так что, в некотором смысле, именно Пожарный откликнулся на свисток.

Алли работала минут пять – долгий, отчаянный, беззвучный промежуток времени – нажимала руками на грудь и делала искусственное дыхание «рот в рот» в окружении постепенно растущей толпы. Но только когда появилась Кэрол – выскочила из-за занавески и крикнула: «Папа!» – отец Стори кашлянул, рыгнул и с усталым вздохом начал дышать сам.

«Тетя Кэрол вернула его из мертвых», – написал Ник.

«Твоя сестра вернула его», – нацарапала Харпер в ответ, но ее кольнула неприятная мысль, что большинство будут считать так же, как и Ник, и будут приписывать Кэрол чудо. В конце концов, она ведь уже спорила со смертью – пела с ними каждый день. И в чем тут отличие? Она снова бросила вызов смерти, вооруженная только своим голосом, и снова спасла обреченного.

Харпер провела час у постели отца Стори: убрала питательную трубку, вставленную в ноздрю, поставила новую капельницу, поменяла подгузник и наволочку на подушке, пятнистую от пахучей смеси рвоты и крови. Пульс был сильный, но неровный: то ускорялся, то замедлялся, то снова принимался скакать. Усатое бескровное лицо посерело, и под приоткрытыми веками поблескивали белки глаз.

Инсульт, подумала Харпер. Он постепенно уходит. На что бы она ни надеялась, во что бы ни верила прежде, теперь, похоже, не осталось шансов, что этот добрый старик откроет когда-нибудь глаза и улыбнется ей.

Достав пинцет, стерильную нить, иголку, бинты и йод, Харпер отправилась искать Бена Патчетта. Уже занималось утро, в окно лился свет – бледный и унылый, как сама Харпер.

Бена и Кэрол она нашла в приемной. Бен уселся на край кофейного столика одной ягодицей, держа вторую на весу. Он то и дело выдергивал из лица и рук крупные осколки стекла, складывая их перед собой: получилась кучка ярких кристаллов и красных иголок.

Остальные ушли – остались только Майкл и Алли. Они сидели на диване, держась за руки. Майкл уже не плакал, но на щеках остались белые полосы – следы слез. К двери прислонилась Джейми. Ее щеку раздул свежий красный синяк.

– Он умирает, – сказала Кэрол.

– Состояние стабильное. Он получает жидкость. Думаю, пока он в норме. Вы устали, Кэрол. Вам нужно домой. Попробуйте отдохнуть. Отцу вы нужны сильной.

– Да. Я буду сильной. Именно так. Сильной. – Кэрол уставила на Харпер лихорадочный немигающий взгляд. – Подумайте вот о чем. Если бы мой отец умер, кто-то в лагере был бы рад. И, может, это даже не один человек. Тот, кто ударил его по голове, молится, чтобы он умер. Рассказать вам, что за болезнь на самом деле свирепствует в лагере? Здесь есть люди, всей душой желающие смерти моему отцу. А может быть, и мне. Я не знаю, почему. Не вижу в этом смысла. Я хочу только, чтобы все были в безопасности… и были добры друг к другу. Но кто-то хочет, чтобы не стало моего отца, чтобы не стало меня, хочет разобщить нас и натравить друг на друга. Вот такая тут болезнь, сестра Уиллоуз, и ничем из того, что вы привезли из «Скорой помощи», ее не вылечить. Ее невозможно вылечить. Только вырезать.

Харпер понимала, что Кэрол переутомилась и перетрудилась, так что отвечать не стоило. Она посмотрела на Алли. Надо бы поблагодарить ее за спасение жизни отца Стори, но, уже открыв рот, Харпер вспомнила картинку: Алли стоит и смотрит, как остальные девочки забрасывают ее снегом и отстригают волосы. Слова застыли на губах.

Вместо этого Харпер обратилась к Бену:

– Идите в палату и снимайте штаны. Я обработаю раны.

Не успел Бен подняться на ноги, как снова заговорила Кэрол:

– Один раз вы покинули моего отца – и вас чуть не поймали. Вы ушли второй раз – и у него случился приступ, он чуть не умер. Он умер. И вернулся. Больше вы не уйдете. Вы останетесь в лазарете до его выздоровления.

– Кэрол… – Харпер всеми силами старалась говорить мягко. – Я не могу пообещать, что он выздоровеет. Я не хочу врать насчет его шансов.

– И я не буду врать насчет ваших, – сказала Кэрол. – Возможно, вы считаете, что смерть моего отца откроет дорогу вам и Пожарному…

– Что? – воскликнула Харпер.

– …но когда моего отца не станет, не станет и вас, миссис Уиллоуз. Если он умрет, вы здесь не останетесь. Хочу, чтобы вы знали расклад. Вы сами сказали, что я должна быть сильной. Верно. Мне нужна сила, чтобы призывать людей к ответу, – именно это я и намерена делать.

Драконья чешуя на груди Харпер болезненно зачесалась, нагреваясь под свитером.

– Я сделаю, что смогу, – сказала Харпер, изо всех сил стараясь успокоиться. – Я люблю вашего отца. И Джон любит. Он вовсе не хочет захватывать власть и становиться главным. И я не хочу! Кэрол, мне нужно только безопасное место, где я смогу родить ребенка. И все. Я ни для кого и ни для чего не представляю опасности. Но вы должны понять: если он действительно умрет, несмотря на все мои усилия…

– Если это случится, вы покинете лагерь, – сказала Кэрол неожиданно спокойным голосом. Она сидела выпрямившись, почти как королева. – Так что я уверена, что вы такого не допустите.

Харпер дышала быстро и коротко. Второй раз за ночь она почувствовала себя под градом смертоносного огня.

– Я не могу пообещать, что сохраню его жизнь, Кэрол. Такого никто не может пообещать. У него серьезные повреждения, и его возраст делает полное выздоровление… маловероятным. – Харпер помолчала. – Вы не можете так поступить. Выгнать меня – значит подвергнуть опасности весь лагерь. А если я попадусь тем людям, которые хотели убить нас сегодня? Они заставят меня рассказать все, что я знаю – так говорит Бен.

– Нет, если ребенок останется с нами, – сказала Кэрол. – Тогда вы будете молчать, что бы они ни делали. Конечно, я не вышлю вас до рождения ребенка, что бы ни произошло с моим отцом. И, конечно, я не буду наказывать ребенка, выгоняя его с вами. Ребенок не виноват. Нет. Если мой отец умрет, вы уйдете, но ребенок останется здесь с нами, как гарантия вашего молчания. Я сама присмотрю за ним.

8

Харпер зашивала черной ниткой щеку Бена. Он, зажмурившись, морщился от боли. Харпер дернула нитку, чтобы Бен посмотрел на нее.

– Вы ее слышали? – прошептала Харпер. Сердце колотилось в груди, не унимаясь. – Бен. Вы слышали, какую чушь она несла?

Бен сидел на ее койке. В палате их никто не мог слышать, кроме отца Стори и Ника – и ни тот, ни другой не слушали.

За окнами сосульки плакали яркими каплями в свете мутного солнца. Бен дышал с присвистом.

– Сестра… не могли бы вы оставить мое лицо на прежнем месте? Я к нему, типа, привык.

Харпер прошипела:

– Я никому не могу пообещать, что отец Стори останется жив. Не могу пообещать, что спасу его. И хочу знать, что вы сделаете, если он умрет. Лично вырвете ребенка у меня из рук?

– Нет! Нет! Я не отниму у вас ребенка, Харпер, – зашептал Бен в ответ. – Хотя наверняка найдутся готовые, если что, выполнить приказ Кэрол. Джейми Клоуз. Норма Хилд.

– А вы будете просто стоять и смотреть?

На занавеске между палатой и приемным покоем мелькнула тень. Кэрол? Алли?

Бен вздохнул и заговорил – так, чтобы было слышно всей соседней комнате и половине кафетерия в придачу:

– Почти каждый в этом лагере кого-то потерял. Почти все – сироты, так или иначе. Ваш ребенок отлично вписался бы. Не хотелось бы этого видеть, но есть многое, с чем приходится жить, не желая того. Думаю, я выдержу. Но вот на что я не пойду, так это на заговоры с вами или секретные кампании против матери Кэрол. Те, кто шепчется, не в гармонии с остальными, а единственный способ выжить – всем вместе говорить одним…

– Да заткнитесь вы, на хрен, уже, – сказала Харпер и ткнула ему иглой в щеку – добавить еще шов, совершенно лишний.

9

Прошла почти неделя, прежде чем она осмелилась включить телефон.

Все это время Харпер держала его в кармане спортивного костюма. Несколько раз в день она запускала в карман руку, чтобы убедиться, что телефон все еще на месте. Было очень утешительно проводить пальцем по стеклянному экрану и стальным изгибам.

Включать его не хватало смелости. Ведь в первые дни после возвращения из рейда Харпер подсознательно ощущала себя под присмотром. В приемной постоянно находился кто-то из дозорных – под предлогом охраны отца Стори, – которые завели привычку то и дело отдергивать занавеску и совать голову в палату под тем или иным предлогом. Харпер даже не решалась спрятать телефон в потолке рядом с блокнотом Гарольда. Слишком велика была вероятность, что кто-нибудь увидит ее стоящей на стуле и тянущейся к потолочной панели.

Харпер назначила дату, когда рискнет позвонить. Девятнадцатого у отца день рождения. Ему стукнет шестьдесят один – если он жив. Впрочем, сил дотянуть до этой даты не хватило.

Рано утром семнадцатого Харпер проснулась от схваток, таких острых, что она охнула. Ее внутренности как будто стали тестом, и им занялся дородный пекарь, который томительно, методично, жестоко месил каждый сантиметр. Чем-то это напоминало внезапный позыв поноса; лицо Харпер покрылось капельками пота.

Медсестра в мозгу определила ритмичные сокращения как схватки Брекстона-Хикса – небольшую тренировку перед предстоящим главным событием. Зато будущая мать почуяла болезненные намеки на преждевременные роды. Срок – двадцать восемь недель, так что вариант не такой уж и невероятный, особенно для женщины, пережившей всевозможные стрессы, перестрелки и бойни. Представив, что роды, возможно, вот-вот начнутся – что ребенок полезет прямо сейчас, – Харпер почувствовала себя словно в кабине падающего лифта.

Но довести себя до паники она не успела – схватки утихли, оставив внутри такое бульканье, будто она наглоталась холодной кока-колы. В ушах стучала кровь. И Харпер поняла, что должна позвонить сегодня, сейчас же, и рассказать отцу, что она собирается подарить ему на день рождения внука. Просто невероятно, что родители еще не знают, что она беременна… Не говоря уж о том, что жива. Мама просто завизжит, реально завизжит.

Ник спал на боку на соседней койке, подложив кулачок под щеку. Харпер не боялась его разбудить. Он будет спать, даже если начать разговор рядом с его постелью. Пол оказался такой холодный, что было больно наступать босыми ногами. Харпер сдвинула занавеску, чтобы заглянуть в приемную. Дежурный – мальчик по имени Хад Лури, который часто помогал рыбачить Дону Льюистону, – дремал на диване, положив винтовку на пол. Получит мальчик на завтрак белый камешек, если Бен Патчетт заглянет с проверкой.

Харпер зашла в туалет и заперла дверь. Села на крышку унитаза и включила телефон. Заряда осталось меньше четверти, и Сеть ловилась еле-еле. Харпер смотрела на плоский стеклянный, невообразимо блестящий экран секунд десять, потом по памяти набрала номер матери и нажала «позвонить».

Секунды три телефон хрипло шипел. Потом раздалась запись оскорбленного, осуждающего женского голоса: «Набранный вами номер не обслуживается. Пожалуйста, проверьте цифры и перезвоните».

Харпер попробовала номер отца. Телефон отозвался короткими гудками, словно передавал сообщение морзянкой. Последовало отвратительное сердитое блеяние, и пришлось отключиться.

Харпер вспомнила об электронной почте. Нажала на значок Сети, чтобы войти в свой аккаунт на gmail. Чуть дыша, ждала появления главной страницы. Страница не открылась.

Вместо этого ее перенаправили на главную страницу Гугла. Она изменилась. Вместо белой страницы, в центре которой было написано:

Google

Харпер очутилась на странице с прощальной надписью:

Goodby

Снизу было поисковое окошко и две знакомые кнопки. В последний раз, когда Харпер заходила в поисковик, на одной кнопке было написано «Поиск в Google», а на второй – «Мне повезёт!». Теперь надпись на левой гласила: «Наш поиск окончен».

Правая кнопка сообщала: «Нам так везло».

И по какой-то причине – может, из-за того, что все внутри гудело после схваток, – у Харпер взмокли ладони; так больно было смотреть на изуродованную страницу Гугла. Она подозревала, что попытка поиска ни к чему не приведет, но набрала «Почта Google» в поисковом окошке и нажала «ввод».

Никаких результатов не появилось, зато слова, набранные в поисковом окошке, зашипели, почернели и рассыпались на пиксели. Черные струйки цифрового дыма поднялись над пеплом.

Нелепо было бы плакать над тем, что больше нет Гугла, но на мгновение Харпер ощутила, что сейчас разразится рыданиями. Представить, что Гугл может рухнуть и исчезнуть, было так же невозможно, как представить падение башен-близнецов. Поисковик казался незыблемым, как часть культурного пейзажа.

Наверное, она готова была оплакивать не только Гугл, но и все остальные добрые, умные-разумные достижения прогресса, которые теперь ускользали в небытие, тонули в прошлом. Харпер скучала по эсэмэскам, телевидению и Инстаграму, микроволновкам и горячему душу, шопинг-терапии и качественному арахисовому маслу. Да и неизвестно, выращивает ли кто-нибудь еще арахис; Харпер затосковала, а сглотнув, почувствовала вкус слез. Она скучала по всему и по всем, но главное – по маме, папе и брату; и впервые она позволила себе признать, что, возможно, уже не встретится ни с кем из них.

Харпер не хотела напугать дозорного в приемной внезапными рыданиями. Она зажала телефон в ладонях, прижала костяшки пальцев к губам и стала ждать, когда утихнет горе. Наконец, убедившись, что держит себя в руках, она крепко поцеловала экран, сказала: «С днем рождения, папа», – и выключила телефон.

Вернувшись в палату, Харпер спрятала телефон под потолочной плиткой вместе с блокнотом. Потом нырнула под простыню и вдоволь поревела в подушку.

Но скоро слезы кончились, и она почувствовала себя сонно и уютно. Ребенок неуверенно прижал ладошку к жесткой стенке своей темницы, растопырив пальчики – Харпер отчетливо ощущала каждый – и, казалось, неуклюже гладил ее, утешая. Харпер прижала к животу свою ладонь – с малышом их разделяло меньше полудюйма кожи и жира.

– Теперь мы с тобой остались одни, малыш, – сказала Харпер; на самом деле они остались одни несколько месяцев назад.

10

Этой ночью ей снова снился Джейкоб, впервые за несколько месяцев. Снился Джейкоб, «Фрейтлайнер», несущиеся на нее фары и мотор, ревущий с ненавистью, недоступной человеческому голосу.

Только на этот раз Джейкоб ехал не один.

В этом сне – вот странно! – с ним был Нельсон Гейнрих.

11

Через четыре дня после того, как она спрятала телефон, чтобы он больше не тревожил ее, в лазарете дежурил Майкл Линдквист. Он заглянул к Харпер, как только началась смена.

– Мэм? – позвал он, просунув голову между занавеской и притолокой и напомнив Харпер лягушонка Кермита, нервно изучающего вечерних зрителей. – Можно с вами поговорить?

– Разумеется, – сказала Харпер. – И без предварительной записи. Принимаются все полисы медицинского страхования.

Он присел на ее койку, и Харпер задернула бледно-розовую занавеску, отгораживаясь от Ника для приватности. У нее мелькнула мысль, что Майкл хочет попросить презервативы.

Однако он достал из кармана листок бумаги и протянул ей.

– Просто подумал, что вы захотите прочитать в уединении. Кто его знает, когда мистеру Патчетту придет в голову заглянуть, чтобы убедиться, что мальчики и девочки хорошо себя ведут.

Харпер развернула бумажку и начала читать.

«Дорогая мисс Уиллоуз!

В том, что случилось с вами той ночью в лесу, виновата только я. Я могла все остановить, но не остановила. Не думаю, что вы простите меня, но надеюсь, что однажды сумею вернуть ваше уважение или хотя бы ваше доверие. Хотелось бы извиниться перед вами лично, но в последнее время я много накосячила и теперь заточена в спальне, так что приходится писать. Простите, мисс Уиллоуз. Я не хотела, чтобы вам причинили боль. Я не хотела, чтобы кому-нибудь вообще причиняли боль. Но я такая задница.

Если я могу что-то сделать для вас, просто скажите Майклу. Я с огромным удовольствием сделаю что угодно. Вы этого заслуживаете. И еще: спасибо, что вы стали новой, настоящей мамой для моего брата. С вами он снова как будто в семье, не то что со мной. Пожалуйста, передайте, что я о нем думаю и скучаю. И еще: поцелуйте дедушку за меня.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста – будьте осторожны.

Надеюсь, когда-нибудь я снова стану вашей подругой,

Алли».

Майкл сидел, переплетя пальцы и зажав кулаки между колен. Он побледнел и без остановки покачивал ногой.

– Спасибо, что принес мне это. Я знаю, ты мог навлечь на себя неприятности, передавая тайные послания.

Майкл пожал плечами:

– Ничего особенного.

– В этом много особенного, – Харпер чувствовала себя легко и свободно, как десятилетняя девочка в первый день летних каникул. Она уже простила Алли все. Такой у нее был характер – она прощала легко и от всей души. Харпер взглянула на письмо еще раз и нахмурилась.

– Что значит – заточена в спальне?

Майкл распахнул глаза. Все его чувства легко читались на лице.

– А вы что – не знаете? Ну да. Конечно, не знаете. Вы отсюда почти не выходите. В ту ночь, когда вы грабили «Скорую», Алли отправилась к Пожарному, чтобы рассказать, что происходит. Это от нее он узнал, что нужно отправить феникса, чтобы все вернулись целыми. С тех пор Алли в полном дерьме. Кэрол выгнала ее из дозорных и заставила носить камень во рту три дня. По мнению Кэрол, Алли пошла против нее и выставила Кэрол в дурном свете. Теперь Алли выпускают из спальни только дежурить по кухне или в церковь. И она больше не светится, когда мы все поем! Просто стоит, опустив голову, и ни на кого не смотрит.

– Эта девочка спасла жизнь Тому Стори, – сказала Харпер. – Разве может Кэрол наказывать Алли после того, как она спасла Тома?

– Э… – протянул Майкл.

– Что?

– В лагере говорят, что Алли оставила попытки спасти отца Стори и просто стояла, рыдая, когда вошла Кэрол и выкрикнула его имя. Она вернула отца Стори из глубокого Света, в который мы уходим, когда умираем.

– Но Алли не… она вовсе… это ерунда! Ты был там, и что – не сказал?.. Никто не объяснил, что на самом деле…

Майкл поник головой, и на лице появилось виноватое выражение.

– Теперь нужно трижды подумать перед тем, как что-то рассказывать. У Кэрол и Бена своя версия произошедшего. И для других версий места нет. Когда Алли сказала, что это неправда – а она ведь сказала, – Бен снова выдал ей камешек за неуважение к власти. Сейчас люди в лагере… наверное, вы слышали, что теперь мы говорим одним голосом. – Майкл опустил голову еще ниже. – Знаете, мне от этого не по себе. От всего. Не только от того, что происходит с Алли, но и от того, какая стала Кэрол. Подозрительная и напряженная, и вот-вот сорвется. Она выставила посты у своей хижины, потому что однажды вечером ей привиделись тени среди деревьев. Эмили Уотерман как-то вышла из кафетерия, смеясь над чем-то, – а Кэрол решила, что над ней, и выдала ей камешек. Эмили ревела без остановки. Она же еще ребенок.

Майкл качал ногой. Шнурок на ботинке развязался, и кончики, болтаясь, стукали по ножке кровати. Потом Майкл спросил:

– Мэм, можно рассказать вам кое-что личное?

– Конечно.

– Многие не знают, что я когда-то пытался покончить с собой. Когда мои сестры сгорели заживо. Я прятался в полусожженном доме. Родители умерли. Сестры… от них остались горки пепла в развалинах гостиной. Мне хотелось, чтобы ничего этого не было. Я больше не хотел чувствовать запах дыма. Я не хотел оставаться одиноким. У меня был мотороллер «Хонда», на котором я развозил пиццу. Я завел его в гараже и ждал, что выхлопные газы убьют меня. Сначала заболела голова, потом меня стошнило. В конце концов я отрубился. Пролежал без сознания минут сорок, пока в мотороллере не кончилось топливо, потом очнулся. Наверное, гараж был не очень герметичный.

Через несколько дней я отправился в путь. Думал, доберусь до океана и смою с себя всю вонь.

Харпер вспомнила свою одинокую прогулку к берегу океана – вскоре после прибытия в лагерь. Интересно, шел ли Майкл к воде с той же целью, что и она, желал ли нырнуть в холодную спокойную тьму, чтобы навсегда забыть о печалях и одиночестве.

– Но тут я услышал, как поют девочки. Они пели действительно здорово, милыми, чистыми голосами. Я… я был настолько не в себе, что решил было: это мои сестры поют, зовут меня к себе. Я вышел из леса и попал в Мемориальный парк, и увидел, что это вовсе не мои сестры. Там были Алли, Кэрол и Сара Стори, Пожарный и еще некоторые. Они пели старинную песню – где парень говорит, что не знает толком историю. Сэм Кук, что ли? Они пели и все светились – мягким, мирным голубым светом. Они смотрели на меня, как будто ждали целый день, когда же я появлюсь. Я сел посмотреть и послушать, а Кэрол в какой-то момент села рядом со мной и начала мокрым полотенцем стирать сажу с моего лица. Она сказала: «Глядите-ка! Там внутри мальчик!» И я заплакал, а она засмеялась и сказала: «Да, так тоже можно смывать грязь». Я шел всю дорогу босой, так она присела и стерла с моих ног кровь и грязь. Я бы умер, если бы огорчил ее. Я думал, что никто не полюбит меня так, как любили мама и сестры, но тут я нашел свой дом.

Он беспокойно умолк, а потом вздохнул и заговорил совсем тихо:

– Но то, что Кэрол сказала про вашего ребенка… не понимаю, как можно о таком даже думать. Так нельзя. И как она обращается с Алли. Алли носит камень во рту целый день, каждый день, не вынимая, – иначе она признает поражение. Алли скорее уморит себя голодом. Вы ее знаете. А иногда… иногда после службы, после того как мы изо всех сил поем, я прихожу в себя – и голова гудит, как тогда в гараже, когда я пытался покончить с собой. Иногда мне кажется: то, как теперь мы отдаем себя в Свет, – тоже маленькое самоубийство. – Майкл шмыгнул носом, и Харпер поняла, что он вот-вот заплачет. – Раньше было лучше. Здесь вправду было хорошо. Ладно. Алли правильно написала. Вы не одна. У вас есть мы. Алли и я.

– Спасибо, Майкл.

– Я могу что-нибудь для вас сделать?

– Да. Можешь. Но если я попрошу слишком много, сразу откажись. Ты не должен делать ничего, что подвергнет тебя лишнему риску.

– Ого, – сказал Майкл. – Я-то думал, вы попросите стырить сухого молока для кофе. А у вас планы серьезные…

– Могу я каким-то образом отлучиться на час, чтобы встретиться с Пожарным? И если да, то присмотришь за отцом Стори в мое отсутствие?

Майкл побледнел.

– Извини. Не стоило мне просить.

– Да нет, – ответил он. – Все нормально. Думаю, я смогу прикрыть вас, если заявится мистер Патчетт. Можно задвинуть занавеской вашу койку, напихать подушек под простыни – я скажу, что вы спите. Только… если я вас выпущу… если вы встретитесь… обещаете, что вернетесь? Не прыгнете с Пожарным в машину и не уедете?

Харпер ожидала чего угодно, только не этого.

– Ох, Майкл, конечно не уеду. Я не оставлю отца Стори в таком состоянии.

– Хорошо. Потому что вы не можете уехать из лагеря, – сказал он, выпрямился и взял ее за запястье: – Уехать без Алли и меня.

12

Харпер спускалась с холма; мороз кусал ноздри и студил легкие. От дыхания поднимался пар, словно она была огнедышащим драконом.

У воды было еще холоднее, так что онемели открытые участки лица. Из жестяной трубы сарая Пожарного вился дымок – единственный признак жизни во всем закованном в лед мире. Было жутко выходить на пристань, чувствовать себя открытой со всех сторон, ждать, что вот сейчас кто-то окликнет. Но никто не видел Харпер, да и пристань была скрыта от церковной колокольни высокими вечнозелеными деревьями. Харпер забралась в лодку и оттолкнулась от причала. На открытой воде ее уже могли заметить (на башне око видит далёко), но на небе не было ни луны, ни звезд, так что в темноте она, возможно, проскочила незамеченной.

На сей раз она дошла до сарая, не потеряв ботинки в грязи. Глина застыла до твердости плитки. Харпер постучала. Ответа не последовало, и она постучала снова. Изнутри доносился запах дыма и болезни.

– Не заперто, – произнес Пожарный.

Харпер прошла в маленькую комнату, наполненную удушающим жаром и золотым светом из открытой печки.

Пожарный лежал в постели, простыня сбилась вокруг его талии и ног, повязка на руке почернела от грязи. В комнате пахло мокротой, Пожарный тяжело дышал.

Харпер подтащила стул к его постели и села. Потом наклонилась и приложила щеку к его голой груди. Его кожа светилась и пахла сандалом и потом. Драконья чешуя украшала грудь Пожарного узорами, напомнившими Харпер персидские ковры.

– Дышите нормально, – сказала она. – Я не принесла стетоскоп.

– Мне уже становилось лучше.

– Заткнитесь. Я слушаю.

Он вдыхал с легким хрустом, как будто кто-то сворачивает пластиковую упаковку.

– Черт, – сказала Харпер. – У вас начался ателектаз. Термометра у меня нет, но и так ясно, что у вас лихорадка. Проклятье. Не понимаю.

– «Ателектаз», кажется, это ранний альбом у «Генезиса». Из тех, что записали до того, как Фил Коллинз начал петь и они занялись примитивным эмтивишным дерьмом.

– Ателектаз – мудреный термин для осложнения при пневмонии. Возникает при переломе ребер, но это странно для мужчины вашего возраста. Вы курите?

– Нет. Вы же знаете, что у меня нет сигарет.

– Выходили из дома?

– Сколько угодно.

Харпер подозрительно прищурилась.

– И надолго?

– Э… часов на восемнадцать. Плюс-минус еще пару…

– Что вам делать на улице восемнадцать часов?

– Да я не собирался. Просто отключился. Я всегда отключаюсь, когда отправляю феникса. – Он виновато улыбнулся. – Наверное, был очень слаб. Не готов. Очень много сил пришлось потратить. Но все равно – хорошо, что я его послал. Как будто одного пулемета было недостаточно, еще ваш бывший разъезжает с плугом покруче танка…

– Минуточку. Погодите. Откуда вы знаете, что мой бывший был на Верден-авеню? Кто вам сказал?

– Мне никто не говорил. Я был там с вами.

– Что значит – были там со мной?

Он вздохнул, поморщился и прижал здоровую руку к больному боку.

– Вы спрятались за полицейской машиной Бена, когда началась стрельба. Нельсон умер первым – его разорвало на дороге. Потом спецгрузовик сбил «Скорую» и раздавил Минди Скиллинг. Потом вы летели, как гонщики вашего американского НАСКАРа. Я помню все до того момента, когда ваш бывший врезался в фургон и чуть не расплющил меня. То есть чуть не расплющил феникса.

Харпер не понимала. До этого она думала, что феникс – великолепное пиротехническое представление, которым можно как-то управлять на расстоянии, вроде беспилотного самолета. Огненная марионетка, которой Джон Руквуд подает команды со своего острова.

Но он помнил столкновение с Джейкобом и Ковбоем Мальборо, как будто сражался с ними лично – это озадачивало Харпер и раздражало, потому что Джон слишком явно наслаждался впечатлением и таинственностью.

– Это невозможно. Вы не могли всего этого видеть.

– Ну, давайте не преувеличивать. Это только невероятно. И потом: я не сказал, что видел. Я не видел. Но я все помню. – Он поднял ладонь, предупреждая возражения. – Вам известно, что драконья чешуя со временем пропитывает человеческий мозг. Начинает прослушивать мысли и чувства и реагирует на них. Споры имеют дендритную природу и налаживают тесные связи с мозгом.

– Да. Поэтому люди и загораются от испуга или стресса. Паника стимулирует секрецию кортизола. Драконья чешуя реагирует на кортизол, полагая, что носитель не в безопасности. Она вспыхивает, производя много пепла, который отправляется на поиски лучшего жилья.

Пожарный взглянул на нее с восхищением.

– Да. Механизм именно таков. С кем вы говорили?

– С Гарольдом Кроссом, – ответила Харпер, снова поразив Джона.

Пожарный обдумал услышанное и улыбнулся уголком рта.

– Вы нашли его блокнот. Хотелось бы как-нибудь почитать.

– Может, дам, когда дочитаю, – ответила Харпер. – Кортизол приводит к самовозгоранию. Но окситоцин – гормон социальных сетей – успокаивает драконью чешую. Каждый раз, ощущая социальное одобрение, вы усиливаете чувство безопасности и снижаете вероятность того, что драконья чешуя сожжет вас. Это мне понятно. Мне непонятно, как вы можете находиться в своей хижине и при этом видеть то, что творится в двух милях от вас.

– Но я же сказал: я не видел их. Я их помню, а это другое. В центре феникса горит облако драконьей чешуи. Чешуя хранит грубую копию моих мыслей, чувств, реакций. Это выносной мозг. Потом он возвращается ко мне, в гнездо, где и умирает, сделав свое дело. Этот пепел опустился на меня, как снег, пока я лежал без сознания на берегу, и в последующие часы мне снилось все, что птица делала и видела. Все передалось мне – сначала отрывками, а потом во всей ужасной полноте.

Харпер попыталась представить то, что услышала. Мыслящий пепел, живое пламя, споры, которые могут обмениваться импульсами с человеческим мозгом. Вот к какому фантастическому бреду вела эволюция. Природа демонстрирует необычайную ловкость рук и волшебные фокусы.

Но заговорила Харпер вовсе не про драконью чешую.

– Вам нужен курс антибиотиков. У меня есть. Я пришлю Майкла с пузырьком азитромицина. Думаю, Майкл сможет ускользнуть во время смены дежурства на рассвете. Ну что, мистер Руквуд, давайте осмотрим вашу руку.

– Я так понял, что сами вы не сможете принести лекарство?

Харпер не смотрела ему в глаза. Она аккуратно ослабила повязку и разогнула его локоть. Джон поморщился, но Харпер почувствовала, что это от ожидания боли, а не от реального страдания.

– У нас все кисло, Джон. Я заперта в лазарете под домашним арестом, мне запрещено отлучаться от постели отца Стори. Я смогла выбраться сегодня только потому, что дежурит Майкл, а он больше не играет по правилам Кэрол. И Алли тоже – она под домашним арестом в женской спальне. Майкл боялся, что, если он отпустит меня к вам, я не вернусь. Он не хочет, чтобы я уехала без них. – Харпер поразмыслила. – Рано или поздно десятка два отступников решат бежать. Набьют несколько машин припасами и смоются. Рене говорила, что готова сбежать с Доном, заключенными и еще некоторыми.

– И куда вы отправитесь?

– О, я не думаю, что сбежала бы с ними, что бы ни думал Майкл. Пока есть хоть малейший шанс для отца Стори, бросать его нельзя.

Пожарный повел себя странно. Он бросил взгляд мимо Харпер на печку, а потом наклонился и заговорил очень тихо, словно не хотел, чтобы кто-то услышал.

– Я всегда восхищаюсь глупостью, Харпер, но здесь не тот случай. Прежде всего вы должны думать о себе и ребенке, а не об отце Стори. У него самое большое сердце из всех людей, кого я знаю, и я уверен: он не захотел бы, чтобы вы оставались из-за него. Он в отключке уже сколько? Шесть недель? Семь? После страшного удара по голове? В семьдесят лет? С ним все. Он не вернется.

– Люди и не из такого выкарабкивались, – сказала Харпер, но задумалась, понимает ли сама, где проходит грань между диагнозом и отрицанием. – И потом, Джон. Мне уже немного осталось. Недель девять или восемь. Мне нужно где-то рожать этого малыша. Лазарет вполне годится. Не знаю, найду ли что-то получше. Ребенка мог бы принять Дон: он вытащил столько рыбы, справится еще разок. И сейчас, перед самым сроком, я не покину лагерь; только если не останется выбора. – Харпер не упомянула, что если отец Стори умрет, то выбора действительно не останется. Она или сбежит с ребенком, или будет изгнана без него. Но она не стала расстраивать Джона и рассказывать об угрозах Кэрол – это все потом. Джон болен; он разбит, его лихорадит, и легкие забиты жидкостью. Она должна дарить сочувствие и заботу, а не нагонять тоску.

Харпер поднялась, порылась в ящиках под бывшим верстаком и нашла ножницы. Срезала грязные бинты с запястья Джона. Рука была все еще раздутой и неестественного цвета, но по просьбе Харпер Джон покрутил запястьем, и движения давались ему с куда меньшим трудом, так что она решила больше не накладывать повязку.

– Думаю, и перевязь больше не нужна. Но на локте бандаж останется, пока вы не сможете сгибать руку без острой боли. И постарайтесь не нагружать руку. Поскольку на выздоровление времени не так много, вам лучше ограничиться интеллектуальным онанизмом. Не перетруждайте запястье.

Джон не сразу нашелся что ответить.

Харпер села и сказала:

– Знаете, Майкл не уйдет из лагеря без Алли. И я уверена, что Алли не уйдет без Ника. С ужасом представляю себе, как они смываются из лагеря и пытаются выжить на природе. А вы? Им было бы легче, если бы они отправились с вами. Вы присмотрели бы за ними – за Алли и Ником.

Он мельком взглянул на печку за ее плечом и опустил взгляд.

– Вы правда думаете, что я в состоянии куда-нибудь ехать?

– Может, и не сейчас. Но вы у меня поправитесь. Я вас поправлю.

– Давайте не забегать вперед. Даже плана никакого нет. Только пустые разговоры.

Теперь Харпер печально взглянула на открытую печку. Никто не посмотрел на нее в ответ из пламени – ни таинственная женщина, ни Сириус Блэк. Харпер вспомнила, как оглянулся на печку Джон, прежде чем заговорить шепотом – словно не хотел, чтобы его слышали. И вспомнила почему-то слова Пожарного о фениксе: «Это выносной мозг». Холодок пробежал по загривку.

– Плана нет, – сказала Харпер. – Но лучше его придумать. Думаю, надо попробовать собраться здесь. Всем нам. Даже заключенным, если получится. Нам нужно придумать не только как мы сбежим, но еще и куда сбежать и как потом выжить. – Она дала себе команду «стоп» и добавила мягче: – Вы сказали, отец Стори был бы против того, чтобы я рисковала собой и ребенком, оставаясь здесь. Думаю, Сара тоже хотела бы, чтобы вы уехали и не рисковали.

– Ох, не знаю, – ответил он. – Может, и не так плохо быть похороненным в лагере. А что? Мне кажется, в каком-то смысле моя жизнь по-настоящему началась здесь, в лагере Уиндем, где я повстречал Сару и куда мы все вернулись, подхватив драконью чешую. В этом есть даже некая цельность сюжета – где все началось, там и закончится.

– Насрать на цельность сюжета. Почему вы решили спрятаться здесь?

– Больше идти было некуда. Вот, собственно, и все.

– Могли бы и поподробнее, – сказала Харпер.

– Ну, если настаиваете, – отозвался Джон.

13

– Чешуя появилась у всех. Сначала – линии у Ника на руках и спине. А через три дня мы все как будто вышли из одного адского тату-салона. Кроме Сары. За семьдесят два часа Саре пришлось примириться с мыслью, что она теряет сына, дочь, сестру, отца и приятеля. Тут несложно потерять голову.

Но она не сдалась. Она была нужна детям – пока они чувствуют, думают и принимают утешение, она будет такой, как им понадобится. Кроме того, за пару недель она убедила себя, что тоже заразилась, просто без симптомов. Думаю, когда она все же поняла, что не больна, то расстроилась больше, чем если бы действительно заразилась. Как получилось, что заболели все, кроме нее? Она пару раз срывалась на меня, как будто я виноват в том, что она не заразилась драконьей чешуей. «Почему у вас есть, а у меня – нет?» – беспрерывно спрашивала она.

– Она была в бассейне, – пробормотала Харпер.

– Догадались, да? Верно. Зараженный пепел падал с неба на всех нас, а Сара плавала в бассейне. Хлор убивал споры или хотя бы выставлял барьер против них. В любой случайной бойне граница между жизнью и смертью редко зависит от силы воли, мудрости или храбрости. Все дело в том, кто где стоит. Два дюйма вправо – и автобус тебя сбивает. Если офис на девяносто втором этаже, а не на девяностом, ты не успеваешь спуститься.

Сара отодвинула горе в сторону. Отложила нервный срыв. Не знаю как, но она справилась. Единственный раз она чуть не дошла до истерики, когда ее отец сказал, что нам всем нужно зарегистрироваться в федеральном карантине в Конкорде. Мысль о том, что у нее заберут детей, вонзилась в Сару раскаленными иголками. Пришлось идти на попятный. Думаю, мы все боялись, что она может что-нибудь сотворить с собой, если решит, что Алли и Ника заберут и она их больше не увидит.

Несколько дней Алли рыдала, свернувшись в клубок. Потом однажды утром вышла из ванной с обритой головой и заявила, что устала горевать. Тем же вечером они с матерью угощались грибами. На следующий вечер Сара и Алли упорхнули на машине. В растрепанных чувствах, но счастливые. Они ограбили маскарадный магазин. Сара вернулась в маске Хиллари Клинтон. Алли выбрала маску Капитана Америки – ей понравилась большая буква «А». Позаботились и о Нике – привезли ему маску Тигра Тони. Я всегда хотел стать пожарным и надеялся, что они и про меня не забудут. Через два дня они угнали древнюю пожарную машину из музея старых автомобилей – и в ней нашлась полная униформа пожарного. Машину пришлось поставить в лодочный ангар лагеря Уиндем – больше некуда было. Алли собиралась устроить адский карнавал перед смертью, а Сара считала, что мать обязана поддерживать дочь в ее устремлениях.

Я боялся, что Кэрол долго не протянет. Я помню. Она скинула десять фунтов, хотя вовсе не была полной. Перестала спать. Сидела, полуголая, перед телевизором, не вставая с дивана по двенадцать часов, – бесчувственная, как после лоботомии. Она пахла горелыми спичками и постоянно немного дымилась. Вытащить ее из трясины мог только отец – он следил, чтобы она ела и спала, чтобы у нее все было.

Как-то утром я услышал грохот дверей и крики на улице. Было еще рано, и кроме меня все спали. Я прокрался по дорожке и выглянул поверх изгороди. К одному из домов дальше по улице подогнали грузовик – полицейский фургон, переданный карантинному патрулю. Спецназовцы в противогазах запихивали в машину женщину. С ними был врач, в маске и перчатках, он держал в руках планшет и объяснял женщине, что все делается ради защиты ее детей. Говорил, что свяжется с родственниками, чтобы детей забрали. Мальчик лет четырех, рыдая, тянулся за ними. Человек из карантинного патруля, держа мальчика за плечо, пытался оттащить его. Где-то в доме визжал малыш. Перед тем как женщину затолкали в фургон, она повернула голову, и я увидел ее лицо. Та самая леди, которая плакала на тротуаре, когда сгорела аптека.

Вечером мы собрались всей семьей за обеденным столом, и я рассказал, что видел. Алли сказала, что нужен план – на случай, если они вернутся и постучат в нашу дверь. Том сказал, что если такое произойдет, лучше, чтобы нас не было дома. Он сказал, что последние сорок лет проводил каждое лето в лагере Уиндем и не видит причин менять привычки, и не важно, что лагерь прикрыли. Сказал, что уже ездил с Кэрол в лагерь, и там достаточно припасов, чтобы кормить целую армию в течение десятилетия. Ошибся на девять лет.

Он обосновался в домике, который всегда принадлежал ему, с ним поселилась Кэрол – предполагалось, что она будет за ним ухаживать, хотя все было наоборот. Мы с Сарой выбрали хижину рядом с лодочным ангаром, потому что Ник обожал играть в пожарного на краденой пожарной машине. Нужно ли говорить, что это были чудесные дни? Свежие яйца, вафли и кофе. Мы купались на рассвете и жгли костер на закате, Сара стерла пыль с церковного органа и играла Билли Джоэла и Пола Маккартни. Она хотела привлечь сестру и играть вместе, но Кэрол оставалась в Доме Черной звезды и дымилась. Ждала смерти.

Однажды утром Сара отправилась в Портсмут за новостями и продуктами. Она могла ходить по магазинам, потому что не была больна. Вернулась с сестрами Нейборс. Через пару дней пришла Норма Хилд – сама. Она работала летом в кафетерии и решила, что еду безопаснее искать здесь, чем в супермаркете. Так возник отряд Тома.

Через несколько дней после того, как в лагерь пришла Норма, из Дома Черной звезды выпорхнула Кэрол – совершенно дикая, невменяемая от ужаса. Она нашла Сару и закричала, что началось. Позвала за собой. Сказала, что Том и Ник светятся – что вот-вот их охватит пламя.

Мы бежали так, что Кэрол осталась далеко позади. Нас гнали боль и ужас. Вы не представляете, что значит спешить туда, куда совсем не хочешь. Как будто бежишь навстречу своей расстрельной команде. Я был уверен, что мы найдем обоих высохшими и почерневшими, а дом – в огне.

Сара первой ворвалась внутрь и остановилась так внезапно, что я налетел на нее и повалил. Алли бежала сразу позади и споткнулась о нас. И мы, рухнув на пол, увидели их.

Посудомоечная машина в том доме, наверное, старше вас, Харпер. Она проработала три десятка лет и при включении начинала грохотать и трястись. И ритм, конечно, как в старой песне «Вули Булли» – знаете? Том сидел, прижавшись спиной к машине, Ник – у него на коленях, и весь этот бумц-бумц «Вули Булли» принизывал обоих насквозь. Том сплел пальцы с пальцами Ника и напевал, и оба сияли. Рукава у Тома были закатаны, открывая чешую на предплечьях, и она светилась, как картина, написанная фосфоресцирующими красками.

И его вовсе не беспокоило, что мы рухнули в дверях, как Кистонские копы из немой комедии. Том Стори весело посмотрел на нас и продолжил петь. Сара воскликнула: «Папа, господи, что с тобой?»

А он ответил: «Сам не пойму, но, кажется, драконьей чешуе нравится Сэм-зе-Шэм. Давайте, пойте с нами – посмотрим, может, и вам понравится».

Когда в дверях появилась Кэрол, мы уже сидели вокруг разболтанной посудомойки, пели гаражный рок и светились, как иллюминация. Когда драконья чешуя начала разогреваться и светить, стало ясно, что все в порядке. Что мы не сгорим. Ну, вы знаете, каково это – войти в Свет.

Мы пели, пока посудомойка не отключилась, и тогда драконья чешуя начала остывать и тускнеть. Мы все были под кайфом. Я не мог вспомнить, с какой из дочерей Тома встречаюсь, и поцеловал обеих. Сару это насмешило. Алли пересчитывала пальцы на ногах – забыла, сколько их. Наверное, со стороны казалось, что мы спеклись. Спеклись! Правда забавно? Ну правда же? А, ладно.

Вечером мы собрали всех в церкви. Сара села к органу, а Кэрол настроила гавайскую гитару, они играли Саймона и Гарфункеля, потом Битлов, и мы сверкали, как искры от костра. Голоса были дымные и сладкие. Я никогда не был так пьян и так счастлив. Я чувствовал, что избавляюсь от себя, будто ставлю на землю тяжеленный чемодан, который больше не нужно тащить. Наверное, так ощущает себя пчела. Не индивидом, а гудящей нотой в целом мире идеальной, полезной музыки.

Когда мы допели, Том обратился к нам. Это казалось правильным. Он говорил нам то, что мы знали, но хотели услышать. Он сказал, что мы должны быть благодарны за каждую минуту, что проводим вместе, и я знал, что это правда. Он сказал, что благословение – чувствовать любовь и счастье друг друга своей кожей, и я сказал «аминь», и за мной – все остальные. Он сказал, что в самые темные моменты истории доброта была единственным светом, который помогал найти путь к спасению, – и я заплакал от его слов. Я и сейчас, вспоминая, готов заплакать. Легко отказаться от религии из-за ее кровожадности, жестокости, стадности. Я сам это сделал. Но здесь всех объединяет не религия, а человек. В основе своей любая вера учит общей благопристойности. Это разные учебники для одного класса. Разве они все не учат, что делать что-то для других приятнее, чем для себя? Что счастье другого не уменьшает твоего счастья?

Не сияла только Сара, потому что у Сары не было драконьей чешуи. Но она понимала, как и все, что мы чего-то достигли. Что мы нашли действующее лекарство. И не нужна ложечка сахара, чтобы его проглотить. Сахар и был лекарством. Сара пела с нами, смотрела, как мы заводимся, и думала о своем. Я был с ней уже достаточно долго и должен был сообразить, что она задумала. На что решилась.

Но я не видел, потому что все время был навеселе. Не от выпивки, конечно. Навеселе от буйства света и удовольствия, которое затапливало меня, когда мы пели вместе. Алли начала по ночам выходить в маске Капитана Америки, проведывала друзей, тех, кого знала со школы. Если находила больных с чешуей, агитировала их быть вместе с семьей. Рассказывала, что есть возможность выжить. Что инфекция – не смертный приговор. Каждую неделю приходило по десятку новых людей.

Сара отправляла меня с Алли, чтобы быть уверенной, что та вернется в лагерь невредимой. Я привык одеваться пожарным, потому что понял одну вещь: в мире, где все кругом горит, на пожарного никто не обратит внимания. В июне я даже начал забывать собственное имя, так был пьян от Света. Я стал… просто Пожарным.

Джон слабо кашлянул. Изо рта вырвался легкий дымок, принял форму игрушечной пожарной машины и растаял.

– Позер, – сказала Харпер. – И что было дальше?

– Сара умерла, – ответил он, подался вперед и неожиданно поцеловал Харпер в нос. – Тут и сказочке конец.

Назад: Книга шестая Феникс

Дальше: Книга седьмая Заговорщики