I
Рассвет за окном
Скорей, скорее… Времени уж нет.
Уже вздымает облаков обвалы
Меняющийся на глазах рассвет —
Тёмно-зелёный, рдяный, чёрно-алый.
Скорей, скорей! Не завтра, а сейчас…
Уж пред тобой явился напоказ
Из края в край мятущийся широко,
Обещанный, тот самый, свет с Востока.
Он окропил муляжную скрижаль
Вновь строящегося собора.
Куда отрадней вглядываться в даль,
В приметы запредельного простора,
Желанного и сердцу и уму.
От очевидного не жди пощады.
Глаза устали погружаться в тьму
Отечества, в свинцовые преграды.
Распахнутое небо… И страна,
Разбухшая на мифах и поверьях,
Разъята на подрамнике окна.
Её такую Левитан и Рерих
Не представляли… Да и ты навряд.
Хоть тыщу лет она тебе знакома.
Встаёт рассвет, похожий на закат,
Во весь размах родного окоёма.
Не будем путаться: чья вина…
* * *
31 октября.
Соловецкий камень завален цветами.
Их больше, чем людей.
Неужели нас снова затопчут?..
Из письма
Не будем путаться: чья вина?
Взлетать на взрывной волне.
Свобода мало кому нужна.
Тем паче в нашей стране.
Смётанной из сплошных прорех.
Звезда ли, двуглавый орёл…
Нет, уже не затопчут тех,
Кто подлинную обрёл.
Анне Политковской
* * *
Анне Политковской
Молчит и глаза таращит
Народ — выглядывает из-за угла.
Как чувствуешь себя, заказчик,
Воссевший во главе стола?
На жертве всласть оттянулся…
Из неё за глотком глоток
Потягивая… Не промахнулся
Твой отморозок-стрелок.
Да жив ли он сам?.. Памятуя
Зверский ваш аппетит,
Знай: та же самая пуля
В глотку тебе влетит.
Всё искуснее год от году
Чешуйчатую чеканишь броню,
Слабенькую нашу свободу
Додавливая на корню.
Вот лежит она глухо у стенки…
А поодаль народ — как дитя
Облапошенное, таращит зенки
И молчит, головою вертя.
Против этой разбухнувшей тучи в броне
* * *
Против этой разбухнувшей тучи в броне
Неужели мы, правда, бессильны.
Нас размазали снова по кремлёвской стене,
Как и вас — осетины, грузины.
Вешать сверху лапшу научились давно,
Выявлять: кто шпион, кто вредитель…
Мой народ с победителями заодно.
Он и есть победитель,
Мой народ…
На карачки с коленей восстав,
Сам себя задавил, пятясь задом.
Победитель в итоге считается прав.
Чёрной тучей в полнеба встаёт Голиаф,
Огнемётным рыгающий градом?..
Колымские рассказы Варлама Шаламова
Влажной тяжестью дышит каждый рассказ,
Как набухший кровью платок.
Век минувший своё мурло и сейчас
Высунет, от нас недалёк.
Но не тот уже нынче сгущается мрак,
И не так уж кромешно вокруг.
Это старый, вмурованный в гены, ГУЛАГ
Отрыгивает законы бандюг.
Доживает в маразме. Он и был без ума.
Нынче виден во всей наготе.
И, куда ни ступи, по колено дерьма,
Из которого слеплены те
же фокусники-хмыри, обдурят
Хоть кого… Хоть слона в нору
Затолкают…
Ты сегодня умри, говорят,
А я лучше завтра умру.
Том колымских рассказов, роскошно изданный том…
Это, в общем-то, добрый знак.
Пробуждается мой, ещё выстроен зэками, дом,
Как поставленный на попа барак.
После фильма Анджея Вайды о Катыни
Власть, запретившая фильм о Катыни,
Не допустившая на экран
Правду кровавую, — топчет святыни,
Известью травит чувствительность ран.
Пятна смывает кремлёвский обмылок.
И по команде холуйская знать
Жаждущим правды стреляет в затылок.
Да не повадно запретную знать.
С наших бескрайних просторов надуло
Новых застрельщиков — та же братва.
Снова они, оперившись едва,
Там — отштампованы рыла и дула —
Собраны в цепь у Катыньского рва.
Не забелить, не замазать парашей
Дышащую под бульдозером топь.
Общей Голгофы, польской и нашей,
Кровоточит неизжитая скорбь.
Философ поневоле
Не рыпайся, не реагируй…
Не морщи страдальческий лоб.
Спонтанные чувства блокируй,
Тебя не подбросило чтоб
Однажды, как дом на Каширке…
И выйдет, что горевал
Всё знающий муж по ошибке.
Не спрашивай, кто их взорвал?..
Назло новоявленной банде,
Сплотившей кремлёвский десант,
Глотай осмотрительно анти-
Какой-нибудь депрессант.
Трагедия психов волнует.
Философ возвышен над ней.
Любая опасность минует
Сквозящую тень меж теней.
Замедлив период распада
Материи, ты проживёшь
Лет двести, а больше не надо.
Всё зная – где правда, где ложь.
Отвечая на вопрос радиостанции «Свобода»
Всё меняется на этом свете —
Русла рек, очертания гор,
Государственные границы.
Облик людей времён гражданской войны
Отличен от современников победившего социализма.
Класс гегемонов, по удачному наблюдению поэта
Григория Зобина,
Выродился в гегемонстров.
Ленин на броневике и Брежнев на трибуне —
Совершенно разные антропологические типы.
Уголовника из социально близких,
На счету у которого не одно мокрое дело,
Можно было опознать по взгляду.
Какой будет Россия через 20 лет? —
Спрашивает радиостанция «Свобода».
Изменившейся.
Уже и сегодня облик серийного убийцы
Совершенно неузнаваем:
Вменяем, верный товарищ, любящий муж и отец.
Смотрю на его фотографию
И с ужасом думаю:
По внешности вполне мог быть моим зятем.
Так что через 20 лет
Армию уголовников-мокрушников
Вытеснит респектабельный киллер.
Алушта. Октябрь.
Ивану Шмелёву, автору пророческой книги «Солнце мёртвых»
Не терпит история грима.
Я тоже к нему не привык.
Бежал я, как Врангель из Крыма,
Под натиском местных владык,
Безбожно дерущих монету
За место: где сесть и где встать.
Коммерция – выхода нету.
С курортников надобно драть.
Но я никакой не курортник.
И сроду им не был ни дня.
Таксист, массажист, культработник,
Прощайте, простите меня…
К тому ж я клиент небогатый.
К тому же не тычьте, не тычь!..
О, этот кураж бесноватый,
Доступный трудящимся китч!
На всём – на киношных просмотрах,
На танцах, на тучах шаров,
На девах с реклам распростёртых,
На всём залегло Солнце мёртвых,
Которое видел Шмелёв.
Когда меня унылый жлоб обманет…
* * *
Когда меня унылый жлоб обманет,
А проще – на мякине проведёт,
Душа моя, испытывая гнёт
Отечества, смутится, но — воспрянет,
Не утираясь низостью любой.
Власть свыше узаконила разбой.
И кто там прав, и кто кого крышует, —
Понять нельзя. Как говорил Толстой,
Да, да, талантлив наш мужик, но — жулик.
Жива душа… Противится тому,
Чтобы никто не верил никому.
Смягчает, может быть, азарт батальный
Всех против всех… удерживает нить
Незримую… Пытаясь отдалить
Всеобщий, может быть, исход летальный.
C веком не переменился…
* * *
C веком не переменился
Сталинской лепки курорт.
И что это я соблазнился?
Вляпался, словно в торт.
Плямбы фасада вокзала —
Краснознамённый ампир.
Бледную длань с пьедестала
Тянет всё тот же факир.
Жулики нынче в фаворе.
Я и попался в сачок.
Вкруг вожделенного моря
Стража – забор на заборе.
Дикого пляжа клочок.
Миг единения сладок
В узком пространстве с волной.
Галечник ласково-гладок…
Если б не струпья прокладок
Женских и тары пивной
Груды…
В кафе над столами
Мухи роятся. Газон
Густо застелен телами.
Вроде бы уж не сезон,
Я полагал. И напрасно…
Это ж родная земля…
Времени не подвластна
Наша юдоль — непролазна
От нечистот и жулья.
Удерживались не на честном слове…
* * *
Удерживались не на честном слове
Народы меж собой – на волоске.
Союз распался. Идола во Львове
Свалили с пьедестала. По башке
Дубасили, по кепочке коварной,
По лысине… Чугунные мозги
Постанывали… Образ лучезарный
Кувалдами крошили на куски.
Я понимаю их задор. Взъярился
Аж до небес непримиримый пыл,
И сам бы я, наверно, приложился
Разок-другой, когда бы с ними был.
Кумир низвергнут.
Но сквозит лакуна –
Всё та же, что зияла на заре
Их новой веры. Грозного Перуна
Тогда топили в огненном Днепре.
А он непотопляем по сю пору,
Патрон князей и княжеских дружин.
Народы, как стада, толкает в гору —
До пика, до зияющих вершин.
Озлобленная, удержу не знает
Душа… И скоро снова взгромоздит
Кого-нибудь на пьедестал, на щит,
Коль свято место пусто не бывает.
Жили и не при таких паханах...
* * *
Жили и не при таких паханах.
Пусть не жили, а срок отбывали.
Но — в себе поборовшего страх
Чем-нибудь испугаешь едва ли.
Так не стоит, теряя покой,
Трепыхаться сомненьям в угоду.
Если Библия есть под рукой
И приёмник твой ловит «Свободу».
Из вечных сокровищ не много…
* * *
Из вечных сокровищ не много
Берёт повседневность в расчёт.
И вот уже в сердце тревога,
Как чёрная туча, растёт.
Ввысь ввинчивается по спирали
Громада, хоть криком кричи.
Когда бы её не пронзали
Откуда-то сбоку лучи.
И правда, их, видимых, мало,
Чтобы различить наяву.
Тех самых, что тьма не объяла,
По воле которых живу.
Ваганьково. Детство. Глухая пора…
* * *
И дым отечества…
Грибоедов
Ваганьково. Детство. Глухая пора,
Да, да, листопада… Остатки бугра,
Под коим покоятся предки.
Жгут листья. От тлеющего костра
Дымок подымается едкий.
Нагие, в согласье едином,
Деревья окутаны дымом.
С отцом среди старых могил мы нашли
Под ясенем тень родовую.
Прошедшие войны и смерчи смели
Не начисто мету земную.
И мусор кладбищенский в пламени том
Дымился, заваленный влажным листом.
Сведённый с дыханием, неистребим,
Возникший за общей оградой,
Дым тлеющей опали, мусорный дым —
Отечества дым безотрадный.
Фотография отца Александра Меня
1. Улыбается. Видит всё. Может быть...
Улыбается. Видит всё. Может быть,
И тот час, что ещё не пробил.
Это ж надо такого мужа убить!..
Это дьявол сам приказание отдал,
По рогам которому дать,
Способ есть (по всему видать,
Средства прочие безуспешны):
Александровской ясности не предать,
Не похерить его надежды.
2. Проклятая муха! Достала!..
Проклятая муха! Достала! Никак её не прикончу.
Садится на лоб, на затылок, мелькает под носом.
Только сосредоточусь над своим, сокровенным, она — тут.
Зажёг верхний свет, вооружился мухобойкой,
Верчу головой, ищу, где она спряталась.
И взгляд мой упал на фотографию отца Александра,
Встретился с его взглядом.
Он смеётся…
Над свирепым медведем, которому на нос села муха.
Солнце светит иль дождь моросит…
* * *
Солнце светит иль дождь моросит —
Да в любую погоду —
Человечество издавна мстит
Одному лишь народу.
За Христа изнывало от ран
Авраамово лоно —
Под хваленой пятой египтян,
Под луной Вавилона.
Строем эллинских, римских когорт
Смятено на край света.
Кодлой красно-коричневых морд
Издырявлено в гетто.
За Христа — до и прежде всего —
Мстят евреям и мстили.
Не за то, что распяли Его,
А за то, что родили.
Мигрантов прибавилось за год…
* * *
Мигрантов прибавилось за год.
Слышнее стал клёкот и рык.
Восток наплывает на Запад…
Как если бы наш материк
Сотряс тектонический сдвиг.
Ворчат европейцы: бесстыже
Ведут себя! Знали бы честь!
Плодятся кошмарно, как мыши.
Стоять кафедрального выше
Собора — мечтает мечеть!
В России — без комплексов. Скрежет
Зубовный командует: прочь!
Возжаждав отчизне помочь,
Защитнички мочат и режут
Всех чёрных, и рыжих, и проч…
Зачем племена и народы
Мятутся…. Ни зги не видать…
С коварным капризом природы
Не в силах ещё совладать.
У крови прилипчивый запах.
Вдохнул и — башка набекрень.
Восток наплывает на Запад,
Как тень набегает на тень.
Человек пенсионного возраста…
* * *
Человек пенсионного возраста, моложавый,
Чисто выбритый, прилично одет (кожаное полупальто).
В одной руке сумка, в другой — палка.
Чуть прихрамывает.
Каждое утро обходит свои доходные точки.
Свои помойки.
Подойдёт, пошурует палкой, выудит кое-что,
Понюхает, потрясёт, сунет в кошёлку и —
К следующей.
Меня, вышедшего на прогулку,
За конкурента, кажется, не принимает.
Но смотрит пристально, будто ждёт подвоха.
Ровно в 8.00 он во дворе.
Нацеленный, пунктуальный,
Как Эммануил Кант, по которому можно было
Сверять часы.
Ранним утром мало прохожих,
А я ежедневно попадаюсь ему на глаза.
Мы стали здороваться, раскланиваться — сказали бы раньше.
Однажды, поймав его насторожённый взгляд,
Я первый кивнул ему.
Он ответил.
Надеюсь всё же, до рукопожатия не дойдёт.
Страна в день марша несогласных 4 декабря 2011 г.
Кажется, уж отошла… Но решается
Участь несчастной опять и опять.
Агонизирует или рождается
Тело?.. Не знаю, не смею сказать.
Дух отлетел от соцветья незрелого.
Вызревший плод облепила парша.
На протяженье столетия целого
Мучилась и разлагалась душа,
Не уставая вражину заклятого,
Часто по пьяни, не по злобе
Всюду искать… Лишь его виноватого,
Кровно причастного — русской судьбе.
Может ли что-то из блудного месива
Путное вырасти — в мокрой дыре?..
Снова зовёшь ты: Христа или кесаря?
Где: в колыбели, на смертном одре?
