Книга: Девушка из кошмаров
Назад: Глава 27
Дальше: Глава 29

Глава 28

Далекая фигура, словно составленная из палочек, бредущая по дну каньона, могла быть кем угодно. Но она не кто угодно. Это убийца моего отца, его тюремщик. Однажды он взял надо мной верх, применив проклятие, едва меня не прикончившее. На сей раз все будет по-другому. На сей раз я доведу дело до конца.
Шаги его отдаются у нас в ушах слишком громко для такого расстояния. По мере его приближения наше положение в пространстве меняется – утесы смещаются в мгновение ока. Только что мы смотрели вниз. А теперь он прямо перед нами.
– Что у него с руками и ногами? – спрашиваю я.
– Заемные суставы, заемная сила. – В глазах у Анны сталь. Она не моргает при его приближении.
От лишних суставов вид у него несуразный. Раньше походка обеата была скованной, он разве что ноги не волочил. Теперь они у него дергаются, словно приделаны не под тем углом. Он подходит к стене и ухмыляется, вцепляясь в нее руками, подтягивая себя на скалу, бросая вызов гравитации. Когда он кувыркается и, упав на все четыре конечности, устремляется вперед еще быстрее, я невольно отступаю на шаг.
– Выпендреж, – говорю я, пытаясь изобразить насмешку, но голос звучит высоко и нервно, почти как писк.
Анна говорила правду. Здесь он может быть чем ему угодно. Может головой вертеть на триста шестьдесят градусов. Жаль, нельзя рассказать папе, как старательно я следую его совету насчет всегда бояться.
– Я его задержу, постарайся его прижать, – говорит Анна.
Волосы у нее чернеют и начинают подниматься. Белки в глазах пропадают, а под кожей надуваются темные вены. Платье нарочито медленно наливается красным.
Обеат слез со стены и быстро шагает на развинченных ногах. Его зашитые глаза направлены на меня. Анна ему больше не нужна. Она и так у него. Я – последняя нерешенная проблема.
– Сначала он сломает мне руки, – говорит Анна.
– Что?
– Просто рассказываю, – отвечает она, словно это самое обычное дело. – Я попытаюсь удержать его руки, поэтому он сломает мои. Я не могу его одолеть. Не полагайся на меня. Не знаю, сумеешь ли ты его победить.
Она смотрит на меня, и я легко читаю ее мысли. Сожаление. Пустые мечты о том, чтобы времени было побольше или шансы повыше.
Жаль, здесь нет Томаса и Кармель. Только лучше не надо. Просто хочется, чтобы у нас был какой-то план – или ловушка, как в тот раз. Славно было бы иметь хоть какое-то преимущество, кроме зажатого у меня в кулаке. Анна выходит вперед.
– Ты не боишься? – спрашиваю.
– Я это уже делала, – отвечает она.
Даже ухитряется улыбнуться. И вот она уже далеко, сокращает расстояние, двигаясь быстрее, чем я помню. Она наносит удар, и его зубы оставляют красную ссадину у нее на предплечье. Она не морщится и не вскрикивает. Сражается как робот. Она знает, что проиграет, и привыкла к этому. Она даже не чувствует боли.
– Не стой столбом! Помоги ей! – орет на меня Джестин, проносясь мимо, чтобы присоединиться к схватке. Понятия не имею, откуда она взялась. Словно прямо из камня выскочила. Но это не важно – она не колеблется. Подныривает ему под руку и вонзает зубило ему в плечо. Анна держит его за голову, но захват не самый удачный.
Ноги у меня оцепенели. Между ними двумя я не знаю, что делать, куда атаковать. Ни один из их приемов не дает эффекта. Надо было нам уходить. Выбираться, покуда было можно. В голове звучит настойчивый голос Томаса. Я не могу уделить ему внимание и обернуться. Вместо этого я наблюдаю, как обеат переламывает Аннину руку словно палку, отталкивает ее, и она летит кувырком. Джестин он просто стряхивает, словно недоразумение, с которым и возиться-то не стоит. Он ни на миг не отрывает от меня взгляда. Я упорно смотрю туда, где у него должны быть глаза, следя за движением черных стежков и медленной струйкой крови. Я его боюсь. Всегда боялся. Вот он дергает головой, скидывая челюсть с петель. Еще миг, и он схватит меня и примется вырывать из меня куски, как делал это с остальными, и с папой, и я останусь здесь навсегда.
Черные щупальца волос вздымаются у него над плечами за миг до того, как Аннина рука змеей проскальзывает по его груди и, схватив за челюсть, тянет вниз. Обеат скрипит, его черный язык хлещет по щекам, а она, морщась, разворачивает его к себе.
– Не приближайся к нему! – рычит она и впечатывает его тело в скалу с такой силой, что сыплются мелкие камешки. Она проделывает это снова и снова, молотя его о камень. Слышно, как выскакивают суставы.
– Ни хрена себе! – доносится запыхавшийся голос Джестин.
Обеат словно разъяренный зверь. Кончики пальцев у него заострены, и он раздирает ей грудь и плечи, полосуя мышцы, пока рука у нее не отваливается и его ноги наконец не нащупывают опору. Однако Анна не останавливается и, дергая плечом, бьет его головой о скалу так крепко, что та в любой момент может расколоться словно арбуз. Но не раскалывается. И кровь у него на подбородке только от ее прокушенной ладони, которой она держала его за челюсть. Она падает на одно колено, и хватка ее наконец ослабевает. Он бьет ее когтями по спине, и она оседает в грязь.
Невозможно, думаю я, пока он спокойно идет ко мне с капающей с когтей Анниной кровью. Больше всего на свете мне хочется убить его – за нее, за папу. Но это кажется невозможным. Он уже ближе. Достаточно близко, чтобы я почуял сладковатый запах дыма.
Джестин с трудом поднимается с земли у него за спиной, вопит «Лейлисай!» и бьет его кулаком по затылку. Он падает вперед, но успевает поймать ее за руку и с дикой силой приложить о камни. Выкрикиваю ее имя, но треск ее костей громче моего голоса. Бросаюсь вперед и вытаскиваю ее у него из-под руки. Зубы у нее красные от крови, текущей из уголка рта. Ноги волочатся сзади, подскакивая на камнях будто резиновые.
– Вот и всё, – стонет она. – Вот и всё.
Поднимает голову, и мы оглядываемся на обеата. Не знаю, что за заклятье она применила, но он по-прежнему согнут пополам. И еще кое-что: вокруг него клубятся тени, как будто он движется слишком быстро, неуловимо для глаз. То лишняя рука проступает, то голова, которой на самом деле нет. Кажется, вижу Стопщика графства 12, в знакомой белой футболке и кожаном плаще. Затем он пропадает. Но дело сделано. Он распадается.
– Что ты сделала?
Смотрю на Джестин. На лбу у нее выступили капли пота, кожа приобрела синеватый оттенок. Анна ухитрилась подняться и стоит на коленях рядом с нами.
– Это заклятье, – отвечает Джестин, брызгая кровью на подбородок. – Я думала, мне удастся сделать больше, но… – Она заходится от кашля. – Со мной покончено. Я умираю. А я не хочу умирать здесь.
В ее голосе столько удивления. Хочется что-то сделать, согреть ее или остановить кровотечение. Но сделать я ничего не могу. Изнутри она, вероятно, выглядит как человек, попавший под паровой молот.
– Возвращайся, – говорю, и она кивает.
Переворачивается на плечо, и когда она смотрит в землю, я понимаю, что она видит не камень, но Колина Бёрка. Бросает взгляд на Анну, видит черные вены – и улыбается. Затем переводит взгляд на меня, последний раз, и подмигивает. Брови у нее сходятся на переносице, и глаза закрываются. Кажется, что она падает, падает сквозь камень – и вот ее уже нет, словно и не было никогда.
За спиной у нас обеат по-прежнему корчится, зажимая руками голову в попытках не дать ей распасться. Смотрю на Аннину сломанную руку, на ее раны, на впитывающуюся в платье кровь.
– Больше не давай себя ранить, – говорю я ей.
– Это не будет иметь значения потом, – отвечает она, но, когда я отворачиваюсь, остается стоять на коленях.
Атам у меня в руке как дома. Я ничего не жду. Я не знаю, что случится. Только знаю, что зарежу гада, там и выясним.
По мере приближения мне в ноздри заползает его запах, тошнотворный дым, а помимо него затхлый запах мертвечины. Так и хочется произнести что-нибудь этакое, хлесткое, типа «тебе конец», но я сдерживаюсь. Вместо этого бью его ногой в живот, чтобы удобнее было воткнуть атам ему в грудь на всю длину клинка.
Никакого эффекта. Он орет, но он и раньше орал. Вытаскиваю нож и бью снова, но в этот момент его пальцы смыкаются у меня на предплечье и сдавливают его. Кости под кожей крошатся, когда он поднимает меня, выпрямляясь во весь рост. Тени духов по-прежнему мерцают в воздухе вокруг, то появляясь, то пропадая. Вглядываюсь пристальней, высматривая лицо отца. Перестаю высматривать, когда зубы обеата вонзаются мне в мышцы. Рука инстинктивно сгибается, но это все равно что крылья бабочки против бульдозера. Он дергает головой – и большая часть плеча у меня отрывается и остается у него в зубах.
Я в панике. Молочу всеми конечностями одновременно и отчаянно пытаюсь достать атам здоровой рукой. Добравшись до него, просто рассекаю воздух. Я хочу, чтоб он отстал. Не хочу смотреть, как он глотает куски меня.
Очередным взмахом отсекаю руку. Не его, но чью-то еще, одного из запертых в нем призраков, но именно обеат вопит, когда это тело выворачивается и отрывается, вытягиваясь из дырки у него в груди. Мы как бы отваливаемся друг от друга и провожаем глазами тень со знакомым лицом Уилла Розенберга, устремляющуюся к небесам. На одно безумное мгновение это лицо оказывается повернуто в мою сторону, и я гадаю, видит ли он, понимает ли. Рот у него открыт, но я никогда не узнаю, хотел ли он что-то сказать. Уилл уходит туда, куда ему полагалось отправиться, прежде чем обеат запустил в него когти.
– Так я и знал, гадина ты этакая, – говорю я, или еще какую-то бессмыслицу вроде этой. Я ничего не знал. Я понятия не имел, но теперь имею, и полосую воздух вокруг него и над ним. Лезвие мелькает, периодически попадая ему по плечам и голове, а я разглядываю духов, пока они вырываются и улетают. Порой по двое за раз. Вопль его стоит у меня в ушах, но я высматриваю папу. Не хочу его пропустить. И хочу, чтобы и он увидел меня. Перекатываюсь и уворачиваюсь на автопилоте: когда я лажанусь – только вопрос времени. Мелькнувшего черного хвоста оказывается достаточно, чтобы я затормозил, и кулак обеата прилетает мне в солнечное сплетение, крепостным тараном круша мою грудную клетку. А потом только воздух, и боль, и твердая каменистая земля.
Анна вопит. Открываю глаза. Она сражается с ним. Она проигрывает, но делает все возможное, чтобы не подпускать его ко мне. Лучше бы подпустила. В горле у меня слишком много крови, говорить не получается. Ничего не могу ей сказать. Только брызги и капли. Джестин мертва. И я мертв. Все кончено.
Но я могу вернуться. Могу сделать как Джестин и умереть на руках у Томаса, Кармель и Гидеона. В помещении будет по-прежнему тепло от зажженных свечей. При мысли об этом голова моя чуть поворачивается. Если повернуть ее еще на дюйм, я смогу увидеть Томаса, увидеть весь зал, и, если давить, пока стекло не рассыплется, снова окажусь там.
– Кассио, уходи!
Анна, я не могу дышать. Она все еще сражается, однорукая, отказываясь падать. Сколько призраков я освободил за эти мгновения? Троих? Может быть, пятерых? Был ли среди них мой отец? Я не разобрал. Интересно, считается, что я сделал все возможное? Интересно, знает ли он, что я здесь?
– КАС!
Мое тело дергается. Это я почувствовал. Прямо между глазами: голос Томаса бьет мне по синапсам.
– Возвращайся! Ты должен вернуться! В тебе не осталось крови! У тебя сердце останавливается! Кровь течет медленнее! Мы прекращаем это, слышишь ты меня! Я просто прекращаю это!
Во мне не осталось крови. Забавно, Томас. Потому что здесь, в аду, у меня в легких ее еще до фига. Литры, галлоны, она заполняет меня словно тонущий корабль. Только вот… нет. Это не взаправду. И я в сознании, хотя не дышал как следует уже, кажется, не меньше часа.
Смотрю на Анну, которая теперь молотит сломанной рукой, словно ей все равно, даже если та оторвется совсем. Потому что ей без разницы. Это не имеет значения. Ничего не имеет значения – ни рваные останки моего плеча, ни раздавленная грудная клетка. Обеат ухитряется пнуть Анну в колено сбоку, и она летит кувырком.
Приподнимаюсь на локтях и сплевываю кровь на камень. Боль утихает, она еще сильная, но уже не нестерпимая. Она ощущается как… несущественная. Сгибаю колени, подбираю под себя ноги и встаю. Смотрю на здоровую руку и улыбаюсь. Папа, ты это видел? Я не выпустил атам.
Обеат видит, что я встаю, но я едва замечаю его. Я слишком занят, высматривая призраков, пытающихся вырваться из его тела, отслеживая их движения, чтобы определить, где они торчат больше всего. Вибрации ножа отдаются у меня в запястье. Вогнал. Вынул. Рассек.
Когда я ныряю вперед, он оказывается не готов. Первый удар задевает призрака, свисающего у него из левой ноги. Делаю подсечку, чтоб враг упал на колено, затем поднимаюсь и рублю его поперек согнутой спины, отсекая очередного духа, и отпрыгиваю. Еще двое вывинчиваются у него из груди, и его крик у меня в ушах как музыка. Четырехсуставчатая рука метит мне в голову. Пригибаюсь и подсекаю его под ребрами, а потом еще раз – у основания черепа. Думать некогда, некогда смотреть. Только выпустить их. Освободить.
Еще двое. Потом еще один. Голос отца у меня в ушах. Все советы, когда-либо данные им, проносятся у меня в мозгу и делают меня быстрее, делают меня лучше. Вот оно, мое предназначение, вот чего я ждал, для чего тренировался.
– Совсем другие ощущения, – говорю я, гадая, слышит ли он меня, понимает ли, что я имею в виду. Ощущения совсем другие. Я думал, будет ярость. Но есть лишь воодушевление. Отец и Анна со мной. Нож мелькает, и обеату нас не остановить. С каждым отлетевшим призраком, обеат делается злее, раздраженнее. Он пытается заткнуть дырку у себя в груди, вдавливая пальцы внутрь раны, но призраки только разрывают ее еще шире.
Анна сражается вместе со мной, отрывая его от земли. Я рублю, и считаю, и смотрю, как они улетают. Последний вырывается из него бурей. Буквально взрывает рану, раздвигая ее еще больше. И вот обеат лежит на камне, разваленный едва ли не наполовину, и ничего в нем не осталось, кроме него самого.
Все произошло слишком быстро. Глаза мои обшаривают черноту условного неба, но там никого нет. Папы нет. Я пропустил его в пылу всего этого. Остался только сукин сын, который забрал его у меня.
Делаю шаг вперед и опускаюсь на колени. А затем, даже не знаю почему, провожу атамом по стежкам у него на глазах.
Веки распахиваются. Глаза у него на месте, но они сгнившие и черные. Радужки сделались неестественно желтыми, почти светящимися, как у змеи. Они поворачиваются в мою сторону и смотрят на меня в изумлении.
– Отправляйся в свой ад, где бы он ни был, – говорю. – Тебе следовало отправиться туда еще десять лет назад.
– Кас, – говорит Анна и берет меня за руку.
Мы поднимаемся на ноги и отходим. Обеат смотрит. Его зрачки – безумные булавочные головки на фоне желтой радужки. Рана у него в груди больше не растет, но края ее высыхают, и пока мы стоим, сухость распространяется, плоть и одежда у него становятся пепельно-бурыми, пока наконец не проваливаются внутрь. Я смотрю ему в глаза, пока тление не забирает и их. С мгновение он лежит бетонной статуей на фоне камня, а затем осыпается, и оставшееся крошево раскатывается во все стороны, пока не исчезает совсем.
Назад: Глава 27
Дальше: Глава 29