Глава 22. Безотлагательное дело

Прозвеневший звонок заставил оторваться от работы. Отчего-то возникло ощущение, что разговор будет неприятный. В какой-то момент Волостнов даже захотел не брать трубку, потом осознал – не выход! От проблем не уйдешь, если уж они возникли, их нужно решать сразу.

– Майор Волостнов, – поднял он трубку.

– Лев Федорович, как твой подопечный, не ленится, работает?

– Работает, Петр Петрович, и очень неплохо. Как раз сейчас расписываю оперативный план.

– Операцией «Барин» интересуются на самом верху и придают ей большое значение. Не далее как вчера сам начальник Главка звонил, сказал, чтобы я ему выслал последние радиосообщения.

– Приятно слышать, – ответил Волостнов, не выказывая особой радости. Напряжение не ушло. Вряд ли начальник отдела позвонил ему для того, чтобы поздравить с успехом. Тут что-то другое.

– Сейчас наш отдел курирует около десятка радиоигр, и все они успешны. Используем опыт операции «Барин».

– Петр Петрович, что-то уж больно ты меня хвалишь, чувствую, что не к добру, говори сразу, что хотел сказать, не томи!

– Какой же ты все-таки нетерпеливый, Лев Федорович, а я ведь только начал тебя хвалить, даже половину не сказал из того, что хотел. Ладно, слушай… Было принято решение забрать твоего подопечного в Москву. Думаю, немцам это понравится. Работал в провинциальном городе, а сейчас в столице! Для «Абвера» это новые возможности. Мы связываем с Филином определенные планы.

– Я категорически против такого решения, – стараясь сохранить спокойствие, произнес Волостнов. – Мы не знаем, как на такой перевод может отреагировать «Абвер». В Вологде у Аверьянова все складывается на редкость удачно. Немцы его ценят только потому, что он поставляет весьма важную информацию для армий «Норд». Не исключено, что, если вы его заберете, немецкое руководство сразу потеряет к нему интерес. Москва – это не его поле деятельности, его готовили специально для Вологды, где он знает каждый камень. В Москве совершенно другие правила, к которым он не готов. И немцы прекрасно представляют, что он может быть раскрыт первым же встреченным патрулем.

– Лев Федорович, я понимаю, что тебе трудно расставаться со своим подопечным, но мы думаем привлечь его к иной работе. Я не имею права посвящать тебя в детали, но могу сказать одно, планируется покушение на товарища Сталина, и твой подопечный мог бы очень нам помочь.

– На мой взгляд, перевод Филина в Москву – не до конца продуманное решение. Вы заберете его с Вологодчины и тем самым сорвете операцию в тот момент, когда она очень успешно складывается, когда немцы ему всецело поверили и рассчитывают, что он и дальше будет работать в стратегически важном для них регионе. Но самое главное, нет никакой гарантии, что ему удастся заработать на новом месте.

– Лев Федорович, вопрос уже решенный, тебе осталось подготовить документы для его перевода и отправить собранный материал: протоколы, допросы, радиосообщения. В общем, все, что связано с операцией «Барин».

– Кто может отменить перевод агента в Москву?

– Даже не знаю, как тебе и ответить… Этот вопрос в ведомстве комиссариата.

– Значит, мне придется изложить свою позицию народному комиссару.

Не прощаясь, майор положил трубку. Рычаг, недовольный небрежным обращением, протестующе дзинькнул. Скорым шагом Волостнов вышел из кабинета и устремился по длинному гулкому коридору, эхом отозвавшимся в потемневших сводах.

Офицеры, заметив перемену в настроении начальника Управления, предупредительно уступали дорогу. Он энергично спустился по лестнице на первый этаж и, подойдя к отсеку предварительного заключения, приказал караульному:

– Открывай!

Боец, несколько удивленный нетерпеливостью майора, торопливо извлек ключи и отомкнул бронированную дверь. Впустив Волостнова, тотчас закрыл ее и устремился следом за начальником. Майор прошел до конца коридора и, остановившись перед дверью камеры, распорядился:

– Открывай и побудь снаружи.

– Есть! – отозвался боец и, безошибочно отыскав ключ в большой связке, сразу же открыл дверь.

Подавленное настроение Волостнова не укрылось от Аверьянова, несколько обескураженно поднявшегося с нар. Его лицо застыло, губы плотно сжались – похоже, Филин приготовился услышать самое худшее.

Боец поспешно вышел из камеры, оставив начальника Управления наедине с арестованным.

– Как ты? – попытался улыбнуться майор, присаживаясь на нары.

– Вроде бы ничего, – ответил Михаил, опустившись рядом. – Что-нибудь случилось?

– Кое-что случилось. Тебя хотят забрать от меня в Москву. Считают, что такое решение целесообразно. Хочу сразу предупредить, чтобы для тебя не было никаких неожиданностей, над тобой по-прежнему висит приговор о высшей мере наказания, который могут привести в исполнение в любую минуту.

– Даже после удачного завершения операции?

– Даже после этого… Война, брат! Такие случаи у нас уже бывали, война никого не щадит и мало кого прощает. Тем более, предательство… Ведь было же… Ты же сам согласился пойти на сотрудничество с немцами. И подписку давал добровольно, в этих вопросах немцы никого не неволят.

– Вы же знаете, приходилось выбирать между расстрелом и службой у немцев. Я же рассказывал. Выбрал второе… Думал, перейду к своим, принесу еще пользу. А так, чего взять-то с покойника.

– Знаю я все это, – отмахнулся Волостнов. – Дело сейчас не в этом, а в том, как тебе выжить в сложившихся обстоятельствах. Если ты уедешь в Москву, то вряд ли вернешься обратно, некому будет за тебя заступиться! Оттуда тебя после выполнения задания сразу этапируют в лагерь… И это в лучшем случае. Попробую оставить тебя в Вологде, может, придется похлопотать в комиссариате. А там, как карта ляжет! Если тебя все-таки Москва заберет, делай все, как положено, чтобы как можно сильнее этих фашистских гадов наказать! Если вдруг не повезет… останешься честным человеком, не нужно будет от людей глаза прятать. Не дрейфь, я придумаю что-нибудь. Еще повоюем!

Аверьянов оставался спокоен. Весь свой страх он оставил в могильной яме. Вряд ли на свете сыщется нечто такое, что может стряхнуть с него нынешнюю безмятежность.

– Спасибо, Лев Федорович, что обо мне печетесь. Перед расстрелом у меня мысль такая возникла: эх, пожить бы еще денек-другой, погреться бы под солнышком, Марусю увидеть. А потом вдруг осознал, что не убьют меня, не пришло еще мое время. Так оно и случилось. Вот и сейчас я думаю, не отлита еще для меня пуля. Поживу! А уж если сложится что-то не так… Что ж, значит, так тому и быть. Марусю я повидал, обнял ее родимую. На сына посмотрел…

– Младшенький – это твой сын? – удивился майор.

– Сын… – широко улыбнулся Михаил. – Я сам об этом узнал несколько дней назад. Маруся чего-то боялась, не признавалась поначалу. А так похож на меня! Даже ямочки на щеках мои.

– А верно, похож, – согласился Волостнов. – Как же я раньше-то не рассмотрел? Поздравляю! Родная кровь много значит. Тут уже знаешь, для кого следует жить. Пойду я. – Лев Федорович поднялся. – Дел полно, а сегодня надо выезжать в Москву. Надеюсь убедить руководство в своей правоте.

Поднявшись в свой кабинет, Волостнов выкурил в тишине сигарету, сосредоточенно размышляя. Работая на периферии, он понимал, что Москва живет по своим правилам. Со своей просьбой просто так в высокий кабинет не сунешься. Тут политика, кабинетные игры, по незнанию можно и самому шею свернуть. Но ясно одно – следует обращаться к человеку, от которого зависит решение. Таких людей немного, точнее, трое: первый заместитель наркома внутренних дел Всеволод Меркулов, заместитель народного комиссара внутренних дел Богдан Кабулов и заместитель наркома иностранных дел Владимир Деканозов, личный друг Лаврентия Берия.

Наиболее влиятельным среди соратников Берия следовало бы назвать Кабулова, которого нарком по-приятельски именовал Кабулыч. Но Кабулов был человеком настроения и в просьбе мог отказать. В случае неудачи обращаться к кому-то с аналогичной просьбой было бы просто бесполезно, да и опасно – никто не захотел бы ссориться со «страшным армянином», как прозывали его сослуживцы. Так что такой вариант отпадает.

Можно попробовать подойти к Владимиру Деканозову, также входившему в ближайшее окружение всесильного народного комиссара. Вместе с Лаврентием Берия он служил еще в азербайджанском ЧК, и Деканозов, пользуясь поддержкой народного комиссара, нередко смело решал самые щекотливые вопросы. Сослуживцы называли его «пылкий грузин», пожалуй, это была одна из самых безобидных его кличек. Мимо себя он не пропускал ни одну красивую женщину. Причем место для свиданий устраивал нередко прямо в машине. Когда-нибудь увлечение женщинами его погубит. Но Деканозов давно уже не работал в органах и слабо представлял специфику радиоразведки.

Пожалуй, лучше всего обратиться на прямую к Меркулову, первому заместителю народного комиссара, который учился на физико-математическом факультете Петербургского университета и всерьез занимался электротехникой. У него имеется даже несколько публикаций в специализированных научных журналах.

Несмотря на близость к Берия, он находился как бы немного в стороне от его окружения, отличался даже внешне, был высок, строен, по-мужски красив (не иначе, как смешение русской и грузинской кровей), интеллигентен. Глядя на Меркулова, человека далеко не сурового, с изящными аристократическими манерами, оставалось удивляться замысловатому капризу судьбы – каким таким образом на него свалилось немереное бремя власти. На такое место подошел бы человек более волевой и жесткий.

Под началом товарища Меркулова майор Волостнов работал в тридцать восьмом году, когда тот возглавлял в Главном управлении государственной безопасности контрразведывательный орган. Впоследствии Меркулов был назначен руководителем Главного управления, а Волостнов был переведен в Вологду на должность заместителя начальника управления НКВД Вологодской области.

От работы с Меркуловым у майора остались самые приятные воспоминания. Всеволод Николаевич держался просто, производил впечатление весьма доступного и интеллигентного человека, к подчиненным обращался по имени-отчеству, умел расположить к себе, готов был выслушать всякого, кто к нему обращался, а его решения всегда были взвешенными и весьма продуманными.

Подняв трубку, Лев Федорович позвонил секретарю:

– Вот что, сообщи водителю, пусть готовит машину.

– К которому часу, товарищ майор?

– Немедленно! И еще надо дозаправиться, едем в Москву.

– Товарищ майор, я могу заказать билеты на завтрашний поезд. Обещали сильный дождь и туман. К тому же ведь ночь…

– Анатолий, – перебил его майор, – я понимаю твою заботу обо мне, но ехать нужно сейчас. Я буду в Москве, когда из Вологды только отойдет поезд.

– Все понял, товарищ майор!

Лев Федорович положил трубку. Сумерки сгущались. Небо тоже заметно портилось, накрапывал дождь, и, судя по всему, он должен был перерасти в сильный ливень. Главное, чтобы в дороге не произошла поломка, а уж там докатим.

– Машина готова, товарищ майор, – входя в кабинет, доложил младший лейтенант Голубев.

– Вот и прекрасно, – энергично отозвался Лев Федорович. И, подняв трубку, набрал московский номер.

– Слушаю, – раздался голос секретаря.

– Это майор Волостнов беспокоит, начальник управления Вологды, мне бы хотелось записаться на прием по очень важному делу к первому заместителю народного комиссара товарищу Меркулову.

– Насколько важное?

– Оно безотлагательное.

– Хорошо… Когда именно вы планируете приехать?

– Завтра утром.

– Хорошо. У народного комиссара будет небольшое «окно» с девяти до половины десятого. Подъезжайте, Лев Федорович!

– Спасибо!

Взяв с вешалки шинель, майор вышел из кабинета.

До Москвы докатили быстро. В дороге Волостнову удалось даже немного поспать, так что, когда подъехали к ведомственной гостинице, Лев Федорович чувствовал себя весьма отдохнувшим. До назначенного времени оставалось полтора часа – вполне достаточно, чтобы привести себя в порядок, поэтому он решил ехать сначала в гостиницу.

Расположившись в номере, принял душ, соскоблил с осунувшихся щек дневную щетину, обильно побрызгался «Тройным» одеколоном и внимательно посмотрел на себя в зеркало. Нельзя сказать, что предстал обновленным, все-таки дорога давала о себе знать, но следы усталости были смыты, не стыдно будет показаться перед высоким начальством.

На Лубянку Волостнов подъехал за двадцать минут до назначенного времени, отметился в приемной, где немолодой старший лейтенант, невзирая на чины и должности, потребовал документы, и заторопился в кабинет Меркулова.

Секретарем у Меркулова был молодой капитан, которого майор видел впервые, он внимательно посмотрел на вошедшего, а когда Волостнов назвал свою фамилию, понимающе произнес:

– Товарищ Меркулов ждет вас. – Поднявшись, он распахнул перед майором дверь кабинета и добавил без интонаций: – Прошу.

Кабинет Меркулова был довольно просторным, с длинным столом, за которым, не тесня друг друга локтями, могли бы расположиться два десятка человек. На больших окнах полупрозрачные занавески, через которые просачивался утренний свет. Расположение кабинета было весьма удачным: внизу Лубянская площадь с Железным Феликсом, впереди – Фуркасовский переулок. Наверняка в минуты трудных решений хозяин кабинета подходил к окну, чтобы полюбоваться впечатляющей панорамой. За широким столом, устланным зеленым сукном, сидел сухощавый мужчина средних лет с правильными чертами лица. Глаза умные, внимательные, все подмечающие. Это был первый заместитель наркома внутренних дел Меркулов.

Поговаривали, что в молодости он работал учителем. Что-то в его внешности было от строгого директора школы. Неожиданно заместитель наркома улыбнулся, сделавшись сразу доступным и располагающим. Он поднялся и сделал несколько шагов навстречу. Не крепко, но очень тепло пожал руку и произнес:

– Садитесь, Лев Федорович. Операция «Барин», которую вы ведете, вызывает очень большой интерес. Самое главное, немцы проглатывают полученную информацию, а мы со своей стороны делаем все возможное, чтобы она на прямую или косвенно подтверждалась другими источниками. Я не могу рассказать всей сути происходящего, но то, что сейчас под Сталинградом замедляется наступление немцев, в этом имеется и ваша большая заслуга. Наше мнение такое, пока возможности вашего подопечного не исчерпаны, мы будем с ним работать… Так что вы мне хотели сообщить, Лев Федорович?

– Меня поставили в известность, что в ближайшее время Аверьянова должны перевести в Москву. На мой взгляд, это непродуманное решение. «Абверкоманда-104» работает исключительно на группу армий «Норд». Отправленные сообщения так или иначе анализируются штабами их армий, и если Филина переведут в Москву, то это вызовет серьезное подозрение у «Абвера», тем более что для таких действий не было никаких предпосылок. Мы не сумеем придумать подходящую «легенду» для такого неожиданного перемещения. «Абвер» уже успел привыкнуть к тому, что их агент посылает достоверную информацию, подтверждаемую по другим каналам. Чего же ломать хорошо отлаженное дело? Совершенно неясно, как будет воспринята «Абвером» информация. Для того чтобы агент начал давать правдивые сведения на новом месте, он должен подыскать себе жилье, обжиться, обзавестись связями, отыскать источники, через которые можно будет получать факты, но все это – время! Мы же заинтересованы, чтобы немецкий Генеральный штаб получал дезинформацию как можно быстрее. Если же все наши действия будут происходить в ускоренном темпе, то у руководства «Абвера» возникнут серьезные сомнения в достоверности полученных сообщений. И в какой-то момент они поймут, что их просто водили за нос, что агент все это время работал под контролем военной контрразведки. А, следовательно, все то, что было отправлено ранее, будет поставлено под сомнение.

– Кто именно вам сказал о переводе диверсанта в Москву? – посуровев, спросил Всеволод Николаевич. В звонком голосе прозвучали глуховатые интонации.

– Майор Тимофеев, начальник первого отдела Второго управления, – чуть помедлив, ответил Волостнов.

– У вас серьезные аргументы, я тоже не вижу необходимости в переводе Аверьянова на новое место. Его перемещение немедленно вызовет подозрение «Абвера». В Москве агенту работать куда сложнее, чем где-нибудь в провинции. В операции «Барин» ничего менять не будем. Можете работать спокойно дальше. У вас еще что-нибудь?

– Так точно, товарищ первый заместитель наркома внутренних дел. Мне известно, что в ближайшие дни должно состояться Особое совещание, в котором будет рассматриваться дело Аверьянова, а вы входите в его состав… Я бы попросил вас посодействовать в отмене приговора по пятьдесят восьмой статье, части первой. Приговор висит над Аверьяновым, как дамоклов меч. На его руках крови нет, а в плен он попал, будучи раненым, изъявил желание сотрудничать с нами, рассказал много важного о псковской школе. Нам теперь известен практически весь преподавательский состав школы и многие из выпускников. Известен весь руководящий состав «Абверкоманды-104», их задачи, цели, в какие именно районы отправлены диверсанты. Подавляющее большинство агентов уже изобличены и работают на военную контрразведку. Во многом это заслуга Аверьянова. – Взгляд Меркулова оставался холодным. О чем он думал, понять было невозможно, заместитель наркома умел прятать чувства. Майор продолжал с пущей убежденностью: – За все это время к нему с нашей стороны не было ни одного нарекания. Большая часть радиограмм была составлена лично им, он знает, как улучшить работу, прекрасно разбирается в психологии своего руководства, и я уверен, если Родина его простит, он принесет еще большую пользу.

– Операция «Барин» не будет продолжаться вечно, – сухо произнес Меркулов. – Чем он будет заниматься дальше?

– Он способный дешифровщик. Знает принципы немецкого шифрования, а значит, и ключ для дешифрования радиограмм. В этом я не однажды убеждался, когда давал ему расшифровывать радиограммы из других управлений. Его можно использовать в этой работе.

– Ваше предложение довольно интересное. Не так уж у нас много хороших дешифровщиков… По поводу Особого совещания… Хочу сказать откровенно, не так все просто… Я действительно вхожу в его состав на правах заместителя наркома внутренних дел, но кроме меня в него входят уполномоченный НКВД по РСФСР, – принялся загибать пальцы Меркулов, – затем начальник Главного управления рабоче-крестьянской милиции и народный комиссар союзной республики. Все эти люди очень разные, они не знают специфику нашей работы, заручиться их поддержкой будет крайне непросто, осужденный по пятьдесят восьмой статье для них – враг, и убедить их в противном будет крайне сложно. Люди они взрослые, сформировавшиеся, со своими взглядами и собственным жизненным опытом. На вашего Аверьянова, несмотря на его заслуги, они будут смотреть как на предателя Родины. Его деяния попадают под статью особо опасных преступлений против порядка. А потом, как вы себе это представляете? – Голос Меркулова заметно окреп. – Чтобы первый заместитель наркома внутренних дел уговаривал членов Особого совещания пощадить изменника и предателя Родины?

– Товарищ первый заместитель…

– Да знаю, что вы мне скажете, – отмахнулся Меркулов. – Это только мы знаем, что он помог уберечь жизни сотен, а может, и тысяч людей! Но для всех остальных Аверьянов предатель, который просто спасает собственную шкуру. И тут ничего не поделать. Что я могу обещать, так это попытаюсь разъяснить сложившуюся ситуацию, попробую как-то убедить коллег, что в жизни не все однозначно. Но не больше! Особое совещание – это не то место, где следует говорить о государственных тайнах. Возможно, мне даже удастся каким-то образом смягчить приговор… Хотя полностью отменить его, думаю, не получится. Не удивлюсь, если кто-то из членов совещания предложит для Аверьянова высшую меру. – Волостнов нахмурился. – А вы что думаете? Времена сейчас суровые, предателей Родины никто не жалует. Вот в прошлом месяце мы собирались, знаете сколько было осужденных? Двадцать тысяч! И всех осудили на большие сроки. У меня просто рука устала все эти списки подписывать. И знаешь, никакого сожаления я к ним не испытал! Нужно о бойцах думать, что на передовой воюют, об их женах, матерях, что каждый божий день за них молятся и весточки от них ждут, об оккупированных врагом территориях, где наши люди под гнетом фашистов маются. Ну, ладно, чего приуныли? Попытаюсь что-нибудь сделать, но на многое не рассчитывайте.

Разговор был закончен.

– Разрешите идти, товарищ первый заместитель наркома внутренних дел?

– Идите! И еще вот что… Берегите этого Аверьянова, он еще послужит.

В Вологду Лев Федорович вернулся только через два дня. Как это нередко случается, когда наведываешься в столицу, обязательно находятся дела, требующие немедленного разрешения. По Главному управлению циркулировали слухи о том, что в скором времени контрразведка будет подвергнута некоторому реформированию. Никто не знал, как это отразится на сотрудниках и как будет называться образованный орган. А потому начальники управлений и заведующие управлениями приводили на всякий случай документацию в надлежащий вид, что занимало немало времени и усиливало нервотрепку.

Майор Волостнов невольно оказался вовлеченным в орбиту этой деятельности. По истечении вторых суток он осознал, что бо́льшая часть времени ушла на оформление документации. Хотя по приезде в Москву у него были планы повидать бывших коллег, с которыми свела служба на разных этапах карьеры, но осуществить намеченное не удалось – самое большее, что он сделал, так это выкурил несколько сигарет с сослуживцами, с которыми работал в Главном управлении государственной безопасности.

Из Москвы Лев Федорович возвращался с чувством незавершенности начатого дела. Меркулов обещал поддержать, но в то же время со всей откровенностью предупредил, что на многое рассчитывать не приходится. Время военное, суровое, а потому с предателей самый строгий спрос.

Вернувшись в Управление, Волостнов тотчас вызвал к себе Аверьянова. Даже не удивился, когда увидел его заметно осунувшимся – последние два дня он пережил немало, размышляя о собственной судьбе, много думал о Марусе, о сыне, которого приобрел, но старался держаться бодро, уныния своего не показывал.

– Я переговорил с людьми, от которых может зависеть твоя судьба, – не стал вдаваться в подробности Лев Федорович. – Сам знаешь, дело твое непростое, пятьдесят восьмая статья – не шутка! Меня предупредили, что обольщаться особенно не стоит, но кое-какая надежда все-таки имеется. Скажу так, если ты верующий – молись! Возможно, поможет, а там осталось только надеяться на благоприятный исход.

– Я особенно не рассчитываю на что-то, – произнес Аверьянов. В голосе прозвучали фальшивые нотки излишней бравады. – Значит, заслужил… Конечно, жаль Марусю… Она ведь даже ни о чем не догадывается.

– И что же ты ей сказал?

– Сказать-то особенно нечего… Убедил, что выполняю важное задание, – пожал плечами Михаил.

– Так оно и есть.

– Единственное, чего я боюсь, если вдруг кто-то узнает, кто я на самом деле… Заклюют ее тогда! Не дадут никакой жизни. Городок у нас маленький, все на виду. Ей и так одной с двумя детьми маяться, а тут еще такое.

Волостнов понимал сложность ситуации. В словах Михаила была сермяжная правда, которую ни спрятать, ни приукрасить какими-то словами невозможно. Это в Москве можно затеряться, а в таком провинциальном городке, как Вологда, от людей никуда не денешься. Для всех Маруся будет любовницей предателя и изменника, и этот тяжелый груз ляжет на ее плечи. А там и поломать может.

– Когда ты должен увидеться с Марусей? – неожиданно спросил майор.

– Завтра. А что, встреча отменяется? Что-то произошло?

– Произошло, – кивнул Волостнов. – Только твоя встреча с Марусей не отменяется… Ты увидишься с ней сегодня.

– Лев Федорович, – выдохнул Аверьянов, – даже не знаю, как вас благодарить за такой подарок! Честно говоря, я весь извелся. Все думаю, как они там? Просто не могу дождаться встречи.

– Ты не спеши меня благодарить, – строго заметил майор. – Тут другое. – Взяв со стола ручку, он быстро набросал на бланке несколько слов, заверил написанное печатью и протянул документ Михаилу: – Вот, возьми. Это разрешение на выход из Управления. Под твое честное слово, что вернешься. Покажешь дежурному, он тебя выпустит.

Аверьянов буквально застыл на месте. Может, он чего-то не так понял? А может, эта какая-то жестокая шутка? Не вяжется… Майор Волостнов на юмориста не походил. Он еще раз внимательно прочитал написанное. Бумага имела номер, в самом низу стояла широкая размашистая роспись, гербовая печать. Все как положено.

– Ну, чего застыл? – сурово укорил подопечного Лев Федорович. – Или в камере тебе лучше будет, чем у Маруси?

– А как мне быть дальше? – нерешительно потянулся за разрешением Михаил.

– А дальше такая история… Каждый вечер будешь приходить в следственный изолятор и отмечаться. Все очень строго, забывать отмечаться не следует, – предупредил майор. – В день сеанса связи будешь приходить в Управление пораньше. Могут возникнуть какие-то вопросы, их следует решать.

– Лев Федорович, можете на меня положиться, я не подведу! – расчувствовался Аверьянов.

– Я знаю, поэтому и даю разрешение, – спокойно проговорил Волостнов. – Если бы засомневался хотя бы на секунду, то не взял бы на себя такую ответственность. Чего стоишь? – вдруг добродушно улыбнулся он. – Топай к своей Марусе! Заждалась уже, да и сын будет рад! Считай, что это тебе награда от Хозяина.

– Спасибо, – только и смог сказать Михаил и быстрым шагом вышел из кабинета.

С этого дня для Михаила Аверьянова началась обыкновенная жизнь, к которой он так стремился и в которой был по-настоящему счастлив. Какое это блаженство ежедневно видеть любимую женщину, по ночам слышать рядом ее дыхание, чувствовать на своих плечах теплое прикосновение! Какое несказанное счастье держать в руках сына и осознавать, что он отвечает на твою любовь! Все по-простому, все обыкновенно. Но именно в этой обыденности и заключалось настоящее счастье.

Формально Аверьянов по-прежнему числился арестантом специального корпуса, в котором были заключены осужденные по пятьдесят восьмой статье и особо опасные преступники, но в действительности проживал в обыкновенной городской квартире с крошечным окошком, выходящим во двор, что нисколько не омрачало его семейного счастья.

Вскоре майору Волостнову пришло сообщение, что Особое совещание осудило Михаила Аверьянова на восемь лет. Решение суда было отсрочено до тех пор, пока не будет закончена операция. А немногим позже, чего никогда не случалось раньше, позвонил Меркулов и коротко изложил суть дела.

– Сделал все, что мог, Лев Федорович. Хочу сказать откровенно, решение могло быть еще хуже… Два человека из нашего совещания настаивали на высшей мере… Так что мне буквально пришлось переламывать ситуацию. Ладно, горевать не стоит, время еще есть, в Аверьянове необходимость не отпала, а там что-нибудь придумаем.

Операция «Барин» вышла за пределы Вологодской области, распространившись на Кировскую, Архангельскую и Московскую. Теперь в ней участвовали еще восемь радиостанций, захваченных контрразведкой. Через перевербованных агентов «Абвер» регулярно получал ложную информацию. Для самого майора Волостнова тоже многое изменилось, руководство его ценило, ставило перед ним новые серьезные задачи, в том числе внедрение контрразведчиков в немецкие диверсионные школы для блокирования агентурной деятельности. Намеченные операции осуществлялись успешно, и в Управлении не без основания говорили о том, что в скором времени майор Волостнов пойдет на повышение.

Михаил Аверьянов за прошедшее время приобрел немалый опыт в дешифровке радиограмм и охотно брался за наиболее сложные, что не сумели расшифровать в других управлениях. Работа требовала колоссальной концентрации и тишины, а потому никто даже не удивился, когда Волостнов распорядился в одном из кабинетов выделить ему небольшой закуток, где бы он мог спокойно разгадывать ребусы немецкой военной разведки.

Столь теплое расположение начальника Управления к Аверьянову нравилось не всем. Однажды, заглянув в оперативный отдел, майор стал случайным свидетелем неприятного разговора. Капитан Бурмистров, четыре месяца назад переведенный из Астраханской области, небрежно смоля «Герцеговину Флор», зло процедил:

– Я, конечно, к товарищу Волостнову со всем уважением. Грамотный командир, дело свое знает, как никто другой… Но вот я одного не понимаю, почему он возится с предателем Родины как с писаной торбой? На его месте я бы держал этого гада на воде и хлебе! А если что не так, в штрафной изолятор! Мало того что Аверьянов со своей бабой живет на всем готовеньком, так он еще и кабинет чужой занял! Когда я его вижу, так у меня рука сама к пистолету тянется.

Волостнов сделал вид, что разговора не услышал. Неприятно поразило то, что никто из собравшихся офицеров не пожелал возразить Бурмистрову, словно все были с ним согласны.

Настроение заметно испортилось. Вернувшись в кабинет, Лев Федорович долго не мог прикурить папиросу – спичка в подрагивающих пальцах гасла. Наконец, запалил, дыхнув густым едким дымом, как-то немного отпустило, малость отдышался. Но горечь припекала крепко. Через десять минут должно было состояться оперативное совещание, и важно, чтобы никто из подчиненных не почувствовал его гнетущего состояния.

Подошло время. Один за другим просторный кабинет начальника Управления заняли руководители подразделений. В числе последних вошел капитан Бурмистров, преданно глядя в глаза майору, будто слова, услышанные ненароком какой-то час назад, принадлежали кому-то другому. Упрекнуть его не в чем. Работать умеет, сообразителен, раньше всех приходит на службу и позже всех уходит, остается только удивляться, когда именно он высыпается.

– Давайте начнем с капитана Елисеева, – предложил Волостнов.

Поднявшись, капитан Елисеев доложил о последней операции с внедрением агента в псковскую диверсионно-разведывательную группу.

Майор слушал внимательно, лишь иногда делал небольшие замечания или дополнения.

Далее выступил старший лейтенант Марусев и вкратце доложил о взаимодействии вологодской группы «СМЕРШ» с архангельской контрразведкой. Пользуясь административными границами, враг хитрил и поочередно передавал радиограммы то из Архангельского, то из Вологодского лесного массива. Район выхода рации в эфир был очерчен, осталось только дождаться следующего радиоэфира, чтобы взять его с поличным. Дошла очередь до Бурмистрова.

Капитан Бурмистров был назначен заместителем по оперативной работе. Вникал в дела глубоко, и во многом благодаря его усилиям на территории Вологодской области была раскрыта немецкая агентурная сеть, внедренная задолго до начала войны.

Спокойно выслушав доклад, Волостнов кивнул:

– Садитесь! – И когда Бурмистров опустился на место, продолжил: – До меня дошли слухи, что некоторые наши сотрудники считают, что я чрезмерно вожусь с Аверьяновым. В связи с этим хотелось бы заметить такую очевидную вещь. – Голос майора неожиданно посуровел. – Благодаря состоявшейся радиоигре, где ключевую роль играет, как некоторые изволят выражаться, «изменник Родины», оправдывается наше нахождение здесь, за сотни километров от линии фронта. Именно поэтому мы ходим по мирным улицам и не слышим разрывов снарядов. Не рискуем ежедневно своими жизнями, спим в теплых постелях с женами, а не в сырых блиндажах. И операция «Барин» уже помогла спасти сотни, а может, и тысячи жизней бойцов Красной армии. А на передовой курили бы вы не «Герцеговину Флор», а простую махорку! Все! Больше никого не задерживаю. Надеюсь, что вы сделаете правильный вывод из нашего разговора.

Офицеры дружно поднялись и вышли в коридор.

Оставшись один, Волостнов взял ручку и после секундного колебания принялся писать:

«Председателю Президиума Верховного Совета СССР т. Калинину М. И.

Изложив суть дела, он размашисто расписался. Облегчения не почувствовал, наоборот, откуда-то возникло ощущение, что взвалил на плечи очередную ношу. Выдержать бы… Потом перечитал письмо и, вызвав секретаря, распорядился:

– Отправь немедленно в Москву!