Часть шестая

Книга продолжила свое триумфальное шествие, заняв первое место в списке бестселлеров и превратившись в героиню дня, с несколькими неожиданными последствиями. Права на перевод тут же были закуплены во многих странах; в Германии, где текст срочно перевели на немецкий, ее ждал оглушительный успех. Журнал «Der Spiegel» посвятил роману длиннейшую статью – целое исследование, в котором Пика причисляли к когорте таких «скрытных» писателей, как Джей Ди Сэлинджер или Томас Пинчон. Мало того, его даже сравнивали с Жюльеном Граком, который отказался от Гонкуровской премии, присужденной ему в 1951 году за «Побережье Сирта». Разумеется, нынешняя ситуация была несколько иной, и все же бретонского автора вполне можно было приобщить к той довольно распространенной категории писателей, которые желают быть читаемыми, но невидимыми. В Соединенных Штатах роман готовились выпустить под названием «Unwanted Book» – странный выбор, говоривший скорее об истории публикации романа, нежели о его содержании. Вот оно – наглядное свидетельство того, что наша эпоха движется к полному господству формы над смыслом.

Кроме того, многие кинорежиссеры проявили интерес к экранизации романа; правда, пока не был подписан ни один договор. Томá Лангманн, продюсер «The Artist», начал уже размышлять над созданием фильма, но посвященного не роману, а биографии его автора; он объявлял направо и налево всем, кто мог оценить его остроумие: «Это будет настоящий БайоПик!» Однако создание сценария, повествующего о жизни Пика, пока еще не представлялось возможным: слишком скудны были сведения о нем самом, а главное, об условиях, в которых он писал свою книгу. Никто не станет смотреть двухчасовой фильм о том, как человек по утрам месит тесто для пиццы и втайне от всех пишет романы. «Созерцательный кинематограф имеет свои границы. Этот сюжет великолепно получился бы у Антониони, с Аленом Делоном и Моникой Витти в главных ролях!» – мечтательно говорил Лангманн. И в конечном счете не принял никакого решения. Хайди Варнеке, немка с бархатным голосом, которая ведала в «Грассе» авторскими правами, продолжала принимать заявки на экранизацию, но не давала на нее согласия. Она считала, что торопиться некуда: лучше одно, зато самое солидное предложение; ввиду растущего успеха книги оно не заставит себя ждать. Про себя Хайди мечтала о Романе Полански; уж она-то знала, что только он один способен создать потрясающий образ человека, запертого в четырех стенах. Этот роман был историей запрета, невозможности отдаться любви, а режиссер «Пианиста» умел отразить на экране физическую и моральную ущемленность как никто другой. Увы, в данный момент Полански был занят: он уже начал снимать свой новый фильм – историю молодой немецкой художницы, погибшей в Освенциме.

Были и другие последствия, куда более неожиданные. Так, в обществе начали восхвалять счастье быть отвергнутым. Вдруг выяснилось, что издатели не всегда правы: Пик стал новым тому подтверждением. При этом люди как-то упускали из виду, что он, возможно, никогда и не предлагал свою рукопись для публикации, – никаких конкретных доказательств этого не нашлось. Однако на такой волне можно было «серфинговать» сколько угодно. С развитием цифровых технологий все больше и больше авторов выкладывали свои произведения в Сеть, получив отказ в традиционных издательствах. А читающая публика могла создать им успех, как это случилось, например, с серией «After».

Первым, кого посетила эта замечательная маркетинговая идея, стал Ришар Дюкуссе, сотрудник издательства «Альбен Мишель». Он поручил своей ассистентке подобрать для него несколько книг («только не самых плохих!») из числа отвергнутых за последнее время. Бывает ведь так, что издатель колеблется, но в конечном счете отказывает автору в публикации, несмотря на определенные достоинства его книги. Ассистентка позвонила одному из намеченных ею авторов и спросила, сколько раз ему отказали.

– Вы звоните мне именно для этого – чтобы выяснить, сколько отказов получила моя книга?

– Да.

– Странный вопрос.

– Я просто хочу это знать.

– Ну… кажется, около десяти…

– Благодарю вас, – сказала она и повесила трубку.

Десять отказов… нет, это маловато. Нужно отыскать чемпиона среди отказников. Им стал некий Гюстав Орн, автор романа «Слава моего брата», получившего тридцать два отказа! Ришар Дюкуссе тотчас распорядился подписать договор с автором, который счел это предложение глупой шуткой или розыгрышем, для съемки скрытой камерой. Но нет, договор выглядел вполне реальным.

– Я ничего не понимаю. Несколько месяцев назад вы отфутболили мою книгу. Я получил стандартный текст с отказом.

– А теперь мы передумали. Всякий может ошибиться, не так ли? – объяснил издатель.

Через несколько недель книга вышла с яркой врезкой на обложке, где было написано:

Эта книга не удостоилась такого громкого успеха, как роман Пика, но цифра продаж превысила двадцать тысяч экземпляров – вполне достойный показатель. Сочинение, отвергнутое столько раз, заинтриговало читателей. В этом было что-то привлекательное, привкус запретного плода. Гюстав Орн, неспособный почувствовать двусмысленность ситуации, вообразил, что его талант наконец-то признан. И, пребывая в этом заблуждении, никак не мог понять, почему издатель отверг его следующую рукопись.

Вездесущий и неизменный Жак Ланг, бывший министр культуры, выдвинул предложение учредить «День неизданных авторов». Таким образом, считал он, можно будет поощрить тех, кто пишет, не надеясь заполучить издателя. В первый же год это событие было отмечено всенародным успехом. По примеру Праздника музыки, также детища Ланга, сотни начинающих писателей и поэтов вышли на улицы, чтобы прочесть свои сочинения или рассказать о них всем, кто хотел их послушать. Опрос, проведенный газетой «Ле Паризьен», подтвердил, что каждый третий француз пишет или хочет писать. «Таким образом, можно сказать, что сегодня у нас больше писателей, нежели читателей», – заключил в своей статье Пьер Вавассер. Бернар Лею, отражавший на RTL успех этого мероприятия, заметил: «В каждом из нас есть что-то от Анри Пика». Успех этой книги, найденной в куче отвергнутых рукописей, согревал душу целой нации, желающей, чтобы ее читали. Огюстен Трапнар воспользовался случаем, чтобы пригласить на радио венгерского философа, специалиста по теории «стирания» – в частности, по творчеству Мориса Бланшо. Но тут случился конфуз: философ так остро воспринимал тему разговора, что разделял свои слова нескончаемыми паузами, словно хотел «стереть» с ленты звукозаписи и себя самого.

Таким образом, имя Пика было у всех на устах, символизируя мечту любого человека прославиться в один прекрасный день благодаря своему таланту. Можно ли верить тем, кто утверждает, что пишет для себя? Слова всегда имеют предназначение, ждут чужого взгляда. А писать для себя самого – все равно что складывать вещи в чемодан, никуда не собираясь ехать. И если роман Пика нравился читателям, то именно историей жизни автора, трогавшей их сердца. Она, эта история, позволяла им уповать на то, что за серенькой внешней оболочкой может скрываться совсем другой человек, супергерой, чей редкостный талант никому не известен, чья скромность – оборотная сторона потаенного литературного дара. И чем меньше было известно об Анри Пике, тем сильнее он завораживал общество. Его биография говорила о самой обычной, ничем не примечательной жизни. Но именно это и вызывало восхищение, порождая множество мифов. И читателям все больше хотелось пройти по его следам, задуматься, стоя над его могилой. Самые пылкие поклонники Пика приезжали на кладбище Крозона. Мадлен иногда заставала их у могилы и, не вникая в намерения этих незваных гостей, решительно выпроваживала оттуда, требуя, чтобы ее мужа оставили в покое. Уж не боялась ли она, что они разбудят мертвого? Мало ли… а вдруг кто-нибудь да проникнет в его тайну!

Те же необычные посетители не обходили своим вниманием и пиццерию, когда-то принадлежавшую супругам Пик. Но неизменно разочаровывались, обнаружив вместо нее блинную. Новые хозяева, Жерар Миссон и его жена Николь, при виде этого наплыва клиентов, сколь неожиданного, столь же и благословенного, решили добавить в меню «пиццу на заказ». Первые попытки закончились полным провалом: блинных дел мастер никак не мог освоить новое блюдо. «Ну вот, теперь я должен делать пиццы – и все из-за какой-то книжки!» – горестно причитал он, беспомощно топчась у плиты. Однако скоро дела в блинной пошли на спад: клиенты хотели главным образом увидеть подвальный этаж, где Пик сочинял свой роман. И Миссон с удовольствием проводил там экскурсии, беспардонно выдумывая истории из жизни Пика, о которой не знал ровно ничего, но каждый месяц расцвечивая их все новыми подробностями. Так создавался роман о романе.

Однажды утром Жерар Миссон раскладывал продукты на полках в подвале и вдруг решил притащить сюда из ресторана маленький столик. Затем он взял стул и уселся. Блинный мастер, в жизни не написавший ни строчки, вообразил, что в этом волшебном месте вдохновение может посетить и его; достаточно лишь сесть за стол перед листом бумаги, взять ручку, и произойдет чудо. Однако чуда не случилось. В голове ни одной мысли, ровно ничего. И ни одна фраза не приходит на ум. Нет, все-таки куда легче печь блины – да что там блины, даже пиццы! Жерар был глубоко разочарован, а ведь он уже несколько дней мечтал стать таким же успешным писателем, как Пик.

В этой непривычной позиции его и застала супруга.

– Ты что тут делаешь?

– Это… это совсем не то, что ты думаешь…

– Ты чего… писателем хочешь заделаться? Ты?!

Николь расхохоталась от всей души и поднялась в зал. Такую реакцию с ее стороны можно было назвать даже нежной, однако Жерар почувствовал себя уязвленным. Значит, жена считает, что он не способен писать или хотя бы размышлять? Больше они к этому эпизоду не возвращались, но он стал первой трещиной в их семейной жизни. Да, время от времени человеку стоит предпринять что-нибудь неожиданное, сойти с протоптанной дорожки, и тогда он доподлинно узнает, что́ думают о нем его близкие.

Эта трещина в жизни четы Миссон стала лишь одним из бесчисленных последствий публикации романа Анри Пика. Роман влиял на человеческие судьбы. И разумеется, известность книги повлекла за собой известность библиотеки отвергнутых рукописей.

Магали на протяжении многих лет не уделяла им внимания, но теперь ей пришлось заново организовывать пространство, отведенное этим пасынкам литературы. И если вначале она столкнулась всего с несколькими горе-писателями, то скоро работы стало через край, как будто каждый француз носил под мышкой рукопись. Многие считали, что свое произведение не обязательно приносить самолично, и теперь почта ежедневно доставляла в библиотеку десятки увесистых бандеролей, словно в большое парижское издательство. Захлебнувшись в этом потоке, Магали воззвала о помощи к мэрии, и та открыла пристройку к библиотеке, специально предназначенную для неопубликованных книг. Крозон превращался в Мекку писателей-отказников.

Странно было видеть, как этот провинциальный городишко, с его вековым спокойствием, заполонили призраки писателей, мужчин и женщин, горевших любовью к Слову. Тех, кто привез сюда свою рукопись, легко было распознать с первого взгляда. И кстати, далеко не у всех был побитый вид. Некоторые просто считали «шикарным» оставить здесь хоть какую-то писанину, будь это даже личный дневник. Город принимал все подряд у всех подряд, и этот безумный поток был неиссякаем. Иногда писатели приезжали из совсем уж дальних краев: так, в городе однажды увидели двух поляков, специально прибывших из Кракова, чтобы вручить Магали то, что они считали непонятым шедевром.

Молодой человек по имени Жереми явился в Крозон со сборником новелл и несколькими поэтическими опусами – плодами его творчества за последние месяцы. Ему было лет двадцать, и внешне он слегка походил на Курта Кобейна – та же высокая сутулая фигура, те же светлые волосы, длинные и сальные; однако этот незавершенный alter ego обладал какой-то волнующей аурой. Казалось, Жереми отстал от современности: такие лица можно было увидеть в фотоальбомах 1970-х годов. В его текстах чувствовалось влияние Рене Шара или Анри Мишо. А поэзия, претендующая на звание «ангажированной и интеллектуальной», была непонятна до слез – всем, кроме него самого. Жереми отличала хрупкая незащищенность тех, кому никак не удается найти свое место в жизни и кто вечно скитается в поисках уголка, где можно приклонить голову.

Магали до того устала принимать бесчисленных авторов с их рукописями, что ей случалось проклинать Гурвека за его идиотскую затею. Чем дальше, тем больше она убеждалась в бесплодности этого проекта, видя, что он выливается только в дополнительную работу, которая свалилась на ее плечи. Увидев Жереми, она подумала: ну вот, еще один псих, непризнанный гений, сейчас будет надоедать, как все прочие. Но он вручил ей свой текст с ангельской улыбкой. Его кроткий взгляд никак не сочетался с дикой, запущенной внешностью. В конечном счете Магали смягчилась и, приглядевшись, обнаружила, что паренек необыкновенно хорош собой.

– Я надеюсь, вы не станете читать мою рукопись, – сказал он почти шепотом. – Это… очень личное.

– О, не беспокойтесь! – ответила Магали, слегка покраснев.

Жереми, конечно, понимал, что эта женщина прочтет его рукопись, и прочтет именно из-за его просьбы. Но что с того?! Эта библиотека была островком, где чужое мнение его уже совершенно не волновало. Здесь юноша чувствовал себя легко. Невзирая на внешнюю уверенность, он был по натуре очень робок, но сейчас все же решил остаться еще ненадолго и понаблюдать за Магали. Смущенная пристальным взглядом его голубых глаз, она попыталась принять непринужденную позу. Хотя сразу же, с того момента, как Жереми вошел в библиотеку, почувствовала, что с ним такие фокусы не пройдут. Почему этот парень так на нее уставился? Может, он психопат? Да нет, с виду вроде кроткий, безобидный. Достаточно посмотреть, как он ходит, разговаривает, дышит – словно извиняется за то, что живет на свете. И все-таки в нем чувствуется какая-то притягательная сила. От него трудно оторвать взгляд, он похож на падшего ангела.

Молодой человек все еще стоял в зале, не говоря ни слова. Время от времени они с Магали обменивались улыбками. Наконец он подошел к ней:

– Может, посидим с вами где-нибудь в кафе, когда вы кончите работать?

– В кафе?

– Да. Я здесь совсем один. Приехал издалека, чтобы оставить у вас мою рукопись. Я никого тут не знаю… и вот… вы не согласились бы?..

– Хорошо, – сказала Магали, сама удивляясь тому, как быстро, ни секунды не колеблясь, она ему ответила. Ну что ж, назад хода нет: раз она так сказала, значит придется пойти с ним в кафе и выпить по рюмочке. Просто из чистой вежливости, ведь он тут ни с кем не знаком. Впрочем, именно по этой причине он ее и пригласил, а что тут такого? «Ему грустно и одиноко, это сразу видно, вот он и хочет посидеть в кафе со мной вдвоем», – подумала Магали, всесторонне проанализировав эту ситуацию.

Несколько минут спустя она послала мужу эсэмэску: «Задержусь, накопилось очень много работы». Она впервые солгала ему – не потому, что раньше могла выбирать между правдой и обманом, просто до этого у нее не было никаких поводов скрывать правду. Но вот незадача: Крозон – город маленький, здесь все у всех на виду. Может, им лучше остаться в библиотеке, после закрытия? У нее есть кабинетик, там они и могли бы… выпить. И все же почему она согласилась? Да потому, что ее соблазнила сама возможность прожить по-настоящему хотя бы один короткий миг. Если она откажется, в ее жизни ничего хорошего больше не будет. Разве она не мечтала о таком вот случае? Она и сама не понимала, что с ней творится. Знала только, что давно уже распрощалась со своими желаниями, со своей сексуальной жизнью. Муж перестал ее волновать; иногда он возбуждался и удовлетворял свое вожделение чисто механически, это было приятно, но напоминало животное спаривание, не отмеченное никакими высокими чувствами. И вот явился красивый молодой человек, который хочет выпить вместе с ней. Сколько же ему лет? Он выглядел моложе, чем ее сыновья. Двадцать? Магали надеялась, что не меньше. Иначе это вообще позорище. Но она не собиралась это выяснять. Ничего не хотела знать о нем, пускай их встреча будет тайной, чем-то нереальным, что не оставит никакого следа в ее последующей жизни. И вообще – что тут страшного, они просто выпьют вместе, вот и все, просто выпьют вместе.

Жереми допивал свое пиво, не спуская глаз с Магали, и она слегка отвернулась, пытаясь скрыть смущение и через силу выдавливая из себя какие-то пустяковые слова, лишь бы нарушить это невыносимое молчание. Но Жереми попросил ее не церемониться: она вовсе не обязана его развлекать. Они могут посидеть и молча, так даже приятнее. Он презирал всякие условности в отношениях между людьми, и в первую очередь вот эту необходимость беседовать, когда остаешься с кем-то наедине. Тем не менее он же и заговорил первым:

– Странная у вас библиотека.

– Почему странная?

– Да вот ваш закуток для отвергнутых книг, разве это не странно? Прямо какое-то про́клятое место, чуть ли не книжная преисподняя.

– Это была не моя идея.

– Ну а ты-то сама что думаешь об этом?

– Ой, я вообще об этих рукописях начисто забыла. А потом вдруг появился роман Пика…

– И ты уверена, что его действительно написал он?

– Ну конечно! Почему бы ему не написать книгу?

– Да потому. Представь себе: вот ты с утра до ночи готовишь пиццы, никогда не читаешь книг, а после твоей смерти вдруг выясняется, что ты накропала целый роман. Разве это не странно?

– Н-ну… не знаю…

– Вот тебе приходилось когда-нибудь делать то, о чем никто не знает?

– Нет…

– А эта библиотека отвергнутых книг – кто ее выдумал?

– Жан-Пьер Гурвек, он и взял меня сюда на работу.

– А сам он писал что-нибудь?

– Не знаю. Я не так уж близко была с ним знакома.

– Сколько же вы проработали вместе?

– Чуть больше десяти лет.

– Значит, на протяжении десяти лет вы с ним сидели бок о бок в четырех стенах, а теперь ты утверждаешь, что не знала его?!

– Ну, в общем… мы, конечно, беседовали. Но о чем он думал… это мне неизвестно.

– Я так понимаю, ты прочтешь мою рукопись?

– Не знаю. Разве что ты сам меня попросишь. Я никогда не заглядываю в книги, которые мне приносят. Надо тебе сказать, многие из них очень плохие. Теперь все воображают себя писателями. Ну а после успеха Пика тексты стали еще хуже. Послушать этих авторов, так все они непризнанные гении. Так мне и объявляют. Меня уже тошнит от всех этих неприкаянных.

– Ну а я?

– Что – ты?

– Что ты подумала обо мне, когда увидела?

– …

– Не хочешь говорить?

– Я подумала: «Какой красавчик!»

Магали сама себе дивилась: неужели она способна так выражаться – просто и откровенно?! А ведь ее вполне мог шокировать этот допрос – но нет, ей хотелось говорить с ним еще и еще и пить до самого утра, в сумасшедшей надежде, что эта ночь не приведет к новому дню, а затеряется в какой-нибудь фантастической петле времени. Магали была человеком прямым и открытым, но никогда не говорила вслух о своих чувствах. Так почему же сейчас она призналась, что считает его красавчиком? Наверно, потому, что это было самое главное ощущение, подавившее все остальные. Беседа с ним доставляла ей удовольствие, но это было ничто по сравнению с желанием, которое поднималось в ней. Как давно она не испытывала такого? Она и сама не помнила – может, вообще впервые в жизни. Желание было таким же мучительным, как эротическая пустота предыдущей жизни. А Жереми все смотрел на нее, смотрел неотрывно, с еле заметной улыбкой, – казалось, он испытывает удовольствие оттого, что тянет время, не торопит события.

Наконец он встал и подошел к ней. Опустил голову ей на плечо. Магали постаралась затаить дыхание, боясь, что он услышит смятенное биение ее сердца. Потом он провел рукой по ее телу, сверху вниз, приподнял подол юбки и прежде даже, чем поцеловать, проник в нее пальцем. Она свирепо стиснула его плечи; одно только это прикосновение унесло ее в давно забытый волшебный мир. Вот тогда-то он и впился ей в губы властным поцелуем, крепко надавив на затылок; Магали откинулась назад, легкая, почти невесомая, словно ее тело растаяло от блаженства. Жереми взял ее руку, прижал к своему члену, и она подчинилась его воле, не рассуждая, действуя с неловким усердием, хотя он и без того был уже достаточно возбужден. Он велел ей встать, повернуться спиной и бесцеремонно овладел ею сзади. Магали даже не сознавала, сколько времени это длилось, – каждый миг заслонял предыдущий в остром наслаждении, которое затмевало память о реальности.

Теперь они оба лежали на полу, в полутьме, – Магали с задранным подолом и Жереми в спущенных брюках. Она услышала телефонный звонок: наверняка это муж, ну и пусть. Ей все было безразлично, хотелось только одного – отдаться еще раз, сегодня же вечером; и вдруг ее пронзило удивление: как она могла столько времени жить без мужских тел?! Но все-таки она встала и привела в порядок одежду, стыдясь своей наготы. Неужели он мог хотеть ее? И отчего именно ее? Ему, наверно, ничего не стоило поиметь любую женщину. Прямо наваждение какое-то… или встреча из тех, что бывают только в фильмах. Нет, ни в коем случае нельзя принимать это всерьез, но почему бы не насладиться красотой этого мгновения; он ведь потом уйдет, ну и прекрасно, а она сможет вспоминать и вновь переживать каждую секунду их встречи, и это позволит ей верить, что жизнь еще не кончена.

– Зачем ты одеваешься?

– Я… не знаю…

– Тебе пора домой? Тебя ждет муж?

– Н-нет… то есть… да.

– Мне бы хотелось, чтобы ты осталась; ты можешь? Я-то уж точно здесь заночую, если позволишь. Не успел снять комнату.

– Да, конечно.

– И я опять хочу тебя.

– А ты не считаешь меня…

– Что?

– Ну… слишком полной?

– Да вовсе нет. Я люблю женщин в теле, мне с ними как-то спокойнее.

– Значит, тебе так сильно хотелось успокоиться?

– …

Встревоженный Жозе прислал Магали вторую эсэмэску: он сейчас приедет за ней в библиотеку. Она написала в ответ: «Извини за опоздание, засиделась над инвентарными списками, скоро вернусь». Потом кое-как сгребла в кучу свои вещи, исподволь бросая взгляды на мужчину, с которым только что занималась любовью.

– Так… значит, я – инвентарный список, – вздохнул он.

– Мне надо идти, иначе…

– Не беспокойся, я понимаю.

– А ты… будешь здесь завтра утром? – спросила Магали, заранее зная ответ. Он, конечно, уйдет, такие мужчины всегда уходят. Однако Жереми уверенно сказал, что да, будет, – и, похоже, не обманывал. Он поцеловал ее на прощание, ничего больше не добавив. А Магали чудилось, будто она слышала нежные слова. Может, он и впрямь их произнес? Ее смятенные чувства преображали эту минуту в одну из тех коротких галлюцинаций, когда нужно крепче уцепиться за партнера, чтобы убедить себя в реальности происходящего. Наконец он все-таки шепнул: «Завтра утром приходи до открытия библиотеки, разбудишь меня губами…» Магали не стала раздумывать над точным смыслом этой эротической просьбы; сейчас ей хватало счастливого сознания, что через несколько часов, когда они снова будут вместе, ее ждет такое же дивное плотское наслаждение.

Сев в машину, Магали не торопилась уезжать, хотя ей давно пора было вернуться домой. Неспешно включила фары, потом мотор. Каждый из этих обыденных жестов обретал почти магическое значение, словно то, что случилось, озарило нездешним светом всю ее жизнь. Даже дорога, по которой она ездила каждый день, из года в год, показалась ей преображенной.