И здесь перевес был сначала на его стороне. Местный воевода Иван Милославский только что получил подкрепление, явившееся из Казани во главе с князем Георгием Барятинским; но у обоих генералов был лишь призрак армии. Им посылали достаточно денег, чтобы улучшать положение войск, но они согласились между собою положить их в карман, создавая фиктивные реестры, вписывая в списки никогда не существовавших или умерших людей.

Выказывая более храбрости, чем честности, Барятинский дал сражение атаману и, владея в пять или шесть раз меньшим количеством людей, продержался весь день, но ночью повторилась история с Астраханью и Царицыным; жители Симбирска передали в руки казаков главное укрепление города, и Барятинскому пришлось отступить под огнем собственных пушек. Милославский держался с горстью солдат в другом укреплении, и Стенька, выказывая в данном отношении явную неспособность, тщетно пытался выбить его оттуда в течение месяца. К концу месяца Барятинский вновь появился со свежими войсками, и атаман, растерявшись, не сумел извлечь ту громадную выгоду, которой он располагал, благодаря большому перевесу количественных сил. Совершенно неспособный командовать в правильном бою и бессильный бороться против противников, уже на этот раз не обезоруженных изменою, он, как всегда, смело поставил на карту свою жизнь, но потерял голову. Дважды раненый в схватке, не будучи в состоянии управлять действиями своих людей, он кончил самым постыдным бегством. Под покровом темной ночи атаман оставил ядро своей армии, просто сброд плохо вооруженных и едва умеющих сражаться крестьян, и с одними донскими казаками спустился по Волге.

Поход против Стеньки Разина. Привал стрельцов на берегу Волги. Гравюра с картины А. П. Рябушкина

На следующий день Барятинскому и Милославскому не стоило уже труда покончить с тем, что оставалось перед ними, бросив несколько сот «бродяг» в реку и разрубая на куски остальных или сохраняя их для виселиц, вскоре покрывших собою все соседние улицы. Это было концом также и для Стеньки.

До этого поражения был момент, когда его дело достигло ужасающих размеров. Это было после сенсационного отступления Барятинского. Казаки старались усилить впечатление всякими выдумками, которые применяли по всему течению верхней Волги. Они говорили, что кроме патриарха Никона в их рядах находится также царевич Алексей, подобно ему, жертва обманывавших государя бояр. Царевич Алексей, наследник престола, тогда только что умер (в январе 1670 года), а Никон жил в Ферапонтове, но Стенька, будучи скорей гениальным мистификатором, чем искусным полководцем, окружил тайною две барки своей флотилии, тщательно их оберегал, заявляя, что под занавесками из красного и черного бархата он якобы вез с собою двух своих августейших протеже.

В своих манифестах, тщательно разбрасываемых, атаман, призывая к беспощадной войне против всех чиновников, объявлял конец всякой бюрократии и всякой власти. Хотя он и отрицал свой призыв к восстанию против государя, но тем не менее он повсюду давал понять, что авторитет последнего является уже пережитком. И он вовсе не хочет заменить его власть своей. Как казак, он останется среди казаков, своих братьев, которые и в новой организации, устроенной по образцу их учреждений, дадут перевес принципу абсолютного равенства.

Эти нелепости имели большой успех, и бунт охватил все громадное пространство между Волгою и Окою, к югу до степей Саратова и к востоку до Рязани и Воронежа; крестьяне убивали помещиков и их управляющих и массово объявляли себя казаками, т. е. разбойниками. Всюду организовывались шайки, и при их приближении города вслед за деревнями охватывались тою же заразою: возмутившаяся чернь бросалась на воевод и на их подчиненных, заменяла их атаманами и есаулами и устанавливала новый режим, истребляя при этом по большей части представителей старого.

То же самое происходило и в Восточной Украйне, во время революционного кризиса в начале века, потом в западной, польской Украйне в момент восстания Хмельницкого. Как и в эпоху Лжедмитриев, в то же самое время возмутились также местные инородцы: мордва, чуваши и черемисы. Из Симбирска движение это, до возвращения Барятинского, разрасталось с особенною силою в двух направлениях, на запад – через теперешние губернии Симбирскую, Пензенскую и Тамбовскую, и на северо-запад – к Нижнему Новгороду. Одна шайка, отделившись от войска Стеньки, который бездумно разбивал свои силы, двинулась по дороге к Тамбову, возмутив по пути Зарайск и Пензу; другая, которую считали находящеюся под командою самого царевича Алексея, двинулась к Алатиру и Курмишу, потом в Ядрин. Власти светская и гражданская принимали ее очень торжественно, с хоругвями и иконами. В Козьмодемьянске и Мурашкине, которые проявили меньше усердия в воздаянии почестей мнимому царевичу, воеводы были передушены жителями. Чтобы взять монастырь Св. Макара на Желтых Водах, Лже-Алексей, простой казак Максим Осипов, начал атаку. Он произвел страшное избиение монахов и, ограбив это святое место, подумывал уже дойти до Нижнего Новгорода, когда пришла весть о поражении Стеньки.

Начался общий разгром. Нельзя было медлить. В Арзамасе князь Юрий Долгорукий, известный солдат, тот самый, о котором говорили, что он повесил брата Стеньки, был почти окружен со всех сторон, имея в своем распоряжении очень небольшой отряд, так как отдельные части его никак не могли пробить себе дорогу, чтобы соединиться с ним. Приняв теперь наступательную тактику, он немедленно оправился и очистил всю область на севере до Нижнего Новгорода и на юге до Темникова, где в декабре 1670 года неожиданно столкнулся с казачьим предводителем совершенно особого рода. То была монахиня, главарь шайки, совершавшая грозные набеги. Ее отцом был крестьянин из окрестностей Арзамаса, и звали ее Еленою.

Долгорукий велел сжечь колдунью и повесить сопровождавшего ее попа. После этого, заняв Краснослободск, он проник в северо-западную часть теперешней Пензенской губернии, главный центр мятежа, и, провозглашенный в это время главнокомандующим всеми войсками, действовавшими против бунтовщиков, к январю 1671 года окончательно успокоил местность.

Символом бунта был сам Стенька Разин – это престиж, связанный с его именем, слава его побед, соблазняющие слухи о его богатствах, притягательная сила добычи, которую он делил со своими товарищами, надежда на постоянные кутежи в его компании. Весь этот прекрасный сон исчез вместе со зловещим слухом о симбирском поражении.