Знакомство с Броневицким
Так, в сентябре 1955 года, я отправилась на репетицию, которая проходила в «красном уголке». Но получилось не очень удачно. Накануне я легла очень поздно, так как долго сидела в читальном зале общежития с этим проклятым «Капиталом», который ввергал меня в шок обилием непонятных слов. Проспала, поняла, что опаздываю. И вот заспанная, ненакрашенная, а тогда это было и не принято, наспех завязав волосы в пучок, в войлочных тапках спускаюсь в «красный уголок». Из-за двери слышу, что идет распевка, робко стучусь: «Извините, я опоздала». Темноволосый молодой человек внимательно посмотрел на меня таким многозначительным взглядом, что я смутилась. Позже он мне признался: «Я тогда подумал, что ты всю ночь с кем-то гуляла…» О, если бы он тогда знал правду! Но вслух лишь спросил: «Каким голосом поете?» А я еще плохо понимала по-русски, но ответила: «Вторым…»
У меня очень звучное контральто, сильное. Броневицкий прислушался, попросил остаться после занятий. Я подумала: «Ну вот, опять ругать будут», а он поинтересовался, знаю ли я еще какие-нибудь польские песни, попросил напеть. Потом сказал: «У нас в консерватории есть ансамбль, давайте, приходите к нам». Это был ансамбль дирижеров-хоровиков «Липка», состоявший из однокурсников Броневицкого. Примечательна история его появления.
В Ленинграде на одном из вечеров художественных вузов в Доме работников искусств имени Станиславского был объявлен конкурс-экспромт на лучшее исполнение. Каждый записавшийся на участие в конкурсе, солист или группа исполнителей, должен был выступить тут же, подготовив за несколько минут номер. Группа студентов консерватории – Александр Броневицкий, Никита Смирнов, Геннадий Зарх и несколько их товарищей удалились в пустующую комнату и быстро разучили шуточную песенку на тему известной всем «В лесу родилась елочка». Они спародировали женский ансамбль «Березка». Мужской вокально-танцевальный коллектив, семеня ножками, в платочках и сарафанах, из-под которых выглядывала мужская обувь, вызвал гомерический смех собравшихся на вечере отдыха. Номер оказался столь удачным, что консерваторцы получили «первый приз», а шутка вскрыла страстное желание заниматься пением. Так зародилась идея создать вокальный ансамбль. И вскоре он появился под названием «Липка». Ансамбль состоял в основном из студентов-консерваторцев, за исключением двух-трех человек, и представлял собой отдельную вокальную группу из девяти человек и инструментальный квартет: рояль, электрогитара, контрабас, ударные. Юноши пели фальцетом, танцевали. «Липку» приглашали участвовать в капустниках, на вечерах отдыха. С успехом она выступала на шефских концертах в составе консерваторской бригады.
«Липка» была веселой студенческой затеей, милой, жизнерадостной, и только. Репертуар состоял из попадавшихся под руку произведений, переделанных для пущего эффекта самими студентами. А им хотелось иметь свое собственное творческое лицо, чтобы в выступлениях коллектива сочетались и глубокая идея, и оригинальность, и юмор. И вот очень кстати появилась я.
На одной из репетиций Броневицкий вдруг сказал: «У нас есть девушка, она поет по-польски, по-французски. Давайте приготовим программу к Новому году из польских песен». Так началась наша подготовка к Новому году. Я оказалась в новом для себя коллективе, ансамбле «Липка», в котором преимущественно были пятикурсники консерватории, Владислав Чернушенко, который впоследствии стал ректором консерватории, были еще и другие музыканты, но, окончив консерваторию, они все разъехались по Союзу, и Сан Санычу пришлось набирать новых музыкантов. Помню, с нами играли Акульшин, Гамулин, Пустовалов, это были талантливые люди, в основном дирижеры-хоровики.
Довольно скоро руководитель нашего ансамбля показал свой непростой характер. На одной из репетиций, присмотревшись ко мне внимательно, он вдруг говорит:
– Эдита, ваши зубы не в порядке!
Дело в том, что в послевоенной Польше не ставили белых пломб, были только металлические. И во время пения они были видны. Я так и ответила ему: «Неправда, мои зубы в порядке, просто пломбы металлические…»
Вроде все объяснила, но как-то обидно стало, думаю: «Если он заметил, значит и другие могут?!» На следующий день пошла в университетскую поликлинику, прихожу, спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, в Советском Союзе делают белые пломбы?», врач отвечает: «Конечно, делают». И началась моя эпопея с зубами, чтобы заменить польские черные пломбы на белоснежные, потребовалось много времени и терпения.
Девочки из общежития, узнав, что теперь я пою не только в хоре, но и в ансамбле при консерватории, пришли в восторг, хотя их интересовали не столько мои вокальные успехи, сколько сам Броневицкий. В их восприятии он был эталоном мужчины, при одном только упоминании его имени они закатывали глаза. А я не понимала, чем он их так привлекал. Во время нашей первой встречи передо мной предстал маленький, щуплый молодой человек. Рядом со мной, высокой и упитанной, он казался подростком, хотя и был на шесть лет старше. Я все никак не могла взять в толк: почему у девочек он вызывает такой восторг? Но познакомившись поближе, влюбилась: в его остроумие, эрудицию, бархатные темно-карие глаза в длинных черных ресницах и галантные манеры. Девочки по комнате, выспрашивая, как проходят репетиции, постоянно шептали: «Дита, если позовет замуж, выходи не раздумывая, будешь жить как в сказке!»
До Нового года оставалось еще много времени. Моя жизнь менялась на глазах. С одной стороны, учеба в университете, овладение серьезными науками, с другой стороны, занятия в ансамбле «Липка», настоящая отдушина для меня. Петь я любила, даже моя мама говорила: «Ну сколько можно тебя слушать?» Песня была моей необходимостью. Всё, что только попадалось мне, я разучивала и пела. Это были народные песни, церковные, я знала много советских песен Дунаевского, Соловьёва-Седова, были также иностранные песни, правда, на польском и французском языках, – пела их в лицейском хоре, потом уже в Ленинграде в хоре польского землячества. Весь этот музыкальный багаж пришелся как нельзя кстати. И, конечно, присутствие Броневицкого во всем этом имело для меня значение. Мы проводили вместе много времени, подружились, у нас было много общего: я училась, он тоже – окончил дирижерско-хоровой факультет, но продолжил обучение по классу композиции. Женская интуиция подсказывала мне, что он заинтересован во мне не только как в солистке своего ансамбля: через неделю после нашего знакомства он пригласил меня в гости к родителям. Понятно, что это все было не просто так, но тогда я решила: таким образом мне выражается особое доверие.
Жили они тогда в коммуналке на Греческом проспекте, напротив Греческой церкви, я сразу же полюбила этот дом. Там царила очень добрая уютная атмосфера, которая, как известно, зависит от людей. Родители Шуры – Эрика Карловна и Александр Семенович – приняли меня с большим теплом, с первого вечера дав понять, что я желанный гость в их доме. И, конечно, меня тянуло к ним, туда, где ко мне относились, как к родной дочери. От них я получала ту родительскую заботу и тепло, которых так хотела, но не могла дать мне моя мамочка. Особенно заботилась обо мне Эрика Карловна, её гостеприимство не знало границ, она постоянно переживала за мое здоровье и беспрерывно меня подкармливала.
После того воскресного ужина с родителями Броневицкий начал за мной ухаживать, но делал это очень своеобразно. Он никогда не говорил: «Я приглашаю тебя на свидание», мы и так постоянно пересекались: на репетициях хора, на выступлениях, а потом обязательно куда-то шли вместе – в театры, музеи, просто болтали, гуляя по городу. Броневицкий не пропускал концертов ни одного зарубежного гастролера, ни одной новой выставки, театральной премьеры и всюду водил меня с собой. В ту пору, например, большой редкостью были фестивали итальянских и французских фильмов. Он приезжал ко мне чуть ли не на рассвете, до начала занятий в университете, уже купив билеты в кинотеатр «Великан»: «Собирайся! Лекции сегодня пропускаем! Надо знать, что в мире происходит».
А иногда, бывало, приходит к нам в общежитие на Мытнинской набережной, нас в комнате восемь девчонок жили, и, постучавшись, достает восемь шоколадных конфет – редкость! И каждой девушке протягивает с поклоном. Ой, что вы! Это по тем временам воспринималось как великосветское поведение. «Ах, Диточка, какая ты счастливая!» – говорили девочки. Для провинциальной девчонки внимание и уважение человека на шесть лет старше с двумя факультетами консерватории, конечно, было лестно.
Бывало, он приглашал меня в ресторан «Восточный», теперь это ресторан «Садко». Ужинать в ресторане в те годы считалось необыкновенной роскошью, на 10 рублей можно было вдвоем скромно, но вкусно пообедать и даже немного выпить. Сан Саныч заказывал себе рюмку водки, мне фужер сухого вина. Съедали по харчо или шашлыку, всё было очень чинно. Ему нравилось угощать меня, пусть скромно, но в ресторане.
Я понимала, что он оказывает мне особое внимание. И не я одна. Все вокруг мне говорили: «Не упусти его, он такая замечательная партия!» Девочки по группе не скрывали зависти, но мне все же казалось, что он вовсе и не ухаживает за мной: цветов он мне не дарил, ласковых слов и комплиментов не говорил, а раз этого не было, значит и не ухаживал. Но было в нем много того, что казалось привлекательным. Например, очень нравилась та легкость, с которой он заводил новые знакомства. В отличие от меня, мог заговорить с кем угодно и где угодно, поэтому с ним было интересно: у него в друзьях ходили певцы, композиторы, балетные артисты, как начинающие, так и признанные мэтры. Через него я познакомилась с самыми выдающимися композиторами того времени, которые писали для нас песни, хотя Броневицкий и сам был прекрасным мелодистом. С Сан Санычем было по-настоящему интересно, он обладал талантом выбирать друзей. Вокруг него было столько удивительных людей!
Назад: Ленинград
Дальше: «Червонный аутобус» и первые шаги
