Они мчались в ночи мимо странных построек. Эспель взяла изматывающий темп, но Кара обнаружила, что может его поддерживать. Девушка наслаждалась жаром в груди, возможностью подстегивать тело. Когда они пересекали реку, Кара заглянула через край Лондонского моста. Даже в тусклом свете фонарей было видно, что вода кроваво-красная от взвешенной кирпичной пыли. Девушка вдруг заколебалась: на мгновение ей показалось, что из воды ей подмигнул глаз.

– Хватит таращиться! – Эспель потянула ее за руку, но Кара засопротивлялась, по-прежнему глядя туда, где заметила глаз. Эспель указала вверх по реке, где под Саутваркским мостом медленно тащилась баржа. По палубе сновали темные фигуры, останавливаясь, чтобы перегнуться через борт. – Тебя узнают.

– Они далеко, – возразила Кара.

– Это лицеловы, – пояснила Эспель, – промышляющие дешевыми сокровищами. Как думаешь, какое нужно зрение, чтобы заметить плавающую в реке ресничку? А если учесть, что они занимаются этим по ночам? Если они посмотрят наверх, то увидят тебя и разболтают всем своим друзьям, после чего нам придется пробираться к Безликим через полчища восторженных фанатов. Так что двигай.

Где могли, они держались узких пустынных переулков, из-за чего пришлось петлять по всей зазеркальной Квадратной Миле. До́ма на этом месте находился финансовый центр города. Здесь же рестораны и сверхмодные бары соседствовали с пестрыми скальпельными, осаждаемыми детьми в спальных мешках. Кара вздрогнула, увидев их, слишком взволнованных, чтобы спать, болтающих и растирающих руки от холода.

Они бежали по набережной, решетчатая изнанка моста Блэкфрайерс мелькала у них над головами. На другом берегу реки светился рекламный щит Лотереи: зеркальная сестра Кары купала Лондон-за-Стеклом в своей улыбке двадцать четыре часа в сутки. Как и в ее родном городе, витые арки и опоры старого разрушенного железнодорожного моста стояли поодаль от воды, словно окаменевшие останки морского чудовища.

Они бежали, пока Карины ноги не заныли, и девушка не почувствовала слабые электрические удары, скачущие по предплечьям. Похожие ощущения она испытывала, когда их перекачивала. Потом они побежали снова.

Стекло и сталь сменились бетоном, а потом старыми краснокирпичными жилыми улицами. Граффити петляли и завивались по стенам, отслаивающиеся плакаты зазывали на рок-концерты, на порожках громоздился мусор. Постройки становились все страннее и искаженнее, на крышах и фронтонах запеклась выпавшая дождем кирпичная кладка. Им пришлось перепрыгивать через потеки застывшего раствора, выпиравшие на улицу.

– Не… сочти… за грубость, – задыхаясь, заметила Кара, – но… разве работа твоих… коллег не в том, чтобы… убирать эти… штуковины?

– Хорошие осадкотекторские бригады дороги… не то чтобы мы, лазы и лазки, не видели этого сами. – У Эспель дыхание не сбилось. – И этот район беден, как церковная крыса. При запросах Ист-Эндских особняков и при правительственных заказах районы вроде этого просто не могут нас себе позволить. Королевский район Кенсингтон и Челси, – пробормотала она, перепрыгивая груду раздробленных столбиков, – дом, милый гадский дом. Как здорово вернуться.

– Как… здесь… ездят… на машинах? – спросила Кара.

Эспель хватило дыхания на смех:

– На машинах? Ты шутишь? Мы едва можем позволить себе макияж. У нас и в помине нет никаких машин.

Препятствия стали выше, зазубренные кирпичные парапеты приходилось переползать. Эспель карабкалась с легкостью. Ее рубашка задралась, когда она потянулась к выступу, и Кара поймала себя на том, что смотрит, как работают мышцы на пояснице подруги. Зрелище завораживало. Кара вслепую потянулась к опоре, не желая отводить глаз от бледного овала открытой кожи. Вдруг девушка вспомнила, как Эспель смотрела, когда надевала на нее проволочное платье, и ее лицу стало жарко.

Кара почувствовала, что ее пальцы скользнули мимо опоры, за долю секунды до того, как перевернулся желудок. Она приземлилась на неэлегантную кучу у основания выступа, ответившего ручейком камушков, отскочивших от ее головы.

– Графиня! – сердито зашипела Эспель с вершины тороса. – Не зевай, а?

Густо покраснев, Кара поспешила отвести взгляд от верхолазки и обнаружила, что приземлилась не более чем в дюйме от стены.

«Не зевай, а?»

Здесь раствор казался неестественно гладким: тонкие, равномерно расположенные канавки бежали по нему, словно выгрызенные крошечными зубками.

– Подожди, что?.. Эс, они не могли упасть сами по себе. Здесь не обошлось без инструментов. Их… – она замешкалась, но потом сказала: – Их ведь специально сделали?

Скорчившаяся на вершине заноса Эспель ничего не ответила.

«У нас нет машин», – подумала Кара.

– Это заграждения, – наконец, поняла она.

Верхолазы, выросшие в этом бедном районе, сделали его недоступным для машин богачей… и не только для машин. Кара заметила кусок прута, торчащий из одного из кирпичных заносов, и вспомнила странных скакунов Рыцарей. На лошади эту улицу не одолеешь, даже на специально обученной.

– Тссс, – Эспель прижала палец к губам. – Понятия не имею, на что ты намекаешь… а даже если бы и имела, это было бы совершенно незаконно. – Но на ее симметричном лице появилась злая улыбка.

Вспышка памяти воскресила хронику Иракской войны: треск выстрелов на заднем плане, американцы, штурмующие дом за домом. Кара поняла, каким кошмаром обернулась бы попытка захватить эти улицы, и почувствовала восторженный трепет. Эспель и ее друзья втихаря превратили этот маленький уголок Лондона-за-Стеклом в крепость.

Выпавшая дождем архитектура нависала над ними, выгибаясь, словно пейзаж из детского кошмара. Эспель вела Кару под выступом скалоподобного эркера, когда перед ними обрушилась пылевая завеса.

– Погоди, – прошипела верхолазка, рукой преграждая Каре дорогу.

Блондинка, замерев, припала к земле: только глаза подергивались, словно у животного, прислушивающегося к хищнику. Кара почувствовала, как сердце пустилось вскачь. Она попыталась расслышать, понять смысл тихого шума ночного города.

Над головой что-то скреблось. Эспель медленно посмотрела вверх, Кара проследила за ее взглядом.

Более чем в пятидесяти футах над ними с края крыши свесились голые, розовые и мягкие на вид пальцы ног.

Эспель побледнела, и Кара едва успела подумать: «Что, наемные убийцы даже ботинок себе не могут позволить?», прежде чем тощая блондинка была такова, карабкаясь по фасаду дома с легкостью верхолазки. Вскоре ее скрыли гребни осадкотектуры. Не зная, что еще делать, Кара присела на корточки, глядя на подозрительные пальцы и прислушиваясь.

– Эй, – донесся до нее жизнерадостный голос Эспель. – Как жизнь?

Пальцы немедленно сдвинулись, решительно указывая в противоположную сторону от той, с какой говорила верхолазка.

– Все в порядке, – мягко проговорила Эспель.

Я не буду смотреть, если не хочешь.

Над пальцами раздался слабый сдавленный звук: возможно голос девушки.

«Она отвернулась, – поняла Кара. – Она не может прикрыть лицо – за это здесь можно и схлопотать, – но не хочет, чтобы Эспель его увидела».

– Что случилось? – Эспель говорила так тихо, что Кара едва могла расслышать.

Хозяйка ног зашмыгала носом.

– Продала, – прошептала она испуганным голосом, глухим от слез.

– Долги?

Тишина могла подразумевать кивок.

– Ростовщики? – Тьма просачивалась в голос Эспель, как кровь в воду. – Здесь? Скажи мне, кто, и я…

– Нет, – прошептала другая девушка. Слова казались зыбкими, словно она дрожала, но Кара не могла понять – от страха или от холода. – Просто… кожные налоги. Ма опоздала с уплатой, и я думала… думала, что могла бы помочь… – Она умолкла.

Потертые мыски ботинок Эспель появились рядом с пальцами на краю крыши.

– Дай угадаю, – сказала она. – Девчонки в школе не одобряют новый прикид?

Снова тишина, возможно, заполненная кивком.

– Ну, тогда они дуры.

Смешок сквозь слезы.

– Думаешь? – спросил голос над пальцами.

– Несомненно, – заверила верхолазка. – К черту их и что они думают. Это твое лицо. Не их – твое. Оно несет отпечаток выбора, который ты сделала. Гордись. Я бы гордилась.

– Правда? – голос хозяйки пальцев звучал так, словно она не подозревала, что подобное вообще возможно.

– Правда, – в тоне Эспель не промелькнуло ни тени сомнения. – Твоим выбором? Я бы гордилась, как никогда.

Они немного постояли в тишине. Кара смотрела, как пальцы кривятся от холода. Слышала стук зубов их хозяйки и смущенный смех. Пальцы скрылись из виду.

– Ну, – проговорила Эспель, – спрашиваю еще раз: что случилось?

– Ничего, – ответила девушка. Ее голос звучал почти застенчиво. – Просто любуюсь видом.

– Точно?

– Точно.

– Тогда ладно.

Кара услышала шуршание, посыпалось больше пыли, и Эспель снова появилась, по-крабьи перебравшись вниз на подоконник.

– Подожди… – раздался с крыши голос девушки. – То, как ты говоришь… ты, должно быть?.. Ты одна… одна из них?

– Ступай внутрь! – крикнула Эспель в ответ. – И поспи!

Верхолазка прыгнула с последних шести футов и приземлилась на корточки. Когда она выпрямилась, улыбка улетучилась с ее симметричного лица, от гнева сделавшегося темным, словно синяк.

– Что там стряслось? – не в силах удержаться, спросила Кара. – Что она продала?

– Бровь.

– Серьезно? – от удивления Кара чуть не рассмеялась, но сумела сдержаться. – Всего-то? Из-за какой-то брови она собралась… это натолкнуло ее на мысль о?.. – Она смерила взглядом щемяще пустое расстояние до крыши.

Эспель повернулась к Каре, и выражение ее лица стало жестче, чем когда она сжимала в руке нож.

– Ах, ты не считаешь, что этого достаточно? – прошипела она. – Должно быть, обладая всеми этими идеальными маленькими шрамиками, тяжело понять, что все, что у этой девушки было, – ее половина лица. Ей нужен каждый его кусочек. Ладно, она никогда бы не стала красавицей, однако она была нормальной. – Эспель медленно покачала головой. – Но не теперь. Теперь она страшненькая… вот что скажут гиены, которых она называла подругами. Она пала ниже их, а они больше не захотят с нею знаться. Ей достанутся слухи, ворчливые замечания и трусливые анонимные сообщения в Сети. – Губы Эспель брезгливо скривились. – Система в действии.

Кара моргнула.

– Я… я не понимаю, – призналась она.

Эспель посмотрела на нее чуть ли не с жалостью:

– Как ты думаешь, графиня, почему прикрывать лицо считается незаконным? – поинтересовалась она. – Они хотят, чтобы мы смотрели друг на друга, постоянно оценивали друг друга, ранжировали друг друга.

И мы все это делаем. – Блондинка пожала плечами, зло и беспомощно. – Полулицые не могут позволить себе отражения. Мы не можем видеть себя, как зеркалократы. Мы должны полагаться на глаза других людей, чтобы они сказали нам, чего мы сто́им. Они превратили каждую пару глаз в городе в свое оружие. Представь, что все эти глаза говорят сейчас бедной девушке. – Эспель мотнула головой в сторону крыши. – Что она ущербная, – выплюнула верхолазка. – Неполноценная. Представляю, как она будет чувствовать себя, каждый раз, видя рекламный щит с тобой, напоминающий, чего ей не хватает. Как ты думаешь, почему мы так ненавидим Лотерею? Каждый отпечатанный билет – это капитуляция: один из нас поднимает руки и говорит: «Я недостаточно хорош. Я уродлив и никчемен». – Ее голубые глаза жестко мерцали в ночи. – По сравнению с людьми вроде тебя.

«Люди вроде тебя». Кара отшатнулась от трех этих слов, как и всегда. Гнев обмотался вокруг ее горла, словно проволока. Ей хотелось протестовать, сказать: «Конечно, я знаю». Она горела желанием рассказать о шрамах, операциях и маскировочном макияже.

Вместо этого она проговорила:

– В Старом Городе, откуда я пришла, все иначе. Симметрия считается красивой.

– Слыхала, – буркнула Эспель. – И что?

– А то, что красота условна. Как придумают люди.

Эспель, ничуть не впечатлившись, фыркнула:

– То, что кто-то что-то придумал, не делает это ненастоящим.

– Знаю, – кивнула Кара. – Но то, что это истинно сейчас, не значит, что так будет всегда.

Мгновение Эспель пристально глядела на Кару, потом на ее губах заиграла усмешка. Она сняла с плеча сумку и дернула «молнию». Внутри оказались две черные толстовки и черные же хлопковые банданы.

Чуть покачнувшись, Кара вспомнила видео, которое показала ей Маргарет Кейс: две фигуры в капюшонах и вопящий бледный безлицый между ними. Бисеринки пота выступили между платком и головой.

– Осторожнее, графиня. Будешь продолжать в том же духе – запишут в революционерки.