Шел дождь. Обычный жидкий дождь. Капли шлепали по окну автомобиля, словно миллионы хлопающих рук. Рыцарский эскорт склонил головы, обмотки их странных лошадей-мумий покрывались пятнами и темнели. Сюрреалистические башни Лондона-за-Стеклом растворялись в непогоде.

Кара почти ничего не видела. Смесь страха и волнения искрилась в голове, шедшей кругом от тысячи вопросов.

«Мы получили признание». Но чье? Если Рыцари нашли того, кто похитил Парву, значит ли это, что нашли и саму Парву? Если так, почему никто не кричит: «Самозванка!» и не заковывает ее в наручники? Но если они не нашли Парву…

Что-то тошнотворно натянулось в Карином животе при мысли: «Сестренка, что же с тобой случилось, если они нашли твоего похитителя, но не тебя?»

Девушка наклонилась вперед, пытаясь расслышать разговор сидящего на переднем сиденье Корбина с рацией.

– К чему такая спешка? Чернила на признании тощего ублюдка едва подсохли. – Капитан Рыцарей щурился через потоки дождя, текущие по лобовому стеклу. Заскрипели дворники. Трубка так трещала, что понять, мужчине или женщине принадлежал идущий из нее голос, оказалось невозможно.

«А как вы думаете? Они дадут прямой эфир. Сенат хочет вынести приговор как можно скорее после похищения графини. Пока общественность “разогрета”, она будет бескомпромиссна при вынесении приговора».

– Как думаете, чего они будут добиваться? – спросил Корбин. – Его рта? Глаза?

Кара непроизвольно вздрогнула, но радиоголос ответил:

– А вам не кажется, что это было бы слишком снисходительно?

Корбин хмыкнул, словно «снисхождение» не было словом, которое он когда-либо употреблял, забирая чей-нибудь глаз.

– Он похитил зеркалократку, кэп, – напомнил голос из рации. – Я не удивлюсь высшей мере.

Корбин тяжело выдохнул, когда водитель остановился за белой постройкой в стиле ар-деко.

– Высшая мера, показанная в прямом эфире всему долбаному городу, в присутствии Лица Стеклянной Лотереи, человека, которого мы должны защищать. Знаете, что мне больше всего нравится в наших дорогих предводителях Сената? – с горьким сарказмом поинтересовался он. – Как они неустанно стараются облегчить мою жизнь.

– И не говорите, кэп, – устало пробормотал голос в трубке. – И не говорите.

На тротуаре собралась борющаяся с ветром толпа: их зонтики натягивались и хлопали, словно крылья летучих мышей. На уровне окна Кара видела только плотно прижатые животы.

Корбин повернулся в кресле, чтобы посмотреть на Кару:

– Готовы, мэм?

Кара не была уверена, что он имел в виду, поэтому просто развела руками.

Корбин пробормотал в рацию, и дверь машины открылась снаружи.

ПАРВАГРАФИНЯПАРВАМОЖЕТЕПАРВАПОЖАЛУЙСТАСЮДАПОДПИШИТЕМОЕЙКРОШКЕПАРВАМЭМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПАРВАМОЖЕТЕЛЮБИМЛЮБИМЛЮБИМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПОЖАЛУЙСТАПАРВАСЮДА!..

Девушка словно бы шагнула под водопад. Кару залило звуком. Она стояла в замешательстве, пока жаждущие симметричные лица расцветали перед нею, затмевая все остальное. Их глаза были широки, улыбки – маниакальны. Некоторые плакали, остальные улыбались.

ПАРВАГРАФИНЯПАРВАМОЖЕТЕПАРВАПОЖАЛУЙСТА…

Со всех сторон к ней потянулись руки, девушка отпрянула от них. Кто-то схватил ее за плечи, и она чуть не закричала.

– Просто не останавливайтесь, – пробормотал Корбин на ухо Каре, проталкивая ее в темный дверной проем.

МЭМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПАРВАМОЖЕТЕЛЮБИМ…

Когда за ними захлопнулась тяжелая дверь, буря шума резко стихла. Стены коридора оказались выложены гранитом; пол – черными и белыми плиточками. Тут оказалось сыро, словно в подвале, как во всех старинных каменных зданиях. По настоянию Кары их сопровождала Эспель, которую заставили ехать позади одного из Рыцарей. Вода капала с верхолазки на кафельный пол, пока она отжимала подол рубашки.

Плоский телевизор, прикрученный к стене, передавал новости. Звук приглушили, но Кара, разглядевшая внизу бегущую строку, прочитала: «Нападение на Ватерлоо». Мужчины и женщины в униформе экстренной службы прокладывали путь через завалы, держа носилки с опытной непринужденностью. Потом дали навязчиво крупный план мешков для трупов, изувеченных зданий и плоти. Одна фигура распласталась, прижатая разбитым бетоном. На ней была форма Рыцаря, посеревшая от пыли. Рыцарь выглядел не подорвавшимся на зажигательной бомбе или задетым шрапнелью, а избитым, размазанным невероятно сильными кулаками: ноги сломаны, лицо, превратившееся в красное, совершенно симметричное месиво, вдавлено, словно вогнутое кривое зеркало. Изображение сменилось на вид станции: крупный план стен, изрешеченных пулями, полы, покрытые звездовидной бетонной рябью. Бегущая под заголовком строка подводила итоги: «Атакован главный миграционный центр. 671 без вести пропавший. Гаррисон Крей подтвердил ответственность Безликих». Изображение сменилось, демонстрируя одетые в капюшоны и банданы фигуры с зернистостью сетевых кадров, передаваемых по телевидению. Кару что-то кольнуло, какое-то знакомое ощущение, но сердце работало, словно навесной мотор, и девушка не могла сосредоточиться, чтобы унять его.

– Графиня? – что-то в тоне Корбина указывало на то, что он повторил это уже не один раз. – Пойдемте?

Подняв глаза, Кара кивнула и последовала за ним вверх по широкой лестнице.

– Кто эти люди снаружи? – прошептала она, когда Эспель поравнялась с нею. Пульс все еще бился как сумасшедший.

– Кто? – белокурая девушка, казалось, вышла из задумчивости. – Ой, они называют себя Ханнибалами – видимо, так сильно вас любят, что готовы съесть. Ваши большие поклонники. – Циничная улыбка получилась половинчатой и тут же стерлась с лица. Глаза девушки быстро пробежали по плитке, словно что-то ища.

Дверь наверху лестницы вывела их на балкон с видом на сводчатые каменные палаты.

Прямо впереди, в обтянутом кожей кресле, рядом с деревянными перилами, грубоватая и серьезная, сидела сенатор Кейс.

– Парва. – Она встала, чтобы обнять Кару, прижав бумажные губы к ее щеке. – Спасибо, что пришла.

Кара нерешительно кивнула и слабо, но смело улыбнулась, подумав, что от нее этого ждут.

– Мы все очень тобою гордимся. – Сенатор улыбнулась в ответ и сжала ее руку. Она повернулась к двум не менее грубоватым и серьезным мужчинам, сидящим справа от нее. – Ты помнишь сенаторов Призму и Шпиндельфрейка?

– Конечно, – соврала Кара. – Сенаторы…

Ее не нравилось, как они на нее смотрели, самодовольно и собственнически, словно на только что купленную сияющую машину последней модели. Кара едва не скривилась, пожимая им руки. Девушка окинула взглядом комнату ниже: нечто среднее между судом и съемочной площадкой. В центре плиточного пола – деревянная полированная скамья подсудимых, но там, где следовало располагаться присяжным, находилась тележка, на которую, словно охотничья птица, взгромоздилась телевизионная камера.

Кара начала медленно осознавать фоновый шум в комнате. Галереи с остальных трех сторон оказались заполнены. Сенатор Кейс наблюдала за толпой с особым удовлетворением. Воздух гудел нетерпеливым бормотанием.

Многие зрители бросали на Кару восхищенные взгляды, на которые она отвечала беспристрастными. Лица представляли смесь утонченной асимметрии зеркалократии и пестрой лоскутной кожи, как у Бо Дрияра. Кроме Рыцарей и Эспель Кара никого симметричного не видела.

Когда галереи забились до отказа и воздух стал душным от скученных тел, Кейс махнула капитану Корбину.

– Приведите его, – пробормотал Корбин в рацию.

Свет притушили. Зрители притихли. Старый дом кряхтел, хлестаемый дождем. По комнате разнесся лязг тяжелой задвижки.

Кара слышала их раньше: шаги неловко шаркали по плиткам под балконом. Она, насколько могла, свесилась через перила, но прошло еще несколько бесконечных секунд, прежде чем обвиняемый попал в поле ее зрения. Девушка ожидала, что это будет он, но все же испытала неприятный трепет узнавания, когда увидела человека, схватившего ее в реке, умолявшего о помощи, а сейчас ведомого двумя охранниками в черных доспехах. Он выглядел слишком маленьким в своей одежде, словно происходил из «трудовой династии» потомственных подсудимых, и его серый тюремный комбинезон достался ему еще от прадедушки. Волосы и борода торчали диким клубком. Правая рука висела на перевязи.

Он двигался неуклюже, подволакивая правую ногу, и отклонялся от тюремщиков, словно пытаясь отгородиться. В нескольких шагах позади возникла четвертая фигура: женщина-зеркалократка в очках в проволочной оправе, несущая под мышкой серебристый чемоданчик. Кара посмотрела на нее. Это оказалась врач из дворца. Кара перевела взгляд на стоящую рядом Эспель и поняла, что верхолазка не отводит от доктора глаз. Ее ногти так глубоко вонзились в перила, что оставили отметины.

Обвиняемый оглянулся. Ошибки быть не могло: на лице несчастного застыл неприкрытый ужас, когда его взгляд упал на доктора. Он заковылял быстрее, словно чтобы держаться впереди нее; раненая нога скребла по полу, когда он подошел к скамье подсудимых.

Доктор мягко улыбнулась ему и заняла место у стены в нескольких футах в стороне, держа серебристый чемоданчик перед собой, словно дамскую сумочку.

Открылась еще одна дверь, и в комнату прошмыгнул сухопарый законник с пачкой бумаг под мышкой. В черных развевающихся одеждах он смахивал на помесь старомодного школьного учителя с вороном-переростком. Когда он взглянул наверх, ища одобрения, стало видно, что его лицо асимметрично.

Сенатор Кейс кивнула ему начинать.

– Доброе утро, – коротко поприветствовал человек в черном переполненные галереи, прежде чем обратиться к мужчине на скамье подсудимых. – Мы собрались здесь, чтобы огласить приговор по делу Три – Двадцать три – Двадцать восемь: попытка похищения Парвы, графини Хан Далстон, в котором вы обвиняетесь по вашему собственному признанию. Пожалуйста, назовите свое имя.

Губы мужчины со спутанными волосами шевелились несколько секунд, словно он не мог вспомнить:

– Гарри Блайт, – наконец, пролепетал он.

– Мистер Блайт, сегодня утром вы подписали полное признание, данное Стеклянным Рыцарям Тринадцатого Участка. Вот текст, – прокурор похлопал сверток под мышкой, – но мне сообщили, что вы желаете повторить признание публично. Все верно?

Несмотря на жар софитов над ним, Гарри Блайт не потел. Его щеки казались тусклыми, словно кто-то намазал на них слишком много косметики. Кара вспомнила, что последний раз, когда она его видела, на лице мужчины красовались симметричные синяки, и покрепче стиснула перила. Кто-то подмарафетил его для телевидения.

– Да, – тихо ответил он.

– Время пришло, мистер Блайт.

– Я работаю в оранжереях, – хрипловато сообщил Блайт. – У моста Саутворк. Три месяца назад меня завербовал в Безликие Гаррисон Крей.

По толпе прошел ропот. Кара почувствовала, как у нее шевелятся волосы.

«Вы – цель Безликих», – говорила Эспель. Кара видела, как несколько лиц окаменели.

– Сам Крей. Правда? – Прокурор казался впечатленным. – Что самый разыскиваемый человек в Лондоне-за-Стеклом хотел от сборщика яблок с набережной?

– Он… – Гарри Блайт скрипнул зубами и сглотнул. – Он хотел, чтобы я помог ему похитить Парву Хан.

После этого признания тишина в комнате, казалось, загустела, став угрожающе плотной. Кара почувствовала, как ее пальцы впиваются в перила. Посмотрев на толпу, она увидела на их лицах отражение собственной ярости.

Законник склонился над краем скамьи подсудимых с выражением легкой заинтересованности на аскетическом лице:

– Продолжайте.

Блайт разжал губы:

– Он… у него созрел план, как до нее добраться. Она почти каждый день бегала. Телохранители оставались неподалеку, но не в поле ее зрения.

У нее была «тревожная кнопка». – Мужчина говорил нескладно, постоянно массируя пальцами точку под подбородком, словно ему было больно. – Иногда она срезала путь через теплицы, яблоневые сады. Ей нравился запах. Моей задачей было помахать ей и улыбнуться, словно я ее фанат. Я должен был добиться, чтобы она остановилась и поговорила со мной, потом просто отпустить и ждать, когда она появится в следующий раз. Она начала останавливаться все чаще и чаще. Мы все больше и больше разговаривали. К тому моменту, как я предложил ей яблоко, у нее не было оснований опасаться, что оно отравлено. Я подхватил ее, когда она упала, и отодвинул руки подальше от «тревожной кнопки».

Кара тихонько ойкнула и резко выдохнула. Сенатор Кейс положила ладонь ей на плечо, а зеркалократы, стоящие вокруг, забормотали, спрашивая, в порядке ли она, не хочет ли выйти на улицу и подышать воздухом. Кара отмахнулась от их заботы. Она задыхалась. Голову разрывали мысли о кровавом отпечатке Парвиной руки в Фростфилдском зеркале.

История Блайта с ним никак не вязалась.

«Может, и увяжется, – подумала она. – Может, есть что-то еще… что-то, что придаст всему этому смысл. – Она попыталась унять наворачивавшееся внутри тошнотворное ощущение неправильности. – Просто подожди».

Внизу прокурор поджал губы, словно позабавленный.

– Отравленное яблоко самой красивой женщине в мире? А Крей, выходит, романтик. Как же вы вытащили ее из теплицы?

– Там проходят туннели, выкопанные для новой оросительной системы. Люди Крея прорыли боковой ход к реке, и мы спрятали графиню там, пока шли поиски.

– И что вы собирались делать с графиней? – как бы невзначай, словно обсуждая планы на выходные, поинтересовался прокурор.

Гарри Блайт замешкался, а потом сказал:

– Мы хотели ее д-девизуализировать.

Потрясенный вздох всколыхнул все галереи, и он продолжил:

– Мы знали, что никогда бы не смогли продать что-либо с ее лица, но все же, это бы ударило по Лотерее. – Его голос звучал горячо, даже отчаянно. – Но она сбежала… очухалась после дозы раньше положенного, удивив нас. Она поплыла, я пустился за нею. Тогда-то нас и поймали. – В уголке его распухшего рта что-то блеснуло. Он начал пускать слюни.

Кара посмотрела на его разбитое лицо и вспомнила, как барахталась в реке, пока тощий пловец тянулся к ней. Поташнивание превратилось в полноценную тошноту. Это была не Парвина история. А ее.

– Графиня Хан сказала, что ничего не помнит об этих событиях, – мягко заметил прокурор. – Можете объяснить ее неведение?

Гарри Блайт болезненно кивнул.

– Потеря памяти – один из побочных эффектов препарата, который мы ей дали.

Наверху, на галерее, Кара привстала со своего места.

– Нет… – она вздрогнула, но на этот раз на нее никто не смотрел. Эспель попыталась усадить Кару обратно, но она ее оттолкнула. Мысли валились одна на другую. «Невозможно, – думала она. – Невозможно».

Казалось невероятным, чтобы Парвина правда так тесно сплелась с удобной ложью, к которой пришлось прибегнуть Каре.

Признание Гарри Блайта было лживым. Она снова посмотрела на его бесформенную челюсть. Кто-то разбил мужчине рот, чтобы заставить сказать эти слова.

«Суд» был постановкой.

Лица серебряных сенаторов справа от нее казались мрачновато удовлетворенными, словно Гарри Блайт только что подтвердил их худшие подозрения. Наградив Кару грустной улыбкой, сенатор Кейс погладила ее по руке. Кара покачала головой, словно отрицая, словно могла что-либо изменить. Она откашлялась, но не нашла слов.

Девушка вспомнила, как стояла в дворцовом лифте, глядя на Корбина через дверь.

«Он не похищал меня!» – возмутилась она тогда.

«Если вы не помните, – возразил он, – то откуда вам знать?»

Кара судорожно искала, что могла бы сказать, но без толку. Нити собственной лжи слишком сильно ее опутали.

– Пожалуйста… – прошептал Гарри Блайт. Он больше не смотрел на прокурора. Он смотрел на Кару. – Пожалуйста.

Сенатор Кейс встала и обратилась к прокурору:

– Мистер Малахит, я правильно понимаю, что признание транслировалось, и линии были открыты?

– Так точно, мадам сенатор.

Кара уловила краешек улыбки в голосе Кейс, даже не видя ее на лице пожилой женщины.

– Тогда, возможно, нам следует услышать, что скажет народ, которому мы служим?

Прокурор наклонил голову и кивнул женщине, сидевшей за столом у камер. Та передвинула один из рычажков вверх, и из акустической системы зала суда затрещали голоса.

– …убить мало…

– …свинство…

– …забрать лицо. И это еще мало для такого… хотел девизуализировать чистую девушку…

– …отнять жизнь… это больше, чем он заслуживает…

– …Безликая мразь. Животное. Зарезать, как…

Голоса кружили вокруг Кары, вызывая головокружение. Внизу, на скамье подсудимых, Гарри Блайт не горбился и не протестовал; он просто продолжал глядеть на нее, не подавая признаков того, что вообще слышит голоса.

«Пожалуйста», – беззвучно произнес он.

– Достаточно, – проговорила Кейс. Динамики по углам комнаты перешли на шепот и затихли. – Мистер Блайт, наши сограждане не склонны к милосердию. Не могу сказать, что виню их. Вы мне отвратительны. – Она прорычала это слово, и Кара почувствовала, как из сенатора вырывается ярость, словно крокодил из стоячей воды. Даже полумертвая от страха, Кара почувствовала, как тепло галереи приняли внезапное проявление эмоций политика.

Кейс остановилась и наклонилась к сенатору Призме, пробормотав ей что-то на ухо, кивнула и снова выпрямилась.

– Мои коллеги по Серебряному Сенату согласны, что единственным справедливым наказанием будет самое серьезное, предусмотренное нашими законами для таких, – она остановила взгляд на приговоренном, – как вы.

Кара была почти уверена, что видела взволнованный румянец, проползший по ее чертам пожилой училки, прежде чем она сказала:

– Гарри Блайт, вы приговариваетесь к пробуждению вашей протезной стороны с немедленным вступлением приговора в силу. – Кейс махнула стоящим ниже охранникам. – Разбудите его Пэ-О.

У парочки людей в комнате перехватило дыхание, и они забормотали:

– Пробуждение?

– Немного сурово… в смысле: что бы он ни замышлял, графиня ведь не пострадала…

Кара огляделась, ища источник несогласных голосов, надеясь, что они преобладают, но кто бы ни говорил, они быстро пристыженно замолкали под мрачными взглядами соседей.

Не одно лицо, принадлежащее Зеркальной знати, раскраснелось и разгорячилось на вытянутых через барьер шеях.

– Во имя тебя, – наклонившись, прошептала сенатор Кейс Каре на ухо, нежно сжав ее бедро. – Мы делаем это ради тебя.

Внизу, в зале суда, одетые в черное охранники схватили Гарри Блайта, стащили его со скамьи подсудимых и поставили на колени перед телевизионной камерой, заломив руки за спину. Один из них приставил пистолет к его лицу, но Блайт не сопротивлялся. Он казался вялым, словно старый труп. Губы шевелились, но не издавали никаких звуков.

Он закричал только тогда, когда доктор шагнула вперед и открыла серебряный чемоданчик. Его вопли наполнили комнату, и Кара почувствовала, как такие же крики, пытаясь высвободиться, заполняют ее грудь, вытеснив воздух.

Доктор взяла из чемоданчика шприц с прозрачной жидкостью. Рутинным движением стряхнула пузырьки, когда охранник пихнул голову Блайта на одну сторону, открывая бледную, словно мякоть яблока, кожу на шее.

– Стойте!

Блайт замолчал. И только тогда, когда все лица в комнате повернулись к Каре, девушка поняла, что это выкрикнула она. Ее мысли бурлили, словно всколыхнутая вода. Она отчаянно нащупывала, что сказать:

– Я… вы делаете это для меня, и я благодарна. – Она выпрямилась, пытаясь не перейти на скороговорку. – Но я этого не хочу. Пожалуйста. – Кара смотрела на лица собравшихся и мимо них, в сторону камер, уже обращенных к ней.

Она выдохнула:

– Не во имя меня. – Слова вышли медленно и четко. – Я не смогу с этим жить.

На мгновение повисла тишина, потом, одна из всех, сенатор Кейс начала аплодировать. Остальные в комнате последовали ее примеру. Ошеломленная Кара стояла в центре бурных рукоплесканий. Когда подхалимаж поулегся, Кейс прочистила горло.

– Лицо Стеклянной Лотереи, – сказала сенатор. – Разве она не замечательная? Самая добрая, самая щедрая… она лучшая из нас во всех отношениях!

Все глаза обратились к Каре, светясь ее отражением.

– Хотела бы я, чтобы доброта и щедрость всегда побеждали. В самом деле, хотела бы. – Казалось, старуха говорила правду. Затем она повысила голос: – Мистер Малахит, что говорит закон Синекдохи о подобных ситуациях?

Законник ответил мгновенно:

– Нападение на отражение вещи является нападением на вещь.

– Вы правы, – негромко проговорила Кейс. – И вы, графиня Парва, вы – отражение нас… всех нас. Всех людей, которых вы только что слышали. Мы все стали жертвами нападения этой мрази на вас. Вы же не откажете людям Лондона-за-Стеклом, вашему народу, в праве на справедливый исход?

В праве узреть справедливость?

Карины губы зашевелились, но слова не шли. Горло оказалось пустым.

«Мы все стали жертвами». Девушка почувствовала, как тело восстало от отвратительной липкой интимности этого утверждения.

Сенатор Кейс обернулась к осужденному мужчине.

– Продолжайте, – сказала она. Гарри Блайт запричитал. Доктор подняла глаза, чтобы получить подтверждение, и когда сенатор кивнула, скользнула иглой за левое ухо приговоренного мужчины.

Внезапно голос Блайта прервался. Охранники отпустили его, и он упал лицом на пол. Кара вытянулась над балюстрадой. Он мертв? «Пробуждение» означало казнь?

Но нет. Тощий мужчина с всклокоченной бородой приподнялся на здоровом локте и шлепнулся на спину. Его грудь поднималась и опускалась. Вот он пошевелился и застонал, затем резко напрягся. Его спина изогнулась, на шее натянулись сухожилия. Вдруг он изо всех сил ударился затылком об пол, оставляя на мраморе расплывчатое пятно крови.

Кара посмотрела на его симметричное, разделенное швом лицо. Глаза мужчины были открыты. Сперва девушка подумала, что они расфокусировались от удара, но потом увидела, что один закрылся, в то время как второй оставался открытым. Они двигались сами по себе, фокусируясь на противоположные стены. Рот несчастного искривился по центральной линии, мышцы на обеих сторонах потянулись в разные стороны. Он вдруг разделился, словно две половинки сшитого лица подчинялись разным разумам.

Пробуждение сильно потрясло Кару. Она вспомнила, что Эспель сказала ей прошлой ночью: «Зеркальную кожу привили, когда я была ребенком», а потом свои собственные слова: «Это отражение».

Пэ-О было отражением, как и его носитель. Лондон-за-Стеклом был городом живых отражений.

И Пэ-О были живыми. Все половинки лиц сшивали при рождении с другим сознанием.

«Разбудите его Пэ-О».

Левое запястье Гарри Блайта тряслось, постукивая костяшками по полу и понемногу сгибаясь. Левая рука начала двигаться – сначала рывками, потом более плавно, более осмысленно. Она поползла, словно паук, вверх по груди мужчины. Кара видела, как шлепала перевязанная правая рука, но с плечом, исковерканным рыцарской пулей, правой руке было не остановить левую. Лицо Блайта ужасно исказилось, левая сторона пребывала в страшном сосредоточении, правая – испуганно растянулась. Левая рука добралась до шеи, пальцы растопырились. Часть этого сдвоенного создания, по-прежнему остающегося Гарри Блайтом, попыталась закричать, но голосовые связки не послушались, и, когда пальцы сомкнулись вокруг горла, из него вышло лишь вымученное шипение.

С галерей великие и благородные Лондона-за-Стеклом безмолвно наблюдали, как тело Гарри Блайта выдавливает из себя обе жизни, как его ноги слабо трепыхаются, словно у новорожденного ребенка. Он бился долго, потом затих. Кара уставилась на тело. Обрывок стиха мелькнул в голове, словно отравленный нож: «Чей бессмертный взор, любя, создал страшного тебя?».

Она медленно обмякла в своем кресле.

«…тебя, Парва. Мы делаем это ради тебя».

Красный огонек на камере моргнул.

Внизу, в холле, Кара осторожно выглянула наружу из-за тяжелой деревянной двери, наблюдая, как Рыцари разгоняют ее фанатов. Дождевые капли брызгали на шлемы и наплечники, пока они пытались расчистить путь от порога до бордюра.

Несмотря на погоду, стояла праздничная атмосфера; молодые девочки и мальчики фотографировались с мужчинами в доспехах, подняв журналы, рекламирующие Парву Хан.

Пытаясь сдержать тошноту, Кара стиснула зубы:

– Как они могут? – пробормотала она. – Почему ведут себя так, словно ничего не случилось?

Эспель развела руками. Ее лицо стало глинистым. Она выглядела так же паршиво, как Кара себя чувствовала.

– Они еще не знают, – тихо пояснила девушка. После суда Эспель избегала встречаться с Кариным взглядом. – Они же не сидели у телевизора, а ждали вас.

Черный внедорожник Рыцарей вырулил вперед и посигналил.

– Началось, – пробормотала Кара, когда Эспель распахнула дверь, и они обе погрузились в крик.

ПАРВАГРАФИНЯПАРВАМОЖЕТЕПАРВАПОЖАЛУЙСТАСЮДАПОМАШИТЕМОЕЙКРОШКЕПАРВАМЭМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПАРВАМОЖЕТЕЛЮБИМЛЮБИМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПОЖАЛУЙСТАПАРВАСЮДА!..

Из-за завесы шума Карины уши случайно выхватывали отдельные голоса. Она шаталась, неустойчивая от шума, ноги стали ватными от потрясения.

– Графиня!

– Парва!

– Сфотографируетесь со мной?

– Подпишете мои шрамы?

Последний раздался позади нее. Она повернулась, привлеченная странной просьбой, но все, что увидела, так это руку, торчащую из-за сдерживающего Рыцаря. Розовые лакированные пальцы сжимали шариковую ручку. Обогнув широкую спину своего охранника, Кара увидела девушку и слегка запнулась. Ей исполнилось, может быть, – может быть, – четырнадцать, но, даже если так, она выглядела слишком маленькой для своего возраста. Девчушка казалась бледной, как бумага, с яркими голубыми глазами. На ней была розовая футболка с надписью «Ханнибал», выведенной витиеватыми каллиграфическими буквами, напоминающими колючую проволоку. Под мышкой виднелся официальный календарь Парвы Хан, а щеки… Порезы оказались новые, раздраженные и красные, бледная кожа вокруг них еще оставалась припухшей. Девушка оказалась полулицей, так что шрамы располагались совершенно симметрично, и Кара догадалась, что она синистресса, леволицая, потому что они были точной копией тех, что красовались на левой стороне Кариного лица.

Кара вспомнила длинную очередь, тянущуюся к двери скальпельной, пока девчушка разглядывала ее вытаращенными глазами.

– О Маго! – тихонько пискнула она. – О Маго!

– Твои… шрамы? – сказала Кара. Как по ней, так ее голос прозвучал даже ошеломленнее, чем девчушкин. Казалось, той потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, как говорить.

– Пришлось потратить все подарки на Зеркалство и День отражения за несколько лет, но папа разрешил. И… и… и… – она запнулась. Вопрос явно был очень важным. – Вам нравится?

– Они… удивительные, – выдавила Кара.

Улыбка симметричной девушки стала еще шире, и она с надеждой приподняла ручку.

Кара взяла ее. Подпись на бледной коже девушки вышла неровной, так что пришлось обвести дважды. Она поставила такой же волнистый автограф, как и в паспорте, добавив парочку крестиков.

Восторженно пискнув, девушка убежала.

– Подожди, – начала Кара, – ты забыла свою…

– Графиня? – Эспель открыла дверь внедорожника. Дождь капал с ее подбородка. Она как-то странно смотрела на Кару и шариковую ручку, по-прежнему зажатую в онемевших пальцах, словно та ее беспокоила, потом выбросила это из головы. Кара нырнула в машину, и Эспель захлопнула дверь.