Возможно, Кара бы гораздо лучше справилась с макияжем, если бы смогла унять дрожь в руках.

– Должен сказать, миледи, – проговорил курьер, объявившийся в шесть часов утра, – я с огромным нетерпением жду сегодняшних снимков. Слышал, их незамедлительно передадут в печать, так что они должны появиться в вечерних газетах.

– В газетах? – глухо переспросила Кара. – Значит, их увидит много людей?

– О, немало. Думаю, около трех миллионов, графиня. Плюс те, кто посмотрит онлайн, конечно…

– Три… миллиона? – Ужас пробрался в Карино горло, сжимая его.

– По меньшей мере. – Курьер так и сиял, протягивая ей большую черную коробку, перевязанную серебристой лентой с замысловатым бантом, потом, склонив голову, попятился по коридору, до последнего не отрывая взгляда от девушки.

Коробка оказалась отделана бархатом. Опустошив ее, Кара нашла тональный крем, румяна, карандаши для губ и помаду, карандаши для глаз, тушь, консилер и тени всех мыслимых оттенков. А также изысканный набор кисточек с костяными ручками. Последней вещицей, спланировавшей из коробки на комод, словно опавший лист, оказалось глянцевое фото улыбающийся Парвы с нарочито подчеркнутыми шрамами. Увидев его, Кара оскалилась и зашипела. Для нее оно оказалось более ранящим и травмирующим, чем череп. В углу фотографии кто-то нацарапал пару предложений. Кара поднесла их к зеркалу, чтобы почитать.

– «Для начала приходите так, внесем изменения по ходу. Б.Д.»

«Три миллиона человек, – подумала Кара, разглядывая фотографию, – увидят меня такой. Неудивительно, что меня колотит, как при землетрясении. Парв, как, черт возьми, ты с этим справлялась?»

С тональным кремом Кара кое-как совладала, но когда дрожащая рука чуть не ткнула синим карандашом в глаз, девушка отложила его, тяжело выдохнув. Казалось, словно легкие забиты колючей проволокой.

– Гм… графиня?

Кара вздрогнула и повернулась, гадая, долго ли Эспель за нею наблюдала. Верхолазка сидела на диване. После сна ее светлые волосы спутались, и беспорядочные одуванчиковые пряди делали симметричность лица еще более нервирующей.

Она глядела на Кару с застенчивым любопытством:

– Вы в порядке?

– В порядке, просто… – Кара замолчала, потому что, по правде говоря, не знала, как закончить.

Эспель нахмурилась, явно не поверив. Она поднялась и, подойдя, встала у Кариного плеча, сжимая одеяло, которое та на нее накинула, словно ребенок – на любимого мишку. Эспель помедлила, потом взяла кисточку и осторожно повертела ее в пальцах.

– Не хочу выходить за рамки или что-то типа того, – начала она. – В смысле, вы – зеркалократка и можете сами накраситься – и это, конечно, ваше право, но Бо Дрияр уже ждет внизу. Хотите… хотите, я вам помогу?

Кара кивнула и протянула девушке кисточку – это было все, что она доверяла себе сделать.

Она не смогла расслабиться, когда Эспель поднесла кисточку к ее щеке, и заметила, что Эспель тоже напряжена. Позже, очень осторожно накладывая краску на кожу под одним из Кариных шрамов, верхолазка заговорила:

– Мы с братом красили друг друга, когда были детьми. Ну, то есть, он красил меня и разрешал мне размалевать его лицо, а потом просил одного из своих приятелей все поправить. Мне было всего семь. Однажды осенью я выиграла бег с препятствиями – я была самой быстрой девочкой в школе, и мне предстояло выйти на сцену на глазах у всех за призом. Брат взялся помочь мне подготовиться, но я так боялась, что все дергалась под его кистью. Когда он спросил меня, что не так, я призналась, что боюсь взглядов всех этих людей. Большинство моих одноклассников умудрились купить хотя бы родинку или ямочку, или что-то оригинальное для своих ненастоящих половинок, а я по-прежнему оставалась все такой же симметричной. Я так боялась, что они подумают, как посмотрят на меня, какой я могу предстать перед их глазами, что даже завтрак в горло не полез.

Ее пальцы порхали над Кариной кожей так близко, что перехватывало дыхание, но в зеркале полулицая девушка не отражалась, и кисточка парила в воздухе, словно по волшебству.

– Тогда брательник сказал: «Думай об этом так: прямо сейчас я рисую на тебе другое лицо – между твоим собственным и их глазами. Макияж – это маска, вот и всё. Не надо бояться, как они на тебя посмотрят, потому что тебя-то они вообще не увидят». – Эспель улыбнулась воспоминанию. – «Единственный, кто увидит тебя, – это я, – сказал он. – И, можешь мне поверить: я увижу тебя, как надо».

Она умело наложила синий и красный вокруг одного из Кариных шрамов, создавая яркую оптическую иллюзию, словно приподнимающую перекрученную ткань над щекой.

«Маска. – Кара зацепилась за эту идею. – Они увидят Парву, “самую красивую женщину в мире”, а не меня».

Дышать стало немного легче.

– Спасибо, – очень тихо проговорила она.

Эспель покраснела, неловко отмахиваясь от Кариной благодарности.

Кара посмотрела в зеркало, на призрачно парящую кисточку. «Ты зеркалократка, – подумала она. – Можешь видеть себя. Можешь сама накраситься».

– Эспель? – непринужденно окликнула она.

– Мэм?

– Почему ты не отражаешься в зеркалах?

Эспель неподдельно рассмеялась.

– Помилуйте, графиня! Я всего лишь полулицая. Я не могу позволить себе отражаться во всех подряд зеркалах, как вы. В конце концов, отражение – это суть. За нее надо держаться, – Эспель взяла карандаш для глаз. – Меня воспитали бережливой; это семейное.

– Семейное?

– Четыре поколения. С тех пор, как мои прапрапрофили отразились из Старого Города.

– Прямо как я, – проговорила Кара.

Губы Эспель скривились:

– Нет, графиня, не как вы… ничего похожего. Они были полулицыми; вы же родились в одно мгновение из бесконечных отражений, бесконечного богатства изображений. Мои прапрапрофили вынашивались годами – их создатели в Старом Городе принимали точно те же позы в точно тех же зеркалах при том же самом свете, раз за разом, и каждый раз эти зеркала удерживали и запоминали крошечный кусочек того, что видели.

«Отражения и воспоминания», – подумала Кара.

Эспель вздохнула:

– Около пятидесяти процентов – нижний лимит для осознания в Симбрионе. Когда накопилось достаточно сохраненных отражений моих прапрапрофилей, чтобы составить половину лица, они проснулись здесь, растерянные и напуганные, помнящие только половину того, кем они были. Спотыкаясь от растерянности, они отошли от зеркал, создавших их, прежде чем смогли нарасти дальше. Поэтому нет никаких третьелицых или четвертелицых, только половинки и Зеркальная знать. Нескончаемые и редкие. Богатые… и не слишком.

Эспель поглядела на пустоту в зеркале.

– Я бы могла, – задумчиво проговорила она, – если бы постаралась, я бы могла отбросить отражение. Я бы могла отдать кусочек себя, чтобы себя увидеть. Не буду врать, это заманчиво, но вызывает привыкание. Больницы в Псарне забиты увядшими мужчинами и женщинами, не сумевшими перестать любоваться собой – не хочу ступать на этот путь.

Эспель коснулась протезной щеки.

– Кроме того, я трачу практически все, что могу сэкономить, на то, чтобы оставаться добропорядочной. Не забывайте, Пэ-О – тоже отражения, а отражения не бесплатны. – Она перевела взгляд на Карино отражение и, взяв темный карандаш, покачала головой: – Странно, никогда бы не подумала… – Поймав Карин взгляд, девушка отвела глаза и глубоко покраснела.

– Никогда бы не подумала о чем? – поинтересовалась Кара.

– Ни о чем, графиня.

– О чем бы ты никогда не подумала? – настаивала Кара.

– Что вы боитесь быть замеченной, – тихо объяснила Эспель. – В смысле, вы же зеркалократка. Можете смотреть на себя, когда пожелаете. Можете создать свой образ своими глазами – быть такой, какой себя видите. – Эспель поджала простроченные губы, замечтавшись о подобной роскоши. – Чего вам бояться?

– Того, что, возможно, я и впрямь такая, какой себя вижу… – не успев подумать, ответила Кара.

Повисло долгое молчание, нарушенное протяжным низким писком, исторгнутым монитором.

– Звонят снизу, – Эспель отложила кисточку. – Вы готовы?

В качестве эксперимента Кара вытянула пальцы. Послушались. Девушка посмотрела в зеркало на свои суровые шрамы, перевернутое отражение: Парвино лицо.

– Пойдем, – кивнула она.

Электронные цифры домигали до 50, и двери лифта разъехались. Кара собралась выходить, но тут Эдвард прогремел: «Мэм?» – да так обиженно, что она остановилась.

Телохранитель мотнул головой в сторону Эспель.

– Пойди убедись, что зал для графини готов.

Та слегка напряглась, потом присела в реверансе. После протестов и смущения она облачилась в черную рубашку и брюки, найденные Карой в одной из семи похожих на пещеры гардеробных Парвы, к чему Эдвард явно отнесся с неодобрением.

Кара ждала. Лоб гиганта все морщился, пока не стал напоминать смятую горную породу, но телохранитель не проронил ни слова.

– Эдвард, – наконец, сказала она. – Меня ждут.

– Да, мэм. Извините, мэм. – Он потер виски кончикам пальцев. – Очень неловко, мэм.

Кара почувствовала, как скрутило желудок.

– Что?

– Личные дела миледи – ее собственная забота…

– Но?

– Верхолазка… учитывая ее… уровень… вы уверены, что она подходит?

Кара оглянулась через плечо, но Эспель уже скрылась за углом.

– Ее уровень? Что, теперь, чтобы стать фрейлиной, нужно быть шикарной штучкой?

– Я не о ее положении, мэм. Я о… о…

Попав в неловкую ситуацию, некоторые выкручиваются. Эдвард пошел другим путем. Он застыл. На лбу симметрично выступил пот. Он казался ледяной скульптурой, медленно тающей в огне собственного стыда.

– Вы должны понимать, графиня. Я не осуждаю ваш выбор, мне нравится Эспель…

Кара выгнула бровь:

– Кажется, я почувствовала дрожь земли под тяжестью этой лжи.

– Хорошо, – признался Эдвард. – Она мне совсем не нравится. А чего вы хотели? Я ваш телохранитель и должен быть готов засадить пару пуль в башку любого, кто приблизится к вам на двадцать футов. Моя должностная инструкция не предполагает испытывать к людям симпатию, – проговорил он с таким отвращением, с каким иные могли бы рассуждать о вивисекции. – Так что я ненавижу эту девушку чисто на профессиональной основе. Когда откроется, что вы взяли в фаворитки полулицую, ваши поклонники не станут миндальничать.

Кара почувствовала, как отвисает челюсть.

– Когда откроется, что я что? – спросила она, но Эдвард еще не договорил.

– Она будет получать гневные письма, возможно, угрозы, а если вы двое собираетесь появляться вместе на публике, то есть шанс, что какой-нибудь чокнутый фанат попытается снести ей голову, чтобы доказать свою любовь и попытаться завоевать вашу. – Он вздохнул. – Думаю, вы понимаете, почему профессиональная интуиция советует мне выбросить девчонку в ближайшее мусорное ведро. Это никак не связано с тем, насколько она уродлива…

– Она не уродлива, – отрезала Кара.

– Она чертовски симметричная.

– Как и ты, – возразила Кара.

Эдвард вздрогнул. Пальцы коснулись двух шрамов на подбородке, словно проверяя, на месте ли они. Он медленно выдохнул:

– Графиня, – проговорил он, наконец, – спите, с кем хотите, но, пожалуйста, ради меня, будьте немного поскромнее. Оставлять ее на ночь в своей квартире, наряжать в свою одежду – желтая пресса пронюхает обо всем минуты через четыре, а как только это случится, слухи не смолкнут никогда.

Кара была готова рассмеяться, открыто возразить ему, но заколебалась. Девушку осенило, что у нее нет лучшего объяснения. И она не была уверена, что таковое вообще есть.

«Ты знаменитость. Люди будут сплетничать».

И эти сплетни позволят ей держать новую фрейлину сколь угодно близко.

Она посмотрела Эдварду в глаза.

– Не знаю, нравишься ли ты мне теперь, – сдержанно проговорила она.

Он виновато пожал плечами:

– Технически, в должностной инструкции нет предписания нравиться, графиня.

Кара повернулась на каблуках и зашагала прочь, не сказав больше ни слова.

Эспель ждала перед дверями красного дерева, инкрустированными серебром, под охраной двоих во-оруженных мужчин в черной форме.

– Все готово? – спросила Кара.

Скалолазка не посмотрела на нее.

– Эспель?

– Что?.. Ой! Да, мэм. Думаю, да. Охранники говорят, все готово. Только мы опоздали, поэтому Дрияр и его команда побежали сняться для прессы с сенатором Кейс. Там сейчас никого.

– Сниматься с фотографом? – переспросила Кара. – Это же немного?..

– Немного что, мэм?

– «Тихо сам с собою?»

Эспель казалась сконфуженной.

– Это Бо Дрияр, самый известный фотограф в городе: его фотографии могут создать или разрушить то, как на вас смотрят, – сказала она. – Кейс хочет заручиться его расположением. Он чертовски знаменит.

Кара пригладила топ.

– Окей, покажи мне его, когда они вернутся. Говорят, я с ним уже встречалась, но понятия не имею, как он выглядит.

Эспель усмехнулась:

– Не думаю, что у вас возникнут с этим проблемы. Дрияр хорошо над собой поработал. Этот в толпе не затеряется.

Верхолазка снова посмотрела на дверь, поправила манжеты, потом пригладила светлые волосы и снова поправила манжеты. Она казалась даже дерганнее, чем Кара себя чувствовала.

– Что такое? – требовательно поинтересовалась Кара.

– Ой, ничего, просто… – Эспель расплылась в глуповатой улыбке. – Просто… Я окажусь в одной комнате с Аппаратом Гутиерра. – Она благоговейно повысила голос, произнося название. – Машиной, отщелкивающей всю Лотерею. В смысле, я каждый год смотрю Розыгрыш по телевизору, и читала об этом в школе, но никогда не думала, что увижу его вживую. Когда вы сказали, что съемки пройдут в Зале Красоты, и я могу прийти… Короче, для меня это жутко важно.

Девушка была так возбуждена, взволнованна и откровенно счастлива, что Кара почувствовала, как и ее страхи немного отступают. В этом чувстве было что-то беспечное, напоминающее Бет.

У нее возникла идея:

– Там сейчас никого?

– Никого, мэм.

– Проберемся на закрытый просмотр, прежде чем они вернутся?

От одной мысли глаза Эспель превратились в маленькие синие океаны.

– Одни? Охранники нас ни за что не пропустят.

Кара посмотрела через плечо. Охранники в черной форме смотрели прямо перед собой, но глаза их то и дело постреливали в ее сторону. Она улыбнулась им и помахала. На их лицах расцвели благоговейные улыбки, и они виновато махнули в ответ.

– Знаешь, – проговорила Кара, – думаю, мы сможем их убедить.