Глава 51
Неожиданно это меня так увлекло, что действительно походило на зависимость или болезнь. Я ездила в больницу каждый день. Соседи Амелина по палате страшно радовались моим столь частым посещениям, потому что в выражении чувств он, как обычно, никого не стеснялся, и им было очень весело, а мне неловко.
Так что пришлось самой идти и договариваться насчет прогулок. Сначала врачиха, напуганная его старой медицинской картой, не разрешала ходить дальше этажа. Но после жалоб бабок, чей покой мы якобы нарушали смехом и которых до глубины души возмущало наше «легкомысленное поведение» в коридоре, Амелину разрешили гулять.
А в воскресенье мы приехали всей толпой, но уехать пришлось пораньше, потому что после обеда впервые за все время должна была явиться Мила. Мы уже уходили, когда возле проходной Петров вспомнил, что оставил в палате камеру и, сказав, что догонит, побежал забирать. Дошли аж до метро, а он так и не догнал, и на звонки не отвечал. Якушин остался его ждать, а мы поехали – Насте нужно было домой.
Тем же вечером папа неожиданно сказал:
– Я взял выходной, завтра поедем кататься на коньках.
– С чего бы это?
– Тебе нужно встряхнуться. Я тебя не узнаю: ходишь печальная, молчишь или витаешь где-то. Предлагаю погулять и развеяться.
– С Решетниковыми?
– Нет, конечно. – Папа стойко проглотил мою шпильку. – Только ты и я. У мамы наметился очень важный договор.
Из-за пробок в Парк Горького мы добирались долго. Казалось, всем жителям Москвы в этот день срочно понадобилось куда-то ехать. Я полезла в телефон, но папа строго посмотрел на меня и, забрав его, кинул на заднее сиденье.
– Хватит. Я же взял отгул. Значит, и ты можешь отложить свои дела. Как успехи в школе? Подтянула физику?
– А я не буду сдавать физику.
– В твоем институте отменили физику?
– Я передумала туда поступать. Мне теперь биология нужна.
– Зачем тебе биология?
– Я на психолога пойду. Детского.
– Тоня, что за блажь? За полкопейки в школе сидеть? Кому нужны эти психологи?
Папа не то чтобы расстроился. Скорее был озадачен нелогичностью происходящего, как если бы стрелки часов вдруг начали двигаться в обратную сторону.
– В том-то и дело, папа, что никто никому не нужен и никто ничего не замечает.
– Ты о чем?
– О том, что все взаимозависимо и взаимопроникаемо.
Он изобразил, будто из-за моих слов стреляет себе в висок. Я попробовала объяснить.
– Короче, я не хочу, чтобы взрослые, такие, какие они сейчас, лечили детей от своих же болезней. Это нечестно и несправедливо. Не наше поколение такое, а ваше.
– Откуда такие мысли?
– Не обижайся, пожалуйста, но как вы можете нас воспитывать, если сами не знаете, как правильно? И от этого все становится таким запутанным, что начинает казаться, будто в какую сторону ни шагни, все бессмысленно. А мне хотелось бы, чтобы люди не чувствовали одиночество, ненужность и страх оттого, что им предстоит в этом жить.
– Боже, Тоня, ты стала идеалисткой?
– Нет, папа, я реалистка. Вы убиваете нас нашими же руками. Вешаете ярлыки, сваливаете все в одну кучу и доказываете, какие мы уроды и дебилы.
– Ну-ну, – ухмыльнулся папа. – А вы правда уроды и дебилы?
– В том-то и дело, что нет!
– Тогда докажите обратное! Что вам мешает?
– То, что это ваш мир, и вы в нем устанавливаете собственные правила.
– А по каким, интересно, правилам ты собираешься кого-то воспитывать?
– По другим. По хорошим.
– Знаешь, Тоня, когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, я тоже считал, что взрослым и, в первую очередь, моим родителям, плевать на меня. Я жил совсем в другое время, тебе даже сложно представить, в какое. В детском саду у нас из девяти мальчиков трое носили одинаковые куртки – синие с красным, еще трое – просто темно-синие. У пары ребят были очень похожие коричневые пальто, и только один ходил в куртке, не похожей на остальные – в перешитой отцовской. Но тогда это никого не беспокоило, это было неважно. А потом начались перемены. Союз распался, и вся страна стала перестраиваться на новый лад.
Уже в шестом классе у всех пацанов были новые разноцветные куртки. У всех, кроме одного, который все равно ходил в перешитом. В один прекрасный день люди разделились на «богатых» и «бедных». И по этой моей ненавистной куртке сразу становилось понятно, что мои родители – «бедные» и неудачники, а я – нищий. У всех мамы с папой кто на рынке торговал, кто вещи на продажу возил, кто кооперативы пооткрывал, даже на предприятиях крутились, а мой папа как был обычным рядовым художником на пищевом комбинате, так и остался. А когда в девяностых комбинат закрыли, папа ушел не на другую работу, а в глубокую депрессию. Тянула нас твоя бабушка Лиза, но и у нее в НИИ сложности были, а папа совсем не работал, целыми днями стоял дома у окна и, вздыхая о том, как жизнь быстро проходит, говорил: «Удивительно, какая кругом бездуховность. Что деньги сделали с людьми?»
Так что, когда мне исполнилось пятнадцать, я мог нормально питаться только у твоей мамы в гостях, потому что бульон и картошку мой высокодуховный папа обычно съедал до моего возвращения из школы. В итоге я сам пошел и устроился в палатку – видеокассетами торговать. И ничего страшного со мной не произошло, никакой «золотой телец», как говорил папа, меня не поработил. Я просто смог есть по-человечески, одеваться по-человечески и не чувствовать себя хуже остальных.
А когда мы с твоей мамой поженились, я ей и себе клятву дал, что деньги у нас в семье будут всегда. Что я буду таким родителем, который может обеспечить своего ребенка всем, что нужно, чтобы ему никогда не было стыдно перед другими. Понимаешь? – папа задумчиво помолчал. – И очень желаю тебе, Тоня, попытаться стать безупречным родителем.
– Почему попытаться?
– Потому что безупречного в жизни не бывает. Часто благие намерения имеют плохие последствия, а из дурного может вырасти очень хорошее. Потому что самое главное – то, что в тебе, какая ты сама, что у тебя в голове и сердце, а оправдывать свою несостоятельность, сваливая на воспитание или окружение, – это для тех самых уродов и дебилов.
– Может, ты в чем-то и прав, – примирительным тоном сказала я. – Но я должна сама во всем разобраться.
На коньках мы катались часа два, а после зависли у тира, и папа не успокоился, пока не настрелял мне мохнатого зайца, который в магазине стоит гораздо меньше, чем он потратил на тир.
Домой вернулись только к семи, потому что на обратном пути снова долго стояли в пробке. Ехать в больницу было поздно, и я решила, что Амелин поймет, когда я все объясню.
В ту ночь я спала так крепко, что даже будильник не слышала. Мама с трудом меня растолкала, и я как полоумная вылетела из дома, не позавтракав, не накрасившись и даже не вспомнив про оставленный в папиной машине телефон.
После седьмого урока я надеялась управиться за полчаса: забежать домой, кинуть вещи, перекусить и ехать в больницу. Но стоило мне выскочить на крыльцо, как я столкнулась с Якушиным.
– Тоня, нужно поговорить.
– Я вчера один день пропустила, а еще телефон папа забрал. Давай потом, Саша, пожалуйста, – сбивчиво объясняла я на ходу.
В руках у меня был большой бумажный икосаэдр, который в стиле оригами по моей просьбе сделала Настя. Завтра его нужно было сдать математичке.
– Я что, должен за тобой бегать? – Якушин ворчал, но не отставал. На плече у него болтался рюкзак.
Возле калитки нам попался парнишка, который, поздоровавшись с Якушиным за руку, остановил его поболтать. Так что я успела добежать до начала своего восьмиподъездного дома, когда он снова меня нагнал, шутливо натянул мне капюшон до носа и обнял за плечо, чтобы не убегала.
– Тоня, тебе действительно нужно это знать. Это касается того, из-за чего ты так изводишься. Давай зайду на десять минут.
– Тогда быстрее, – выкрутившись из-под его руки, я кинулась к своему подъезду. Но на тротуаре была раскатана ледяная колея, и я, поехав ногами вперед, со всего маху опрокинулась на спину. Сменка в одну сторону, икосаэдр в другую.
Якушин кинулся проверять, не сломала ли я себе чего. Но мне было не до него, потому что к моему несчастному икосаэдру неумолимо приближалась мощная бабка с сумкой-тележкой.
– Саша, – только и успела сказать я, прежде чем он, проследив за моим взглядом, схватил многогранник буквально за секунду до его гибели. А когда стал меня поднимать, его кулон, который он упрямо продолжал носить, выбился из-под одежды и зацепился за верхнюю пуговицу моей куртки. Так что очень неловкая ситуация получилась.
Видимо, у меня были такие глаза, что он испуганно попросил не дергаться: у него на шее швы и все может разойтись к «чертовой матери». Поэтому мы аккуратно поднялись, и я спокойно, без резких движений распутала нас. Якушин отдал мне спасенный икосаэдр, я в знак благодарности чмокнула его в щеку, и он сказал: «Наверное, медведь где-то сдох».
Дома я быстро вскипятила чайник и погрела в печке вишневые слойки.
– Тема такая, – Якушин сразу перешел к делу. – Помнишь, Петров вернулся за камерой? Зашел в палату. Амелина не было, а ребята объяснили, что к нему сестра приехала. Он забрал камеру – и обратно. Начал спускаться по лестнице, а сверху – голоса.
Петров говорит, имя твое услышал и остановился, а потом и камеру включил. Ты же знаешь Петрова. Смотреть там, конечно, нечего, а вот послушать стоит, – Якушин достал из рюкзака камеру. – Сказал, как послушаешь, удалит.
Изображения не было, только белый угол окна и кусочек черной ночи за ним. Похоже, Петров оставил камеру на подоконнике, но звук оказался довольно хороший.
«Ты знаешь, что бабушка ей все выложила? – женский голос был мягкий и довольно приятный. – Про тебя и твои подвиги. Что ты психический и нервный. А потом слезно умоляла сделать что-нибудь, потому что иначе ты кинешься кончать с собой».
«Ты специально все выдумываешь, из вредности, – спокойно отозвался Амелин. – Бабушка не могла ничего плохого рассказать».
«Я тоже подумала, чего она может рассказать? Так, верхушечку айсберга. Ведь не ей приходилось все эти годы мучиться с тобой».
«Почему тебе всегда нужно выставлять меня идиотом?»
«Бабушка просто не в курсе, как ты больше года жил под кроватью. Как зеркала в доме перебил. Как все вещи мои порезал. Как на занавесках вешался. Продолжать?»
«Знаешь же, что это из-за проходного двора, который ты устроила. Я мог спокойно проснуться рядом с каким-нибудь ужасным незнакомым мужиком или пьяной девкой из твоей группы. Было реально страшно, особенно после того капитана».
«Не выдумывай, ничего плохого он тебе не сделал».
«Кроме того, что из окна выбросить пытался, спасая с тонущего корабля. Но ты права, с экзорцистами было хуже».
«До конца жизни будешь мне это припоминать?»
«Сложно забыть, как собственная мать помогает тебя связывать, пока ты спишь».
«За тот случай я уже сто раз извинилась».
«Про все остальное тоже знаешь. Из-за чего это было. Знаешь».
«Знаю. Из-за твоей эмоциональной нестабильности и надуманных страхов».
«Какие же они надуманные? Забыла, как я выгляжу? На, посмотри».
«Ой, только не нужно мне свои гадости демонстрировать. Ты сам себе это наделал».
«Кого ты хочешь обмануть?»
«Ладно, ты не виноват. Все твоя дурная наследственность».
«Что ты можешь знать о моей наследственности, если видела того человека один раз в жизни и даже не спросила, как его зовут?»
«Я вот что хочу сказать, – ее тон неожиданно стал резким и деловым. – Ты не должен упускать возможность. Очень плохо, что бабушка с твоей этой подругой влезли».
«Я уже говорил. Ее зовут Тоня».
«Очень плохо, что Тоня влезла и продолжает все портить. Но я сама могу поговорить с доктором. Уверена, они найдут возможность перевести тебя в неврологию с учетом того, что им пришлось целую неделю тебя лекарствами успокаивать».
«Ты о чем?» – спросил Амелин едва слышно.
«О том, что сейчас самое подходящее время оформить инвалидность. Не обижайся, но в твоем случае это единственный выход».
«Что? Хочешь из меня окончательно придурка сделать? – было слышно, как его голос дрогнул. – Чтобы я никогда никому не был нужен?»
«Да ты и сейчас не нужен. После всех похождений у тебя блаженная эйфория и помутнение. Я же их видела, твоих так называемых друзей. Они чистенькие, сытые и благополучные, ты им никаким боком не сдался. Они все поступят в институты, у них будет хорошая работа и устроенная жизнь. А тебя кто возьмет? В какой институт, колледж? На какую работу? Что ты вообще можешь? Как жить собираешься? На какие деньги? На бабушкину пенсию? Как она тебя тянуть будет? А по инвалидности хоть немного, но будем деньги получать».
«Мама, как ты можешь? Я не сумасшедший и не шизофреник. У меня, между прочим, ай-кью сто тридцать два. Мой психиатр это подтвердит».
«Нашел чем хвастаться. У меня твои книжки и так поперек горла сидят. Из-за них выдумываешь всякое. Если бы хоть спортом занимался. У Вероники вон брат младший тоже асоциал…»
«Уходи, пожалуйста. У меня вообще, может быть, первый раз в жизни все хорошо. Точно это не я. Будто проснулся не в своей жизни и не в своей реальности. Я даже мальчика перестал слышать, представляешь?»
«Вот-вот. Все за чистую монету. Глупенький. Сам подумай, какой смысл этой Тоне с тобой возиться? Что с тебя взять? У тебя, кроме проблем, ничего нет. Ни богатенького папаши, ни будущего. Нет, ты конечно, славный и симпатичный. Я понимаю, что это возраст и гормоны, но ты же не такой как все и никогда таким не будешь. У них – своя дорога, у нас – своя. Очень прошу, сделай, как говорю, а я тебя потом с одной красивой девочкой познакомлю. К нам новенькую взяли – Алису».
«Хватит. Ты не представляешь, как я от тебя устал. В прошлом месяце хоть спал нормально. А сейчас, когда только забывать начал, опять пошло-поехало. Лучше уж на улице жить буду. С бомжами. Потому что, как выяснилось, это не жизнь отстойная, а некоторые люди в ней».
«Ты, Костенька, совсем обнаглел. Впрочем, другого я не ожидала, всю жизнь сплошной эгоизм и неблагодарность. Придется с твоей «умной» подругой поговорить. Пора заканчивать аттракцион милосердия. Она, похоже, искренне верит, что помогает тебе. Забавно. Наша бабушка разжалобит кого угодно».
«Только попробуй, – Амелин задохнулся в негодовании. – Только сунься».
«А что ты сделаешь? Убьешь?»
«Уходи, пока не довела меня окончательно».
«И что будет?»
«Плохо будет».
«Что ж, вот все и увидят, какой ты на самом деле, даже к доктору идти не придется».
«Никто ничего не увидит. Потому что я просто позвоню Ларисе Владимировне из органов опеки, и тебя заставят выехать из нашей квартиры».
«Интересно, как ты сделаешь это без телефона?»
«Оставь меня в покое».
«Тебе, кстати, что больше нравится: чтобы она тебя жалела или узнала, какой ты психанутый? Эй, куда пошел? Если уйдешь, точно все выложу. Обещаю».
«Говори, что хочешь, – было слышно, как он спускается по лестнице. – Она тебе не поверит».
Запись остановилась, и мы с Якушиным какое-то время сидели, молча уставившись друг на друга.
– Сейчас же поеду и скажу, чтобы не вздумал на эту фигню покупаться, – наконец произнесла я. – Кругом полно возможностей. У него не голова, а целый архив. Он очень умный, ты просто не знаешь, какой он умный.
– Я хоть и не фанат твоего недорезанного, но тема реально гнилая. Так нельзя. Если бы мне такое говорили, даже не знаю… Тоже ушел бы на улицу жить. Но ты, Тоня, подумай хорошенько. Подумай, во что влезаешь.
Я хотела ответить, что из-за этой записи еще дальше полезу, потому что зло должно быть наказано. Но вовремя спохватилась. Спешно поблагодарила и попрощалась. В голове крутилось только, как успокоить Амелина и как завести разговор, чтобы он не боялся со мной об этом поговорить.
Однако в больнице его кровать неожиданно оказалась пустой, и сосед, тот, что после аварии, в красках рассказал, как Амелин слезно просился домой во время обхода. Сначала врачиха была ни в какую, но он так ныл, страдал, вставал на колени и даже стих ей крутой военный прочел о тоске по дому, что она не выдержала и выписала. А второй сосед, с переломом ключицы, подтвердил, что лично помог ему дойти до метро, и это было в половине первого.
В семь часов я в полной растерянности вернулась домой, сразу включила комп и нашла там от него аж двадцать семь сообщений.
13:42 – Тоня, меня выписали. Я дома.
13:43 – Мне вернули телефон.
13: 45 – Ты вчера не приехала. Все нормально? Я очень скучал.
13:46 – Я ужасно скучал.
13:47 – Ребята в палате спрашивали, почему тебя нет. А я не знал, что ответить.
13:51 – Давай встретимся возле моего дома.
13:52 – Через полчаса бабушка пойдет в магазин, и я смотаюсь.
13:53 – У тебя сколько уроков?
13:54 – Почему не отвечаешь? Петров написал, что видел тебя в школе.
13:55 – Ты на что-то обиделась?
13:58 – Если тебе вдруг кто-то что-то про меня наговорил, не слушай, пожалуйста. Я лучше тебе сам все скажу.
14:05 – Приходи на детскую площадку с высокой красной горкой.
14:08 – Пожалуйста, ответь что-нибудь. Даже если обиделась.
14:16 – Буду ждать на площадке.
14:32 – Жду.
14:45 – Ладно. Сам к тебе доковыляю. Потому что, если обиделась, не придешь. А я скучаю и не могу два дня тебя не видеть. И не знать, на что ты обиделась. Пойдешь, смотри под ноги, вдруг я где-нибудь на дороге валяюсь.
15:11 – На эсэмэски не отвечаешь. Звоню, трубку не берешь. В чем все-таки дело?
15:15 – Дошел до твоего дома, но не уверен насчет подъезда. Объясни хотя бы, в чем моя вина. Я вчера всю ночь не спал, думая, почему ты не приехала.
15:16 – Тебе точно никто про меня ничего такого не говорил?
15:17 – Я знаю, что ты знаешь. Бабушка созналась, что сдала меня. Но это ведь ни на что не влияет, да?
15:18 – Ты же сама так решила?
15:18 – Буду сидеть у первого подъезда. Подбери меня там, пожалуйста.
15:21 – Скажи честно, ты это сама решила? Ну, про меня.
15:28 – Просто вдруг не сама. Ну, скажем, бабушка попросила. Я только предположил. Ты вчера не приехала, и от этого постоянного ожидания всякое в голову приходит.
15:29 – Нет, правда, может, ты заболела или просто устала? Я понимаю. Ты же не обязана каждый день приезжать. Но когда Петров написал, что видел тебя, я опять начал про это думать. Прости. Приходи поскорее.
15:31 – Надеюсь, ты это прочтешь раньше, чем поедешь в больницу.
15:33 – Сейчас слушаю Snuff .
И все, и ничего больше. Ни слова. В первый момент у меня создалось ощущение, что он до сих пор сидит там, у подъезда. Хотела даже сбегать, посмотреть. Но если бы он там остался, накатал бы еще сообщений сто. Так что я просто ответила:
«Мой телефон папа случайно забрал. Извини. Только из больницы вернулась. Ты где?»
Через десять минут прочел, но ничего не ответил.
А потом попросту пропал из сети. И это было странно.
В течение двух часов написала еще три послания с извинениями, но безрезультатно.
Больше всего смущало недописанное сообщение про Snuff. Возможно, что-то случилось с телефоном. Скорее всего, уронил и разбил.
Но если пришел домой, почему не ответил? А если не пришел, как мог прочитать мое первое сообщение? Одним словом, я вконец запуталась, и когда мы с родителями ужинали, так усиленно думала про это, что кусок в горло не лез.
Когда же вернулась к компьютеру, очень обрадовалась, потому что Амелин все-таки объявился и ответил. Однако перечитать пришлось несколько раз, потому что я никак не могла понять, о чем вообще речь.
21:12 – Попрощаться вживую не нашел в себе сил. Очень благодарен, что ты смогла поддержать меня в трудную минуту. Но так и есть, я реально убогий и конченый человек, погрязший во всем этом отстое навеки. С самым дерьмовым прошлым и без шансов на будущее. А ты добрая и понимающая. Все вроде закономерно. Кроме того, что жалость – последнее, чего я хотел бы от тебя.
21:15 – Но ты молодец, и я горжусь тобой. Ты сильная, как и предполагалось. Не каждый станет общаться с моральным и физическим уродом, а ты переступила через себя, сделала широкий жест, это круто. Зато я теперь понял, почему ты тогда плакала.
21:19 – И все же, Тоня, где твое сердце? Ты убила меня без веревок и лезвий. Я так долго мечтал, чтобы эта долбаная жизнь наконец закончилась, но она все тянулась и тянулась, а сегодня оборвалась в один момент.
21:29 – Думал кинуть напоследок стих, но пока шел от тебя, все к черту позабыл. Ужасно не хочется прощаться, но помнишь, я рассказывал тебе про мужика, который возле кафе меня нашел? Так вот, теперь я понял, что не отпускать так же тупо, как и резаться.
Минуту силилась сообразить, что случилось. А потом осенило. Как я сразу не додумалась? Не первый же раз. И, посмеиваясь про себя над тем, какой он дерганый параноик, написала: «Совсем сдурел? Ты опять из-за Якушина? И как тебе самому не стыдно? Не знаю, что ты навоображал, но это полный бред. Клянусь».
Но когда попыталась отправить сообщение, ВК ответил, что оно не может быть доставлено из-за того, что страница пользователя удалена. И тут резко стало не смешно. Побежала за телефоном, вытащила из папиного кармана – номер заблокирован.
Мне поплохело окончательно. Начала одеваться. Руки тряслись, ноги еле попадали в штанины. Пока скакала на одной ноге, задела локтем вазу, и она с грохотом свалилась на пол, но не разбилась.
– Что случилось? – мама уже сонная, в халате, заглянула ко мне. А увидев, что одеваюсь, зажгла свет, и ее сон как рукой сняло.
– Иди скорее, – крикнула она папе. – Тут опять что-то непонятное происходит.
Папа лениво выполз из спальни и тоже встал в дверях.
– Ты куда?
– Надо. Очень надо. Дела.
– На ночь глядя никуда не пойдешь, – решительно заявила мама.
– Это очень серьезно. Вопрос жизни и смерти – в прямом смысле.
– Ой, ладно, – мама махнула рукой, будто все про меня знает. – Мне так в полиции и объясняли, что у вас, подростков, в голове одни крайности. Либо жизнь, либо смерть. Но ты пойми, Тоня, поспешные поступки вредят. Ложись спать, а утром увидишь все в новом свете.
– Дело не во мне. Не меня успокаивать нужно.
– Я уже поняла, что у тебя появился мальчик, но свои разборки вы можете отложить до завтра.
– Не можем, – я уже почти кричала. – Не можем, мама. Пусти, пожалуйста. У меня нет времени разговаривать.
– Я сказала «нет». Сейчас валерьянки принесу.
– Тогда я выпрыгну из окна!
– Это что еще за новости? – Мама застыла на полпути.
– Если я сейчас не пойду, с одним очень хорошим человеком может случиться что-то очень плохое, и я себе этого никогда не прощу. И тебе не прощу!
– И куда же ты пойдешь? – подал голос папа.
– Тут недалеко, пару кварталов. За кинотеатром.
– Ну ладно, – вздохнул он. – Я тебя отвезу.
Мы доехали до дома Амелина минут за семь и поднялись вместе. Открыла нам Мила в таком коротком китайском халатике, что мне перед папой стало неловко.
– Здравствуйте, – поздоровалась я как можно вежливее.
Мила смерила меня с ног до головы колючим оценивающим взглядом, совсем другим, чем тогда, у подъезда.
– Извините, что поздно, но позовите, пожалуйста, Костю. Это очень важно.
– Кости нет, – неприязненно ответила она и с интересом переключилась на папу, – он уехал.
– А когда он вернется?
– Никогда.
– То есть как?
– А вот так. Он уехал с бабушкой в деревню и в Москву больше не вернется. Из-за тебя, – она хотела добавить какую-то гадость, но осеклась и вместо этого произнесла, – Тоня. Ты же Тоня?
– Когда они уехали?
– В половине десятого был поезд. Еле собраться успели. Устроила ты нам дурдом.
– Вы не могли бы дать мне его адрес? – оправдываться перед Милой было ниже моего достоинства.
– Не могла бы, – передразнила она.
– А что если мы это проведем в форме сделки? – подключился папа и тут же полез за кошельком. – В какую сумму вы могли бы оценить стоимость данного адреса?
– Он не продается, – зло процедила сквозь зубы Мила.
Удержаться я не могла.
– С каких это пор?
Тогда ее зеленые глаза покраснели, рот перекосило, и она из хорошенькой женщины вмиг превратилась в жуткую бешеную фурию.
– Оставь его в покое, маленькая тварь!
Секунда, и дверь перед нашим носом с яростным грохотом захлопнулась.
Пока ехали обратно, папа заговаривал мне зубы про всякое отвлеченное, а когда пришли домой, закрылся с мамой на кухне.
После мама зашла ко мне в комнату и с негодованием спросила:
– Тоня, с кем ты связалась?
– Мама, пожалуйста, – я нырнула под подушку. – Я не буду ничего обсуждать. Не могу говорить. Ничего больше не могу. Меня больше нет. Ничего больше нет. Все. Погаси, пожалуйста, свет и открой окно. Я хочу умереть в темноте и холоде.
Мама погасила свет, но не ушла, а села на край кровати и осторожно приподняла подушку:
– Я могу достать тебе этот адрес через знакомых по работе, если буду знать, кто хозяин дома, который ты ищешь.
– Не знаю, – прошептала я. – Даже имени. Даже ближайшего города – ничего.
– Тогда это «на деревню дедушке».
– Но зато, – я вылезла из-под подушки, – знаю, что квартира и дом принадлежат одному человеку. Папа же может узнать, кто собственник квартиры? Через знакомых по работе.
– Скорее всего может, – мама тяжело вздохнула. – Но, Тоня, это не совсем законно, ты же понимаешь?
– Понимаю, но я вас очень-очень прошу. Я никогда ничего не просила: ни игрушки, ни деньги, ни шмотки. Может, мне в первый раз в жизни что-то нужно по-настоящему. И если вы мне сейчас не поможете, я либо умру, либо сделаю что-то еще более незаконное.
– Что ты имеешь в виду?
– Например, захват заложника с целью получения информации.
– Рада, что ты шутишь. – Мама погладила меня по голове. – Значит, отпускает.
– Ничего не шучу. – Я села на кровати. – Я реально ту стерву убить готова.
– Хорошо. – Мама встала. – Спи. Утро вечера мудренее.
– Только нужно очень срочно, – спешно заговорила я, пока она не ушла. – Очень-очень срочно. Потому что это как бомба с часовым механизмом.
– Так, Тоня, ты должна успокоиться и набраться терпения. Быстро связаться с человеком без телефона и Интернета у тебя не получится. А почта у нас довольно медленно работает. Тем более, если это деревня, которая может находиться на другом конце света.
– Это не страшно. И на другой конец света можно доехать.
– А вот на это не рассчитывай. Нам с папой поездки в Псков хватило.
– Я и не рассчитываю. У меня друзья есть.
– Только не смей втягивать других детей в свои авантюры.
– Они сами втянутся.
– Боже, Тоня, – она устало покачала головой, – ты и мертвого из-под земли достанешь.
– Мертвого? – Я осторожно прислушалась к себе.
Все невидимые ниточки моей паутины были на месте, ни одна не надорвалась. И с чего я решила, что Амелин собирается что-то такое сделать? В письме об этом ни слова не было. Просто, как говорила Семина, если кого-то любишь, очень сильно волнуешься.
– Ну уж нет! Теперь так легко он от меня не отделается.
notes
