Глава 14
Я никогда не сидела за рулем, но знаю, что это довольно утомительно. Когда мы с родителями ездим за город и стоим по два часа в пробке, папа приходит домой, сразу падает на диван и делает вид, что иссяк. А тут целых восемь часов!
На этот раз по трассе ехали осторожно, не торопясь.
Якушин заметно повеселел и рассказал, где был.
Оказывается, он заметил машины «Скорой помощи» возле того кирпичного здания, которое мы проходили, и решил, что там находится больница. Поэтому пошел туда, чтобы ему «посмотрели нос».
Выяснилось, что это детская поликлиника, и она закрылась в шесть часов. Однако в одной из машин «Скорой» сидели двое санитаров. Якушин разговорился с ними и попросил «глянуть».
Санитары подтвердили, что нос сломан, но вправлять отказались: дескать, нужно, чтобы это делал специально обученный хирург-лор. Якушин начал их уламывать, сказал, что если нос не поправить в ближайшее время, он криво срастется. В общем, так им надоел, что они согласились. Один держал, другой дергал. Это было ужасно больно, и. Якушин орал, возможно, похлеще, чем вчера Амелин.
Когда он закончил рассказывать, я услышала сзади шумное сопение. Парни дружно отрубились. Настя привалилась к моему плечу и тоже уснула.
Глаза у меня отчаянно слипались, но я решила, что кто-то должен разговаривать с Якушиным, иначе, не дай бог, и его потянет в сон.
– А что за штука у тебя на шее, DNR? Почему вдруг та тетка стала возмущаться?
Вокруг была ночь. Морозная, глухая, непроглядная. Лишь изредка мимо проносились ослеплявшие желто-белым светом встречные машины и одинокие, но из-за кромешной тьмы казавшиеся очень уютными бензоколонки. По радио Sia тихо мурлыкала об опасном красавце, заставляющем женщин плакать .
– Тетка эта дура, – насмешливо фыркнул Якушин. – Кто дает аспирин человеку с кровотечением? А супрастин к чему? Он же от аллергии.
Он сунул руку в карман, нашел таблетки, которые она ему дала, и бросил их в бардачок.
– DNR – это do not resuscitate. Значит «не откачивать».
– В каком смысле?
– В самом прямом. Отказ от реанимации.
– С чего вдруг? – удивилась я. – Я понимаю, если бы у кого-то вроде Амелина было такое. Но ты?!
– Это не совсем то, и в нашей стране не работает, – сказал он. – Просто была одна история, когда я еще в школе учился. Поехал в центр, отец попросил меня заехать в один офис и отвезти бумаги.
Был поздний август, жара. Тихий уютный московский дворик. Народу никого. И тут смотрю, на лавочке седой мужик лежит, а рядом бабулька суетится, голову ему пытается поднять. Подхожу, спрашиваю, нужна ли помощь, а старушка, маленькая и коротко стриженная, в очках и кедах, вдруг как начнет мне что-то по-немецки втирать. Трещит, трещит на своем и на сердце ему показывает.
Сразу понял, что у чувака приступ, они иностранцы, а вокруг – ни души. Дал им бутылку воды. И как только она его напоила, мужик открыл яркие, нереально голубые глаза и так ей подмигнул, что у меня у самого сердце сжалось. Типа успокаивал.
Я вызвал скорую. Старушка же все это время пыталась что-то объяснить, даже за руку меня держала, точно боялась, что я уйду. Потом врубился, чего она хочет.
Я приподнял мужика за плечи, она села на лавку и положила его голову себе на колени, стала гладить. Потом приехала скорая. Врачи подбежали и стали осматривать мужчину. Но тут женщина как закричит на них и давай оттаскивать от мужа. Затем расстегнула ему рубашку и начала совать врачам в нос кулон. Они по очереди посмотрели на него, усмехнулись и у нас на глазах, сняв его, швырнули в песочницу.
Через минуту все уехали, а я пошел, поднял кулон и забрал себе. Потом отец рассказал мне, что это значит. Теперь ношу, чтобы не забывать, что каждый день имеет значение.
– Получается, тот человек хотел умереть, и его жена знала об этом?
– Да не хотел он умирать. Просто когда приходит время, и тело уже не справляется, лучше умереть счастливым на коленях у любимой жены, летним днем на лавочке, чем в больничных застенках.
– Круто, – сказала я, пытаясь осмыслить услышанное. – Но зачем ты пошел в мед, если должен будешь заниматься откачиванием?
– Конечно, клятва Гиппократа и все такое. Но я пошел в мед, чтобы научиться управлять этим – биологической жизнью. Как пилот управляет огромным сложным самолетом. Понимать все и контролировать. Хотя мои родители смеются над этим объяснением и говорят, что я пошел туда из-за блата и девчонок.
– У тебя есть блат?
– Мой папа врач.
– А зачем тогда колледж? Шел бы сразу в институт.
– Вот именно, блат тут ни при чем. Я сам выбрал и сам пошел.
– Видимо, все-таки из-за девчонок? – не без задней мысли пошутила я.
Якушин кисло поморщился.
– Они так говорят из-за малолеток, которые одно время писали стишки с признанием в любви на стенах моего подъезда.
Я прекрасно знала, о ком он говорит, и до сих пор всей душой ненавидела этих блондинистых идиоток из моего класса.
– Интересно, почему я не помню тебя по школе?
– Наверное, по цвету волос вспоминаешь?
Он добродушно рассмеялся.
– Вообще-то да.
– Раньше у меня были обычные светло-русые волосы. Так что не вспомнишь.
Повисла пауза. Затем я попыталась возобновить разговор, спросив про кольцо на мизинце, но он ответил, что не хочет говорить об этом, и мы опять замолчали.
Якушин сосредоточенно смотрел в темноту, курил и, несмотря на перебитый нос и постепенно проступавшие под глазами синяки, выглядел очень привлекательным.
Это безумное приключение вдруг начало мне казаться воображаемым и ненастоящим.
– О! – неожиданно громко воскликнул он. – Это ведь ты дружишь с тем отвязным пареньком, Подольским?
– Не дружу, – сказала я.
– Но это ты везде с ним ходила? Я вспомнил, как однажды зимой, классе в восьмом, мы закидали шестиклашек снежками. Он был самый борзый. Все уже смотались, а один остался. Мы его втроем к сетке стадиона приперли, как вдруг из школы выскочила мелкая девчонка и давай на нас кричать, кусками льда бомбить. Пришлось оставить его в покое. Это ведь была ты? – он тепло и весело рассмеялся.
– Вы были старше и втроем на одного, – смутилась я. – Так нечестно.
– Мы над тобой долго смеялись.
Дальше мы просто ехали и слушали музыку.
Мимо монотонно пролетали дорожные указатели, рекламные щиты, запрещающие знаки. Столбы мелькали как бессвязные кадры кинофильма, словно нескончаемая карусель. Затянувшийся навязчивый сон. Я и не заметила, как бессовестно и крепко уснула. А когда проснулась, уже рассвело. Мы стояли на какой-то проселочной колее, а с двух сторон высился лес.
Якушин спал, уронив голову на руль, Семина – привалившись к двери.
Ноги страшно затекли, и я поняла, что если сейчас же их не выпрямлю, они останутся скрюченными навсегда. Будить Настю было не так жалко. Она тихонько застонала и сказала «еще пять минуточек», но потом резко распахнула глаза и заметно погрустнела.
– Я надеялась, что мне все приснилось.
Стоило выбраться из кабины, как меня тут же затрясло от холода. В первый раз за эти дни я почувствовала себя обессиленной и несчастной. Больше всего на свете хотелось сделать хотя бы глоток кофе и залезть в теплую ванну, а еще хорошо бы съесть чего-нибудь, например, горячий бутерброд с сыром или подогретый в микроволновке круассан с ванильным кремом. Сейчас подошла бы любая еда, хоть чипсы. Но кругом не было и намека на спасение, повсюду белым-бело, пусто и тихо.
Псковская область почти ничем не отличалась от Подмосковья, только снег казался чище, березы прямее, а ели пушистее.
Петров выпрыгнул из кузова, умылся снегом и вытерся той самой, неизвестно чьей белой футболкой.
– Вот это природа! – отвратительно жизнерадостно воскликнул он и полез через сугробы в лес.
– Куда он? – ужаснулась Семина, обхватив себя руками, чтобы перестать трястись.
– Настя! – Она порой приводила меня в замешательство своей несообразительностью. – В туалет, конечно.
– А нам куда? – черно-белые уши на шапке мелко дрожали вместе с ней.
– Кругом лес. Иди, куда хочешь.
– Это ужасно. Все, что сейчас происходит, ужасно, – захныкала она. – А вдруг там медведи? Или кабаны?
Но не успели мы отойти и на пару шагов, как из леса, с той стороны, куда ушел Петров, раздался громкий протяжный крик. Не было сомнений, что вопил он.
Герасимов и Марков нехотя вылезли из машины и застыли, переглядываясь.
– Чего вы стоите? Что-то случилось!
Они оба посмотрели на меня, но с места не двинулись.
Тогда я, прихватив по пути толстую ветку, полезла по оставленным Петровым следам.
– Тоня, не ходи! – закричала Настя.
Но кто-то должен был ему помочь. Однако в следующий момент мне навстречу, оживленно размахивая руками, выскочил сам Петров.
– Вы не представляете, что я видел, – орал он, при этом его курносое лицо буквально светилось от счастья. – Настоящего лося! Представляете? Живого! Огромного такого. С рогами.
– Идиот, – рявкнул Герасимов.
– Зачем ты нас пугаешь? – возмутилась Семина. – Мы думали, на тебя медведь напал.
– Я так не думал, – сказал Марков.
Петров полез в машину и достал свою камеру.
– Надеюсь, он меня дождется.
После того, как мы с Семиной благополучно вернулись из леса, не встретив ни одного медведя или кабана, я заглянула в кузов, проверить Амелина, чересчур притихшего со вчерашнего вечера.
Он лежал лицом к бортику под ватным одеялом, которое мы взяли с собой, и, закрыв глаза, слушал музыку. Я залезла и потрясла его за плечо.
– Один Петров за меня заступился, – сказал он обиженным тоном, не поворачиваясь. – А ты даже не захотела остаться со мной.
– Как ты понял, что это я?
Я села позади него, по-турецки скрестив ноги.
– От тебя пахнет блондинкой, – охотно пояснил он.
– Блондинкой?
– Духами, глупенькая. Версаче. У Милы были такие.
– Кто такая Мила?
– Сестра моя. Так, почему ты меня бросила?
Вопрос прозвучал капризно и требовательно одновременно.
– А я тебе в мамки не нанималась.
– Не говори ерунды, – он закутался еще сильнее, и от этого жеста меня пробил озноб. – Но я мог спокойно умереть, и ты бы даже не узнала об этом.
Его тоскливые стенания меня не трогали.
– Температура есть? – Потрогала лоб, он был горячий. – Таблетки пил?
– А смысл? – Амелин продолжал играть в мученика. – Все равно все заканчивается одинаково: «Я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь». Или наоборот, точно не помню.
– Тогда поедешь в больницу. Очень нужно нам с тобой возиться. Хотел, чтобы о тебе заботились, остался бы дома.
– Я всю ночь сдерживался, чтобы не кашлять, – жалобно проговорил он, – очень сильно терпел, чуть не задохнулся. А сейчас думаю, что зря не задохнулся, ведь тогда не пришлось бы видеть твою пренебрежительную холодность и циничное равнодушие к больному человеку.
– Прекрати ныть, – я разозленно шлепнула его по плечу, – иначе я тебя сама задушу.
– О! Это была бы лучшая смерть, – с этими словами он перевернулся на спину и выжидающе уставился на меня.
– Иди в баню, – сказала я и вылезла из машины.
Ситуация была хуже не придумаешь: воды нет, из еды – лишь то, что нужно готовить, да еще, как выяснилось, Герасимов не может точно сказать, куда ехать. Знает только, что место называется Капищено и что оно расположено в каком-то Порховском районе, но где конкретно и как туда добраться, ему неизвестно.
Петрова не было минут двадцать. Проснулся Якушин, мы разделили на шестерых купленную на последние деньги плитку шоколада и успели окончательно продрогнуть, как вдруг из леса неподалеку вновь послышался громкий, истошный ор Петрова.
– Ну, слава богу, – сказала Семина. – Нашел-таки своего лося.
Через пару минут крик повторился, потом снова и снова. И, судя по тону, Петров вопил не от восторга. Это поняла не только я.
Якушин взял ту самую, найденную мною дубину и, прикрикнув на Маркова с Герасимовым, чтобы тоже шли, полез выручать Петрова.
Марков поморщился, но пошел, а Герасимова пришлось подтолкнуть.
Вернулись они довольно быстро, волоча Петрова под руки.
Оказалось, что он по пояс провалился в сугроб и не мог вылезти. Но хуже всего было то, что пока он пытался высвободиться из снежного плена, с него слетели обе кроссовки, и сколько их ни искали, найти не смогли.
Петров же все равно был преисполнен восторга от того, что заснял лося.
А затем началось. Бесконечная белизна: леса, поля, небо, дороги, а вместе с ними – бензозаправки, придорожные магазинчики, припаркованные на обочинах фуры. Мы кружили, петляли, доезжали и снова возвращались. Выясняли, спрашивали, всем подряд совали под нос карту.
Отчаяние читалось в глазах каждого, но все держались. Даже Семина. Чувствовалось, что наше хрупкое напускное самообладание могло треснуть и расколоться в любой момент. И тогда мы, как в том стишке, растворились бы навсегда среди чужих дорог и бескрайних полей.
Застрявший «жигуленок» попался нам, когда мы решили доехать хоть до какой-нибудь деревни и там спросить дорогу. Водитель, видимо, пытался развернуться, но его занесло и машина задними колесами прочно засела в сугробе. Вокруг нее суетилась пожилая пара.
Лысый пухлый мужчина с красным взволнованным лицом и высокая, худощавая, похожая на училку женщина.
Якушин подъехал и сразу велел Маркову с Герасимовым идти за ним. Я тоже пошла.
Мужчина сел за руль, а мы стали толкать, но колеса прокручивались, и вылетавшая из-под них мерзкая каша окатывала нас с головой. Да так сильно, что женщина причитала и извинялась одновременно.
– Ладно, ребятки, – говорила она. – Тут без грузовика не обойтись. Мы бы вызвали кого-нибудь, но в этом районе совсем нет связи. Если вы случайно будете проезжать мимо населенного пункта, будьте любезны, позвоните в аварийную службу.
– Нет уж, надо дожать, – упрямо мычал Герасимов, и мы продолжали толкать.
Вскоре стало ясно, что у нас ничего не выйдет. Мы уже собирались вернуться в «газель», как вдруг появился Петров, обутый в здоровенные ботинки Семиной, пристроился справа от меня, и со второго толчка нам удалось выпихнуть машину на дорогу.
Не брезгуя нашими грязными лицами, женщина расцеловала всех по очереди.
– Какие вы молодцы! Прямо спасители наши.
– Мы просто ехали мимо, – скромно сказал Якушин.
– Не знаю, как вас и благодарить, – мужик пожал все парням руки, а потом полез в карман и достал тысячу рублей.
Мы переглянулись, а Петров даже потянулся, чтобы их забрать, но Якушин резко одернул его.
– Не нужно. Спасибо. Каждый так может попасть.
Лица Маркова и Герасимова позеленели на глазах.
– А вы случайно не знаете, где находится Капищено? – скороговоркой выпалила я.
Мужчина развел руками, убирая деньги в карман, и я видела, с какой тоской Герасимов проводил их взглядом.
– А я знаю, – неожиданно обрадовалась женщина. – Моя мама как-то ездила туда к своей подруге. Давно, лет десять назад.
Она замялась, но Якушин выдернул из заднего кармана изрядно потрепанную карту и сунул ей.
Выяснилось, что нам нужно повернуть в другую сторону, пересечь трассу и там по проселочным дорогам проехать еще километров пятнадцать. Но сейчас пятнадцать километров казались сущей ерундой, по сравнению с шестьюстами ночного переезда и бесчисленными петляниями по Псковской области.
Общее ликование не омрачили даже нешуточные разборки, которые парни устроили в машине. Марков кричал, что Якушин выпендрился перед чужими людьми, а мы – свои, родные, целый день не ели. На что Якушин ответил, что понятия не имеет, о чем речь, потому что знаком с Марковым всего неделю и никаких обязательств на себя не брал. А на Герасимовское «ну мы же реально жрать хотим» ответил, что для него это вопрос принципа и что брать деньги за помощь нельзя. Герасимов ничего не понял, а Марков сказал, что с такими принципами Якушин врачом стать не сможет. В общем, все обиделись друг на друга и замолчали.
Наконец мы свернули на отмеченную на карте дорогу и увидели указатель «Капищено», чему страшно обрадовались, потому что все уже начали сомневаться в существовании такого места.
Ехать по узкой, заметенной снегом дороге было рискованно, мы в любой момент могли застрять, как тот «Жигуленок». Но выбирать не приходилось, и в конце концов впереди показались внушительные чугунные ворота. По обе стороны от них, уходя далеко в лес, тянулась высокая кирпичная стена. Позвонили в звонок на калитке, постучали в ворота, покричали, но безрезультатно. Вечерело.
Герасимов предложил перелезть стену, если Якушин, например, поставит его к себе на плечи. Но у того, видимо, на почве усталости обострился приступ крайней порядочности, и он наотрез отказывался «проникать на чужую территорию».
Его упрямство даже мне казалось нелепым, поэтому, оставив парней спорить втроем на одного, я полезла в сугробы. Но на этот раз не «на спор», а чтобы попробовать обойти забор и, может быть, найти в стене дыру или второй вход. И, как ни странно, довольно быстро его нашла. Дошла до конца стены, свернула за угол и наткнулась на кованую решетку калитки. Попыталась заглянуть внутрь, но из-за деревьев различить, что внутри, не смогла.
Калитка была значительно ниже стены, и если бы я, например, пошла с Герасимовым, и он меня подсадил, точно перелезла бы. Но соблазн оказался слишком велик.
Присмотрела упор для ноги, схватилась рукой за толстый чугунный прут и, оттолкнувшись, подпрыгнула, стараясь дотянуться до верхнего края калитки. Однако нога в первую же секунду соскочила, и я шлепнулась.
Попробовала еще раз, уцепилась за другой прут, повыше, и продержалась таким образом пару секунд. На третий раз достала до края решетки, а на четвертый зацепилась уже обеими руками и повисла.
Оставалось придумать, как подтянуться. И тут я скорее почувствовала, чем услышала, что сзади меня кто-то есть. Попыталась обернуться, но пальцы заскользили, и в этот момент, когда я уже летела, меня кто-то схватил. Я закричала, и мы свалились в снег. Сначала тот, кто меня схватил, сверху я.
– Ты чего творишь? – прошипел в ухо Якушин, барахтаясь в сугробе.
Мне было стыдно, как ребенку, которого застукали за кражей сладостей.
Я поднялась первой и дала ему руку.
Он с горем пополам вылез и отряхнулся. Синяки у него на лице заметно потемнели, но на их фоне зеленый оттенок глаз казался более ярким.
– Ты ушла и пропала. Зачем туда лезешь?
– Чтобы проверить, есть ли кто дома. Подсадишь?
– Ты понимаешь, что это проникновение на чужую территорию? – завел он опять свое. – Это незаконно и неправильно.
– А что правильно? Замерзнуть тут всем к черту? Ты, Саша, сегодня уже совершил правильный поступок, в результате которого мы остались без еды.
– Не знаю, – Якушин раздраженно махнул руками. – Я устал от вас, от себя, от всего, что произошло, и понятия не имею, что делать дальше.
– Тогда я полезу без тебя. Или позову Герасимова.
– Ладно, – сдался он. Видимо, угроза с Герасимовым подействовала.
Тогда я встала ему на руки, чуть подтянулась и повисла на животе. Калитка оказалась заперта на засов с другой стороны. Я присмотрела сугроб повыше и сиганула прямо в него.
Выбралась кое-как, немного помучилась с примерзшим засовом, но открыла.
Якушин вошел, все еще осуждающе качая головой.
– Как же я устал от ваших детских выходок.
– Не хочешь, можешь не ходить, – сказала я, стряхивая с лица снег. – Просто подожди. Я постучу в дом. Может, хозяева телевизор смотрят и не слышат.
– Ну, вот еще, – фыркнул он. – За кого ты меня принимаешь?
Мы прошли немного вперед и сквозь деревья сада увидели большой трехэтажный особняк.
– Это Капищено? – на всякий случай уточнила я.
– Однозначно, – послышалось сзади.
Я обернулась, возле калитки стояли Петров и Герасимов.
