ГЛАВА II. ГАРЕГИН I
Армянская деревня в Сирии
Во вступительной речи во время Вашей интронизации в Эчмиадзине Вы сказали: «Я — сын диаспоры. Я не родился на родине, но родина родилась во мне». Где Вы родились?
Я родился в Кессабе. Это армянская деревня, расположенная в сельском районе Сирии, вдали от больших городов, непосредственно на границе с Турцией.
Армянская деревня в Сирии... Какова история ее происхождения?
Происхождение нашей деревни связано с исходом армян из города Ани, столицы царства Багратидов. В XI в. город Ани завоевали турки-сельджуки, которые в то время господствовали в Малой Азии, Иране, Ираке, Сирии и Армении. Большая часть армян покинула страну и укрылась в ее западных областях и в Киликии. К этому времени восходит начало Кессаба и Муса Дага. Деревня Муса Даг находится недалеко от Кессаба и хорошо известна из-за сопротивления, оказанного туркам во время 1-й мировой войны, а также благодаря книге Франца Верфеля Сорок дней Муса Дага. Говорят, что уже в XI в. Католикос Григор Мартирофил посетил область, в которой находился Кессаб. Вплоть до недавнего времени в Кессабе жили одни армяне, и сегодня они составляют основное население, хотя там и стали селиться сирийцы. Благодаря особому летнему климату, многие армяне из Алеппо, Латакии, Дамаска и даже Бейрута проводят там свой отпуск.
Следовательно, повседневным языком в деревне был армянский язык?
Не совсем так. Говорили на местном диалекте армянского языка. Литературный армянский изучали в школе, но дома и на улице говорили на диалекте, который достаточно сильно отличается от литературного языка.
Ваши предки обосновались в Киликии в XI в. Впоследствии судьба армянского Киликийского царства была не простой...
Да. Киликия в период с 1080 по 1375 годы была княжеством, затем царством. Армяне Киликии тесно общались с крестоносцами, благодаря чему наши отношения с Западом имеют долгую историю.
В 1375 году столица Киликийского царства Сис была разграблена...
Армянскую Киликию завоевали мамлюки. Они разрушили Киликийское царство и вызвали рассеяние армян. Именно эти беженцы дали начало диаспоре в странах Восточной Европы — Румынии, Болгарии, Польше, Венгрии и т.д. Тем не менее значительная часть армянской общины осталась в Киликии, где с 1441 по 1920 годы существовал Католикосат. Во время геноцида в 1915 году армян депортировали из Киликии. Многие из них были уничтожены в пустыне на пути в изгнание. В 1918 году, после заключения перемирия, оставшиеся в живых вернулись в Киликию и вновь начали жить на территории, которая теперь уже находилась под протекторатом Франции. Однако в 1921 году, после ухода французов, заключивших соглашение с Ататюрком, армяне остались без покровительства. Они стали покидать страну и обосновываться в Сирии, Ливане и в других местах. Но жители моей деревни не покинули своих мест, так как наша территория стала частью Сирии.
Следовательно, начиная с XI в., Ваши предки постоянно жили на этой земле?
Такова гипотеза историков, хотя точных исторических свидетельств о происхождении Кессаба нет. Местный диалект очень близок к древнеармянскому языку, поэтому вполне возможно, что они жили там с XI в. При этом Армянская Апостольская Церковь была здесь вместе с народом, поскольку на протяжении всей истории Церковь служила народу там, где он находился.
Детство в деревне
Обратимся теперь к Вашей семье. В какой среде Вы росли?
Материально моя семья жила достаточно скромно. До 13 лет я не знал, что существует электричество. Перед моим детским взором прошли картины деревенской жизни — земля, сельскохозяйственные работы, школа, церковь, которая была настоящим центром деревни: колокольня задавала ритм всей жизни. Наш дом находился рядом с церковью, и лишь маленькая улочка разделяла их. Поэтому соседство с Церковью в моем детстве носило не только духовный характер...
Мой дед был сапожником. У отца не было определенной профессии, и он несколько раз менял место работы.
В деревне он работал кучером в приюте немецкой «Миссии Востока», которую основал великий филантроп Иоанн Лепсиус. Затем он работал в нашем деревенском клубе, а также в Триполи и в Ливане. Дедушка с бабушкой по материнской линии были земледельцами. Они не владели большими угодьями, но дед упорно трудился и так зарабатывал на жизнь.
В проповеди в Принстонском университете в Нью-Джерси, объясняя слова Иисуса о старых мехах и новом вине, Вы сказали, что хорошо знали и пользовались мехами Вашего дедушки... Что осталось в Вас от детства, проведенного в деревне?
Привязанность к земле. Еще ребенком, когда я работал в поле, в саду, во мне появилось «чувство» земли; я увидел, как, работая на ней, можно получить все необходимое для жизни. Всё, чем мы питались, было результатом наших усилий и нашего труда, все давала нам земля. Еще я понял, как важен труд; я стал лучше понимать слова Библии: «В поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт 3,19). Во мне крепло убеждение, что через плоды земли Бог посылает Свои дары. В современной культуре почти потеряно это чувство; однако детство, проведенное в деревне, среди сева, жатвы, сбора урожая помогало мне понять, что Бог пребывает с нами в Своих дарах. Моя бабушка была очень набожной женщиной, она свидетельствовала о присутствии Бога не только своей жизнью и молитвами, но и чувством близости даров Бога. Понимание того, что творение священно, потому что оно создано Богом, я усвоил не из курса богословия; когда на пол падал кусочек хлеба, бабушка обычно говорила: «Поднимите, это дар Божий!» И мы поднимали, сдували пыль и съедали, так как не могли пренебречь даром Божиим... Вот почему я сожалею о многих сторонах жизни нашего общества потребления. Жизнь в деревне научила меня, что природа — это драгоценный дар Божий, и человек должен беречь и уважать ее.
В деревне не было ни телевизора, ни радио; все было сосредоточено вокруг семейного очага. Вне семьи существовали три вещи: церковь, школа и армянский клуб с библиотекой. Моя любовь к книгам родилась в этой библиотеке, где в возрасте 14 лет я составил для нее первый каталог.
Вы сохранили детскую любовь к книгам и впоследствии написали книгу о книгах...
Да, она называется Философия книги, и в ней говорится об отношении человека, в особенности армянина, к книге; это собрание моих речей, произнесенных во время ливанского кризиса; каждый год в октябре месяце мы организовывали «выставку армянской книги», в которой принимали участие тысячи людей. На торжественных открытиях выставок в Антелиасе я произносил краткое слово о значении книги, о тех или иных ее аспектах, а также о важности чтения.
Патриархальная семья
Мы еще вернемся к вопросу о месте книги в армянской культуре. Сейчас я хотел бы продолжить разговор о Вашем детстве. Были ли Вы в семье единственным ребенком?
У меня есть брат и сестра; они младше меня.
Имело ли для Вас какое-то значение, что Вы были старшим ребенком в семье?
В некотором смысле имело. Когда отец отлучался по работе, я чувствовал себя ответственным за семью. Сегодня, размышляя о своей жизни, я думаю, что чувство ответственности во мне укрепилось благодаря этому опыту. Иногда отец работал далеко от дома и отправлял свою зарплату почтой. Я помню, как однажды, когда я расписался на почтовом извещении, чтобы получить деньги, начальник почты сказал: «Вы теперь ответственны за всю семью, потому что подписываетесь за нее». Мне было тогда 13 лет...
Какими были Ваши отношения с родителями?
Я их очень любил, как и они любили меня и других двоих детей. Атмосфера в семье была здоровая. Мы не переживали каких-то тяжелых кризисов. Материально жилось трудно: изобилия никогда не было. Однако отец много работал, и мама делала все, что могла, чтобы мы ни в чем не нуждались — она так любила нас, что ее любовь восполняла любой материальный недостаток.
Кроме того, у нас были дедушки и бабушки, дяди и тети, кузины... Словом, это была патриархальная семья, которая часто собиралась вместе, да и жили мы недалеко друг от друга. Маленькая семья (отец, мать и дети) составляла часть большой семьи, и в этой простой и здоровой атмосфере мы росли.
Кто в большей степени повлиял на Вас в детстве, отец или мать?
Я думаю, что оба оказали влияние, но по-разному. Отец внушил мне чувство достоинства, справедливости, верности нравственным принципам и преданности отечеству. Он посвятил себя движению за независимость Армении и еще юношей участвовал в борьбе за ее освобождение от Турции. Он был для нас примером для подражания. Мама посвятила себя семье. Ее привязанность к нам, забота о доме были образцовыми. Как и ее мать, она была очень набожной и каждый день отправляла нас в церковь на утреннюю и вечернюю службы. Она научила меня доброте и великодушию, качествам, которые помогают никогда не думать плохо о других. Конечно, как и все дети, мы не всегда были послушными и не всегда вели себя благоразумно. Мама часто ходила в церковь, отец бывал там реже. Но каждое воскресное утро без исключения все вместе пели дома литургические песнопения: мы, дети, еще находились в кроватях...
Мама патриарха
Вашей маме сегодня 94 года; в течение последних двух лет большую часть времени она проводит с Вами здесь, в Эчмиадзине. Часто ли сопровождала она Вас все то время, когда Вы служили в различных странах мира?
К сожалению, нет. Даже когда мои родители жили в Ливане, а я был священником в Католикосате Антелиаса, в Бейруте, я в силу большой занятости видел их очень редко. Мама переживала мое отсутствие, хотя знала, как сильно я ее люблю. Затем вся семья (родители, брат и сестра) эмигрировала в Канаду, и мне стало еще трудней навещать их. Поэтому в течение многих лет мама переживала разлуку со мной. В настоящее время они постоянно живут в Канаде. Пятнадцать лет назад скончался мой отец. Сейчас мама ежегодно проводит по полгода у меня; после стольких лет я встретил того же человека, который растил меня в детстве... Она продолжает относиться ко мне так же, как раньше, и даже застилает мою кровать...
Что значит для матери иметь сына патриарха?
Я думаю, она не придает этому слишком большого значения... Она не превозносится и остается простой и скромной. Конечно, она признает мое положение, в некотором смысле гордится им и говорит, что через меня Бог благословил ее... Но я всегда остаюсь ее сыном. Когда я слишком много работаю, она беспокоится, когда отдыхаю — радуется, и грустит, если меня нет рядом.
«Он не сделает карьеры»
Каким Вы были ребенком, открытым и общительным или застенчивым и скрытным?
Я не был застенчивым, хотя и был малообщителен. У меня было много друзей в школе, в клубе, но я всегда сохранял некоторую сдержанность в общении и не был дерзким. Однажды декан семинарии, в которой я учился, сказал моему отцу: «У Вас очень умный, старательный, но очень робкий сын. Боюсь, что ему не доверят ответственных поручений, так как он слишком застенчив»...
Как оказалось, он не был провидцем! Итак, Ваше детство было мирным, оно прошло в деревне, в здоровой и простой атмосфере. Как Вы стали юношей, каким был этот часто трудный период, когда подросток становится мужчиной?
Юношеские годы были для меня временем напряженной учебы, чтения книг и занятий в школе. Кроме того, в дни каникул я учился портняжному ремеслу у портного, который пел в нашем церковном хоре, и еще я работал в поле вместе с дедушкой. Все мое время было заполнено учебой, работой и посещением церкви. Возможно, поэтому я не почувствовал ту пустоту, которая часто становится причиной юношеской замкнутости. Жизнь в деревне была деятельной, и не существовало ничего, что могло бы нас оторвать от здорового образа жизни.
Братство с арабами
Вы родились в Сирии, в армянской семье. Бывает, что этническое меньшинство для сохранения самоидентичности замыкается в себе, чтобы защититься от окружающего мира. В семьях эмигрантов, например, часто замечают некоторую закрытость, которая может влиять на психологию детей. Возникали ли проблемы, связанные с Вашей принадлежностью к этническому меньшинству?
Поскольку в Кессабе жили только армяне, причин для закрытости в семье не было. Влияние арабской культуры не было определяющим; это было время французского мандата. В школе, хотя и изучали арабский язык, основное внимание уделялось французскому. Впрочем, я сожалею об этом обстоятельстве своего детства, так как хотел бы лучше знать арабский язык... В любом случае мы с большим уважением относимся к культуре арабов и очень благодарны им, так как во время геноцида они приняли нас с открытым сердцем. Нам хорошо знакомо их гостеприимство — благодаря братским чувствам арабов, мы смогли жить в странах Ближнего Востока. Так, когда встал вопрос о независимости Сирии, армянская община, считая, что французы в этой стране, в конце концов, иностранцы, решила поддержать движение освобождения. Я помню ту ночь, когда мой отец, служивший в мандатной армии, покинул французскую казарму, чтобы защищать независимость Сирии.
Вы обладаете особым опытом людей, у которых две родины, что несомненно обогащает, но также создает проблемы. Были ли во времена Вашего детства и юношества моменты, когда Вы чувствовали, что принадлежность к армянскому народу делает Вас отличным от других, от сирийцев или ливанцев?
Да, откровенно говоря, были моменты, когда я чувствовал себя другим, не похожим на моих друзей не-армян; но я никогда не чувствовал себя чужим среди них. Благодаря Богу и усилиям армянских лидеров, на протяжении всей истории мы смогли сохранить нашу самоидентичность, не будучи чужими тем людям, среди которых мы жили. Армянская диаспора, на мой взгляд, обладает опытом жизни национального меньшинства, который, возможно, Запад еще недостаточно оценил. Мы можем свободно изучать наш язык, нашу историю, исповедовать христианскую веру и в то же время быть вовлеченными в общественную жизнь страны, в которой живем.
Опыт «двойной родины» не был для меня болезненным; напротив, я гордился тем, что был гражданином Сирии, а потом стал гражданином Ливана, потому что со стороны арабов мы видели только хорошее. В то же время я чувствовал свою связь с армянской культурой, с землей моих предков. Эти два фактора взаимодополняли, но не противоречили друг другу, и я на самом деле нахожу много общего в армянах и в арабах.
Очаг или место жительства?
Какое воспитание Вы получили в семье?
В семье я прошел школу человеколюбия. Нравственные принципы внушались нам не словами, а самой жизнью, так как эти принципы были вплетены в саму ткань повседневной жизни семьи. Родители не столько говорили нам о честности или любви к труду, сколько учили нас своим примером — мы росли в их духовной и нравственной атмосфере. Моральный кризис наших дней связан в сущности с тем, что семья перестает быть очагом, а превращается просто в место жительства.
Вы получили религиозное образование благодаря близости армянской Церкви и верности обычаям и традициям Ваших предков. Было ли это передачей подлинной веры или скорее приобщением к вере как к национальной культуре, как гарантии принадлежности к армянскому народу?
Я считаю, что это была прежде всего вера, переданная через живой пример жизни, о чем я уже говорил. Однако нельзя отделять одно от другого. Быть армянином — значит чувствовать принадлежать к своему народу и неразрывную связь с верой Церкви, так как армянская культура пропитана христианством, а наша история сформирована христианской верой. Сегодня много говорят об инкультурации: христианская вера должна воплощаться в формах определенной культуры. Я думаю, что это случилось в Армении. Когда обращаются к культуре нашего народа, к его тысячелетней истории, неизбежно говорят и о Церкви, о св. Григории, о св. Месропе Маштоце — создателе алфавита... Мы, возможно, еще вернемся к теме инкультурации, но сейчас я хотел бы сказать, что я не могу себя понять экзистенциально как армянина, отделив себя от христианской веры.
«Вошел и подумал!»
Вы поступили в семинарию достаточно рано, когда были четырнадцатилетним подростком. Чувствовали ли Вы недостаток домашнего тепла?
В начале учебы я страдал из-за того, что находился далеко от семьи; но постепенно семинария стала заменять мне семейный очаг. При входе в нее на портале здания была надпись, которая сразу поразила меня: «Корхе ев медир», что означает «Подумай и войди». В этом возрасте я еще не задумывался всерьез о призвании, но я вошел... Впоследствии, конечно, я много размышлял об этом, но уже будучи погружен в духовную и интеллектуальную атмосферу семинарии.
У Вас не было ясного представления о своем призвании. Что же побудило Вас поступить в семинарию? Возможность получить образование? Желание остаться в лоне армянской культуры?
Я должен признаться, что хотел получить образование. В деревне у меня не было перспектив, так как в школе отсутствовала вторая ступень обучения. Поэтому я начал брать уроки у портного, чтобы помочь отцу увеличить достаточно скромный достаток семьи. Но отец Мовсес (Моисей), наш деревенский священник, предложил мне поступить в семинарию. Он сказал, что только после окончания учебы меня спросят, хочу ли я стать священником. Действительно, желание стать священником не было предварительным условием обучения. Мысль о призвании зрела во мне медленно, в течение шести лет учебы в семинарии, где я прошел вторую ступень обучения, затем изучал богословие, философию и армяноведение. На мое созревание большое влияние оказывали молитва, участие в литургической жизни Церкви, углубленное изучение христианской традиции, библейской литературы и патристики. Духовные ценности, которые вначале я не мог воспринять разумом, проникали в мое существо и усваивались мною изнутри.
Какие предметы Вы любили больше всего? Были ли мыслители или богословы, которые особенно на Вас повлияли?
Мне нравилось догматическое богословие, потому что оно пыталось средствами человеческого языка как можно яснее объяснить христианские истины. Я любил историю Церкви, в которой находил те же истины, но подтвержденные на практике в процессе истории. Я имею в виду не памятные даты и имена, но свидетельства веры.
Особенно волновало меня чтение Отцов Церкви. Помню, как попросил разрешение у преподавателя написать эссе о блж. Августине. Исповедь, Град Божий и другие его сочинения воспринимались мною как призыв. Я написал тогда 90 страниц! Мне также нравились восточные Отцы Церкви, такие, как св. Афанасий, св. Иоанн Златоуст... В их сочинениях христианство предстает не только как умозрительное учение, но как проповедь, как конкретное выражение духовной жизни. Впоследствии, продолжая учебу в университете, я еще больше оценил разницу между представителями схоластического богословия и патристики. Последние руководствовались, прежде всего, нуждами народа Божиего, верующих. Все Отцы Церкви были пастырями, поэтому, когда они, как говорят сегодня, «создавали богословие», они связывали его с действительностью, а не превращали в абстрактную дисциплину, оторванную от жизни.
С большим волнением и увлечением я читал Отцов армянской Церкви, особенно Отцов Золотого века (V в.), когда священное Писание было переведено на армянский язык, а также Отцов так называемого Серебряного века (XII в.) и богословской школы Армаха в Турции (XIX в.). Среди преподавателей, повлиявших на мое духовное и интеллектуальное становление, был философ Кахан Берберян, выпускник Сорбонны, который учился у Анри Бергсона. Ему я многим обязан. Он был носителем духовных веяний, которые углубляли наше понимание ценности человеческой жизни.
Вы сказали о разнице между схоластическим богословием и пастырской направленностью Отцов; как богослов, с каким из этих направлений Вы себя отождествляете?
Несомненно, с пастырской направленностью Отцов. Я всегда пытался выдерживать эту линию — не сосредотачиваться только на идеях, но всюду подчеркивать связь истины с человеческой жизнью. Я глубоко убежден, что христианская вера есть вера воплощенная, именно это мне хотелось показать во введении к моей книге In Search of Spiritual Life (В поисках духовной жизни).
Монах в двадцать лет
В 1952 году в возрасте двадцати лет Вы дали монашеский обет. Разумно ли стать монахом в двадцать лет?
Я не знаю, разумно ли это, но для меня это был акт экзистенциальный. Я думаю, что всегда был склонен к монашеской жизни, и в двадцать лет у меня не было на этот счет сомнений. Желание служить нашей Церкви было настолько сильным, что я не мог даже представить для себя иного пути, кроме священнического. Я думаю, что это заслуга семинарии, — она дала не только знания, но, прежде всего, помогла мне выявить мои наклонности и принять обоснованное решение. Впрочем, в этом я вижу задачу любой семинарии и ее отличие от богословского факультета.
Итак, Вы ясно почувствовали в себе призвание к священству, к служению Церкви. Но в Армянской Церкви, как и во всех Восточных Церквах, существуют женатые священники. Следовательно, Вы выбрали особый путь.
В армянской традиции монашеский путь не предполагает отрыва от народа. Наше монашество соединяет созерцательную и деятельную жизнь. У нас не было анахоретов, как в египетской традиции первых веков христианства; большинство армянских монастырей следовало уставу св. Василия Великого, согласно которому необходимо сочетать молитву и созерцательную жизнь с чтением и изучением Писания, а также с деятельностью, направленной на служение людям. С юности я стремился к такому образу жизни. Но я никогда не рассматривал монашество как уход из общественной жизни, отстраненность от повседневных человеческих забот.
Однако трудно было отказаться от семьи, супружества, детей.
Видите ли, в последние годы учебы я уже преподавал в семинарии. Я был так захвачен учебой, преподаванием и так увлечен служением в Церкви, что вопрос создания семьи не был первостепенным. Кроме того, я был склонен к полной вовлеченности, которой не могла помешать ни семейная жизнь, ни другие обстоятельства. Это был вид духовного и интеллектуального энтузиазма, которым я был всецело поглощен. Я просто ни о чем другом не думал. Я был молод, полон сил и вдохновения. Во мне было безграничное рвение, которое сегодня, уже в зрелые годы, меня удивляет!
Один, но не одинокий
Часто со временем энтузиазм уменьшается. Вначале у Вас не было сомнений, но сохранили ли Вы эту уверенность и впоследствии? Не хотелось ли Вам из-за каких-либо обстоятельств вернуться назад?
Я испытывал личные, психологические и другие трудности, но никогда серьезно не задумывался о возврате назад; моя жизнь, благодаря полной отдаче людям, была настолько активной, что потребность в семье ощущалась не так сильно, как может показаться. Если целибатный священник полностью посвятил себя служению, если он деятелен, предан своему делу, другие желания, хотя они и остаются, не могут стать помехой на его пути. Так было со мной всегда, со времени принятия мною монашества.
Кроме этих «желаний» или требований человеческой природы, собственно говоря, искушений, хотелось ли Вам иногда, чтобы рядом с Вами был некто, кто мог бы быть Вам опорой, с кем бы Вы разделили радости и печали, на кого бы Вы могли положиться в трудные минуты жизни?
Когда я преподавал в Семинарии, я относился к коллегам и ученикам как к членам моей семьи; впоследствии таким же было мое отношение к людям, которым я служил в качестве священника или епископа. Кроме того, у меня всегда были друзья, на которых я мог положиться, или просто люди, с которыми мог посоветоваться, если возникали проблемы. В остальных случаях я старался оставаться один — это состояние стало как бы моей второй натурой. Часто друзья говорят мне, что, несмотря на мою полную отдачу людям, я — одинок. Однако я бы сказал, что я один, но не одинок и не изолирован от других. Мой рецепт монашеской жизни таков: быть всецело погруженным в общественную жизнь, сохраняя при этом некоторое пространство, в котором можно остаться с самим собой; и еще надо иметь друзей, чтобы делить с ними и радости, и печали.
В Оксфорде с Арменией на плечах
С 1957 по 1959 годы Вы продолжили свое образование в Оксфорде; какой была для молодого армянина, всегда жившего в Ливане, первая встреча с Англией и с западным миром?
В англиканском колледже, где я жил, меня, прежде всего, удивило то, что здесь никто не интересовался друг другом. Должен сказать, что в первые дни жизни в Оксфорде я был совершенно один, и мне захотелось с кем-нибудь познакомиться. Я подошел к шотландскому студенту и представился: «Отец Саркисян из Армянской Церкви», — в ответ я услышал: «Where is Armenia?» Я был потрясен этим вопросом, я испытал такой шок, который не забуду никогда. Внезапно я понял, что если в Оксфорде не знают, где находится Армения, значит о ней в мире мало что знают... Тогда во мне родилось твердое и бесповоротное решение: показать христианскую Армению настолько широко и правдиво, насколько это в моих силах. Я обязан был ответить на вызов: англичане должны увидеть во мне мою страну, мой народ, мою Церковь, и я не обману их... Я как будто взвалил на свои плечи всю Армению! Во мне пробудилась невероятная энергия: мне надо было посещать лекции, изучать греческий, латынь и за два года написать диссертацию! Сегодня мне кажется, что если я и справился с этой задачей, то лишь благодаря чувству ответственности и, кто знает, может быть, благодаря наивному вопросу шотландского студента!
Что дал Вам Оксфорд, и как западная культура повлияла на Ваше сознание?
Оксфорд бросил мне вызов, challenge, как говорят англичане: остаться верным своей идентичности внутри общей христианской традиции. Знакомясь с огромными достижениями западной богословской науки, которую я изучал в Оксфорде, я задал себе вопрос, каким образом ее элементы могут помочь глубже раскрыть особенности нашей армянской традиции.
Часто на Восточные Церкви смотрят как на Церкви, которые лишь сохранили традиции тысячелетней давности. Считается, что эти Церкви ограничили себя литургической жизнью и представляют собой осколок славного прошлого. В Оксфорде, углубившись в изучение христианской истории и христианской мысли, я имел возможность сравнить и шире взглянуть на многие аспекты армянской христианской культуры. Я убедился, что Армянская Церковь далеко не осколок прошлого, что она вовсе не бесплодна, как думают некоторые. Я обнаружил, например, что миссионерский порыв и стремление проповедовать Евангелие не исчезали из нашей традиции, хотя эти стороны церковного служения оставались в тени в силу определенных исторических обстоятельств. Чтобы вновь открыть духовное наследие Армянской Церкви, следует глубже изучать наших Отцов. В Оксфорде знакомство с англиканской, католической, протестантской и православной традициями показало мне, как важно изучать армянскую христианскую традицию для выявления ее скрытых сил.
Вундеркинд
Вы поступили в семинарию, когда Вам было 14 лет; в 20 лет Вы стали монахом и священником, в 32 года — епископом, а в 45 лет — Католикосом Киликии... Можно сказать, что Вы всегда были вундеркиндом! Достаточно рано Вас стали выдвигать на ответственные должности, Ваша «церковная карьера» развивалась удивительно быстро. Не испытывали ли Вы когда-нибудь искушения карьеризмом?
Могу чистосердечно ответить: нет. Во-первых, я никогда не стремился занять особое положение или должность. На ответственную работу меня выдвигала Церковь, ее руководители, которые, возможно, ценили мою деятельность. Именно они приглашали меня, а иногда и настаивали, чтобы я согласился занять ту или иную ответственную должность. Во-вторых, по вполне понятной причине, я всегда ненавидел карьеризм: я считаю, что карьеризм губит призвание. Невозможно радостно трудиться, если твои действия мотивированы желанием занять престижное положение, стремлением к власти, а не внутренней потребностью души. Формализм и оппортунизм, которые являются оружием всех карьеристов, чужды моей натуре. В основе моего служения Богу и моему народу лежат простота и усердный труд.
Епископ
В 1964 году вы стали епископом. С 1971 по 1973 годы Вы были епископом в Иране...
Точнее говоря, я был епископом епархии, которая расположена на юге Ирана, где в Новой Джульфе, близ Исфахана, находится резиденция армянского епископа. В XVII в. шах Аббас построил столицу династии Сефевидов Исфахан. Он заставил более ста тысяч армян покинуть родные места и поселиться в Персии, где они должны были строить дворцы и роскошные здания, а также способствовать оживлению торговли. Вот почему Новая Джульфа была в то время духовным центром всего армянского народа в Иране и местом епископской резиденции для верующих Дальнего Востока. Армяне, жившие в Индии, Индонезии, Сингапуре и в других странах Востока принадлежали к этой епархии.
Когда столицей Ирана стал Тегеран, там обосновался престол архиепископа, а Новая Джульфа осталась культурным центром, владеющим значительной коллекцией из 700 манускриптов, а также музеем и другими ценностями. Таким образом, помимо пастырского служения среди армян, живущих в южных областях Ирана, в городах Хузистана Ахваз и Абадан, я заботился и об этом драгоценном культурном наследии.
В 1973 году Вы уехали из Ирана и в течение четырех лет были епископом в Нью-Йорке. Думаю, что в Америке Вы также были окружены, прежде всего, армянами. Тем не менее, этот переезд из Ирана в Соединенные Штаты, по-видимому, был достаточно резким...
Должен сказать, что я был знаком с реалиями американской жизни; англо-саксонская традиция, с которой я близко познакомился в Англии, дала мне представление о жизни в Америке. Кроме того, в течение нескольких лет моей деятельности в Экуменическом Совете Церквей я встречался со многими американскими богословами, а также, будучи епископом в Иране, ездил в Америку для углубления наших отношений. Нельзя сказать, что в 1973 году, став епископом в Нью-Йорке, я был совсем не знаком с жизнью в Америке; я чувствовал себя там вполне свободно. Поэтому переезд из Ирана в Соединенные Штаты не стал для меня травмой. Как армянский епископ я разделял жизнь верующих армянской Церкви, но также поддерживал очень тесные связи с американскими церковными организациями, такими, как The National Council of Churches of the USA, а также с экуменическими, католическими, православными и протестантскими кругами.
Католикос Киликии
С 1977 года вплоть до Вашего избрания Католикосом Всех Армян в Эчмиадзине Вы жили в Ливане и были сперва викарием Католикоса, а с 1983 года Католикосом Киликии...
Я бы хотел внести уточнение. Слово «викарий» не означает должности, отличающейся от должности католикоса. В латинской, западной традиции викарий — это помощник епископа. У нас не так: я был избран и получил сан в результате той же процедуры, что и Католикос, и на мне была та же ответственность, что и на нем. Армянское выражение аторагиц означает должность нового Католикоса, разделяющего престол со своим предшественником, который находится на покое или не может выполнять свои функции по причине нездоровья; по-английски можно было бы сказать acting Catholicos. Это значит, что я исполнял обязанности Католикоса не после смерти моего предшественника, а уже был им в течение шести последних лет его жизни.
В семидесятые и восьмидесятые годы, когда Вы были Католикосом Киликии, Ближний Восток, этот перекресток различных культур и религий, к несчастью, переживал войну. В Ливане, особенно с 1975 года шла почти непрерывная гражданская война. Как она отразилась на Вашем служении?
Пятнадцать из восемнадцати лет моего служения в качестве Киликийского Католикоса выпали на время войны. Я считал своим долгом поддерживать в людях надежду, особенно в тех, кто постоянно подвергался смертельной опасности. Большое внимание я уделял проповеди, старался донести до людей слово надежды. Наряду с проповедью мы свидетельствовали о нашей вере в Ливан тем, что продолжали строить здания для Церкви, несмотря на разрушения. За время войны мы построили, по меньшей мере, семь или восемь больших зданий, потому что никогда не теряли веру в Ливан. Помимо этого я способствовал расширению семинарии, формированию клира, активизировал культурную деятельность Католикосата; кроме книжных выставок, мы увеличили количество наших изданий, модернизировали типографию, которая стала одной из самых мощных во всей диаспоре. Мы сохранили все наши структуры — религиозные, образовательные, социальные и культурные. Несмотря на неустойчивую ситуацию, Ливан всегда оставался для нас живым очагом армянской диаспоры. Мы старались словом и делом проявлять наши чувства надежды и привязанности к этой стране.
Моя страна Ливан
Находясь в Антелиасе, Вы написали брошюру, которая называлась The Cross Made of the Cedars of Lebanon (Крест из кедров Ливана), — «личные размышления» о Ливане, исполненные любви к этой стране. Что значит для Вас Ливан?
Ливан для меня — страна, которая любой ценой должна сохранить свое единство. Как Католикос Киликии я чувствовал большую ответственность за то, чтобы быть гарантом единства армянской общины, а также способствовать единству Ливана, стране исламо-христианского диалога. Я всегда считал, что если формула диалога будет нарушена или прервана, Ливана может больше не быть. Ливан — синоним диалога, но диалога глубинного, идущего от сосуществования людей. Часто Запад под диалогом понимает лишь обмен мнениями: таков диалог марксистско-христианский, межрелигиозный, экуменический и другой. Но на Ближнем Востоке христиане и мусульмане живут вместе, и диалог — это искусство жить вместе, разделять общую судьбу, а не только обмениваться убеждениями. В этой перспективе наша община, несмотря на некоторое давление сторонников интегризма, выступала в роли защитника единства Ливана. Мы часто страдали из-за нашей позиции, но никогда не уклонялись от нее. Географически Ливан — маленькая страна, но она богата духовно, богата связями, общением между собой различных религий и культур. Эта ее особенность должна быть сохранена любой ценой. Я был счастлив, когда Папа Римский во время своего последнего визита в Ливан постоянно подчеркивал, что Ливан должен оставаться страной взаимопонимания и сотрудничества, каким он и был всегда. Меня восхищают усилия ливанцев, которые стремятся показать всем народам пример единства своей страны.
Я вспомнил, как однажды Вы сказали: «My motherland of Armenia and my country of Lebanon» (моя родина Армения и моя страна Ливан) .
Да, это так.
Вы родились в Сирии, но в армянской семье; самый большой период своей жизни Вы прожили в Ливане. Кто Вы — Католикос Гарегин I: армянин, ливанец или сириец?
Я бы сказал, что соединяю в себе одновременно три национальности.
Католикос Армении на переломе ее истории
4 апреля 1995 года на Национальной Церковной Ассамблее, которую представляли более 400 делегатов (мирян и клира) из армянских общин всего мира, Вас избрали Католикосом, Верховным Патриархом Всех Армян. Это новое обязательство перед Церковью Вы приняли в особенное для Армении время, которое можно назвать переломным в ее истории...
Служение Католикоса Всех Армян, как и любого главы Церкви, — необычайно большая и тяжелая ответственность; но эта задача становится гораздо сложнее в условиях радикальных изменений. Хотя до моего избрания я не жил в Армении, я всегда носил в сердце образ родины, которая в своей истории прошла через бесчисленные потрясения. Нынешний исторический момент начался с движения за свободу Нагорного Карабаха, которое привело к провозглашению нашей Республики свободной и независимой. Сегодня перед Католикосом стоят две большие задачи: с одной стороны, надо восстанавливать все, что было разрушено за 70 лет господства агрессивного атеистического режима, с другой стороны — возрождать новое сознание христианской нации в свободном независимом государстве.
Значительно легче строить там, где ничего нет, чем восстанавливать столь сильно разрушенное наследие, какой является Армения. Но надо принимать реальность такой, какая она есть, и заниматься конкретной работой по обновлению и возрождению жизни. Во времена коммунизма Церковь могла только поддерживать себя, законсервировав и сохранив все, что она имела. Но сегодня мы обязаны пойти навстречу нашему народу. Речь идет об апостольстве, которое должно вновь обратить наш народ ко Христу, вернуть ему его прежний образ, образ христианского народа, который с творческой силой и упорством и даже ценой собственной крови доказывал свою идентичность. Преображение нашего народа связано с его духовным, нравственным, гуманистическим и культурным становлением. Люди не могут жить только экономическими и политическими интересами. Они нуждаются в нравственных принципах, источником которых является Церковь.
Другой приоритетной задачей является поддержание тесных связей с диаспорой. Наши епархии вне Армении более многочисленны, чем в самой Армении. Целостность Церкви должна быть сохранена.
Современный армянский язык имеет два существенных ответвления: восточный армянский, на котором говорят в современной Армении и в Иране, и западный армянский — язык других общин диаспоры. Этим лингвистическим группам соответствуют различные культуры и разный менталитет. Со времени первого посещения Вами Вашего предшественника Вазгена I Вы всегда старались говорить здесь на восточном армянском языке, что приятно удивляло. Тем не менее, вызывал ли отрицательную реакцию у восточных армян тот факт, что Католикос родом из западной армянской диаспоры?
Не думаю. Я уже имел опыт общения с языком и культурой восточных армян, так как был епископом в Иране, а также несколько раз посещал Советскую Армению. Кроме того, когда мы изучали армяноведение на Западе, мы читали многих восточных писателей. Надо сказать, что эта лингвистическая разница не так велика, как думают. Напротив, гораздо более чувствительна разница в менталитете: это касается поведения и образа мысли людей при решении проблем, в их подходе к труду. Поэтому я стараюсь быть по возможности гибким, прислушиваться к моим братьям и показывать всем, что нахожусь здесь, чтобы отдать все силы для этой страны и ее народа. В любом случае, возложенная на меня ответственность за народ не ограничивается жителями Армении: как я уже говорил, Католикосу Всех Армян поручены также общины диаспоры.
Католикос из Оксфорда
Однако вне диалектики страна — диаспора, Вы остаетесь Католикосом, который получил Оксфордский диплом, жил в различных странах, побывал в разных концах мира, поддерживал экуменические контакты. Не являетесь ли Вы чужим для обыкновенного священника из маленькой армянской деревни, который никогда не покидал страну, не учился богословию и, возможно, имел неприятности с режимом?...
Лично я не чувствую особой разницы между собой и здешними людьми. Да, я учился в Оксфорде, но это не самый примечательный факт моей биографии! В любом случае, я не так часто напоминаю об этом моим слушателям... Напротив, я стараюсь проникнуться чувствами этих людей, говорить с ними на одном языке, интересоваться их проблемами. Это не тактика; я просто думаю, что если ап. Павел с греками был как грек и с иудеями — как иудей, так же и я как армянин должен быть вместе с моим народом...
Кроме того, поскольку я родился и вырос в условиях деревни, думаю, что навсегда сохранил опыт жизни простых людей. Я чувствую свою близость к самым простым слоям населения.
Поддерживают ли Вас епископы, клир, народ? Уверены ли Вы, что хорошо понимаете проблемы постсоветской Армении, несмотря на то, что не жили в СССР?
Думаю, что меня поддерживают большинство людей. В понимании же постсоветского общества мне действительно приходится нелегко. Армения унаследовала проблемы, типичные для советской эпохи, но она представляет собой общество, которое меняется, и достаточно быстро. Эти проблемы существуют и в других республиках бывшего Советского Союза, где находятся армянские общины: в России, Грузии, Украине, Таджикистане, в Казахстане и даже в странах Балтии. Поскольку я не жил при коммунистическом режиме, я с трудом понимаю некоторые явления, которые там сегодня происходят. Поэтому я постоянно прислушиваюсь к моим советникам. Мне кажется, что с их помощью, и в первую очередь с помощью Божией, я стал лучше понимать эти проблемы.
Церковь должна быть динамичной
Вы человек очень деятельный. Проведя несколько дней здесь, в Эчмиадзине, я не перестаю удивляться Вашей загруженности — Вы принимаете епископов, священников, государственных деятелей, паломников и других. Помимо этого, Вы много ездите, чтобы освятить новые храмы, посетить епархии. Вы также бываете за границей у армян диаспоры, встречаетесь с другими христианами, участвуете в экуменических конференциях. Наконец, как пастырь Вы много проповедуете. Вы выступаете на государственном телевидении, на радио, Вы пишете книги. Похоже, Ваша активность удивляет людей в Армении. Некоторые думают, что подобная активность уменьшает достоинство Католикоса...
Мне кажется, что это несколько поверхностное представление. Прежде всего, пастырь должен быть со своим народом. Представление о Католикосе, отделенном от паствы, ушло в прошлое, к тем временам, когда не было современных средств передвижения и не было того вызова времени, который брошен сегодня Церкви. В советское время Католикос был вынужден держаться в стороне от народа, избегать публичных выступлений, которые были запрещены властями. Вот почему мой предшественник ездил больше по епархиям диаспоры, чем по своей стране.
В связи с этим я хотел бы привести один красноречивый пример. Когда в апреле 1989 года, будучи Католикосом Киликии, я должен был приехать в Армению по приглашению моего предшественника, я написал ему, что хочу посетить монастырь Татев на юге Армении, один из самых знаменитых богословских центров в истории нашей Церкви. В вечер моего приезда Католикос Вазген сказал мне: «Когда я получил Ваше письмо, я был смущен, понимая, что за 33 года своего служения в качестве Католикоса я ни разу не посетил монастырь Татев. Сегодня Вы приехали на несколько дней из Киликии, и, если Вы поедете туда один, что скажут люди? Где наш Католикос? Поэтому я решил, что мы поедем вместе». Мы объездили вместе весь юг Армении. И перед многочисленными верующими он сказал следующее: «Дорогие мои, вы хорошо знаете, что я никогда не бывал у вас, я не знаю, хорошо ли я поступил или плохо... Но, если бы я приехал раньше, вы не смогли бы меня встретить так открыто». Шел 1989 год и были епархии, в которых он не был со времени своего избрания в 1955 году. Сегодня, когда я отправляюсь в разные места, на юг и север страны, люди говорят мне: «Мы никогда не видели Католикоса...» Но, как я уже сказал, он не мог поступать иначе.
Раньше так же вели себя Папы: они не перемещались с места на место. Но Вы знаете, что, начиная с Павла VI, все изменилось. Я думаю, что сегодня мы вновь обретаем евангельский образ пастыря. Католикос — не мифическое лицо, а служитель, который должен идти к людям, как это делал Христос, как поступали Отцы Церкви. Мы должны освобождаться от подобных средневековых представлений. Церковь — это не застывший институт; сегодня она должна быть динамичной.
До Вашего избрания Католикосом Всех Армян Вы были гражданином Ливана. Когда Вы в первый раз посетили Армению?
В 1966 году, затем в 1968 и 1969 годах. После этого я не мог приехать в Армению до 1988 года. Я приехал сюда сразу после землетрясения, чтобы выразить свою солидарность и предложить помощь Католикосу Вазгену. Затем, до моего избрания, я возвращался сюда пять раз.
Трудно ли было зарубежному иерарху Армянской Церкви приезжать в советскую Армению?
Иерарх, который был на хорошем счету у коммунистических властей, не испытывал никаких затруднений, но если он был известен как антикоммунист, тогда другое дело. В любом случае, приезжая сюда, он мог выступать публично только в том случае, если хвалил государство. Вы знаете, что, начиная с 50-х гг. вплоть до падения режима, политическая ситуация была причиной противостояния двух Католикосатов. Что касается меня, я был для советского государства persona non grata, потому что как Католикос Киликии находился в оппозиции к режиму и был известен как антикоммунист. Мое почти двадцатилетнее отсутствие было вызвано этими политическими причинами, а не конфликтом между двумя Католикосатами. Я был здесь трижды при советском режиме и представлял Престол Киликии на переговорах с Престолом Эчмиадзина. Уже тогда у меня были самые хорошие отношения с Католикосом Вазгеном.
К земле отцов
Почти всю свою жизнь Вы прожили вдали от исторической родины и только в 63 года приехали на землю своих отцов. Всю жизнь Вы служили стране, в которую Вам было трудно приехать — это напоминает судьбу ветхозаветных патриархов, таких, как Моисей или Авраам. Что значит для армянина из диаспоры его армянское происхождение?
Прежде всего, надо сказать, что наша диаспора не была результатом свободного выбора, она была нам навязана. Когда живешь вдали от родины, всегда испытываешь ностальгию по ней. В диаспоре сегодня живет новое поколение, которое не так хорошо знает страну своих отцов, как их родители, как их дедушки и бабушки. Например, молодые армяне во Франции, в других странах Европы или в Соединенных Штатах не были воспитаны в атмосфере армянского языка и культуры, как мы, жившие на Ближнем Востоке; я имею в виду третье или четвертое поколение армян, которое естественным образом проинтегрировано в страну, где они живут. Эти молодые люди осознают, что их корни здесь, в Армении, но они не чувствуют себя связанными с ней, скажем, экзистенциально. Для нашего поколения все было по-другому: для нас Армения существовала всегда, она жила в наших сердцах. Травма, нанесенная геноцидом, коснулась и нашего поколения, которое в 1965 году вспоминало его пятидесятую годовщину. Все это время мы возмущались равнодушием мира к судьбе армян. Мы наблюдали, как зарождаются страны в Африке и Азии, и не переставали взывать о том, что хотим иметь независимое государство. Сегодня наши мечты осуществились.
С образованием свободного и независимого государства меняется и психология нашего народа как здесь, так и в диаспоре. Сейчас, когда ответственность за судьбу Армении несут сами армяне, когда мы пользуемся всеми свободами, мы по-новому осознаем нашу национальную идентичность и нашу роль в мире. Вместе с новым сознанием возвращается и наше национальное достоинство. Несмотря на крайне трудные экономические условия в Армении, молодые люди, приезжающие сюда из диаспоры, гордятся тем, что видят страну свободной. Мне кажется, что чувство принадлежности к Армении все более усиливается и здесь, и в диаспоре.
В одном из произведений христианской литературы первых веков, в Письме к Диогнету, есть отрывок, в котором христиан описывают словами, применимыми к положению вашей диаспоры: «Каждый христианин живет в своей стране как чужеземец. Чужая земля — ему родина, и родина — чужая земля...»
На мой взгляд, сходство лишь кажущееся. Мы не чувствуем себя иностранцами в странах, в которых живем, и поэтому не похожи на первых христиан, пребывающих в ожидании Парусии. Армяне диаспоры — полноценные граждане той страны, в которой они родились и живут. В то же время вовлеченность в социальную жизнь этих стран не мешает им сохранить чувство принадлежности к другой стране, стране своих предков, которую мы любим называть родиной-матерью. Армения — страна, из которой мы произошли, и армяне очень глубоко это осознают. В чувстве принадлежности к двум странам нет никакого противоречия.
Были моменты в нашей истории, когда это переживание земли обетованной было очень сильным. Точнее говоря, не земли обетованной, а земли приобретенной и приобретенной не сегодня, поскольку определенное количество армян всегда жили здесь, тогда как, например, еврейский народ весь находился в Египте, в неволе... Мы хорошо знаем, что такое неволя или изгнание, но они никогда не касались всего народа.
«Очищение армянина»
Вы жили в разных странах: в Сирии, Ливане, Англии, Иране, в Соединенных Штатах, в Армении. Что дали Вам эти народы и их культура?
Богатство многообразия: оно подобно мозаике, разные цвета которой, находясь в гармонии, создают красоту; это как в симфонии, когда звуки различных инструментов соединяются в одну мелодию. Все культуры, с которыми я познакомился в своей жизни, обогатили мою личность и, я бы сказал, помогли «очистить во мне армянина». Будучи крепкими узами связан со своей страной, я никогда не был националистом в узком смысле этого слова именно благодаря соприкосновению с культурами народов, среди которых жил. Я глубоко убежден, что контакты между народами и их культурами очень полезны. «Диалог культур», о котором так часто сегодня говорят, прокладывает путь к миру и благополучию человечества. Я думаю, что конец нашего века отличается от его начала: сегодня мы должны ясно осознавать, что война и изоляция ни к чему не ведут, что мир, согласие и сотрудничество составляют счастье человечества. Человеческие ценности не заключены только внутри одной культуры, абсолютизация которой ведет к катастрофе. Я считаю, что осознание своей национальности, своей неповторимости означает признание и национальности других. С другой стороны, принимая другую культуру, можно и нужно оставаться верным своей идентичности. Примером является Сам Христос, который всецело принадлежал к еврейской культуре Своего времени.
Армения на протяжении своей истории всегда была открыта другим странам. «Золотой век» армянской литературы в V в. начался именно благодаря встрече с культурами Греции и Сирии. Подводя итог, я бы сказал, что опыт взаимодействия со многими культурами обогатил меня как человека и «очистил меня как армянина».
История и тысячелетняя культура вашей страны обладают особой притягательной силой для приезжающих сюда людей. Но судьба Армении была трудной и полной страданий. Вы лично жили в различных странах и знакомы с различными культурами; если бы у Вас была возможность выбора, но не паспорта, а национальности с другой культурой и историей, какую бы Вы выбрали?
Я бы выбрал самоидентичность. Мне трудно даже представить что-либо другое. Я могу быть верным только армянской культуре, пропитанной христианством. Это не значит, что я с презрением отношусь к другим народам, но моя национальность есть нечто, что я даже мысленно не могу отделить от самого себя.
Я хотел бы добавить, что часто думаю о человечестве, о его богатстве и гармоничном многообразии. Какую красоту жизни даровал нам Бог на этой планете, которая подобна саду с множеством различных деревьев! Будь деревья одного вида, красота бы исчезла. Моя национальность как армянина только тогда наполняется смыслом, когда я нахожусь в контакте, в общении с людьми другой национальности. Я надеюсь, что люди третьего тысячелетия будут глубже осознавать значение единства народов, единства в его многообразии, в котором не будет места противостоянию, напряженности, часто провоцируемой из узкополитических соображений.
