«Не надо было его впускать, не надо было его впускать», – крутится у меня в голове единственная мысль, по мере того как до меня начинает доходить весь ужас происходящего. Если бы я его не впустила, мне не пришлось бы сейчас все это переживать. Я еще не готова. Меня мутит. Не знаю, что сказать.

Он трясется от ярости, стоя посреди моей гостиной и размахивая у меня перед носом простеньким мобильником Адели, и орет что-то насчет того, что прочитал все мои сообщения. По моему лицу текут слезы, и я сама даже не знаю, когда начала плакать. Может быть, когда он только переступил порог и я немедленно поняла, что он все знает, но мне стыдно за эти слезы. Мне физически тошно, у меня такое чувство, как будто меня уличили в измене и я пытаюсь все объяснить. Ненавижу себя.

– Все время? – Он явно не может в это поверить, силясь уложить все это у себя в голове. – Все это время вы общались с моей женой у меня за спиной и ты ни слова мне не сказала?!

В гневе его шотландский акцент проступает явственней, выдавая в нем уроженца сельской местности, и сквозь пелену слез я успеваю этому удивиться. Голос незнакомца.

– Я не знала, как это сделать! – сквозь рыдания выдавливаю я, сопровождая свои слова жестикуляцией, которая не несет никакого смысла, кроме разве что попытки отбиться от всего происходящего. – Я не… Я в буквальном смысле столкнулась с ней на улице, она упала, а потом мы пошли выпить кофе. Я не собиралась общаться с ней, но потом она прислала мне сообщение, и я не знала, что мне делать!

– А сказать ей, что ты работаешь на меня, в голову тебе не пришло? Как поступил бы на твоем месте любой нормальный человек?

На миг я потрясенно умолкаю, что, по всей видимости, должно выглядеть как признание собственной вины. Я-то думала, что ему известно все. Может, он просто нашел телефон Адели и отправился прямиком сюда? Может, он еще не разговаривал с ней? А может, она просто умолчала об этом. Была слишком напугана. Я не знаю, что ему сказать. Признаться, что ей, разумеется, было об этом известно? Что это она попросила меня не говорить ему об этом? Но тогда я навлеку на нее еще большие неприятности. А уж кто-кто из нас троих, а Адель не сделала ничего плохого. Я молчу.

– Ты что, совсем спятила? – Изо рта у него брызжет слюна. – Господи, ты казалась мне такой честной. Такой нормальной. Ты что, следила за мной?

– Мне просто стало ее жалко! – ору я ему в ответ, хотя стены у нас тонкие и Лора из соседней квартиры наверняка прекрасно слышит каждое слово. – Ей было одиноко!

– Твою мать, Луиза! Ты хоть понимаешь, что это просто дурдом?

– Я не собиралась становиться ее подругой. Не собиралась, – хлюпаю носом я. – Все само так получилось, к тому же сначала я думала, что наше пьяное приключение в баре не будет иметь никакого продолжения.

– Но почему ты не сказала мне? Сколько можно врать, Луиза? Кто ты вообще такая?

– Я не врала, я просто не…

Беспомощно пожимаю плечами. «Я просто ничего тебе не сказала». Это неуклюжее оправдание, и я сама это понимаю еще до того, как он обрывает меня:

– Как ты там сказала? Что ты открытая книга? – Он криво усмехается, и я едва его узнаю. – Ты врешь как дышишь. Я думал, что могу тебе доверять. – Он отворачивается и запускает руки в свою шевелюру, но выглядит это так, как будто он с трудом сдерживается, чтобы не начать выдирать волосы с корнем. – У меня это просто в голове не укладывается. Никак.

– Дэвид, о чем ты так переживаешь? – перехожу я в наступление, воспользовавшись удобным моментом. Лучшая защита, как известно, – это нападение, и если он считал, что может мне доверять, почему тогда никогда ничего не рассказывал? Может, это он врет как дышит? – Что я могу узнать вещи, которых знать не должна? Что Адель с моей подачи соберется с духом и устроит тебе веселую жизнь? Даст тебе под зад коленом? Вернет себе власть над собственным существованием?

– Что?! – Он оборачивается и смотрит на меня, по-настоящему смотрит на меня впервые с тех пор, как ворвался в мою квартиру. Его брови сходятся на переносице. Он понижает голос: – Что она тебе обо мне наговорила?

– О, она никогда ничего не говорит, кроме того, что любит тебя. – Теперь настает мой черед криво усмехаться. – Но я же вижу. Я знаю, как ты с ней обращаешься. Как она трепещет перед тобой. Я вижу, как ты заморочил ей голову.

Он смотрит на меня долгим пристальным взглядом:

– Даже не воображай, будто тебе хоть что-то известно о моей семейной жизни.

– Мне известно, что ты распоряжаешься всеми ее деньгами. Поэтому ты не уходишь? Сын бедного фермера спасает богатую наследницу, после чего заставляет ее переписать на себя все ее наследство? Да ты у нас прямо-таки ходячий сюжет из Агаты Кристи.

Теперь я тоже разозлилась. Да, может, он не без оснований так на меня сердит, и я не знаю, как бы я себя чувствовала на его месте, – наверное, как человек, на чью территорию вторглись и которого предали. Но он спал со мной тайком от жены, так что я рассматриваю это как индульгенцию, во всяком случае на данный момент.

– Я в самом деле ничего для тебя не значу?

Он бледен и весь дрожит, но его глаза горят сумасшедшим огнем.

– Нет, это неправда, – возражаю я, ненавидя себя за предательские слезы, которые немедленно вновь начинают струиться из моих глаз. – Ты мне небезразличен. Я даже думала, что люблю тебя. По крайней мере, точно была на пути к тому, чтобы влюбиться. Но, Дэвид, тут намешано столько всего еще. Столько всего, о чем ты мне не рассказываешь. Всего, о чем твоя бедная жена боится говорить.

– И что же ты, по твоему мнению, обо мне знаешь? – ледяным тоном чеканит он.

Теперь на него снизошло пугающее спокойствие. Тщательно сдерживаемая ярость. Это угроза или вопрос? Мне сейчас страшнее, чем когда он орал. Я думаю о том, как он обращается с Аделью, о его ожогах и о том, как он вытащил ее из огня. Думаю о деньгах. Все это геройство – ради кого оно было? Ради нее или ради него самого?

– Что на самом деле произошло с родителями Адели? – Я скрещиваю руки на груди, а в моем голосе звучит скрытое обвинение. – Посреди ночи вдруг ни с того ни с сего вспыхивает пожар, и тут ты совершенно случайно проходишь мимо. Это она мне об этом рассказала. Отважный герой.

Я фыркаю, чтобы недвусмысленно продемонстрировать, что думаю по этому поводу, несмотря на то что сама толком не знаю, что я думаю.

– Я жизнь ей спас, твою мать! – рявкает он и тычет пальцем в мою сторону с такой яростью, что едва не задевает меня.

Я отступаю на шаг назад.

– Ну да, спас. А ее родителей – нет. Они погибли. Очень удачно вышло, правда?

Он отшатывается от меня, его глаза расширяются.

– Ах ты, дрянь. Ты что, думаешь, что я…

– Я не знаю, что мне думать! – ору я, хватая ртом воздух. – Я не могу больше обо всем этом думать! Таблетки, телефонные звонки, весь этот дурдом! Контролирующий Дэвид Адели, мой добрый, но запутавшийся Дэвид, попытки понять, какой ты настоящий. Я никогда не хотела, чтобы мне пришлось об этом думать! Как никогда не хотела быть ее подругой, но мы с ней подружились, и она мне нравится, и теперь все вокруг кажется мне дерьмом! – Я так расстроена, что с трудом дышу, всхлипывая, давясь слезами и хватая ртом воздух. – Я чувствую себя полным дерьмом!

– Черт побери, Луиза, успокойся.

Он делает шаг ко мне и пытается взять меня за локти, но я с криком отпихиваю его и вновь заливаюсь слезами. Он потрясен моими бурными эмоциями, я вижу это.

– Я ее единственный друг. – Я пошла вразнос и уже не в состоянии остановиться. Я устала задавать себе все эти вопросы, которые просто пожирают меня изнутри. – Единственный ее друг. Как так вышло?

– Луиза, послушай…

– Дэвид, что случилось с Робом?

Он замирает, и я почти слышу, как весь мир между нами затаивает дыхание. Я сама начинаю дышать ровнее.

– Почему они больше не общаются? – наседаю я. – Что ты с ним сделал?

Он сверлит меня взглядом:

– Откуда ты знаешь про Роба?

Эти слова он произносит практически шепотом.

– Что ты с ним сделал? – повторяю я свой вопрос, но что-то в его лице заставляет меня усомниться в том, что я хочу знать ответ.

Кажется, он вообще меня не слышит. Повисает долгое молчание, и я вдруг понимаю, что он смотрит не на меня, а куда-то мимо, на что-то видимое лишь ему одному.

– Ты уволена, – чеканит он наконец.

Не это я ожидала услышать. Смысл этих слов, холодных и циничных, не сразу до меня доходит.

– Что?

Теперь настает мой черед недоуменно хмуриться.

– Заявление подашь завтра. По электронной почте. Причину можешь указать какую захочешь. Придумай что-нибудь. Для тебя это не должно составить никакого труда.

Я стою столбом, совершенно оглушенная. Моя работа? Он отбирает у меня мою работу?

– А если ты вздумаешь рассказать доктору Сайксу о нашем романчике, я покажу ему вот это. – Он взмахивает телефоном Адели. – И тогда ты будешь выглядеть такой же одержимой, как Энтони Хокинз. – Он наклоняется ко мне вплотную, пугающе сдержанный и спокойный. – Надо быть совершенно невменяемой, чтобы завязать тайную дружбу с женой человека, с которым ты спишь. – Он слегка отстраняется. – А доктор Сайкс – человек старой закалки. Ко мне он за то, что я с тобой переспал, хуже относиться не станет. А вот ты в его глазах упадешь ниже плинтуса. Он сам найдет способ избавиться от тебя.

Я осталась без работы. Внезапно меня накрывает ощущение острой реальности всего происходящего. Дэвид меня ненавидит, я не знаю, все ли в порядке у Адели, а теперь я вдобавок ко всему еще и потеряла работу. Мне вспоминается тот самый первый вечер в баре, когда мы с ним смеялись и пили и я чувствовала себя такой живой, и от жалости к себе из глаз у меня вновь начинают ручьем течь слезы. Я сама заварила эту кашу, кому, как не мне, ее и расхлебывать? Но от понимания этого мне лишь еще хуже.

– Ты же говорил, что любишь меня.

Этот мышиный писк даже звучит жалко.

Он ничего не говорит, но губы его кривятся. Это совершенно не мой Дэвид.

Мне хочется заплакать еще горше, но хуже всего то, что даже сейчас, даже после того, как все вскрылось, я ни на йоту не приблизилась к разгадке. Несмотря на все мои обвинения, он так и не ответил ни на один мой вопрос.

– Дэвид, просто скажи мне… – начинаю я, ненавидя себя за этот умоляющий тон, за острое желание склеить хоть что-нибудь.

– Держись от меня подальше, – обрывает он меня. Тон у него ледяной. – И от Адели тоже. Заруби себе на носу, Луиза, ради своего же собственного блага, держись подальше от нас обоих. Наша семейная жизнь тебя не касается, ты меня поняла?

Я киваю, как послушный ребенок, в мгновение ока растеряв весь свой боевой пыл. И вообще, за что я бьюсь? Я не могу взять обратно слова, которые произнесла вслух, да и не уверена, что хочу это делать. Я хочу всего лишь получить ответы на свои вопросы, а он их мне не даст.

– Я не желаю больше никогда тебя видеть, – говорит он.

Эти негромкие слова звучат как приговор. Как удар под дых, получив который я остаюсь хватать ртом воздух, а он направляется к выходу.

Потом слышится хлопок двери, и я остаюсь одна.

Совершенно уничтоженная, я оседаю на пол, съеживаюсь в комочек и принимаюсь плакать, как ребенок, неукротимо содрогаясь в долгих судорожных рыданиях.

Дэвид вне себя от злости. А я не могу даже написать Адели сообщение, чтобы предупредить ее.