Когда я прихожу на работу, Дэвид уже сидит у себя в кабинете. Пока я раздеваюсь и вешаю свое пальто, Сью выразительно приподнимает брови и качает головой:

– Кто-то сегодня с утра явно встал не с той ноги.

На мгновение я решаю, что это камень в мой огород, потому что вид у меня наверняка мрачный и невыспавшийся. Я опять проснулась от своего всегдашнего кошмара, а потом долго лежала в постели без сна, думая о Лизиной беременности – я пока еще не могу воспринимать ее как нового ребенка Иэна – и о том, что Адам уедет на месяц. К тому моменту, когда на часах пробило семь утра, я успела выпить три чашки кофе и выкурить три сигареты, и настроение у меня было ниже плинтуса. Почему-то известие о Лизиной беременности воскресило в моей душе все те ужасные переживания, через которые я прошла, когда ушел Иэн, и его счастье я воспринимаю как новое предательство. Понимаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать. Сью, впрочем, имеет в виду вовсе не меня, а Дэвида.

– Он даже не поздоровался, – продолжает она, наливая мне чаю. – А я-то считала его таким приятным человеком.

– У всех бывают неудачные дни. Может, он просто «сова».

– Ну так нечего тогда являться на работу ни свет ни заря. Кажется, ранняя пташка у нас теперь он, а не ты.

В логике ей не откажешь. С улыбкой пожимаю плечами, но сердце у меня готово выскочить из груди. Может, Адель рассказала ему о нашем походе в кафе? А он пришел к выводу, что я чокнутая маньячка-преследовательница, и теперь готовится меня уволить? Меня придавливает осознание собственной вины. Даже если она ничего ему не сказала, я должна признаться во всем сама. У меня в жизни и без того полным-полно проблем, чтобы еще хранить секреты по просьбе его жены. И вообще, ее я практически не знаю, а он как-никак мой начальник. К тому же у меня не было другого выбора, кроме как пойти пить с ней кофе. Она меня пригласила. Что я должна была сказать? Мне вспоминается выражение ее лица, встревоженное и сконфуженное, когда она просила меня ничего не говорить ее мужу о нашей случайной встрече, и меня начинают одолевать сомнения. Она выглядела такой уязвимой. Но я должна ему сказать. Должна. Он поймет. Обязательно поймет.

Я должна набраться мужества и снять с души этот камень, поэтому вместо того, чтобы просмотреть вчерашние записи Марии, по обыкновению аккуратно набранные на компьютере и распечатанные, я направляюсь к двери его кабинета и решительно стучусь, хотя сердце у меня готово уйти в пятки. Потом, не дожидаясь ответа, открываю ее и переступаю через порог. Уверенный вид. Вот что мне поможет.

– Я должна кое-что вам рас…

– Черт! – рявкает он, не дав мне договорить.

В руках у него банка дорогого кофе – не того, что мы держим в клинике, а принесенного из дома, – с которой он пытается снять плотную защитную пленку из фольги, и когда он оборачивается, все вокруг оказывается усеяно мелкой коричневой пылью.

– Вашу мать, вас что, не учили, что нужно стучаться?

Выражение «испепелить взглядом» всегда казалось мне преувеличением. До этого самого момента. Враждебность и гнев в его тоне действуют на меня как пощечина.

– Я стучалась, – лепечу я. – Простите. Я сейчас сбегаю за тряпкой.

– Я сам, – рявкает он, вытаскивая из коробки на письменном столе несколько салфеток. – Влажной тряпкой вы только грязь тут развезете.

– Хорошо хоть на ковер ничего не попало, – делано бодрым тоном говорю я. – Что толку причитать над рассыпанным кофе.

– Вы чего-то хотели?

Он устремляет на меня тяжелый взгляд, и у меня такое чувство, что передо мной незнакомец. Холодный. Отстраненный. Куда только девались всё его прежнее непринужденное обаяние и теплота. Нервы у меня на пределе; я чувствую, как от обиды перехватывает горло. Теперь я точно ни за что не стану рассказывать ему про поход в кафе с Аделью. Во всяком случае, пока он не отошел. Даже и не помню, когда мне в последний раз удавалось так кого-то разозлить, не сделав ровным счетом ничего предосудительного. Так вот что скрывается за его лощеным фасадом? В мою голову закрадывается подозрение: не поэтому ли Адель скрывает от него своих подруг?

– Я хотела спросить, не сделать ли вам кофе, – произношу я, изо всех сил стараясь высоко держать голову. – Но, вижу, вы уже сами обо всем позаботились.

С этими словами я разворачиваюсь и с ледяным достоинством выхожу, бесшумно закрыв за собой дверь. Это самое большее, что я могу сделать, чтобы не потерять работу, но на самом деле мне куда сильнее хочется выскочить из его кабинета, с грохотом хлопнув дверью. Опустившись за свой стол, я обнаруживаю, что меня трясет от гнева. Я не сделала ничего плохого. Как он посмел так со мной разговаривать? Так меня унижать?

Если я и испытывала какие-то угрызения совести по поводу похода в кафе с Аделью, от злости они отступают на второй план. И вообще, что было между мной и Дэвидом? Один жалкий поцелуй? Этим все и ограничилось, к тому же то воспоминание с каждым днем все больше походит на сон о чем-то, чего никогда не было на самом деле. На фантазию. И потом, мы с Аделью, скорее всего, рано или поздно все равно бы встретились. На рождественской вечеринке или еще где-нибудь. Так не все ли равно, если мы с ней уже успели познакомиться по воле случая.

– Я же тебя предупреждала. – Подошедшая Сью ставит мне на стол совершенно забытую чашку с чаем. – Не принимай близко к сердцу. Ты же знаешь мужчин. В глубине души они все скандальные дети. – Она наклоняется ко мне. – В особенности богатенькие баловни судьбы.

Я смеюсь, хотя в глубине души все еще испытываю обиду на то, как несправедливо со мной обошлись.

«Возьми себя в руки, Луиза, – говорю себе я и, включив компьютер, начинаю рабочий день. – И делай свою работу дальше. Адель все равно никогда больше о тебе не вспомнит, а Дэвид твой начальник».

В полдень появляется семейство Хокинз. Сразу бросается в глаза, что пациент, Энтони Хокинз, двадцати одного года от роду, пришел сюда не по своей воле. Его родители, несгибаемые представители верхушки среднего класса, возрастом ближе к концу шестого десятка, вносят с собой облако запахов: дорогая пудра, духи, одеколон. Оба хорошо и со вкусом одеты: на нем костюм, на ней дизайнерская блузка с юбкой и нитка жемчуга. Но я не могу не заметить, какой потухший у нее взгляд. Провожу их в приемную, напоминающую салон в элитном клубе. Жена присаживается в мягкое кресло, устроившись на самом его краешке. Муж остается стоять, спрятав руки в карманы, и молодцеватым тоном меня благодарит. Несмотря на всю его чрезмерно самоуверенную сердечность, понятно, что ему нравится здесь не больше, чем их отпрыску.

Энтони Хокинз худ, даже слишком худ, он постоянно вздрагивает и подергивается от тика, а его глаза, полные первобытной ярости существа, загнанного в угол и готового отбиваться, похоже, живут на лице совершенно отдельной жизнью. Такие бегающие глаза еще бывают у некоторых детских игрушек: перескакивая с места на место, они, кажется, не способны сфокусироваться ни на чем, по крайней мере ни на чем из того, что все остальные способны видеть. На меня он не смотрит. Даже если бы мне не было известно о том, что он героиновый наркоман, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы об этом догадаться. Ходячий плакат о вреде наркотиков. Кажется, Энтони в любой миг готов взорваться, но я вижу, что все это главным образом страх. Впрочем, это не мешает мне держаться от него на благоразумном расстоянии. Страх отнюдь не помеха насилию, и я всегда осторожничаю с пациентами, которых направил к нам суд.

– Я не хочу, – бормочет он, когда Дэвид выходит, чтобы пригласить его к себе в кабинет. – Со мной все в полном порядке.

У него выговор выпускника привилегированной частной школы.

– Ваши родители могут подождать вас здесь, – говорит Дэвид.

Тон у него безукоризненно вежливый, но твердый. Ничто в нем не напоминает о его недавнем дурном настроении, однако на меня он вообще не смотрит.

– Это займет всего час. Больно не будет. – Дэвид слегка пожимает плечами и улыбается Энтони своей обезоруживающе обаятельной улыбкой. – И будем надеяться, это поможет вам избежать тюрьмы.

Наконец Энтони фокусирует на нем взгляд; в его настороженных, бегающих глазках наркомана светится подозрение, однако он с видом смертника, идущего на виселицу, все же плетется следом за Дэвидом в кабинет.

Едва за ними закрывается дверь, как плечи миссис Хокинз поникают и маска напускного стоицизма слетает с нее. Меня охватывает чувство жалости к ней. Что бы Энтони ни натворил, это не прошло для его родителей даром. А ведь он совсем не так давно был малышом вроде Адама. В глазах его матери, возможно, он до сих пор таким и остался. Я приношу им по чашке чаю – в фарфоровых чашках с блюдцами, которые мы подаем клиентам, а не в керамических кружках, из которых пьем сами, – и сообщаю, что доктор Мартин – весьма уважаемый специалист. Я не уверяю их, что он поможет их сыну, – мы не имеем права раздавать обещания, – но мне хочется как-то их ободрить. Вижу в глазах женщины благодарность, как будто мои слова целительным бальзамом проливаются на ее измученную душу.

Мысль о том, как все в мире непредсказуемо, заставляет меня вспомнить про Адама. Охваченная внезапным приступом материнской паранойи, я ни с того ни с сего беспокоюсь: вдруг в школе или на продленке что-то случилось, а все рабочие телефоны были заняты? Роюсь в сумке в поисках мобильного, но пропущенных звонков на нем не обнаруживается. Все, разумеется, в полном порядке, как обычно. Зато пришло сообщение. От Адели. Вот черт. Ну почему я ему не сказала?

Если у вас завтра выходной, не хотите куда-нибудь выбраться? Можно съездить в спортклуб. У них там есть сауна и бассейн, можно будет немного расслабиться. Я могу оформить вам разовый пропуск. Буду рада компании. А.

Какое-то время стою столбом, таращась на экран. Черт. И что мне теперь делать? Я пребывала в полной уверенности, что она взяла мой номер просто из вежливости. Мои пальцы застывают над клавиатурой. Может, вообще не отвечать? Наверное, так и стоило бы поступить. Но это было бы грубо, и тогда мне было бы неудобно уже перед ними обоими. Черт, черт, черт. Я уже собираюсь написать Софи и спросить у нее совета, но затем передумываю. Я и так знаю, что она скажет, а если я расскажу ей о том, что подружилась с Аделью, это будет как тот фарш, который невозможно провернуть назад, и придется и дальше держать ее в курсе дела. А я не хочу превращать свою жизнь в развлечение для нее.

Перечитываю сообщение еще раз. Надо ответить. Надо согласиться. Ну подумаешь, я спьяну разок потискалась с Дэвидом. Эта история уже в прошлом, с ней покончено. Для нас обоих это была глупая ошибка. Может, Адель станет мне новой подругой. У меня такое чувство, что я ей нужна. Ей явно одиноко. Я вчера прямо-таки физически это ощущала. И не ей одной, как бы яростно я это ни отрицала. Мне тоже одиноко – и до ужаса страшно, что в обозримом будущем ничего другого не светит. Лишь бесконечные недели, сливающиеся одна с другой.

Нам с Аделью обеим одиноко. Несмотря на всю ее стильность и подкупающую манеру держаться, один бог знает, что там у них за брак, если ее муж на досуге шляется по барам, надирается и обжимается с посторонними бабами. Он сказал, что обычно так себя не ведет, но они все так говорят. Что еще он мог сказать? Кто же знал, что нам предстоит вместе работать? И да, позавчера он был со мной исключительно мил, зато сегодня как с цепи сорвался. Может, позавчера он просто боялся, как бы я не рассказала обо всем доктору Сайксу? Если подумать, мне следовало бы в этой ситуации быть на стороне Адели. Уж кому, как не мне, знать, каково это – жить с мужчиной, который тебе изменяет. Я очень хорошо помню, каким ударом стало для меня в свое время это открытие, и оказаться потенциальным источником подобной боли для другой женщины мне не слишком приятно.

Может, я толком ее и не знаю, но Адель очень милая. Она мне нравится. И приятно в кои-то веки получить от кого-то эсэмэску с предложением чем-нибудь заняться, вместо того чтобы самой рассылать их другим. Надо с ней встретиться, хотя бы из вежливости. А если мы сдружимся, я потом во всем признаюсь Дэвиду. Скажу, что собиралась рассказать ему о нашем знакомстве с Аделью, но он был так раздражен, что я не отважилась. Неплохой выход. Я немедленно чувствую себя лучше.

Во всем этом есть только одна закавыка. Почему она не предложила сходить пообедать и выпить вина? При одной мысли о спортклубе мне хочется куда-нибудь спрятаться. Я уже сто лет не занималась никаким спортом, кроме беготни за Адамом, а поскольку ему уже шесть лет, то даже и бегать за ним уже практически не приходится. Адель такая спортивная и подтянутая, что мне рядом с ней только позориться. У меня даже формы для занятий нет. Во всяком случае, такой, которая на меня бы налезла.

Я уже совсем было собираюсь сочинить какую-нибудь неубедительную отговорку и трусливо отказаться, но потом останавливаюсь. Я же не далее как в эти выходные в приступе жалости к себе дала клятву похудеть за время отсутствия Адама. Заняться наконец собой. И поспешно, пока не передумала, принимаюсь набирать ответное сообщение:

Хорошо, только я сто лет уже ничем не занималась, так что, чур, не смеяться!

Я очень собой довольна. Да пошел он к черту, этот Дэвид. Я не делаю ничего предосудительного. Ответ приходит практически мгновенно.

Отлично! Напишите мне адрес, я за вами заеду. Примерно в полдень?

При мысли об Адели в моей квартирке мне делается чуть ли не более дурно, чем при мысли о спортклубе.

Я пишу в ответ:

Может, лучше встретимся прямо на месте?

Что за глупости! Я буду на машине.

Деваться мне некуда, и я обреченно набираю свой адрес. Не забыть вечером прибраться и пропылесосить! Это, разумеется, глупо. Я мать-одиночка, живущая в Лондоне, – Адель не может не понимать, что я обитаю не во дворце, – но я знаю, что буду чувствовать себя неловко. Хотя не так неловко, как в спортклубе. С другой стороны, все это послужит проверкой новой дружбы на жизнеспособность, а заодно и последним гвоздем в гроб неслучившегося романа между мной и Дэвидом.

Всего один день. Все будет хорошо, уговариваю я себя. Что может пойти не так?

Прием затягивается на лишних полчаса, но когда Энтони наконец выходит из кабинета, он держится заметно спокойней. Тик, конечно, никуда не делся, но его определенно отпустило. Все время, пока Дэвид беседует с его родителями и провожает их к выходу, Энтони то и дело вскидывает на него глаза. В его взгляде так и сквозит неловкое восхищение, хотя он и пытается скрыть его от родителей. Интересно, что такого сказал ему Дэвид, как ему удалось так быстро его к себе расположить? Потом я – с легкой злостью – напоминаю себе, как я сама чувствовала себя в том баре. Он умеет заставить собеседника чувствовать себя особенным. Я была на месте Энтони. Я его отлично понимаю. Мы с ним, судя по всему, легко покупаемся на такие вещи.

Когда Дэвид подходит к моему столу, я делаю вид, будто печатаю какое-то письмо. Он тоже кажется намного спокойней, словно необходимость разбираться с чужими проблемами заставила его забыть о своих собственных. Сохраняю невозмутимый вид. Не знаю, почему я позволила ему вывести меня из равновесия. Но обиднее всего то, что он по-прежнему вызывает у меня мурашки. Когда он рядом со мной, я кажусь себе на редкость неуклюжей.

– Я записал Энтони Хокинза еще на один прием, в пятницу, – сообщает он. – На то же самое время, в три сорок пять. Все данные уже в компьютере.

Я киваю:

– Выставить им счет за лишние полчаса приема?

– Не надо, это моя вина. Я не хотел прерывать Энтони, раз уж он начал говорить.

Интересно, что сказал бы по этому поводу доктор Сайкс? Возможно, Дэвид и хочет время от времени помогать людям на благотворительных началах, но здесь у нас точно не благотворительное заведение. Ладно, это не мое дело. Хотя это был великодушный поступок с его стороны, и это приводит меня в легкое замешательство. Не человек, а сплошное противоречие.

Он подходит к двери своего кабинета, потом разворачивается и быстрым шагом возвращается к моему столу:

– Послушайте, Луиза, мне очень стыдно за то, что я был так груб с вами сегодня утром. У меня было поганое настроение, и с моей стороны очень некрасиво было срывать его на вас.

В своем раскаянии он выглядит таким искренним. Я изо всех сил стараюсь держаться отстраненно.

– Да, это действительно было не очень красиво, – соглашаюсь я. – Но я всего лишь ваша секретарша, так что это не имеет никакого значения.

Я произношу эту фразу холоднее, чем собиралась, и он слегка вздрагивает. Я утыкаюсь в экран компьютера, чувствуя, как бешено колотится сердце. Ладони у меня предательски потеют.

– В общем, я хотел извиниться перед вами.

В его голосе больше нет ни следа былой мягкости, и через миг он уже удаляется в сторону кабинета. Я хочу окликнуть его, уже жалея о своей резкости, но потом вспоминаю, что завтра встречаюсь с Аделью, и этот секрет, в котором я так ему и не призналась, отрезает мне дорогу к отступлению. Рассказать обо всем сейчас? Сверлю взглядом закрытую дверь кабинета. Нет, не буду. Лучше мне придерживаться своего плана. Если наши встречи с Аделью станут регулярными, тогда и скажу.

Мне совершенно необходимо выпить кофе. На самом деле мне сейчас нужно кое-что покрепче, но пока придется ограничиться кофе. Господи, ну почему все так запуталось?