Отсутствие штампов в паспорте напомнило Мириам, что она вот уже пятнадцать лет никуда не выбиралась. Она почти не покидала Сан-Мигель, не говоря уже о Мексике вообще. По правде говоря, в последний раз Мириам была в Штатах задолго до одиннадцатого сентября, но вряд ли заметила бы перемены, если бы намеренно не обратила на них внимания. Прохождение таможни в Даллас/Форт-Уэрте не было особо приятной процедурой даже в лучшие времена. Мириам не удивилась, как грубо с ней разговаривали, как внимательно рассматривали сначала ее саму, а затем ее фотографию в паспорте, срок действия которого истекал только через год.

Она стала гражданкой США в 1963 году – тогда это все для нее упрощало. Что бы кто ни думал, гражданство нельзя получить автоматически после вступления в брак. Пожалуй, если бы не девочки, то Мириам так и не изменила бы свое гражданство. Даже в 1963-м она чувствовала, что не должна становиться «американкой», как беззаботно называют себя жители Соединенных Штатов, – словно ни одной другой страны в этом полушарии не существует. Но она все-таки пошла на это, в первую очередь ради семьи.

– Какова цель вашего визита в Соединенные Штаты? – спросила на одном дыхании сотрудница за регистрационным столиком. Это была негритянка лет сорока. Она, казалось, настолько устала от своей работы, что ей требовались огромные усилия, чтобы удержать свой массивный зад на высоком стуле.

– Э-э-э… – Мириам заколебалась всего на долю секунды, но женщина, похоже, именно этого и ждала так долго. Она внезапно выпрямилась на стуле, и ее глаза сузились.

– Какова цель вашего визита? – повторила она более размеренным тоном. Цель ви-зи-та.

– Что ж, я… – Мириам вовремя вспомнила, что не обязана была рассказывать этой женщине всю историю своей жизни. Не обязана была рассказывать, что ее дети пропали тридцать лет назад и считаются мертвыми, а теперь, когда она уже давно потеряла надежду, одна из ее дочерей все-таки может быть жива. Не должна была рассказывать об интрижке с Баумгартеном, о разводе, о переезде сначала в Техас, а затем в Мексику, о смерти Дэйва… Не должна была объяснять, зачем ей американское гражданство, почему она вернула себе после развода девичью фамилию и даже почему выбрала именно Сан-Мигель-де-Альенде. Эта жизнь принадлежала ей и никому больше, по крайней мере пока. В ближайшие двадцать четыре часа все еще могло измениться: она снова могла стать главной героиней местных новостей и каждый второй мог начать обсуждать подробности ее истории.

Достаточно было сказать только:

– По личному делу. Семейные обстоятельства. Родственница попала в аварию.

– Мне жаль, – ответила женщина. – Это ужасно.

– О, ничего серьезного, – заверила ее Мириам, после чего собрала вещи и отправилась в терминал внутренних авиалиний, где ей еще предстояло убить четыре часа до вылета в Балтимор.

– Ничего серьезного, – сказал ей сержант накануне вечером, как только она оправилась от шока. Услышав новость, Мириам остолбенела и потеряла всякие ориентиры, словно человек, брошенный в глубокую холодную реку с быстрым течением. Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с силами и выплыть на поверхность, где она смогла снова задышать полной грудью и добраться до ближайшего берега. – Я имею в виду аварию, – пояснил ее собеседник. – А вот заявления, которые она сделала, очень серьезные.

– Мне придется лететь весь день, но добраться к вам я смогу только завтра вечером – и то если улечу первым же рейсом, – сказала Мириам. Она плакала, но мысли ее оставались ясными, а голос – твердым. В уме она уже пролистывала список своих знакомых в Сан-Мигеле, которые могли бы ей помочь. В частности, там был один хороший отель, менеджеры которого уже давно привыкли работать с богатенькими клиентами и выполнять их внезапные прихоти. Возможно, они смогут забронировать ей билет. Деньги не проблема.

– Честно говоря, вам лучше подождать… – отозвался полицейский. – Понимаете ли, мы не уверены…

– Нет, нет, я не смогу ждать… – запротестовала Мириам и вдруг все поняла. – Думаете, она лжет?

– Мы считаем, что она чертовски странная женщина, но ей известно такое, что может знать только посвященный человек. Сейчас мы разрабатываем новый план действий, но ни в чем не уверены наверняка…

– Даже если эта девушка не моя дочь, она почти наверняка что-то о ней знает. А как насчет Санни? Она что-нибудь рассказала о своей сестре?

Пауза. Эдакая могильная пауза, по которой Мириам поняла, что у мужчины на другом конце провода тоже были свои дети.

– По словам этой женщины, ее убили вскоре после похищения.

За пятнадцать с лишним лет, которые Мириам прожила в Мексике, она ни разу не страдала от расстройства желудка, но в этот момент почувствовала острую режущую боль внизу живота – первый признак диареи. Из всего того, что она представляла себе в последние тридцать лет – найденные могилы девочек, арест убийцы в конце этой истории и, конечно же, где-то в глубине души возвращение сестер домой, – она никогда не думала о подобном исходе. Одна вместо двоих? Ей казалось, будто ее тело сейчас разломится надвое под тяжестью столь полярных чувств. Хизер жива, и она получит долгожданные ответы спустя все эти годы. С другой стороны, Санни мертва, и это нагоняло на нее ужас. Мириам посмотрела в зеркало с жестяной рамкой, которое висело над простеньким туалетным столиком из сосны. Она ожидала увидеть, что ее лицо разделилось надвое: на одной его половине застыла маска комедии, на другой – трагедии. Но она выглядела как обычно.

– Я приеду так быстро, насколько смогу, – заявила она.

– Выбор, конечно, за вами. Но вы, возможно, захотите, чтобы мы для начала сами все проверили. Один мой детектив сейчас в Джорджии, выполняет кое-какое поручение. Не хочу, чтобы вы проделали весь этот путь, просто чтобы…

– Послушайте, есть только два возможных исхода. Первый: она моя дочь, и в этом случае я должна приехать как можно скорее. Второй: она не моя дочь, но ей что-то известно и она пытается воспользоваться этим знанием, только непонятно зачем. Если это так, я хочу поговорить с ней. К тому же я узнаю ее. Как только увижу, я сразу все пойму.

– И все же один день ничего не изменит… – Полицейский не хотел, чтобы она приезжала ни под каким предлогом, по крайней мере, не сейчас, но это лишь усилило решимость Мириам прилететь в Балтимор как можно скорее. Дэйв мертв, и вся ответственность теперь лежала на ней. Она поступит так, как поступил бы Дэйв, будь он еще жив. Она была у него в долгу.

Теперь же, спустя менее двадцати четырех часов, волоча свой багаж мимо отвратительных магазинов в аэропорту, Мириам уже не была так уверена в том, что поступила правильно. А что, если она не узнает дочь? Что, если желание видеть Хизер живой заглушит материнский инстинкт? Что, если у нее вообще не было этого пресловутого материнского инстинкта? Всегда находились те, кто твердил ей это, – люди, которые бездумно и бесчувственно принижали ее возможности, потому что она не была биологической матерью девочек. А вдруг они были правы и Мириам действительно недоставало каких-то важных родительских инстинктов? Может быть, то, что она так привязалась к чужим детям, только подтверждало это?

Когда-то у них была трехцветная кошка, превосходная мышеловка. Ее стерилизовали, и у нее никогда не было котят. Но однажды она нашла в вещах Хизер маленькую игрушку – ужасного тюленя, сделанного из натурального меха. Этого тюленя подарила Хизер бестолковая мамаша Дэйва, и если бы это не было подарком его матери, он ни за что не разрешил бы Хизер его оставить – ведь он заставил Мириам избавиться от бобровой шубы, которую ей прислала из Канады бабушка, и поступил вполне оправданно. Но для Флоренции Бетани он всегда делал исключения. Так вот, кошка, Элеонор, нашла этого тюленя и приняла его за своего котенка. Она переносила его за шкирку, постоянно вылизывала и шипела на каждого, кто пытался его отобрать. В конце концов она испортила его, слизав своим шершавым языком всю шерсть и превратив его в отвратительный непонятный комочек.

Что, если Мириам была такой же, как эта Элеонор? Может ли она, научившись любить чужих детей, признать своей дочерью кого угодно? Неужели она тоже будет таскать игрушечного тюленя за шиворот и делать вид, будто это ее котенок?

За год до исчезновения Санни начала задавать все больше и больше вопросов о своей «настоящей» матери. В то время она была типичным подростком, и у нее часто случались, как это называли другие члены семьи, «приступы мрачности». Она то на цыпочках подбиралась к самому краю реальной истории, то отступала от него назад. Она просто хотела знать, но не была готова услышать правду. «А во что именно мама врезалась? – спрашивала она. – А в чем была причина аварии? А кто был за рулем?» Некогда милые и добрые истории, которые они рассказывали ей, превратились в ложь, и ни Дэйв, ни Мириам не знали, как это изменить. В глазах подростка ложь – это самый тяжелый грех, единственное оправдание, необходимое для того, чтобы пренебречь всеми родительскими правилами и ограничениями. Если бы Санни узнала об их вранье и лицемерии, она стала бы просто невыносимой. Но рано или поздно ей пришлось бы узнать правду, хотя бы потому, что ошибки их матери могли стать отличным уроком, примером того, что нужно доверять родителям и что гордость – это грех. Если бы у Салли Тёрнер хватило духу обратиться к родителям за помощью, Санни и Хизер никогда не стали бы носить фамилию Бетани. И хотя Мириам не нравилась эта идея, от этого им было бы лучше. Не из-за биологии, а потому, что если бы их мать осталась в живых, то и девочки тоже не погибли бы.

Полиция долго и усердно искала родственников их родного отца, но тем немногим, кого им удалось найти, казалось, было совершенно наплевать на этого жестокого отпрыска рода человеческого. Он был сиротой, а его тетя, которая его и воспитывала, невзлюбила Салли так же, как Эстель и Герберт невзлюбили его. Леонард или Лео – как-то так его звали. После исчезновения девочек никто, конечно, не пытался их унизить, но Мириам ненавидела, когда люди спрашивали об их настоящих родителях. Ей это нравилось даже меньше, чем заинтересованность людей в ее любовных похождениях. И Дэйв, который всегда во всем хотел докопаться до сути, просто сходил с ума, когда слышал хоть слово о Тёрнерах. «Это наши дети, – то и дело говорил он Чету. – Они не имеют ничего общего с Тёрнерами или тем идиотом, у которого мозгов хватило только на то, чтобы переспать с их матерью. Ты зря тратишь свое время». Он чуть ли не в истерике бился, когда разговор вдруг заходил в это русло.

Однажды, много лет назад, один человек, который до этого случая считался их другом, а потом оказалось, что он никогда им не был, спросил Мириам, мог ли Дэйв быть их биологическим отцом. Якобы дочь Тёрнеров забеременела от него, а после ее смерти они непонятно зачем выдумали всю эту историю. Мириам уже смирилась, что никогда не увидит сходства между собой и девочками, но ей казалось странным, что кто-то считал их похожими на Дэйва. Да, его волосы тоже были светлыми – но густыми и курчавыми. Да, у него тоже была светлая кожа, зато глаза – карими, а фигура и вовсе другой. Но все равно люди снова и снова говорили: «Ой, смотрите-ка, девочки все в отца!» В такие моменты Мириам чувствовала себя более чем неловко и никак не могла смириться с этой несправедливостью. «Они похожи на меня, – хотела возразить она. – Они больше похожи на меня. Это мои девочки. Они станут улучшенными копиями меня, более сильными и независимыми девушками, которые смогут добиться, чего захотят, и не чувствовать себя при этом жадинами или эгоистками, как чувствует большинство женщин моего поколения».

Четыре часа. Нужно убить в аэропорту еще четыре часа, плюс три часа займет перелет. Она уже и так пропутешествовала целых восемь часов. Мириам встала в шесть утра, доехала на такси до местного аэропорта… А потом была длительная задержка в Мехико. В аэропорту продавали замечательные книжки, но она все равно не смогла бы сосредоточиться ни на одной из них, а журналы всегда казались ей слишком банальными, слишком обыденными. Она почти не знала даже известных актрис – ведь у нее не было спутниковой тарелки. На лицо и фигуру они казались ей пугающе одинаковыми, как однообразная коллекция фарфоровых кукол. Заголовки так и кричали фактами из их личной жизни: свадьбы, разводы, дни рождения… «Скольким же мы обязаны Чету!» – подумала она. Он столько всего скрывал от репортеров. А как они его слушались, какими обходительными были в его присутствии… Теперь же, без его защиты, все выйдет наружу – удочерение, ее любовные делишки, их денежные беды. Все.

Так и будет, подумала Мириам. Так все и будет. Современное общество никогда не позволит матери и дочери – если эта женщина действительно ее дочь – встретиться за закрытыми дверями. Осознав это, Мириам почти захотела, чтобы женщина в Балтиморе оказалась обманщицей. Однако она не могла желать этого искренне. Она бы все рассказала – отвратительную, неприглядную правду о себе, Дэйве и их разводе, – она выдала бы им это все не раздумывая, лишь бы снова увидеть хоть одну из своих дочерей.

Мириам взяла охапку журналов, решив думать о чтении дешевых таблоидов как о неинтересном домашнем задании, которое ей все же необходимо выполнить.