– Хизер…

– Что, Кэй?

Лицо Хизер просветлело, как только она услышала свое имя. Это означало, что она снова дома. Зачем она так долго пряталась? Где же она могла быть, что могло с ней такого случиться, почему она столько лет не хотела – или, быть может, не могла – признавать своего имени?

– Как бы мне ни хотелось оставить тебя в покое, нам нужно кое-что прояснить. Я имею в виду оплату твоего лечения, страховку… – стала объяснять Салливан.

– Страховка у меня есть. Правда. Так что можешь не переживать, лечение будет оплачено. Вот только я пока не могу сказать тебе номер счета…

– Конечно, я понимаю, – кивнула Кэй. Она так часто произносила эти слова, что они ей уже приелись. «Конечно, я все понимаю», – многие так говорят, но лишь в редких случаях это оказывается правдой. – Честно говоря, я ничего не понимаю, Хизер. Что бы ни произошло, ты ведь здесь жертва в любом случае. Неужели ты боишься? От кого ты пытаешься спрятаться? Возможно, тебе стоит поговорить со специалистом из психиатрического отделения, с кем-то, у кого есть опыт работы с посттравматическими расстройствами.

– Я уже говорила с каким-то странным коротышкой. – Пациентка скорчила гримасу.

Кэй не могла не согласиться с таким определением Шумайера.

– Он только провел базовый психотест, – заметила она. – Но если ты вдруг захочешь… поговорить с ним о чем-то другом, я могу это устроить.

Хизер усмехнулась:

– Знаешь, иногда у меня создается впечатление, что ты тут главврач, а остальные доктора делают все, как ты скажешь.

– Нет, почему же? Просто я уже так давно здесь работаю, почти двадцать лет, и у меня много знакомых в разных отделениях… – Кэй запнулась, как будто ее только что обвинили во лжи или как минимум в хвастовстве. Психологический тест подтвердил, что Хизер полностью в здравом уме, хоть и не особо заинтересована в общении с людьми. Тем не менее соцработница только сейчас поняла, что она была очень внимательной и подмечала все мелкие детали. «Странный коротышка», – отозвалась пациентка о Шумайере. А теперь вот и это: «Иногда у меня создается впечатление, что ты тут главврач». Она подмечала все детали и тут же использовала их против людей.

Неожиданно в палату вошла Глория Бустаманте. Выглядела она, как всегда, ужасно, но глаза ее сияли, а взгляд был преисполнен уверенности.

– О чем это мы тут беседуем? – желчно спросила она, усаживаясь на единственный в палате стул.

– Об оплате лечения… – ответила Салливан.

– Кэй рассказывает о себе, – перебила ее Хизер.

– Любопытная тема. Это я про оплату, не про Кэй. Хотя и Кэй по-своему любопытна. – Неужели в голосе адвоката слышалась похоть? Правду ли говорили люди о ее сексуальной ориентации или же эти слухи были столь же беспочвенны, как и все то, что говорили о Кэй за ее спиной?

– Я ударилась головой, – надувшись, сказала Хизер и снова стала похожа на ребенка. – У меня сломана рука. Почему я не могу остаться в больнице?

Глория покачала головой:

– Милая, да они тут могут и голову тебе ампутировать, если только захотят выжить тебя с этой роскошной койки, за которую, между прочим, выставляют такой счет, будто это номер в «Ритц-Карлтон». И чем дольше ты отказываешься назвать нам номер своего страхового счета, тем отчаяннее руководство больницы хочет от тебя избавиться.

– Неимущие пациенты означают большие расходы, – добавила Кэй, отметив про себя, что ее голос звучит очень педантично. – По сути Хизер только зря занимает здесь место. При обычных обстоятельствах такого пациента, как она, могли бы продержать здесь всю ночь, чтобы обследовать травму головы, но оставлять ее здесь дольше нет никакого смысла. Осталось только решить некоторые вопросы.

– Время – деньги, – заметила Бустаманте. – Как для больницы, так и для меня. Единственный человек, кого в данный момент не беспокоят вопросы оплаты, – это детектив Кевин Инфанте. Он сообщил мне сегодня утром, что Хизер вынуждена оставаться под наблюдением в Балтиморе. Очевидно, прокурор штата все равно считает, что ты должна сидеть в тюрьме, пока они во всем не разберутся.

Пациентка подскочила в постели и тут же поморщилась от боли.

– Я не могу… нет, только не в тюрьму! Я же умру! Я там точно умру.

– Не бойся, – заверила ее Глория. – Я попыталась убедить полицию, что будет глупо с их стороны сажать за решетку одну из пропавших сестер Бетани. Это вызовет глубокий резонанс в обществе.

– Но зачем? Мне не нужна огласка.

– Я это знаю. И ты это знаешь, – адвокат покосилась на Салливан, – а теперь и она это тоже знает, и неважно, хорошо это или плохо. Надеюсь, ты не станешь бегать и разбалтывать об этом на каждом углу, Кэй. Я приехала сюда по твоей просьбе, так что ты у меня в большом долгу.

– Я бы никогда… – запротестовала соцработница.

Но Глория продолжила говорить, не обращая на нее никакого внимания. Интересно, если бы она прошла психотест, что бы он выявил?

– Мальчик не так уж сильно пострадал, как выяснилось, – сказала адвокат. – Выглядел он, конечно, ужасно, и врачи переживали, что он мог получить травму позвоночника. Но его уже перевели из неотложки в реанимацию.

– Мальчик? – спросила Хизер, нахмурившись.

– Во внедорожнике, который перевернулся после того, как ты в него въехала.

– Но я видела только девочку… Я была уверена, что это девочка… в меховых наушниках с кроличьими ушами.

– Ну, может, там и девочка была, – сказала Глория. – Но в неотложку поступил только мальчик.

Хизер выпрямилась.

– И я ни в кого не въезжала. Это водитель внедорожника в меня врезался и не справился с управлением. Я ни в чем не виновата.

– Это было бы куда проще доказать, – холодно сказала Глория, – если бы ты не скрылась с места аварии и не бросила машину на обочине. Но мы последуем примеру адвоката Холли Берри и сошлемся на травму головы.

– Адвоката кого? – спросила Кэй, и обе собеседницы уставились на нее, как на сумасшедшую. Но она редко смотрела телевизор, а большинство фильмов, которые видела за последние несколько лет, были в основном либо о говорящих животных, либо о существах, созданных студией «Пиксар».

Бустаманте уселась на край кровати.

– У нас есть куда более серьезная проблема. Полиция требует, чтобы ты назвала им свое имя, иначе они отправят тебя в тюрьму. Я продолжаю настаивать на том, что ты им уже все сказала. Ты назвала им имя, дату рождения и последний адрес, по которому проживала под этим именем. Но дело в том, что они хотят знать твое новое имя, псевдоним, которым ты пользовалась целых… Кстати, как давно ты перестала быть Хизер Бетани?

Больная закрыла глаза. Ее кожа была такой светлой, а веки такими тонкими, что казалось, будто ее голубые глаза просвечивали сквозь них.

– Хизер нет уже тридцать лет, – проговорила она. – Последний раз я меняла имя шестнадцать лет назад. Это мой рекорд. Раньше мне приходилось менять его гораздо чаще.

– И как зовут тебя теперь? Пенелопа Джексон? – спросила Кэй, припомнив, как называл пациентку тот патрульный, который привез ее сюда во вторник вечером.

– Нет, – резко ответила Хизер и открыла глаза. – Я даже не знаю никакую Пенелопу Джексон.

– Тогда как?

Глория подняла руку, чтобы прекратить этот поток вопросов. Она выставила перед собой тыльную сторону ладони, так что нельзя было не заметить неухоженные ногти и многочисленные кольца с тусклыми бриллиантами. Кольца, видимо, и правда были дешевкой, раз даже Салливан заметила, как ужасно они смотрятся.

– Кэй, я тебе, конечно, всецело доверяю, и мне нужна твоя помощь, но должны быть какие-то границы. Есть вещи, которые на данный момент касаются только меня и Хизер, – заявила Бустаманте. – Если – я повторяю «если», так как теоретически все еще может измениться, – Хизер подделала свои документы, то я буду требовать право на защиту этой информации в соответствии с пятой поправкой: никто не обязан свидетельствовать против самого себя. Она пытается защитить свою жизнь, а я – ее права.

– Хорошо, – отозвалась соцработница. – Но я вряд ли смогу помочь, не владея при этом надлежащей информацией.

Глория улыбнулась:

– Мне не нужен помощник, Кэй. Мне нужен тот, кто сможет обеспечить Хизер жильем на время, пока все не утрясется. Жильем и, возможно, материальной помощью.

Салливан даже не стала спрашивать, почему Бустаманте сама не может одолжить денег своей клиентке или взять ее пожить к себе. Это было бы слишком щедрым для адвоката, который и без того нарушил свои принципы, взявшись за дело без предоплаты в виде солидной пачки долларов.

– Да уж, Глория. В чем, в чем, а в системе социальной помощи ты не смыслишь ровным счетом ничего, – проворчала соцработница. – Во всем Мэриленде никто не получал финансовой помощи с самых, черт бы их побрал, девяностых. Кроме того, чтобы на что-то претендовать, нужны документы. Свидетельство о рождении, страховка.

– А как насчет оказания помощи жертвам? Может быть, есть какая-то организация, куда мы могли бы запихнуть Хизер?

– Они специализируются на психологической поддержке, а не на финансовой.

– Вот на это полиция и рассчитывает, – сказала адвокат. – У Хизер Бетани нет денег, ей некуда идти… кроме как в тюрьму, конечно. Чтобы избавить себя от этого, ей нужно рассказать, где она жила и чем занималась. Но Хизер этого делать не хочет.

Пациентка покачала головой:

– В настоящий момент моя новая жизнь – это все, что у меня есть.

– Как ты не понимаешь? – повернулась к ней Кэй. – Тебя уже не оставят в покое.

– Почему? – Этот детский вопрос Хизер задала детским тоном.

– Дело сестер Бетани из тех, что привлекают к себе очень много внимания со стороны общественности, – ответила за Салливан Глория.

– Но я ведь уже сказала, что не хочу быть Хизер Бетани.

Глупо, но Кэй вдруг вспомнила старое телешоу. Марло Томас со своими огромными глазами и длинной челкой играла девушку из провинциального городка, которая приехала в Нью-Йорк, чтобы стать звездой Бродвея.

Теперь суть происходящего была примерно та же, вот только актриса поменялась.

– Ты не хочешь быть самой собой? – спросила Бустаманте.

– Не хочу, чтобы ко мне относились как к какой-то сумасшедшей или печально известной, как к сбежавшей невесте или бегунье из Центрального парка. Слушай, я многое отдала, чтобы начать жить хотя бы наполовину нормальной жизнью. Меня лишили родителей, когда я была еще ребенком. Я многое повидала. Бросила колледж, сменила кучу работ, прежде чем нашла ту, которая мне подходит и которая позволяет жить такой жизнью, какую все нормальные люди принимают как само собой разумеющееся.

– Хизер, не хочу показаться грубой, но перед тобой могут открыться отличные финансовые возможности, стоит тебе только того захотеть. Твоя история – это готовый товар. – Глория скривила рот в усмешке. – По крайней мере, я так полагаю. Я взялась за это дело только потому, что поверила, что ты та, кем себя называешь.

– И ты не ошиблась. Я Хизер Бетани. Спроси что угодно о моей семье. Отец – Дэйв Бетани, бабушка по отцу – Тилли Бетани, муж бросил ее вскоре после свадьбы. Она работала официанткой в старом ресторане «Пимлико» и не любила, когда ее называли бабушкой. Позже она переехала во Флориду, в Орландо. Мы навещали ее каждый год, но ни разу не были в Диснейленде, потому что отец нам не разрешал. Отец родился в тридцать четвертом и умер, кажется, в восемьдесят девятом. По крайней мере, тогда ему отключили телефон. – Больная тараторила, не умолкая, словно боялась, что ее перебьют и начнут задавать вопросы. – Разумеется, я следила за ними. Моя мать, Мириам, тоже, кажется, умерла, потому что я ничего не смогла о ней разузнать. Может, потому, что она из Канады, не знаю. Так или иначе, где бы я ни искала, ничего не было, вот я и решила, что она умерла.

– Твоя мать была канадкой? – тупо повторила Кэй. – Но она жива, Хизер. По крайней мере, так считает тот детектив. Еще пять лет назад она точно жила где-то в Мексике. Сейчас они пытаются ее разыскать.

– Моя мама… жива? – Всплеск эмоций на лице пациентки был необычайно прекрасен, как сильный ливень, разразившийся посреди летнего солнечного дня. Салливан никогда не видела, чтобы радость и печаль в крайних своих состояниях пытались сосуществовать в одном месте. Она понимала радость лежащей перед ней женщины. Вот перед ней сидела Хизер Бетани, которая столько лет считала себя сиротой, у которой не было ничего, кроме имени и истории своей жизни, смахивающей на повесть из бульварной газеты. А теперь оказывается, что ее мать жива. Она не одна.

И все же в ее лице читались гнев и сомнение.

– Ты уверена? – требовательно спросила Хизер. – Говоришь, она жила в Мексике пять лет назад, но уверена ли ты, что она жива до сих пор?

– Детектив, кажется, уверен, но ты права, они ее еще не нашли.

– А если все-таки найдут…

– То, скорее всего, приведут сюда, – медленно произнесла Глория, пристально уставившись больной в глаза. Этот взгляд напомнил Кэй заклинателя змей, если, конечно, можно представить себе раздраженного заклинателя змей в помятом вязаном костюме. – И как только она здесь окажется, они захотят сделать тест на совпадение ваших ДНК. Понимаешь, к чему все это приведет?

– Я не вру. – Хизер сказала это скучающим голосом, как бы намекая, что ложь была бы только напрасной тратой сил. – Когда они ее сюда приведут?

– Зависит от того, как скоро ее найдут и что ей скажут. – Бустаманте повернулась к Кэй. – Хизер может остаться в больнице, пока, скажем, не найдется ее мать? Уверена, она с радостью приютит ее.

– Это невозможно, Глория. Она должна уехать сегодня. Администрация выразилась по этому поводу очень четко.

– Ты только играешь полиции на руку. Если она окажется на улице, без плана действий и без какой-либо помощи, они отправят ее в тюрьму…

Хизер застонала нечеловеческим голосом.

– Как насчет Дома милосердия? – спросила адвокат. – Она могла бы поехать к ним.

– Это приют для женщин, которых избивают мужья, – возразила соцработница. – И мы обе с тобой прекрасно знаем, что у них там и без того народу хватает.

– После всего, что мне пришлось пережить, – сказала Хизер, – неужели я ничего не заслуживаю?

– Прошло ведь уже тридцать лет, верно? – Кэй вдруг почувствовала непреодолимое желание узнать, что именно случилось с этой женщиной. – Я не думаю, что…

– Ладно, ладно, ладно, ладно, ладно. – Несмотря на то что в ее словах прозвучал намек на согласие, пациентка яростно покачала головой, встряхнув яркими белокурыми волосами. – Я все расскажу. Я все тебе расскажу, и ты наконец поймешь, почему мне нельзя в тюрьму.

– Только не в присутствии Кэй! – скомандовала Глория, но Хизер завелась, и ее было уже не остановить.

«Она даже не понимает, что я все еще здесь, – подумала Салливан. – Или понимает, но ей все равно». Доверие или безразличие, уверенность в ее честности или лишнее напоминание о том, что Кэй для нее никто?

– Это был полицейский, – говорила больная. – Он подошел ко мне и сказал, что что-то случилось с моей сестрой и что я должна пойти с ним. Я пошла. Вот так он нас двоих и украл. Сначала ее, потом меня. Он запер нас в кузове своего фургона и увез.

– Мужчина в костюме полицейского, – поправила ее Глория.

– Нет, именно полицейский, прямо отсюда, из Балтимора. У него был значок и все такое. На нем тогда, кстати, даже не было формы, но они ведь ее не всегда носят. Майкл Дуглас и Карл Молден из сериала «Улицы Сан-Франциско» не носили форму. Так вот, тот полицейский сказал пойти с ним, что все будет хорошо, и я поверила ему. Эта была моя самая большая ошибка. Я доверилась ему, и это разрушило всю мою жизнь.

На этом последнем слове – «жизнь» – эмоции, которые женщина долго сдерживала, прорвались наружу, и она разрыдалась, причем с такой силой, что адвокат в растерянности отодвинулась от нее, не зная, что делать. Кэй обошла Глорию и осторожно обняла Хизер, пытаясь не задеть временную шину на ее левом предплечье.

– Мы что-нибудь придумаем, – сказала она. – Мы найдем тебе место пожить. У меня есть знакомые, они сейчас в отпуске. В крайнем случае ты сможешь пожить пару дней у них.

– Только не в полицию, – выдавила из себя Хизер сквозь слезы. – Только не в тюрьму!

– Ну конечно, – сказала Салливан и вопросительно посмотрела на Бустаманте. Согласна ли она с ее решением? Но Глория улыбалась торжествующей, самодовольной улыбкой.

– Вот теперь, – адвокат провела языком по нижней губе, – теперь нам есть от чего оттолкнуться.