1
Сухая и колючая пыль воняла хлоркой. Лещинский наглотался этой дряни до тошноты. Но проклятый арсианец продолжал выкручивать ему руку, заставляя ерзать от боли по мягкому крошеву, зарываясь в пыль лицом. Гаррель провел болевой прием четко и без тени эмоций на испачканном копотью нечеловеческом лице. Ясное дело – тренировка…
Теперь понятно, откуда у горе-модельера появились боевые навыки.
– Остыл? – спросил Гаррель, чуть ослабляя захват.
Лещинский постучал кулаком по земле. Всклубилась пыль, словно он выбивал старую перину.
– Ответ не понят, Костя, – озадачено проговорил упрямый арсианец.
Лещинский кое-как приподнял голову. Закашлялся, сплевывая густую, как свежезамешанный цементный раствор, слюну.
– Все! Все! – кое-как смог выдавить он. – Отпусти, козел!
Гаррель горестно вздохнул, покачал головой. Затем освободил Лещинскому руку и настороженно попятился: он опасался, что сумасбродный человек снова набросится на него с кулаками.
Лещинский сел. Снова сплюнул, а потом вытер ладонью лицо. Гаррель отступил еще на несколько шагов, опустился на землю. Устроился, скрестив по-турецки ноги. В его едва заметно мерцающих в дневном свете глазах читалось ожидание.
Вокруг были дюны серого цвета. Из вершины ближайшей торчала ржавая конструкция, вроде противотанкового ежа. «Цивилизация», – уныло подумал Лещинский. Горизонт терялся в пылевой мгле. Вдали угадывались очертания башнеподобных скал, а может – небоскребов, слишком уж они были похожи друг на друга. В зените висело крошечное бело-голубое солнце.
Не тепло и не холодно. Но ночью наверняка ударит мороз.
Ни воды, ни еды, ни оружия, ни убежища.
Попадалово.
Неподалеку темнела лужа слизи: это то, что оставил после себя фаг. Выплюнул двух гвардейцев под новое солнце и сделал ноги. Теперь с него – взятки гладки, а им – выкручивайся.
– Что будем делать? – спросил Гаррель.
– Точно, что не сидеть на одном месте.
Лещинский встал. Голова кружилась, тошнота перехватывала горло. Прочистить бы желудок – да нельзя, придется терпеть. Зачем допускать лишнюю потерю жидкости, если воды поблизости не наблюдается.
Гаррель пружинисто поднялся на ноги. Протянул Лещинскому ладонь, испачканную машинным маслом бронехода. Лещинский отшатнулся.
– Давай без этих штучек, браза. Я тебе не Харрель-Но.
Арсианец всплеснул руками.
– Я рассказал, как это было, не для того, чтобы ты зубоскалил. Я хочу, чтобы между нами не было недопонимания…
– Давай без семейных ссор, – отмахнулся Лещинский. – Ты – чертов тамплиер, которого заслали неизвестно куда и неизвестно зачем. Скажи, ты, вообще, как собирался бороться со Злом? Поедая гвардейский паек Корсиканца?
– Думаю, нам стоит пойти туда, – Гаррель указал в сторону то ли гор, то ли небоскребов.
– Отвечай, браза, не темни.
– Мои слова ничего не значат, – Гаррель оправил на себе комбез, приложил ко лбу козырьком ладонь, впился взглядом в размытую пылью даль. – У меня был шанс что-то изменить под Чертовым Коромыслом. Но я облажался. Мы должны остановить распространение фагов. Мир, в котором появилась эта зараза, – обречен. Точнее, обречены его жители. Их разбросает по вселенной, как ветер разбрасывает семена сорняка. Не будет больше цивилизации, культуры. Не будет будущего или прошлого, в лучшем случае – вялотекущее настоящее на помойках вроде Колонии Корсиканца.
– Я думаю, что ты свистишь, браза, – Лещинский поплелся вперед; ему все казалось, что с минуты на минуту в воздухе, скрипя и ухая раздолбанной механикой, возникнет пепелац. – Или свистишь, или чего-то не догоняешь!
– Это чего же? – Гаррель догнал Лещинского, пошел рядом, подстроившись под шаг человека.
– Фаги похищают с Земли людей уже лет пятьдесят, – сказал Лещинский. – И ничего: наша цивилизация никуда не делась. Развиваемся… или деградируем. Но на месте не стоим. В космос летаем. Мобильники, планшеты, секс по «скайпу». Кому-то – например, мне или, скажем, профессору Сахарнову – не повезло. Но мы – всего лишь единицы. А на Земле живут миллиарды.
– Ты прав, – кивнул Гаррель, – но слишком уж много человеческих единиц собралось в одном месте и в одно время. Я имею в виду Колонию. Ты не находишь?
– Жил на Земле один чудак, – проговорил, разбрасывая мысками ботинок пыль, Лещинский. – Эйнштейном его звали. Так вот, он доказал, что время – относительно. Пространственно-временной континуум не плоский, а способен менять кривизну в зависимости от событий и системы отсчета.
– От каких еще событий, Костя? – усмехнулся Гаррель.
– Да ну тебя, – поморщился Лещинский. – Я что, физик, по-твоему? Ты у нас тамплиер, ты и ищи корни Зла.
Гаррель неожиданно сбавил шаг.
– Так, объект на девять часов.
Лещинский повел в воздухе ладонью, словно собирался переключить один из рычагов бронехода.
За серой дюной виднелось сооружение, похожее на покосившуюся ротонду.
– Вперед! – Гаррель, не дожидаясь Лещинского, зашагал к строению.
– Вообще-то надо быть на стреме, – бросил ему в спину Лещинский. – Ты слышал о такой штуке, как зыбучие пески?
Гаррель резко остановился.
– Слышал. И о минных полях, кстати, – тоже.
Из пологого ската дюны торчал полузанесенный противотанковый еж, рядом ним темнела груда тряпья. Обглоданная ветрами и зверьем, торчала наружу лучевая кость.
– А вот и первый абориген, – задумчиво проговорил Гаррель.
Арсианец и человек подошли к останкам с двух сторон. Лещинский сейчас же наступил на что-то твердое. Всплыла некстати изреченная Гаррелем мысль о минах. К счастью, это было всего лишь оружие покойника: безнадежно забитая пылью винтовка с коротким стволом. Лещинский взмахнул ею, как дубиной: на худой конец, сгодится в рукопашной.
– Кто у нас тут… – Гаррель сунул руку в тряпье. Послышался угрожающий стрекот, из заскорузлых складок одежды мертвеца выползла змея с серой, отливающей сталью чешуей. Погремушка на конце ее хвоста выписывала в воздухе кренделя.
– Змейсы и пиявсы, – сказал Лещинский, примеряясь, как бы прижать змею к дюне прикладом. – Ну, на худой конец, найдем что пожрать.
– Пусть уходит, не буду я ее лопать, – ответил Гаррель, а затем поджал губы и громко зашипел.
Змея опустила погремушку, потекла, извиваясь волнами, по склону дюны прочь.
Гаррель продолжил рыться в тряпье. Вскоре он выудил покрытый мумифицированной плотью череп и принялся разглядывать находку, подставив ее бело-синим лучам солнца.
– Бедный Йорик, – кисло усмехнулся Лещинский.
– Не арсианец, – Гаррель в задумчивости прикусил нижнюю губу.
– Не человек, – подхватил Лещинский.
– И не нген, – с сомнением проговорил Гаррель.
– Не птичник, – добавил Лещинский.
– Само собой, что не птичник, гений… – Гаррель бросил череп на тряпки, отряхнул руки. – Что у них тут, война была, что ли? – Ожили воспоминания о событиях, связанных с восстаниями электрорадикалов; и давнего, когда ему довелось побывать на баррикадах, и последнего, когда повстанцы громили храмы во всех Ареалах, а в небесах поселились паровые титвалы с цельнометаллическими оболочками.
– Змею зря отпустили, вот что я думаю, – вздохнул Лещинский. – Короче, ладно. Идем, посмотрим, чьи там руины.
Под подошвами ботинок снова зашуршала пыль. Солнце раздражало, Лещинскому оно напоминало дугу электросварки, непрерывно сияющую в серо-белых небесах.
От ротонды тянулась длинная тень. Купол и колонны растрескались. В трещинах виднелись ржавые прутья арматуры – железного каркаса этого бог весть каким образом оказавшегося посреди пустыни сооружения. Могло прийти в голову, что ротонда – это верхушка погребенной под дюнами башни, и что под пылью скрывается целый дворец… если бы не обнажившийся фундамент руины: просевший на одну сторону и такой же растрескавшийся, как остальная часть строения.
Они осторожно взобрались на склон, заглянули за колонны. От руины веяло холодом.
– Ротонды обычно устанавливают в видовых местах, – неуверенно проговорил Лещинский. Пейзаж со склона дюны открывался еще тот: серая, бугристая, словно поверхность мозга, пустыня. Там – противотанковый еж, здесь – часть развороченного трубопровода торчит из сыпучего грунта. За пыльной пеленой едва различимы прямоугольные контуры то ли гор, то ли небоскребов, идти и идти к ним.
– Может, здесь был колодец? – предположил Гаррель. Он крякнул, а затем запрыгнул в ротонду. – По-моему, она крепко стоит. О, браза, давай-ка сюда…
Лещинский выбрался на окруженную колоннадой площадку. Сразу же бросились в глаза барельефы в виде лиц на внутренней стороне колонн.
– Рожи… – протянул Гаррель.
Восемь колонн, восемь лиц… или точнее – лиц и не совсем лиц.
Вот человек – губастый и носатый, наверное, негр. Что-то пугающее в его чуть неестественно поджатых губах и в мелких складках на щеках. Посмертная маска, – приходит Лещинскому на ум подходящее сравнение.
Рядом – нген, весь в крупных бородавках, за отвисшей нижней губой видны похожие на лопаты зубы.
Голова насекомого. Огромные полусферы фасетчатых глаз, жвала, как у инопланетянина из фильма «Хищник». Не хотелось бы с таким сцепиться из-за пайка Корсиканца.
Оскаленный рептилоид. Арсианка с полузакрытыми глазами. Родич трижды проклятого Тарбака, открытые на всю ширину лицевые жабры которого были похожи на ножевые раны. Птичник, понуро опустивший клюв. Последнее существо принадлежало к виду, незнакомому Лещинскому. Это был гуманоид с пупырчатым раздвоенным подбородком и круглыми выпученными глазами.
– Ни фига себе! – проговорил Лещинский, переводя взгляд с одного барельефа на другой.
Гаррель же приник к полу, принялся сдувать пыль, поднимая клубы под самый купол ротонды. Лещинский увидел, как открывается прежде скрытый рисунок, обрамляющий углубление в центре площадки.
– Знаешь, что это такое? – спросил Гаррель, проводя пальцем по плавному изгибу вырезанной в камне линии.
– Паутина, что ли? – нахмурился Лещинский.
– Ага, – подтвердил арсианец.
– Здрасти! На твоей планете разве водятся пауки?
Гаррель сверкнул глазами.
– Эта гадость, браза, водится везде, где только возможно.
– Странно… – хмыкнул Лещинский.
– Вот такой закон природы… – Гаррель принялся, кряхтя, вычерпывать из углубления в центре площадки пыль. – Вот такая Вселенская константа…
– Погоди! – Лещинский вскинул руку и замер, прислушиваясь.
Шуршала, осыпаясь с гребней дюн, пыль. Размеренно дышал ветер. Поскрипывало разболтанное железо культи трубопровода.
И вот опять:
– Крааа!
Вороний крик. Словно в осенних Сокольниках, видение которых преследовало Лещинского еще с первых дней в мире под Чертовым Коромыслом.
