2
Профессор Сахарнов лежал ничком на чем-то упругом и влажном. Шуршащем. Голова профессора раскалывалась. Пустой желудок выворачивался наизнанку. Под веками расплывались зеленые круги. И при этом тело его было легким, словно надутое водородом.
Это поразило Семеныча. Ведь в былые времена, на Земле, он весил около центнера. Благодеяния Корсиканца стоили ему лишних килограмм, но все-таки их оставалось не меньше семи десятков. В шестьдесят с гаком лет и это немалое бремя. А сейчас Семенычу показалось, что он весит сорок кило, не больше.
Не менее странным был запах…
Семеныч вспомнил, что доктор Агванг как-то высказал предположение, что вонь, заманивающая людей и других разумных существ в ненасытную прорву фага, действует подобно наркотику. Поэтому люди и нелюди, как идиоты, лезут в пасть этой дряни, а после мучаются, будто с похмелья. Но сейчас тошнотворное зловоние, источаемое фагом, как будто выветрилось. И запашок гнили из дренажной трубы – тоже. От упругой подстилки, на которой лежал бывший профессор, веяло лесной прелью.
Голова немного прояснилась, Сахарнов попытался разлепить веки. Сначала он увидел лишь темноту, пронизанную нитями серебристого света. Потом окружающие предметы обрели очертания. Семеныч понял, что валяется на толстом ковре палой листвы. И листва эта не имела ничего общего с деревьями мира под Чертовым Коромыслом. Профессору приходилось бывать в Парке, листья укропных деревьев и жгучей осины пахли иначе. А здешние ароматы напоминали Землю.
И не только ароматы, но и звуки…
Где-то над головой профессора раздавался шелест и стрекот. Не нужно было обладать могучим воображением, чтобы представить: ветер теребит кроны подмосковных берез, растущих посреди травянистого луга, а в траве оглушительно стрекочут хлопотливые насекомые. Им и ночь не помеха, лишь бы урвать побольше от летнего изобилия…
Иллюзия была весьма сильной. Семенычу казалось, вот встанет он сейчас и помчится, как мальчишка, по пояс в омываемом лунным светом разнотравье…
«Эхе-хе… Размечтался, старый дуралей…»
Борясь с тошнотой, он осторожно повернулся на бок. Приподнялся на локте. С трудом разобрал в дрожащих голубоватых пятнах смутные силуэты темных колонн. И в самом деле – деревья. Не березы, увы, скорее – бамбук. Здоровенный такой бамбук, в добрую сосну высотой.
Семеныч протянул дрожащую руку, прикоснулся к стволу. На ощупь бамбук оказался бархатистым и теплым, словно не деревом был, а животным. Сахарнов попытался встать, придерживаясь обеими руками за ствол. Бамбук в обхвате метра три, но мозолистые ладони профессора, который давно переквалифицировался в резчика по дереву, не соскальзывали с бархатистой коры.
Утвердившись в относительно вертикальном положении, он посмотрел вверх. И едва не свалился обратно в листву. Голова закружилась. Не от слабости даже – от восторга. Фортуна и в новом мире продолжала подбрасывать Семенычу сюрпризы. Да еще какие! В тот миг профессор забыл обо всем. О собственной старости и недугах. О голоде. О том, что ему вновь придется приспосабливаться к неведомому миру. Ведь еще неизвестно – нужен ли тут кому резчик?..
До головокружения вглядываясь в нависающий над головой исполинский диск, Семеныч пытался осознать, как это возможно – Луна размером с Эверест?! Только Эверест пузатый, весь в жемчужно-серых полосках, неподвижно висящий над самыми кронами, заливающий лес невыразимой красоты сиянием.
«Нет, – подумал Семеныч. – Эверест – это слишком заковыристо… Луна пусть будет Луной… Хотя по размерам она не меньше Юпитера…»
Сквозь верхушки бамбука, похожие на колоски мятлика, он увидел, что выпуклый щит полосатого исполина покрыт круглыми пятнами, которые заметно смещались. Луна оказалась окруженной целым роем естественных спутников, одним из которых наверняка был приютивший бывшего декана мир.
Подлунный мир…
Ветер переменился. Ветви сомкнулись, закрывая от профессора восхитительное зрелище. Заметно потемнело. Мгновение детского восторга миновало. Скучные мысли старого, битого жизнью человека снова заполнили плешивую голову Семеныча. Он вспомнил, что находится в ночном лесу неведомой планеты, быть может – кишащем опасными гадами. И пора бы позаботиться о ночлеге. Столь понравившиеся ему бархатные деревья с точки зрения предоставления убежища одинокому путнику оказались совершенно непригодны. Стволы были гладки, без единого сучка, а кроны – высоки. И, насколько профессор успел разглядеть в сиянии Луны, верховой ветер бесцеремонно мотал их из стороны в сторону. Так что даже если бы Семеныч и взобрался туда, вряд ли сумел бы надежно устроиться.
И еще ему не давал покоя стрекот…
Легко было сопоставить. Низкая гравитация, щедро насыщенная кислородом атмосфера. Даже слишком щедро. Наркотическое опьянение, вызванное вонью фага, сменилось кислородной эйфорией. Отсюда эта щенячья радость при виде луны-переростка. И если растения здесь гигантские, то таковыми могут быть и другие, более активные обитатели Подлунного мира.
От этих мыслей Семенычу стало совсем неуютно. Инстинкт самосохранения требовал найти укрытие где угодно, лишь бы вокруг были стены или что-то похожее на них. Никаких идей на сей счет у Сахарнова не возникло. Он просто побрел наугад, вздрагивая при каждом шорохе и поминутно оглядываясь. Под ногами шуршала листва, в которой вполне могли водиться громадные сколопендры. Местность шла под уклон. Впереди между стволов что-то серебристо мерцало, словно паутина в лунном свете. Вытянув руку, профессор пошел на это мерцание, как мотылек на пламя свечи.
Он не успел сделать и десятка шагов. Усыпанная палой листвой почва ощутимо дрогнула у него под ногами. Профессор охнул, упал как подкошенный и неудержимо заскользил вниз на спине. Вихрь подброшенных листьев сопровождал это стремительное скольжение. Семеныч цеплялся за неровности почвы, молодые побеги бамбука, но только понапрасну обдирал ладони. Будто спортсмена, потерявшего лыжи посреди трамплина, профессора вдруг швырнуло вперед и вверх. Несколько мучительно долгих мгновений он летел в сияющей, насыщенной ароматами пустоте, а вокруг него кружился лесной мусор. Потом что-то пружинящее приняло Семеныча в свои объятия, отбросило назад, снова схватило и плавно закачало убаюкивающей колыбелью. Профессор попытался подняться, но руки и ноги его оказались облеплены белесыми, полупрозрачными нитями, которые где-то над головой свивались в кокон, прикрепленный к какой-то темной массе.
«Попался! – в отчаянии подумал Семеныч. – Как муха, право слово…»
Он еще для порядка попробовал вырваться, но все тщетно. Ловушка – а в том, что это именно ловушка, умудренный горьким опытом профессор Сахарнов, не сомневался – держала цепко. Попавшемуся оставалось только ждать развития событий в смутной надежде, что найдется какой-нибудь выход. Хотя какой там выход… В любой момент может припереться хозяин ловчей сети и…
Семеныч пожалел, что бросил стамеску, когда выбежал из мастерской. И тут же рассмеялся. Старый остолоп. Нашел о чем сожалеть! О заточенной железке, которая валяется сейчас среди обугленных развалин за десятки, если не сотни световых лет от этой паутины, раскинутой в дебрях чужого леса. Нет, от судьбы не уйдешь… Надо было остаться рядом со стамеской, а не прыгать за тридевять миров, чтобы кончить дни в желудке какой-нибудь прожорливой твари.
Отсмеявшись, бывший профессор попытался осмотреться, насколько позволяла сделать вязкая ловушка. Если верить туманному лунному свету и черным теням, его, Семеныча, угораздило сорваться с обрыва в широкую расщелину и, видимо, – угодить в прикрепленную к противоположной стене расщелины ловчую паутину. Может, это была и не паутина вовсе, но ведь не в названии дело. Над обрывом кренились стволы бамбука, размахивая метелками крон. Сиял полосатый диск Луны.
От нечего делать Семеныч принялся наблюдать за другими ее спутниками, которые отсюда были отчетливо различимы. Самый крупный, похожий на покрытый плесенью грейпфрут, медленно смещался к краю лунного диска. Видимо, этот спутник был ближе всех к Подлунному миру. Чуть выше него, а значит, и дальше, довольно бодро катился серебристый мячик, густо покрытый оспинками кратеров. А еще дальше виднелся похожий на обглоданный ноготь желтушный полумесяц.
Как всякий образованный человек, Семеныч был наслышан о современных астрономических концепциях. И его не слишком удивляло, что спутник газового гиганта имеет кислородную атмосферу и покрыт растительностью. Астрономы на Земле писали бы кипятком от радости, если бы узнали о существовании Подлунного мира. Однако оборванному, грязному, нашпигованному болячками, давно не жравшему бродяге, к тому же – вляпавшемуся в какую-то дрянь и наверняка обреченному, – от этого астрономического открытия никакой радости. Единственное, чего Сахарнов хотел сейчас, это чтобы все это поскорее кончилось.
От усталости ломило все тело, ныли ожоги, полученные еще под Чертовым Коромыслом, и ссадины, приобретенные уже здесь. Профессор ворочался в паутине, которая из-за этого лишь сильнее раскачивалась над пустотой. В какой-то миг Семенычу показалась даже, что клейкие и такие слабые с виду нити вот-вот оборвутся, и он окончит свои дни на дне пропасти. Но видимо, запас прочности у паутины был велик. Старого неудачника лишь основательно приложило о каменистый обрыв, добавив еще пару синяков.
Убедившись в бесполезности этой жалкой попытки, профессор перестал дергаться. Ловушка плавно раскачивалась над бездной, амплитуда ее колебаний становилась все у́же, пока, наконец, потенциальная жертва не замерла в неудобной позе человека, подвешенного за ноги.
Неземная ночь продолжалась. Все так же неподвижно нависал над лесом гигантский щит Луны, лишь черные тени спутников оживляли его жемчужно-серую выпуклость. Шептали под ветром колоски бамбука. Стрекотали невидимые насекомые. Вряд ли Подлунный мир был добрым, но Семеныч не мог не признать, что красоты этому миру не занимать. Выбраться бы из этой проклятой паутины, тогда, может, удалось бы найти пристанище и пищу, а там – чем дьявол не шутит – встретить таких же бедолаг, как он сам. Ведь фаг редко перебрасывает людей поодиночке.
Усталость брала свое. Незаметно для себя профессор Сахарнов задремал, слегка покачиваясь над пропастью, словно младенец в люльке. Странная шестикрылая тень стремительно пересекла лунный диск, но Семеныч ее не увидел. Ему снилась зимняя Москва. Сосульки на проводах. Буксующие в снежном месиве автомобили на проспекте Вернадского. Елочные огни в окнах жилых домов. Детский смех, звенящий над ледяными горками. И льнущие к темным стеклам снежинки.