Глава XXV. ЛОВУШКА

Лишь один лучик света брезжил в окутавшей Просперо тьме. Коль скоро Джанна предназначалась великому владыке, пленители должны до поры заботливо охранять ее. Ждать, пока они исполнят свои намерения, было мучительно больно, но все же у него оставалась надежда на благополучный исход. Время еще есть, а раз есть время, сохраняется и надежда: ведь возможны всякие случайности.

Когда Драгут осознал мощь тех, кто за ним охотится, и понял, что его уже настигают, он решил, что безопаснее всего будет последовать за Хайр-эд-Дином в Стамбул и присоединиться к флоту султана, опять став под знамена своего старого командира. Но прежде ему, в соответствии с приказом, нужно было дождаться в Джербе прибытия Ярина Сабаха, посланного за подкреплением в Алжир. Иначе отделившиеся от флота галеры подвергнутся серьезной опасности. Кроме того, приведя подкрепления, он станет желанным гостем во дворце правителя.

Подняв якорь в Пантелларии, Драгут неторопливо двинулся на юг мимо своего разоренного гнезда, Мехедии. Считая безумством входить в порт, Драгут все же совершил неосторожность, приблизившись к берегу на полмили. Им руководило понятное желание получше рассмотреть город и оценить ущерб. Горько проклиная неверных свиней, разрушивших его крепость, корсар медленно продвигался вдоль побережья. Торопиться ему было некуда. Вероятность погони в этих водах была невелика, и он мог спокойно дожидаться тут подкреплений, которые, как ему было известно, прибудут самое раннее через несколько недель.

Возглавляемые бригантиной, галеры ползли на юг по неподвижной глади моря, в которой отражалась каждая паутинка. Полный штиль сопровождался страшным зноем. Пройдя мимо островов Сфакс и Каркена, они пересекли обширный залив Габес и наконец вошли в мелкие воды у Джербы — острова гомеровских лотофагов. Галеры осторожно миновали узкий мелководный пролив и оказались в бухте еще до начала отлива. Эта огромная и почти круглая лагуна, двадцать миль в длину и пятнадцать миль в поперечнике, лежала между скалистым берегом материка и зеленой полоской Джербы. Строго говоря, Джерба была островом лишь во время приливов, потому что юго-восточную ее оконечность соединяла с материком полоса топей, где гнездились фламинго. Но и в прилив перешеек Тарик-эль-Джемиль обеспечивал безопасное сообщение между Джербой и побережьем. Поэтому Джерба, по существу, была не островом, а полуостровом.

Пройдя через обширную лагуну, флот Драгута проследовал вдоль побережья Джербы до деревни Хум-Аджим — кучки домов вокруг белокупольной мечети. Некоторые из них были построены из камня, другие

— из самана, скрепленного навозом. Крыши были тростниковыми: на болоте в изобилии рос камыш. Здесь, в этой светлой бухте, обрамленной зарослями тамариска, возле серебристой береговой линии и бросил якорь флот корсаров. Обитатели здешней плодородной равнины воспользовались его приходом, чтобы наладить торговлю. Страна была похожа на сад. Сверкающие верхушки финиковых пальм возвышались над серо-зелеными оливами, инжиром и мушмулой. Берберские женщины, изящные, без паранджей, спускались к воде с ивовыми корзинами на головах, наполненными золотистыми сливами, сочной акациевой фасолью, финиками, арбузами, хлебом, яйцами, курами и прочей снедью. В лодках с высоко вздернутыми форштевнями их ждали мужья. Подплывая к кораблям, торговцы назойливо предлагали свой товар, криками привлекали к себе внимание. Никаких сказочных плодов в этой изобильной стране не было, но корсары радовались и тем заурядным фруктам, которые здесь росли. Спустя несколько дней даже рабы уже объелись ими, позабыв о черствых галетах и бобах, составлявших их обычный дневной рацион.

Драгут был уверен, что в этой лагуне его никто не потревожит до прихода подкрепления. Поэтому он воспользовался случаем и приказал кренговать галеры, по пять штук за раз, и смазывать жиром их кили. В первую очередь расснастили и вывели на мелководье корабли, потрепанные бурей и нуждавшиеся в ремонте. На берегу соорудили кузницу, и рабы приступили к работе. Пять дней прошли спокойно, но на шестой из деревни Хум-эс-Сум, что на северном побережье, прибыл на верблюде гонец. Он сообщил, что в залив Габес с севера вошла огромная армада.

Потрясенный и встревоженный Драгут приказал седлать лошадей и вместе с несколькими офицерами отправился взглянуть на приближающиеся корабли собственными глазами. Когда он увидел их, они были в миле от пролива и уже бросали якорь на мелководье — тридцать шесть галер и галеонов, сопровождаемые бесчисленным множеством вспомогательных и транспортных судов. Некоторые несли красный с золотом испанский флаг, другие — красно-белый генуэзский, но Драгут и без того знал, кто перед ним. Еще на стоянке, когда ему сообщили о приближении флота, корсар понял, что это вовсе не ожидаемое подкрепление, а Дориа, выследивший его на морских путях, на которых следов не остается. Только потом, в более спокойной обстановке, Драгут понял, что, возможно, оставил какие-то следы в Мехедии.

При первом взгляде на неприятеля корсар почувствовал невероятный страх и побледнел так, что этого не смог скрыть даже загар. Не иначе как этим свирепым генуэзцам помогает сам шайтан. Злополучная лагуна, которую он считал безопасным убежищем, превратилась в коварную западню, не имевшую выхода. И неверные знали об этом, иначе они не стали бы бросать якорь здесь, возле единственного прохода, которым могли воспользоваться корсары. Драгут дал волю гневу в присутствии своих офицеров и, размахивая руками, принялся клясть Андреа Дориа, лагуну Джерба и собственную глупость, из-за которой они попали в ловушку. Устав ругаться, он развернул горячего арабского скакуна и бешеным галопом помчался обратно к стоянке, до которой было десять миль.

Возвратившись, Драгут посеял панику. Весть о прибытии Дориа повергла солдат в оцепенение, а двум тысячам христиан всех национальностей, надрывавшихся у Драгута на веслах, внушила надежду.

Но ни для кого эта новость не была столь желанна, как для Просперо. В его жизни, пожалуй, не было более мрачных дней, полных апатии, сводящего с ума отчаяния, вынужденной праздности. Товарищей его увели в рабство на галеас Драгута, но самого Просперо оставили на свободе. Однако эта свобода была не лучше тюрьмы. Драгут отвел ему каюту в трюме, позволил посещать кают-компанию и допустил к своему столу. Несмотря на давние раздоры, он обходился с пленником учтиво, подобающим его рангу образом, а сам тем временем раздумывал, как с ним поступить. Вежливость Драгута оскорбляла Просперо. Он не ходил в кают-компанию, чтобы не встречаться с корсарами и не видеть их учтивости, которая была не чем иным, как шутовством. Тем не менее, деля стол с корсаром, Просперо не мог полностью игнорировать его, если не хотел остаться на голодном пайке. За столом Драгут оживленно беседовал с пленником, не обращая внимания на его страдания, угрюмое молчание и все более мрачный вид.

Если бы речь шла только о нем, Просперо не благодарил бы судьбу так горячо за то, что Дориа оказался поблизости и Драгут угодил в ловушку. Невыразимый страх за Джанну, терзавший его, теперь развеялся. Поэтому, когда Драгут вернулся из Хум-эс-Сума, Просперо встретил его чуть ли не весело.

Занятый своими заботами, Драгут вначале не заметил этой перемены. Он раздумывал, как отразить грозящий удар, хотя и понимал, что действенных мер принять не удастся. Он приказал выкатить на сушу дюжину самых мощных пушек и сам проследил за этим. Потом послал за старым Хадабом, шейхом Джербы, и убедил его прислать на помощь несколько тысяч берберов, чтобы быстро построить крепость на мысу у входа в пролив, где предполагалось установить пушки. Затем, забыв об обеде, Драгут помчался наблюдать за возведением укреплений. Берберы и невольники возились там, будто колония муравьев. Казалось, форт вырастает прямо из-под земли. Бурые стволы финиковых пальм в шестьдесят футов длиной прикрепляли к еще более мощным стволам старого тамариска. Из них сооружали платформу за валом из ивовых прутьев, который берберские мужчины и женщины лихорадочно засыпали землей.

Работы были, словно по волшебству, закончены за считанные часы. Обнаженные рабы, обливаясь потом, притащили на позиции орудия. Оставалось только установить их, но для этого невольникам надо было дать передышку, чтобы они могли перевести дух и унять дрожь в руках и ногах.

Офицеры Драгута, энергичные и бдительные, выкрикивали приказания, щелкали бичами, посылали гонцов то туда, то сюда. Сам Драгут поспевал везде, его темные сердитые глаза примечали все, и он то и дело резким голосом приказывал что-то исправить или усовершенствовать.

Наконец все было сделано, и Драгут спустился с широкого парапета, с которого в последний раз окинул, взглядом всю постройку. Он не чувствовал удовлетворения, потому что положение, в которое попали корсары, было отчаянным. В этот миг рядом с ним раздался хриплый голос:

— Столько трудов, и так мало толку, господин Драгут. Корсар резко обернулся и, увидев Просперо, в сердитом удивлении уставился на него.

— Ты здесь? Почему? Что тебе надо?

— Мне стало любопытно. Никто меня не остановил. — Просперо был спокоен, а Драгут сопел так яростно, что ноздри его раздувались. — Жаль, что все усилия затрачены впустую. Жаль, что у тебя не хватило изобретательности. — Он улыбнулся. — Ты только укрепляешь дверь своей тюрьмы, синьор Драгут.

Корсар и сам это понимал и поэтому еще больше выходил из себя. Ему вовсе не хотелось становиться посмешищем.

— Да покарает тебя Аллах!

— Да вразумит он тебя и сделает способным увидеть, где твое спасение! — ответил Просперо.

Гнев Драгута сменился откровенным изумлением. Какое-то мгновение он молча смотрел на пленника, вытаращив глаза, потом спросил:

— Ну, а ты это видишь?

— Разве я обязан спасать тебя от гибели?

— Гибели? Какой гибели? — вновь вспылил Драгут. — Пусть эти паршивые генуэзцы только попытаются проникнуть в лагуну, и тогда ты увидишь, кому суждено погибнуть.

— Ну еще бы! Если бы дело было только в обороне! Крепость ты возвел прекрасную, но зачем Андреа Дориа лезть на рожон, когда он может просто подождать тебя на выходе из пролива? А он будет ждать тебя именно там, терпеливо и упорно, как стервятник.

Такая перспектива не очень устраивала Драгута. Он разразился грязными проклятиями. Потом спросил:

— А зачем мне выходить из бухты?

— Не хочешь же ты обосноваться в Джербе и заняться сельским хозяйством?

Драгут сжал кулаки. Он и сам терзался сомнениями, и это заставило его смирить гнев. Он стал спорить со своим насмешником.

— Если я не могу оставаться здесь сколь угодно долго, то не может и Дориа. Но у меня, по крайней мере, есть преимущество. Я в укрытии. Если надо, дождусь зимних штормов, которые прогонят его прочь.

Просперо рассмеялся, не обращая внимания на то, как это злит и Драгута, и хмурых корсаров, которые, ворча, обступили их.

— Ну да, конечно, Дориа дурак. Он об этом не подумал.

— Думай не думай — это ему не поможет.

— Не поможет? Я знаю, что сделал бы на месте Дориа. Устав дожидаться тебя, я высадил бы десант к востоку от Джербы, достаточно сильный, чтобы захватить твою крепость, а уж потом вошел бы в бухту и довершил разгром. По-твоему, такое не может прийти в голову Дориа?

Теперь уже рассмеялся корсар.

— Что ж, пусть плывет по воле Аллаха. Тут его ждет гибель. Для десанта ему потребуется половина всех матросов. А когда он высадится на берег, появлюсь я и разгромлю вторую половину эскадры, не дав ему овладеть положением. Вот почему я и построил это укрепление. Теперь ты, возможно, не сочтешь его бесполезным.

С этими словами он повернулся, чтобы уйти, но Просперо остановил его, сказав:

— Почему ты думаешь, что Дориа слепец? Он будет держать тебя в ловушке, пока не получит подкрепления. Ему достаточно отрядить гонца в Неаполь. Впрочем, я уверен, он уже сделал это. До зимы еще далеко, Драгут, и Дориа, как я уже сказал, умеет быть терпеливым. — И, чтобы досадить корсару, он злорадно повторил: — Как стервятник.

На орлином лице Драгута появилось выражение тревоги, но он заставил себя усмехнуться.

— Что ж, можешь строить на этом свои пустые надежды на освобождение. Устав от этого разговора, возбудившего небывалый гнев его капитанов, Драгут внезапно разозлился.

— Возвращайся на галеру и оставайся там. И если ты сойдешь на берег без разрешения, то я закую тебя в кандалы. Прочь!

Драгут в ярости махнул рукой и резко повернулся на пятках. Просперо в сопровождении нескольких корсаров возвратился на флагманский корабль. Но он был доволен, потому что вновь был рядом с объектом своей любви и мог обеспечить если не немедленное освобождение, то хотя бы безопасность Джанны.

В течение следующих трех дней он видел Драгута лишь мельком. Анатолиец возвращался на галеру только для того, чтобы отоспаться. Все время он проводил в крепости, следя за императорским флотом, который стоял в миле от берега, у возвышенности, близ большого мыса, простиравшегося почти до восточной оконечности острова. С каждым днем глаза Драгута все больше наливались кровью. Галеры генуэзцев сонно замерли на зеркальной глади моря и стояли в жарком июльском мареве, словно дожидаясь, когда попавший в ловушку неприятель в отчаянии сделает первый ход. Над ними синело небо, отливавшее стальным блеском.

Лицо Драгута с каждым днем становилось все изможденнее, вытягивалось, взгляд затуманивался от усталости, нрав делался все более раздражительным, а брань — все отборнее. С тех пор, как на гойалатской дороге Драгут-реис попал в плен к генуэзцам, он никогда не оказывался в таком отчаянном положении. Но в Гойалате он хотя бы мог бороться, а сейчас у него не было никакой возможности вступить в бой.

В лагуне тем временем прекратились все ремонтные работы: корабли могли понадобиться Драгуту в любой момент. Команды без дела сидели на берегу, не очень-то надеясь, что Драгут или Аллах вытащат их из передряги. Все понимали, что положение отчаянное.

Вечером третьего дня Драгут под давлением обстоятельств наконец смирил свою гордыню и, не в силах больше воздерживаться от расспросов, велел привести к себе Просперо.

Генуэзца втолкнули в кают-компанию, где на пестром диване, скрестив ноги, восседал Драгут. Он был без халата, и оказалось, что тело его бело с головы до пят. Загорелым было лишь заросшее бородой лицо.

— В тот день ты намекал… Что ты имел в виду, когда молил Аллаха открыть мне глаза и помочь увидеть выход?

— Я намекал, что мое дружеское расположение к тебе заставляет меня желать, чтобы ты не попал в расставленные Дориа сети.

— Да, да, — прохрипел Драгут. — Итак, Аллах наставил тебя на путь истинный. Дружеские чувства все же пробудили в тебе желание помочь. Что ж, возможно, это принесет тебе выгоду.

— Надеюсь, ты оценишь это. — Просперо подошел к низкому турецкому столику, инкрустированному слоновой костью и жемчугом, и, воспользовавшись им как табуретом, присел. — Тебе несказанно повезло, Драгут. В безвыходном положении, возможно, самом отчаянном, в которое ты когда-либо попадал, у тебя появился шанс выпутаться. Я удивляюсь, как ты сам не догадался об этом. Напиши Андреа Дориа, что ты пленил его племянницу, и предложи ему в качестве выкупа дать тебе свободно выйти в море.

Просперо говорил спокойно, сдерживая нетерпение. Как игрок, затаивший дыхание после того, как поставил все на кон, он ждал, как будет воспринято его предложение. Глаза Драгута приоткрылись чуть шире, он долгим взглядом уставился на генуэзца. Наконец он медленно заговорил, и в голосе его сквозила насмешка.

— Вы, неверные, высоко цените своих женщин, я знаю. Но одна женщина за Драгута и весь его флот, пожалуй, слишком маленький выкуп, чтобы я поверил тебе.

— Я не прошу тебя верить. Рискни.

— О, Аллах! Это пустая трата времени.

— А куда ты торопишься? Испробуй это, Драгут. Если ничего не выйдет, твое положение все равно не ухудшится.

— Разве что эти генуэзские собаки поднимут меня на смех.

— Но подумай, как тебя высмеют, если ты вообще ничего не предпримешь.

— Да сгноит Аллах твой язык! — взревел Драгут. Но тут же добавил:

— Я поразмыслю об этом…

Так и не придя к определенному решению, наутро Драгут отправился на борт галеры Синана. Попав в отчаянное положение, он не хотел пренебрегать ни одной возможностью. Вместо приветствия он приказал Синану привести к нему женщину. Евнух стряхнул фаталистское оцепенение последних дней. Его маленькие глазки, впившиеся в лицо капитана, подозрительно сверкнули.

— Зачем она тебе, Драгут? — он сложил губы бантиком и медленно покачал головой. — Эта женщина не для тебя. Ты же знаешь, какое предназначение я ей уготовил.

— А может, я решил иначе, — сухо ответил Драгут. Этого оказалось достаточно, чтобы Синан впал в ярость. Его огромное тело затряслось.

— Она — моя! — пропищал он. — Моя награда. Моя часть захваченной добычи. Так было условлено, и мы обязаны придерживаться договора.

— Да вразумит тебя Аллах. Прежде чем ты сможешь предложить эту жемчужину Сулейману, мы должны выбраться из Джербы.

И он в двух словах объяснил, как монна Джанна может помочь им в этом. Частично убеждением, частично упрямой настырностыо он вынудил Синана привести пленницу.

Она вышла на палубу без страха, что было недоступно пониманию этих мужчин. На Джанне было то же одеяние, что и в день, когда ее пленили,

— серая накидка с капюшоном поверх серой же бархатной шапочки с оторочкой из драгоценных камней. Ее лицо было бледнее обычного, под глазами обозначились тени и морщины, вызванные тяготами заточения и волнением. Но она не жаловалась и ни о чем не просила, только смотрела на них — с презрением и сверхъестественной отрешенностью, которую Драгут воспринял как дерзкий вызов.

Он сидел рядом с Синаном на диване и затачивал гусиное перо. Оставив на время это занятие, корсар уставился на Джанну так, что его взгляд смутил даже Синана. Евнух подался к Драгуту, схватил его за рукав и принялся что-то тараторить по-арабски.

Анатолиец поднялся и ровным, спокойным голосом сообщил женщине, зачем ее позвали. Она должна написать своему дяде Андреа Дориа. Драгут продиктует ей письмо. Это нужно, чтобы адмирал убедился в том, что она находится на борту мусульманской галеры.

Так она узнала, что Андреа Дориа поблизости и с такой эскадрой, которая вполне способна блокировать корсаров. А это, в свою очередь, вынуждает их прибегнуть к уловкам. Известие вывело ее из состояния безразличия. Джанна прерывисто дышала, не в силах скрыть возбуждение. Зрачки ее расширились и засверкали, бледные щеки покрылись румянцем. Одако, едва вспыхнув, надежда угасла снова. Джанна равнодушно согласилась написать письмо, заметив при этом, что ей отлично известно, как адмирал привержен своему долгу. Вряд ли он пойдет на такую сделку.

— Я того же мнения, — сказал Драгут, мрачнея. — Но это предложение синьора Просперо.

Поняв, что Просперо цел и невредим, Джанна успокоилась. Даже если Андреа Дориа откажется от сделки, положение ее не безнадежно.

Ответ адмирала, пришедший тем же вечером, был именно таким, какого она и ожидала. Письмо Дориа было составлено в таких оскорбительных выражениях, что Драгут впал в ярость и обратил ее на человека, вдохновившего его на эти переговоры.

Обескураженный тем, что его племянница находится в руках Драгута, адмирал все же насмешливо ответил корсару, что нужды в сделке нет, ибо он сам может взять все, что ему нужно. Дориа добавил, что, если монне Джанне будет причинен хоть малейший ущерб, с Драгутом поступят как с негодяем, бандитом и пиратом, каковым он и является на самом деле. Тогда он узнает, что такое мучительная смерть на крюке. В заключение Дориа предложил Драгуту выбор: либо немедленно сдаваться, либо ждать, пока императорская эскадра не захватит его в плен.

Драгут скрежетал зубами, когда один из христианских рабов читал ему письмо. В конце концов он вырвал его из рук невольника и скомкал. Точно так же он набросился бы и на автора письма, окажись тот рядом. Потом он отправил одного из стражников за Просперо и, когда тот пришел в кают-компанию, обрушил на него пылкую тираду, в которой на все лады поносил императорского адмирала. Драгут недобрым словом помянул мать Дориа и предрек неизбежный позор его дочерям, равно как и всем женщинам из его рода. Он грозился осквернить могилу адмирала и молил Аллаха сгноить кости и разрушить жилище этих неверных свиней.

Вышагивая по тесной каюте, Драгут изливал накаленную желчь. Иссякнув, он разгладил скомканный листок.

— Вот ответ этого негодного сына шайтана. Прочти, как грязно меня оскорбляют по твоей милости. Хуже того, теперь Дориа слишком много знает. Из-за твоих дурацких советов мы сейчас в более серьезном положении, чем были до сих пор.

Просперо взял письмо и невозмутимо углубился в чтение, а долговязый Драгут, облаченный в белый халат, метался по каюте, гибкий и свирепый, как леопард.

— По крайней мере, — хладнокровно сказал Просперо, прочитав письмо, — теперь ты знаешь, чего ждать в том случае, если женщине будет причинен вред.

Драгут остановился и, резко обернувшись, посмотрел на Просперо так, словно собирался броситься на него. Корсар ощерил зубы и яростно сверкал глазами.

— Этого ты добивался, когда хитростью принудил меня сообщить Дориа, что его племянница здесь? Вот, значит, каков был твой коварный замысел?

— Это еще не все, — спокойно ответил Просперо. — Я надеялся, что вы договоритесь с Дориа. Признаться, я полагал, что адмирал схватит наживку.

И он снова взглянул на письмо.

Драгут схватил его, снова смял и отшвырнул прочь. На губах его выступила пена, хлопья которой прилипли к черной бороде.

— Думаешь, ты добился своего, да? Обвел меня вокруг пальца? Думаешь, твое дьявольское итальянское коварство помогло тебе? Клянусь бородой Магомета, ты не пожнешь плодов. Иначе я тут же повесил бы тебя. — Он опять принялся носиться по каюте. Голос у него срывался от злости. — Вы с Дориа небось думаете, что выбор у меня невелик: либо выйти из лагуны и погибнуть, либо остаться в лагуне и тоже погибнуть. Ты полагаешь, у меня нет другого выхода? Но я тоже хитер, слава Аллаху. — Он разразился безумным смехом. — Выход есть. Такой, о котором ни ты, ни Дориа даже не догадываетесь. Подожди до завтра! Я заплачу слишком большую цену, но вы с Дориа, не получите никакой выгоды. Ни мои корабли, ни мои матросы не попадут в лапы этой свиньи. И едва ли он когда-нибудь увидит свою племянницу, которую, как он дерзко бахвалится, может забрать в любую минуту! Завтра мы пересечем лагуну и высадимся в Бу Гара. Там я затоплю свои корабли, и мы пойдем пешим маршем в Алжир. До него три сотни лиг. А когда Дориа, устав стеречь пустые силки, узнает, что произошло, он еще пожалеет о своем отказе от сделки. И пожалеет еще больше, когда ему сообщат, что его племянница, которой было суждено украсить собой гарем султана, украшает мой гарем!

Итак, участь Джанны была решена. На миг Просперо оцепенел, но потом заставил себя ответить:

— Да, он пожалеет, но ты пожалеешь больше, если лишишься своего флота.

Удар попал в цель. Физиономия Драгута выражала полную растерянность. Просперо показалось, что корсар готов расплакаться.

— Разве я сказал, что это не будет тяжкой утратой для меня?! — вскричал он, но тут же взял себя в руки и уже спокойнее добавил: — Но я утешаю себя тем, что это воля Аллаха.

Проявив неслыханную дерзость, Просперо с презрением в голосе сказал взбешенному корсару:

— И ты называешь это выходом? Даже победив тебя, Дориа не добился бы большего. Твой флот потоплен. Ты сам и твои люди, будто шайка беглых преступников, надолго отлучены от моря и загнаны в пустыню! Нет, Драгут, на твоем месте я бы вышел в море и принял бой. Даже поражение не покроет тебя таким позором, как побег.

— Это совет или просто насмешка? Если совет, то я уже устал от них. Если насмешка, то чаша моего терпения переполнена. Остерегись! — С этими словами Драгут покинул Просперо, сбежал по коротким сходням в шлюпку и приказал грести к берегу.

Ступив на сушу, Драгут тотчас поскакал в Хум-эс-Сум. Он увидел, что несколько императорских галер движутся, будто производя разведку, и приказал выпалить по ним из всех пушек. Эти мальчишеская выходка помогла ему разве что отвести душу. До галер было больше мили, и Драгут прекрасно понимал, что ядра не достанут их.

Казалось, весь остров содрогнулся от этой ужасной канонады. В раскаленное небо с криками взмыли стаи морских птиц: на берегу собралась толпа любопытных берберов. Благодаря пальбе Дориа смог оценить прочность обороны Драгута и составить представление о числе и мощи пушек, которые будут противостоять ему, если он попытается прорваться в бухту.

Но у адмирала не было такого намерения. Он поступил именно так, как предсказывал Просперо. Одна из самых ходких его трирем уже устремилась на север, к Неаполю. Когда прибудет подкрепление, адмирал высадит десант на Джербу, если, конечно, Драгут не высунет нос из лагуны. Желая восстановить свой подорванный авторитет, Дориа рискнул предвосхитить события и отправил императору рапорт о блокаде Драгут-реиса, сообщив, что его флот можно считать разгромленным. С явным намерением превознести свои заслуги он приложил к рапорту и отчет о налете на Мехедию, составленный в самых цветистых и торжественных выражениях.

Смеясь над палящим из пушек Драгутом так же, как он смеялся бы над кривляющимся мальчишкой, Дориа тем не менее отдал на галеры приказ держаться на безопасном расстоянии от берега.