Когда они вернулись, дед стоял в палисаднике перед домом, одетый в плащ с капюшоном, рядом с облетевшей сиренью. Ее они посадили вместе с бабушкой Алисой, когда только переехали в Прокопу. Теперь это было большое раскидистое дерево, дававшее тень в летний зной, а его отводки приходилось постоянно выпалывать, чтоб они не захватывали новые площади сада и огорода.

— Мне жаль, что мы бросаем его.

— Папа, это дерево, а не котик, — Андрей Данилов попытался его успокоить, но голос прозвучал насмешливо. — Это ж не пальма какая-нибудь. Оно нормально обойдется без нас. Ты же сам сказал, ледник будет здесь через тысячу лет. Это дерево проживет жизнь и спокойно засохнет от старости. Какого черта? Мы бросаем много действительно ценных вещей. А это даже не яблоня. С нее плодов не дождешься, хоть сто лет жди.

Яблони они действительно вынуждены были оставить, хотя самые молодые деревца выкопали с корнем и вместе с комом земли уложили в ящики. Но в основном на новом месте поселенцы собирались пользоваться методом прививки, взяв с собой отводки от самых лучших растений. У них был редкий морозоустойчивый сорт, очень хорошо плодоносящий — говорят, из семян, найденных в Ямантау. А на новом месте найдутся дикие яблони, чтоб было куда прививать.

— Да. Оно проживет, совсем как я…

Младший увидел слезы в глазах деда, и заметил, как отец чуть заметно покачал головой.

«Да, расклеился совсем батя, — говорил его взгляд. — Видать, болезнь мамы подкосила, а тут еще этот переезд».

— Но ты же сам хотел уехать, — произнес отец. — Ты же нас на это подбил.

— Если бы речь шла только обо мне… в этом не было бы нужды, — пробормотал Александр Данилов-старший. — Но это нужно для вас. Не дадут вам эти паразиты житья. Дай бог вырваться сумеем.

И тут Младший был в шаге от того, чтоб рассказать им обоим про след. Но что-то его удержало. А через секунду момент был упущен.

— Да что же это я? — дед хлопнул себя по лбу. — Забудьте. Старый дурак просто расчувствовался. Да, здесь все наше. Все хранит на себе тепло наших рук, впитало в себя наши ошибки и наши удачи, находки и потери. Наши мертвые похоронены здесь. Но жизнь это эскалатор, а не дорога. Даже если ты стоишь на месте, она несет тебя, куда ей надо. Нам остается жечь мосты и идти вперед, не оглядываясь. Как Лот. Лот номер один, номер два и номер три. А оглянешься — станешь столбом у дороги.

Если это была игра слов, Младший ее не понял.

— Внучок, иди к своим друзьям. Лешка, Андрюша пришли… и Кира.

И точно — свет в гостиной горел, через окно доносились знакомые голоса.

— Посидите, отметите немного. А завтра в путь. Жаль, что на такое время выпал твой день рожденья. А с другой стороны… может, и в добрый час. Мы на пороге новой жизни, — заметив, что глава поселения подошел к собачьей будке покормить Жучку, дед добавил, понизив голос:

— И забудь ерунду, которую я говорил тебе про облака. Она тебе нормально подходит. Удачи!

Посидев немного за общим столом, молодежь удалилась в Сашкину комнату в мансарде, чтоб не мешать взрослому разговору о деталях переезда. И чтоб им самим он не мешал — голову не грузил тем, что им пока можно и не знать. Хоть и быстрее сейчас взрослели, чем до Войны. По прежним временам они вообще считались бы детьми.

Они — это он, Сашка, его друзья Павел и Андрей, оба на год его старше. И Кира.

Мало у кого в деревне была такая комната. Большая, светлая, с картиной на стене, изображающей горный ручей, и книжным шкафом, уже пустым, с удобным диваном-кроватью. На полу медвежья шкура, которую, правда, не он добыл. Была. Ее уже скрутили и собрали. За пластиковым окном — толстым, пятикамерным, выдерживавшим даже шестидесятиградусный мороз — открывался вид на Центральный район вдали. Ни из одного окна больше такого вида не было. Над карьерами стелился туман, и где-то там виднелся Провал. Сашка не думал раньше, что и по этому виду будет скучать. В чем-то он понимал деда.

Пашка и Андрюха рассказывали пошлые анекдоты и пили пиво из глиняных кружек. И то и другое — свое: пивоварение и гончарное дело в селе были развиты.

Кира сидела в кресле и пила чай, аккуратно откусывая творожное печенье. На ней был не ее повседневный мальчишеский наряд из джинсового комбинезона и рубашки, а очень красивое платье цвета морской волны, украшенное бисером, которое она сшила сама. Хотя самой морской волны он видеть не мог. Ее волосы были заплетены в две косы, но ему было бы приятнее видеть их распущенными.

Оба пацана были его товарищам по детским проделкам, обоих он знал чуть ли не с рождения, но в последний год Сашка чувствовал нарастающий лед отчуждения между собой и ими. Вызванного не конфликтами, нет. Они по-прежнему неплохо ладили. Но в этот год он все чаще чувствовал, будто общался раньше со всеми на одной радиоволне, а сейчас перешел на другую, пусть и близкую. Голоса слышны через эфир — но вдалеке, и трудно прислушиваться, и чем дальше, тем труднее. Пока эту пропасть еще можно было перешагнуть, но скоро, возможно, нельзя будет и перепрыгнуть.

Все шутили, смеялись его шуткам и поддерживали разговор — об урожае, об охоте, о переезде. Но его не покидало ощущение, что вечеринка — не день рождения, а прощальный вечер. Младший подумал, что с удовольствием провел бы сейчас время, разбирая старые книги. Фолианты, как их называл дед. Или посещая места, где ни разу — с самой Войны — человек не ступал.

Хотя ее он бы с собой взял… Наверно, это было бы романтично, идти с той, кого ты выбрал, в краю древних мрачных тайн.

«Ну, ты и придурок, — сказал он себе в этом месте. — Чтоб идти в поход, нужна не девка, а надежные товарищи. А совсем один ты только до сортира в огороде дойти сможешь. Даже по дороге до хутора Пустырника тебя мог медведь сожрать вместе с лошадью, а что говорить о других городах?»

Обстановка немного оживилась, когда он рассказал о поездке к Пустырнику и о поисках в старой шахте (хотя отец и просил помалкивать). Но прогнать ощущение, что ему с ними не очень интересно, уже не мог. Разве что с Кирой. Но и тут были сложности.

— Какой же ты бессовестный, Александр Данилов, — тихо сказала она ему, когда парни по очереди пожали имениннику руку и удалились.

— Ты о чем? — он уставился на нее непонимающе.

— Думаешь, я не заметила, как ты смотрел на меня все это время?

— И как?

— Как голодная собака на мясо, — она отсела на край дивана, сложив руки на коленях.

— Ты ошибаешься, — он подвинулся чуть ближе.

— Нет же. Я уже с мальчиками общалась… — она усмехнулась, заметив его недовольный взгляд. — Да не так, как ты подумал, дурик. Те, кого порядочными называют, на самом деле в мыслях самые пошлые. Вот ты меня уже и так, и этак развернул… я же вижу. А кто меняет баб как перчатки, могут быть способны на чувства.

«Которые тебе и не снились» — пожалуй, такой была недоговоренная часть фразы.

— Но, знаешь что? — в ответ на его попытку по-дружески ее приобнять за плечи, она отодвинулась и, словно дразня его, перебежала на другой конец комнаты, усевшись в кресло. — Тебе повезло. Они хотят, чтоб я досталась тебе. Мои братцы. Наверняка уже все обговорено. Как в дурацком кино из страны, где все поют и пляшут и на лбу у людей красные точки нарисованы. А взамен они получат от твоего папаши в пользование сеялку, веялку или сноповязалку. Или корову. Или свинью, — она изобразила пятачок, приставив палец к своему чуть вздернутому носику. — Справедливо, да? Свиноматку на свиноматку. А ты, наивный чукотский юноша, ничего этого не знал?

Данилов-младший застыл, как пораженный взрывом. Вначале он не поверил. Но потом понял, что это вполне в духе его отца — решить устроить ему судьбу с таким цинизмом. Для его блага, да. Фраза про то, что пора найти телку с приличным выменем, неожиданно обрела конкретный смысл. Грудь у нее была действительно не по годам развитой.

И даже дед мог этого союза хотеть, поэтому и взял назад свои слова про облака. Дед, видимо, страдавший от того, что их род был хилым и вдобавок с одной бесплодной ветвью. Дед, который понимал, что ему скоро уходить. А отец еще постоянно шутил про то, что Женьке замуж пора, а она не торопится. Так, оказывается, не ее одну сватали! Ну, просто «Тихий Дон» какой-то. И ведь дело не в сеялке или скоте, а во власти.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Сашка подозрительно.

— Ушки на макушке, — усмехнулась девушка, надкусывая еще одну печеньку. Теперь не принято было бояться «испортить фигуру».

— Если ты настолько меня не любишь, так и скажи, — он надулся от обиды. — Можешь ведь отказаться. Мы же не дикари.

— Могу, — кивнула Кира. — И ничего мне за это не будет. За ворота в лес не выгонят. Но когда я думаю, что люди все такие, я готова согласиться. Может, ты лучшее из того, что судьба подсовывает. Ты хотя бы хороший. Как друг, — она сидела так, что подол ее платья задрался. Немного, чуть выше загорелых коленок, но этого было достаточно, чтоб направить его мысли в другое русло.

Хотелось стать ей самым близким другом и немедленно. И уже на этот первичный инстинкт наслаивался другой, более поздний — оберегать, заботиться, кормить и защищать.

— Дурочка моя, — парень посмотрел на нее с мягким укором. — Я за тобой, блин, на край света готов. А ты наслушалась твоих братцев, которым меньше пива надо в себя заливать. Чушь это все. Никто тебя на хрюшку не поменяет. И даже на буренку. Ты же золотая, ты же…

С улицы раздалось громыхание, заставившее их обоих вздрогнуть. Подбежав к другому окну, они увидели, что это грохочет по старому асфальту, переваливаясь через трамвайные рельсы, тяжелая запряженная двойкой лошадей телега, которая в этот момент подъезжала к воротам. Лошади были бурые, как волки, и каждая раза в полтора массивнее Чернушки. Да и телега была огромной — целый дом на колесах с брезентовой крышей. Когда-то этот фургон был автоприцепом. Но теперь вместо мотора у него была сила этих огромных животных, предков которых они когда-то получили от Заринска, тогда еще щедрого и помогавшего с обустройством.

И только один человек имел в селе такой фургон. Тот самый, к кому Сашка в этот день заезжал.

Цокот копыт сменился стуком в ворота, потом скрежетом открываемой калитки. Тот, кто приехал, совсем не боялся потревожить хозяев и их соседей. Хотя время было позднее, а ложились в деревне всегда рано, как и вставали. Отправляться собирались без спешки, завтрашним вечером, и все хотели перед дорогой поспать.

Тихонько приоткрыв окно, Младший услышал внизу у ворот голос отца:

— А, это ты Жека. Ну заходи. Чего, уже собрался?

— Да, Андрей, — голос Пустырника звучал еще резче, чем обычно. — Две мои другие повозки следом идут.

— Сами, что ли, своим ходом? С мотором и автопилотом? — тон отца, как всегда, был немного язвительным.

— Нет. Оболтусов своих напряг. Петьку и Ефимку. Все ж таки они мне сыновья, хоть и живем отдельно. У них кони тоже хорошие. Ты это… Труби общий сбор. Надо уходить. Прямо сейчас. Иди со мной, вождь краснокожих, взгляни сюда.

К счастью, повозка остановилась рядом с фонарем, у которого был собственный солнечный элемент, который за день в ясную погоду успевал зарядиться.

Младший уже чуть не свешивался из окна. Рядом он почувствовал теплое дыхание Киры. Она выглядывала из-за его плеча, словно прячась за ним, но тоже смотрела. Их пока еще не заметили.

В этот момент Пустырник с отцом вместе откинули брезентовый полог.

Из-за их спин Младший разглядел на дне фургона только черные когтистые лапы. С мокрой блестящей шерсти стекала кровь. Зато он увидел, как нелюдимый хуторянин что-то высыпал вождю на ладонь. Но не монеты. Металлические цилиндры, похожие на карандаши… или на пули.

— В него уже стреляли на днях. «Пятёрой»! Это я достал из туши. Надо рвать когти, и лучше затемно. А то поздно будет.

Какое-то время отец недоверчиво рассматривал то, что Пустырник положил ему на руку.

— Странно. Пять сорок пять — беспонтовый калибр для охоты на медведя, — произнес вождь наконец.

— Андрюха! — назвал его Пустырник совсем по-простому. — А я тебе об чем говорю? Ну почему надо все разжевывать? В эту зверюгу стреляли. День-два назад недалече отсюда. Из автомата, судя по тому, как пули легли! Ранили, но не добили. А это оружие на человека. Не на медведя. Тот, кто применил его — чужак. Он или погиб, или наоборот, укрылся от медведя где-нибудь, уже не скажешь. Ствол я не разыскал. Но он не пошел бы в одиночку в такой поход! Да еще с такой пушкой. Значит, он просто отошел или отбился от своих. А те раз прячутся, то пришли не на чай. Надо бросать все и уходить. Иначе можно вообще не дергаться!

— Я, блин, не позволю… никому угрожать нам в нашем доме! — голос отца задрожал от бешенства. — Даже если мы решили его сменить. Да и кто может нам угрожать? У нас вместе с киселевцами почти тысяча стволов, и это только считая взрослых. Мы их на ленты порежем, если сунутся.

Глаза у него налились кровью. Сашка знал за отцом такую особенность. Она была фамильной чертой всех Даниловых, начиная от бабушки Алисы. Конечно, у нее это проявлялось сильнее всего — она говорила, что себя не помнит, когда кто-то имеет несчастье ее разозлить. Бывало, и скалкой могла приласкать. Даже Женька, спокойная и тихая, пару раз теряла над собой контроль и посуду била.

Но отец все-таки сумел взять себя в руки.

— Черт с тобой. Собираемся… Ты думаешь, это разведчики из Заринска?

— Может, и нет. Но даже если залетные чужаки, тебе легче будет? — тут Пустырник перевел взгляд на второй этаж дома.

— Вот те раз! Шпионим?

Фонарь на фасаде светил ему прямо в глаза, поэтому Сашка и думал, что он их не разглядит.

Тут и отец заметил.

— Сашок, вы одеты? Вот и хорошо. Надо всех по улице оповестить, что отъезд не завтра вечером, а так скоро, как возможно. А я пойду радирую киселевцам. Ох и разозлится Каратист, чтоб ему… Он и так на меня зуб точит, говорит, на последней ярмарке ткань им продали гнилую. Бегите! В дороге докушаете. И всё остальное — тоже.

— О находке не болтайте, — бросил им вслед Пустырник. — Нечего раньше времени панику нагнетать.

Уже через четверть часа вся деревня знала об отправлении, и все начали лихорадочно паковать свои узлы и грузить на телеги то, что должны были сложить еще несколько дней назад. С горки, где стоял отцовский дом, Младший видел, как во дворах и в проулках вниз по улице замельтешили фонари. Кто-то бегал с мешками, а кто-то и с ружьями. Воздух наполнился разговорами на повышенных тонах и окриками, конским ржанием и скрипом открываемых калиток и ворот.

Часа через четыре колонна была худо-бедно составлена. Возле депо к ней присоединились общинные возы — большегрузные телеги с тентами, куда нагрузили по две-три тонны. Тащили их сильные лошади. Самые тяжелые прицепили к тракторам. Где-то все-таки умудрились раздобыть для них солярку, хотя, как знал Сашка, ее было в обрез. Вывели из гаража «бурубухайку», но та умудрилась заглохнуть посреди дороги, и еще десять минут убили на то, чтоб привести ее чихающий и дымящий движок в чувство. Вся семья Даниловых заняла места в ней. Кира в последний момент решила ехать со своей семьей, о чем Сашка сильно жалел, не понимая ее поступка. Еще он видел, что несколько тракторов пришлось бросить — горючего столько не было.

Вскоре все вместе тронулись, но со скоростью пешехода.

— Ничего, выйдем на трассу, там быстрее пойдем, — произнес со своего сиденья дед, кутаясь в шарф. Налетал холодный ветер. — Надеюсь, киселевцы подойдут вовремя. А то опять Андрей с Каратом будут друг на друга орать, обвиняя друг друга — знаю я их.

Но раньше рассвета они все равно не успели добраться до черты города.

Караван двигался на юг по разбитому шоссе, обходя по широкой дуге с запада огромный промышленный Новокузнецк.

Дед говорил, что возле поселка Рассвет они должны остановиться и подождать киселевцев. Те обещали догнать их через несколько часов. Место встречи было условлено заранее, но в сроки союзники один раз уже не уложились — ведь обещали вообще катить одной колонной.

Отсюда уже вместе они должны были двигаться на юг по трассе Новокузнецк-Таштагол, которая в крупные города почти не заходила и шла практически в чистом поле, поэтому считалась более безопасной.

В сам Новокузнецк они не заезжали, но во время движения по объездной дороге он почти два часа находился в поле видимости. Здесь было очень мало целых зданий, а те, что остались, были похожи на иззубренные скалы. Чуть лучше сохранились окраины.

Где-то здесь обитала небольшая община, даже число людей в которой было жителям Прокопы неизвестно — их было явно меньше, чем прокопчан или киселевцев, и они были размазаны по всей огромной площади этого города, который был втрое-вчетверо больше старого Прокопьевска, но перенес ядерный удар еще большей мощности.

Теперь по окраинам и жили потомки редких выживших. Ни вражды, ни связей с ними не было. Земли они почти не пахали, жили собирательством и охотой. Это была последняя соломинка, за которую пытался ухватиться вождь, напирая на то, что какая-то из охотничьих партий новокузек — как он называл новокузнечан — зашла так далеко на север и подранила мишку.

Пустырник лишь скептически пожимал плечами.

То, что они нашли в теле убитого косолапого под толстой шкурой и слоем неистраченного жира, напугало их гораздо сильнее, чем сам медведь — теперь уже мертвый и неопасный.

Решением вождя переселенцы должны были двигаться по шоссе, хотя дед и ворчал, что лучше бы они побереглись и ехали бы всю дорогу до горного Алтая по проселкам. Отец на это возразил, что так они потратят вдвое больше времени, а если начнутся ливни — то и втрое. На шоссе все-таки еще было твердое покрытие. А если они конкретно завязнут, то станут легкой добычей для кого угодно, пока будут вытаскивать из грязи застрявшие телеги. К тому же многие проселочные дороги уже заросли такой травой, что и не найдешь, где раньше были.

Ландшафт кругом был холмистый. Места эти сразу после войны стояли безлесные, выгоревшие, а те корявые низенькие березы, тополя и клены, которые попадались им то тут, то там, выросли уже после первой оттепели. Скрюченные, уродливые, они даже покрытые зеленью не внушали радости, а сейчас и вовсе были похожи на воткнутые в землю кривые палки.

Шоссе проходило по пригорку, и отсюда открывался отличный вид на огромный промышленный город внизу. В бинокль можно было разглядеть сквозь туман корпуса металлургического комбината и типовые жилые дома — такие же, как в Прокопьевске. Уцелели в основном кирпичные. Панельные большей частью рухнули. А центр города был сровнен практически под «нулевой уровень», говорили, что эпицентр взрыва был в районе вокзала. Вдали на горизонте, как рассказывал дед, стоял Новоильинский район, и там еще виднелись силуэты высоких зданий, даже такой высоты, каких в Прокопе отродясь не было. Почти небоскребов. Но тоже изломанные, будто пьяные.

Чуть дальше параллельно автодороге шли рельсы, вокруг которых, как часовые, стояли бетонные столбы. Здесь, вдали от городов, стояли они прочно — редко-редко встречались упавшие. От скуки Александр считал встреченные ими поезда — иногда это был один локомотив или пара, а иногда длиннющие составы. Он знал, что там иногда находили интересные вещи. Например, старые почтовые посылки. Или опечатанные грузы — государственные или военные, с пломбами. Почти все автоматы в Прокопе взяты из таких. Тут они были в куда более хорошем состоянии, чем на складах. Автоматы, впрочем, применялись не часто, из-за редкости и дороговизны патронов. Да и нелегально они у них находились. Богданов не дозволял колонии иметь автоматическое оружие, и до поры до времени они делали вид, что слушаются. Отец говорил, что возле Омска видел даже колонну бронетехники на платформах, которую на запад везли. Чего он только не находил, путешествуя вдоль Транссиба. Так что обеспечить себя вещами не проблема для того, у кого руки и ноги есть. С едой сложнее. Группа из двадцати-тридцати здоровых мужиков может прокормить себя охотой, даже не копаясь в земле. Но там, где есть женщины, дети и старики, излишков не бывает никогда.

— Этот идиот Бергштейн довел державу до ручки, — нарушил молчание дед, снимая тяжелые наушники. — Кругом бардак. Утром поймал одну передачу после долгого молчания. Из Карпысака. Прервалась на полуслове, ничего не ясно. А от остальных поселений вестей нет вообще! Только из столицы транслируют одно сообщение раз в сутки. Типа все у них нормально, а будет еще лучше. Но сегодня в эфир не выходили, — дед взглянул на часы. — Может, передач больше не будет. В любом случае… пока длится этот раздрай, надо занять другое место для проживания. Больше шанса не будет.

Он передал младшему наушники, и тот надел их. Но кроме шума, словно в морской раковине, не услышал ничего. Странно было слушать этот голос эфира. Иногда в нем сквозь треск и шорохи где-то на пределе слышимости проскакивали звуки, похожие на обрывки слов. Но дед говорил, что это иллюзия. Младший слышал только кваканье, как на пруду с лягушками, и ничего другого не дождался

— И вот мы уходим с орбиты последнего цивилизованного государства на Земле. В пустошь. В никуда. Переждать бы смуту… и снова можно восстанавливать контакты. Лет через двести, — дед откинулся в кресле, покрытом шкурой убитого отцом огромного медведя. Свой чай он пил теперь только из металлических кружек — пальцы держали плохо. По этой же причине не наливал его слишком горячим.

Бурубухайка — кто, интересно, так первым назвал их грузовик? — чуть встряхнулась, переваливая через ухаб. Мотор натужно заревел. Подвешенные к потолку фигурки человечков, вырезанные из старых CD-дисков, тревожно зашелестели.

Машина была гибридом автобуса и грузовика, и мало кто помнил, чем она являлась изначально. Снаружи корпус был однотонно серый, но изнутри салон был разрисован и разукрашен картинками, которые они рисовали всем миром. Примерно половина салона была отведена под груз, остальное занимали люди на сиденьях и лавках. Кроме их семьи тут была Светлана Федоровна с детьми и еще одна черноволосая женщина лет тридцати, Дарья. Отец в данный момент сам сидел за рулем.

Дед отложил книгу, которую начал было читать.

— «Жизнь Василия Фивейского». Леонид Андреев. Очень жизнеутверждающая книга… шучу. Про конец мира, но для отдельно взятой семьи. Это страшнее Лавкрафта и Эдгара Аллана По, вместе взятых… потому что это правда. Я часто думаю, насколько парадоксальное существо — человек. Начинает войны, борясь за мир. Порабощает и притесняет, потому что хочет свободы и справедливости. Совершает самоубийство из страха перед смертью. Затевает эти пляски с бубнами… с ракетами и флагами…чтоб не оставаться наедине со своим роком.

— Рок — это такая музыка?

— Нет. Рок — это то, что по-английски зовется «doom». Судьба и погибель. Хотя музыка такая тоже есть…

— Я прочитал твою книжку, дедушка, — сказал Сашка деду, вдруг вспомнив то, чем давно хотел поделиться.

— Что ты усвоил из нее? — спросил старик с любопытством.

— Там много незнакомых выражений. Я сделал пометки, как ты говорил. Ты мне объяснишь эти слова?

— Обязательно… — кивнул Данилов-старший. — Когда мы доберемся до места.

«Он говорит так, как будто думает, что можем и не добраться», — промелькнуло в голове Младшего, но вместо мороза по коже ощутил азарт и почти приятную, бодрящую тревогу. В серьезные опасности он не верил, а против мелкого неопасного приключения не возражал. Их было много, они были вооружены, а отец и Пустырник — руководители опытные и решительные. Последнего вождь отправил командовать авангардом и дозорами.

— Женя! — донесся дребезжащий голос из-за фанерной загородки. — Подойди сюда!

Сестра встала, одернула платье и пошла проверить бабушку. Сашка знал, что по дороге той стало лучше. Она словно бы ожила, покинув Прокопу, которая их всех столько лет держала невидимыми узами. Даже сама ела и узнавала всех близких. Даже пыталась вставать.

Младший отдёрнул плетеную занавеску и посмотрел в оконце. Машина катилась под гору, далеко оторвавшись от тихоходной основной колонны повозок, и обгоняла уже последние из них. Скоро впереди останется только передовой дозор — верховые на самых резвых конях шли быстро, но все же недостаточно быстро, чтобы грузовик не сумел их догнать, даже такой раздолбанный. Тогда придется остановиться в любом случае. Выравнивать с ними скорость означало жечь слишком много горючего.

Такие же конные дозоры шли с боков (или с флангов, говоря по-умному). Лошадей в галоп не пускали, они шли шустрой рысью. Но именно шли, а не скакали. Путешествовать так, подгоняя возможности разных видов транспорта друг под дружку, было тяжеловато — но выхода не было. А ведь еще был скот, который перегоняли своим ходом. Поэтому средняя их скорость была скоростью даже не пешехода, а коровы и козы. Когда шоссе делало крутой поворот, Сашка видел, что колонна далеко растянулась змеей и ее хвост едва заметен за пеленой сгущавшегося тумана.

Словно поднимаясь из земли, вырастали на горизонте нерезкие, сглаженные временем вершины. Поднимались, прежде чем снова исчезнуть в дымке. Будто хозяева, вставшие из-за стола, чтоб проводить дорогих гостей.

Вокруг, пропуская машину, ехали без строя и порядка повозки переселенцев. С соседней повозки, которую тащила пара низкорослых лошадок, ему махнули рукой два мужика, в одном из которых Сашка узнал однорукого Волкова. Лицо другого было скрыто капюшоном. Похоже, собирался дождик.

Что у них там за груз, отсюда было не разглядеть, но Сашка помнил, что отец категорически запретил брать с собой мебель: «Этого добра мы еще найдем как грязи».

У Волкова был короткий карабин, хотя трудно представить, как он управляется с ним; у второго был «калашников». Оружие они положили так, чтоб на него не попадала вода, но чтобы оно находилось под рукой.

«Лучше перебдеть, чем недобдеть», — говорил в таких случаях дед.

Люди на повозке настороженно поглядывали в сторону обочин, хотя Сашка видел, что слева и справа от трассы не было ни кустика, за которым мог бы укрыться враг. А рельеф хоть и был холмистый, не давал ни одного сколько-нибудь приличного укрытия для тех, кто мог бы желать им зла.

Чуть сместившись к обочине, машина остановилась возле насквозь проржавевшей фуры с логотипом какой-то фирмы на рифленом борте.

Они встали, не доезжая ста метров до высокой эстакады. Дорожный знак говорил, что скоро будет поворот направо. Другая табличка гласила: «Рассвет — 5 км. Калтан — 20 км.».

Здесь они стояли довольно долго. Потом Сашка услышал, как подъехала какая-то машина и открылась водительская дверца.

— Явились — не запылились, — дед с оханьем и скрипом костей поднялся с кресла.

Вместе с отцом они вышли из машины. Выглянув в окно, Сашка увидел, что к ним присоединились братья Красновы. Пустырника нигде не было. Похоже, объезжал фланговые дозоры или ускакал на своем коне далеко вперед.

— Ну, здорово, Тигр! Как жисть? — громко произнес насмешливый грубоватый бас. — Че-то вы оторвались далеко. Куда торопитесь-то?

Так, кроме деда, отца называли почти исключительно киселевцы. А это означало, что приехали союзники.

— Да вас только за смертью посылать, — отвечал отец сердито. — Почему так долго? Я же рассказал про шухер. Или не боитесь?

— Да мы не из пугливых. И никто нам не указ, — отвечал Каратист, сын Боксера, вождь народа Киселевки. — Мы птицы вольные.

Он был невысоким и почти квадратным, с желтым лицом и чуть раскосыми глазами. Отец его занимался тайским боксом и был наполовину хакасом, сам он, выходит — на четверть. Настоящее имя его было Айрат, а фамилию уже никто не помнил. Чаще звали Каратистом или Каратом.

— Но мы же, блин, договаривались! — лицо Андрея Данилова было серым от злости.

— Значит, не получилось, — отвечал киселевец.

Гости были похожи на прокопчан — одеждой, бородами, манерой держать себя, оружием. Киселевцев было трое — вожака сопровождал здоровенный детина в маскхалате с ручным пулеметом и пожилой мужик в кепке и болотных сапогах, в армейской разгрузке.

— Эх, да черт с вами. Птицы перелетные… — отец махнул рукой. — Проехали. Не возражаете, что вы пойдете в арьергарде… ну, взади, а мы впереди?

Каратист кивнул, убирая в карманы волосатые кулаки — сами по себе грозное оружие, не хуже, чем его пистолет в кобуре.

— Ну, лады. Тогда по машинам. Радиомолчание соблюдаем. Кроме крайних случаев. Если что случится — мы вас не бросим.

— И мы вас, — пробурчал здоровый мужик с РПК. — Куды же от вас денешься? У меня родная дочь замужем за одним из ваших балбесов.

На этом расстались, разойдясь по своим машинам. Сашка не мог разглядеть отсюда их колонну, но увидел чуть поодаль машину УАЗ, которую почему-то называли «буханкой», с пулеметом на крыше. Пару раз киселевцы приезжали на ней в их город. В нее и забрались представители «делегации». Двигатель зарычал, и машина поехала прочь, подняв небольшую волну, когда пересекала лужу. Двигатель на ней стоял дизельный, и уже за одно топливо к нему киселевцы должны были быть благодарны прокопчанам.

Солярка была получена лет пять назад из Заринска в обмен на ценные меха и хранилась как неприкосновенный запас — на крайний случай. И вот настал случай крайнее некуда.

Вскоре их грузовичок тоже тронулся в путь.

Где-то в кузове Гоша пел одному ему понятную песню, чавкая попутно пирогом. Песня была печальная и заунывная. Одна из тех, которую он слышал в раннем детстве, когда у них еще были в избытке аудиоплееры.

Здоровяк тоже прощался с этой землей. После возвращения из старой шахты его заперли под замок и напоили отваром, который был настоян не только на корнях валерианы. От него он вскоре свалился, как подрубленное дерево, крепко уснул, а после отправки ему дали новую порцию.

Сейчас он был меланхоличен, но спокоен. И в песне его, больше похожей на мычание, Сашка с удивлением узнал искаженные слова чужого языка. Английского.

Зис из зе энд. Май онли френд, зи энд.

Под монотонное пение и убаюкивающее покачивание «бурубухайки» на ухабах, Данилов-младший и не заметил, как начал уплывать от реальности на лодке видений.

В полусне он слышал негромкий разговор.

— Лучше бы спел «Let my people go», — в голосе деда звучали нотки грусти. — Жаль, твой братец ее не знает. «Отпусти народ мой…», как говорил один еврей одному фараону.

— Фараоны — это так в Англии называли ментов, да, батя? А то я по-англиски кроме «уан», «ту» и «сри» ничего не знаю.

— Нет, фараоны — это верховные менты Древнего Египта. Они строили пирамиды и зиккураты. Хотя вру… зиккураты строили в Вавилоне.

На несколько секунд стало тихо, и слышно было только, как что-то постукивает не то в моторе, не то в корпусе машины. Когда Данилов-старший заговорил снова, голос его звучал как надтреснутая пластинка в старом проигрывателе.

— Когда обживетесь и разберетесь с неотложными делами, переименуй поселение. Нечего тащить груз прошлого в новый мир. Считай это моей просьбой, сын.

— А почему «я», а не «мы»?

— Ну… — дед замялся, подбирая слова. — Может, и мы. Но решать тебе. Ты вождь, а я кто такой? Назовите его «Звенящий ручей».

— А откуда ты знаешь, что там будет ручей? — недоверчиво спрашивал папа, шурша бумагой. Явно картой здешних дорог.

— Поверь мне, я знаю, — с хитрецой в голосе отвечал дедушка. — Ты же не настолько глупый, чтоб основать поселение вдали от источника питьевой воды.

В этот момент Сашка провалился во временное забытье окончательно.

Сны редко снятся человеку, когда он засыпает сидя. Только обрывки мыслей и образов. Вот и он увидел калейдоскоп картинок, в одной из которых был город на берегу моря. Он был и похож, и не похож на тот, где они побывали с дедом. В нем у самого берега над бездной черной воды поднимались высокие башни, похожие на стальные иглы.