Слушания по делу В 147 66
Прокурор и другие против Марии Норберг

Мы едем в суд под дождем. Я смотрю в окно сквозь пелену дождя. Сандер сидит на заднем сиденье вместе со мной. Он заехал в изолятор, чтобы обсудить со мной «несколько моментов» по дороге в суд.

– Хорошо спала? – спрашивает он.

Я киваю.

В детстве я верила, что, когда тебе приснился кошмар, нужно сразу рассказать о нем кому-нибудь, чтобы сон не сбылся наяву. Только озвучив этот кошмарный сон, можно сделать его нереальным.

В сказках пишут, что тролль исчезает на солнце. Мне кажется, что если вывести ужасные вещи на свет, продемонстрировать их людям, то они станут менее ужасными. Но в реальности все обстоит совсем по-другому. Слишком много солнечного света, «правды» и всяких там «выговориться», «облегчить душу», «открыться», «обсудить проблемы» только покажут людям, какое ты на самом деле чудовище. Твои уродливые чувства окажутся омерзительнее волосатых бородавок.

Иногда солнце слепит глаза тем, кто смотрит на тролля, и тогда во всем этом золотом сиянии тролль кажется прекрасным. Так было с Себастианом.

В свете софитов было сложно разглядеть, что он представляет из себя на самом деле. Все видели в нем сына олигарха, короля вечеринок, отличного парня. Никто не знал, что кроется под этой оболочкой.

Теперь я знаю, что озвучить катастрофу не значит предотвратить ее. Ты не имеешь власти над происходящим. Все остальное только глупые суеверия, случайные совпадения и причуды статистики.

– Спасибо, – говорю я Сандеру. – Хорошо.

Даже если я спала плохо, что он может с этим поделать?

Я снова отворачиваюсь к окну. В машине работает печка. Мне жарко, но я молчу.

Раньше я рассказывала о своих снах, мечтах, фантазиях – обо всем, что я себе воображала. Я рассказывала, и люди слушали. Папа сажал меня к себе на колени и говорил, что ему нравится мое живое воображение.

Но когда я выросла, все изменилось. Мои сны и фантазии стали казаться ему странными. Ему нравилось только, когда я комментировала слова других, с иронией или сарказмом. Только тогда он меня слушал. И даже смеялся.

Если же я проявляла истинный интерес к чему-то, он находил меня нелепой и делал вид, что не слушает. Делал он это, чтобы показать, что ему все это нисколько не интересно. Я была вынуждена говорить монотонным голосом и едва слышно, чтобы не давать ему повод призвать меня успокоиться («Успокойся, Майя»).

Не только папа был таким. Себастиан тоже. И Самир. Самир даже больше Себастиана, особенно после того, как мы переспали («Успокойся, Майя, не нервничай. Не нужно»). Парни всегда так себя ведут после секса. Это всем известно.

Девушке не стоит смеяться над своими шутками. Не стоит говорить слишком громко или слишком быстро. Говорить о том, до чего она дошла своим умом, да еще и громко, хуже, чем публично мочиться или оголять грудь.

«У нее эти дни», «Это все гормоны», «Подростковый период» и все в таком стиле.

В теории папе нравилось мое живое воображение. Но только в теории. На практике он его боялся. А теперь боится не только он. Мои фантазии часть меня, свидетельство того, что во мне живут опасные, бесконтрольные силы. Вот почему я теперь не рассказываю о своих страхах и ночных кошмарах. Теперь я знаю, что то, что должно случиться, случится, какие бы меры я ни предпринимала. Я больше не суеверна. Ипохондрики болеют не реже и не чаще других.

По приезду в суд мы выходим из машины и поднимаемся наверх на лифте.

– Что ты хотел обсудить? – интересуюсь я. Только сейчас я заметила, что всю поездку мы молчали. Сандер пожимает плечами. На секунду у меня возникает ощущение, что он сейчас погладит меня по щеке, как раньше делал дедушка.

– Ты отлично справляешься, Майя, – произносит он. – Просто отлично.

Сандер всегда ко мне прислушивается, даже когда я молчу.

В зале суда темнее, чем обычно. Окна пропускают мало дневного света, а день сегодня серый и пасмурный, как и настроение у присутствующих. Воздух сухой и спертый. Как и атмосфера в зале. До решения суда остается две недели, и у меня ощущение, что этот процесс длится целую вечность. Но я уже привыкла.

Начало в десять, конец в четыре. По пятницам раньше, если получится.

Когда Сандер рассказывал о расписании, оно не казалось мне таким уж тяжелым, но я и не представляла, как это будет утомительно. Я чувствую смертельную усталость. Я не ожидала, что мой собственный судебный процесс окажется таким скучным. Обвинительные материалы, зачитанные вслух, документы, полицейские рапорты, заключения экспертов (мы к ним вернемся, когда придет очередь свидетелей зачитывать эти же самые бумажки), еще протоколы, еще заключения.

Половину предыдущей недели мы слушали то, к чему еще вернемся в будущем. Это никогда не кончится. Суд – это ночной кошмар, в котором ты все время ищешь, сам не знаешь что. Или пытаешься закричать во сне, а изо рта не доносится ни звука, и, как бы ты ни старался, не можешь даже прохрипеть. От такого кошмара не просыпаешься весь в поту, но все равно чувствуешь, что твоя жизнь летит ко всем чертям, а ты ничего не можешь с этим поделать.

Сегодня Сандер представит свое изложение обстоятельств дела (и зачитает чертовы документы, к которым мы вернемся позже). Это означает, что он расскажет мою версию событий, а также пояснит, почему требует снятия с меня всех обвинений.

Сандер никогда не говорил мне, что все будет хорошо. Ему нет нужды лгать мне. Фердинанд пару раз говорила «не волнуйся», но без особого энтузиазма в голосе. Я не отвечаю, потому что то, что я чувствую, не имеет ничего общего с волнением. А на то, что говорит Блин, мне вообще плевать.

На часах без двух десять. Главный обвинитель включает микрофон и сморкается. Один из членов судебной коллегии зевает, забыв прикрыть рот рукой. Судьи уже не сидят с прямой спиной, как в первые дни. Мы еще не начали, а они уже успели устать. Видно, что им так же скучно, как и охраннику у дверей. Только Сандер бодр и ослепляет всех своими белыми зубами. И он считает, что я отлично справляюсь. Пробормотав вступление («Возобновляется слушание по делу B 147 66…») на манер «Отче наш» (Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь…), обвинитель предоставляет слово Сандеру.

– Согласно версии прокурора, Майя Норберг виновна в убийстве, подстрекательстве к убийству, а также в пособничестве убийству и попытке убийства.

Не думаю, что была особая нужда напоминать всем, зачем они здесь собрались, но, видимо, Сандер решил, что это будет удачное начало его речи.

– Майя Норберг отвергает эти обвинения, – продолжает он, теперь его очередь бубнить, и он бубнит, повторяя то, что уже сказал во вступлении о моей позиции в отношении предъявленных мне обвинений. Он говорит все тише и тише, вынуждая публику прислушиваться к нему.

– Обвинитель считает, что Майя Норберг подстрекала к убийству Клаеса Фагермана и планировала и осуществила убийства в общественной гимназии Юрсхольма.

Он монотонно бубнит с таким видом, словно эти обвинения совершенно нелепы и невозможно и представить, что я могу иметь хоть какое-то отношение к этим преступлениям. Он говорит таким тоном, словно поверить не может, что мерзкая Лена вообще могла осмелиться выдвинуть такое нелепое обвинение, которое абсолютно не стоит нашего внимания. Он заканчивает со вздохом:

– Майя Норберг отрицает эти обвинения.

Сандер обводит взглядом членов судебной коллегии – одного за другим. Тот же мужчина снова зевает, но на этот раз отвернувшись.

Сандер продолжает:

– Прокурор заявляет… – Я думаю о том, что теперь его очередь зевать. – …Что перед нами… как бы это сказать?.. Весьма неординарный убийца…

Обвинитель ерзает на стуле. Ни следа сонливости на лице. Видно, что она раздражена, смотрит на председателя суда, пытается привлечь его внимание.

Сандер растягивает слова, вздергивает подбородок, словно его только что осенила новая идея.

– Прокурор нарисовал нам такой образ убийцы Майи, который просто не поддается пониманию. Уникальный, особенный.

Я съеживаюсь. Стараюсь стать меньше, незаметнее, обычнее. Показать всем, какая я обычная.

Уникальный? Особенный? Зачем он так говорит? Что это означает? Что-то положительное? Разве не в массовом убийстве меня обвиняют? Но никто на меня не смотрит. Взгляды всех присутствующих прикованы к Сандеру. Они жадно ловят каждое его слово.

– Но таково ли это на самом деле? – Я вздрагиваю, как от удара плеткой. – Совпадает ли портрет, написанный прокурором, с реальностью?

Прокурор ерзает сильнее, скрипя ножками стула по полу. Видно, что ее так и подмывает вскочить.

Вопрос повисает в воздухе. Сандер ждет какое-то время, потом продолжает, но он не говорит о том, из какой богатой я семьи, не говорит, как мне «повезло в жизни», не говорит, что я утратила связь с реальностью, не говорит, что я воплощенное зло.

Я знаю, что все факты и статистика говорят против меня. Уже один мой пол свидетельствует о том, что шансы, что я пойду в школу и перестреляю всех, весьма малы.

Разумеется, встречаются и женщины-убийцы, но гораздо реже. Себастиан же просто типичный школьный стрелок, если закрыть глаза на его происхождение. Белый парень с психическими проблемами, наркоман, отстающий ученик, сын разведенных родителей, знакомый с оружием. У Сандера есть заключение психиатра. Психиатр также будет выступать свидетелем на процессе.

– Не Майя довела Себастиана до безумия, – скажет психиатр. – Он уже был психом.

Обо мне ничего такого не скажешь. «Майя не типичная убийца», – скажет эксперт. С точки зрения статистики, я невиновна. Но всех убийц нельзя чесать под одну гребенку. И в тех случаях, когда женщины устраивали резню в школе, они делали это вместе с бойфрендом или мужем. Но об этом Сандер не будет упоминать. Этим займется прокурор, у которой в запасе свои эксперты.

И, судя по всему, прокурор готова ринуться в бой. Она уже включила микрофон и сморщила губы в черносливинку.

– Не кажется ли адвокату Сандеру, что ему стоит сконцентрироваться на изложении обстоятельств дела в целях экономии времени и отложить выводы для заключительной речи?

Судья качает головой. Вид у него тоже недовольный. Но недоволен он скорее мерзкой Зови-меня-Леной, чем Сандером. Видно, что ему не нравится, когда ему говорят, как вести процесс.

– Адвокат Сандер в курсе того, сколько у нас времени, и сам решает на что его тратить, – комментирует он и, обращаясь к Сандеру, добавляет: – Не так ли?

Сандер кивает, явно приободренный поддержкой судьи.

– Прокурор представил нам кровавую историю. Весь мир шокирован любовниками-убийцами – Себастианом и Майей. Вместе в любви и в смерти. Писать этот триллер прокурору последние девять месяцев помогали журналисты, уверенные в том, что Майя Норберг манипулировала своим слабым и недееспособным бойфрендом, чтобы заставить его жестоко расправиться со всеми, кто ей не нравился.

Прокурор демонстративно вздыхает, всем своим видом давая понять, что ничего подобного она не говорила. Может, прямо и не говорила, но подразумевала, и это ни от кого не ускользнуло. Судья поднимает руку, смотрит на Сандера и делает жест, говорящий «ближе к делу, понимаю, тетка настырная, но в ее словах есть доля правды». И еще «к этому вернешься потом». Я опускаю глаза. Мне понятно, зачем все это говорит Сандер. Но все равно неприятно, когда речь идет о тебе самой.

– Мы уже знаем историю. У Майи и Себастиана много проблем – в отношениях, проблем с алкоголем и наркотиками, со школой, с родителями и друзьями. Прокурор пытается представить нам Майю неуверенной в себе девушкой, постоянно ищущей внимания, которая без видимых на то причин ненавидит людей и хочет им отомстить. Себастиана прокурор представляет слабаком, чей смысл жизни вращался вокруг Майи и что он готов был на все ради нее.

Прокурор прокашливается. На этот раз громче, но Сандер не обращает внимания и продолжает говорить.

– Прокурор изложил свою версию событий, предшествующих убийству Клаеса Фагермана и трагедии в гимназии в Юрсхольме. Большая часть этой речи посвящена была Майе. – Сандер делает паузу и вздыхает, потом смотрит в свои записи, листает, думает. На самом деле бумаги ему не нужны, он пользуется ими только для манипулирования публикой. Ему нужно заинтриговать нас, чтобы мы с нетерпением ждали продолжения.

Председатель судебной коллегии тянется за блокнотом для записей. Мне нравится, что он слушает внимательно и делает записи. Иногда, когда Лена Перссон стрекочет как пулемет, он жестом просит ее говорить помедленнее. Когда Лена показала смс, которое я отправила Себастиану в ночь накануне убийства, он попросил ее помолчать, пока записывает. Даже сказал «ш-ш-ш», что было не очень вежливо, и потом «минуточку». И Лена молчала. Он старался все записывать, несмотря на то что у него были все материалы и несмотря на то что Лена все показывала на экране и зачитывала вслух. Мне нравится эта педантичность и нравится, что он не берет на веру то, что говорит Перссон.

Сандер продолжает:

– Этот процесс привлек много внимания. Все мы слышали обвинения, предъявленные прокурором. Она также без стеснения осведомила о них прессу. Но пришло время сделать шаг назад и взглянуть на случившееся свежим взглядом. Теперь черед Майи рассказывать свою версию событий. Пожалуйста, выслушайте ее. Спокойно, непредвзято. Я прошу вас также не забывать, что полное представление о произошедшем мы сможем получить, только выслушав всех свидетелей и ознакомившись со всей информацией, собранной как обвинением, так и защитой. Только тогда мы сможем сказать, что знаем, что произошло, и где факты, а где догадки. Только после окончания слушаний мы сможем сравнить факты с рассказом Майи.

Прокурор снова демонстративно вздыхает, чтобы показать, что считает все это совершенным бредом: «Не-считай-нас-дураками».

Сандер кивает Фердинанд. Она встает и проходит к столику, на котором стоит компьютер. Берет в руки электронную указку, включает ее, и по одному из экранов бежит красная точка.

Лазерманнен, думаю я и чувствую, как в груди рождается смех. В последний момент мне удается превратить смех в кашель. Фердинанд включает видео, снятое камерой наблюдения перед домом Себастиана. В углу экрана видно время записи. Видео без звука.

– Так что нам известно? – задается вопросом Сандер. – Начнем с хронологии событий. Майя сообщила, что ушла из дома Фагерманов около трех ночи предыдущего дня. Запись видеокамеры подтверждает эту информацию. Майя покинула дом в 3:20, и потом вернулась в 8 утра, что тоже подтверждено материалами.

Он прокашлялся и кивнул Фердинанд включить следующий кадр. На экране появились цитаты из допроса охранников Клаеса.

– Согласно допросу одного из охранников, он в последний раз говорил по домофону с Клаесом Фагерманом после того, как Майя покинула дом. Какой мы можем из этого сделать вывод? Что Клаес был жив, когда Майя покинула дом.

Фердинанд вернула на экран видео.

– Вернемся к видеозаписи. На записи видно, как Майя покидает дом Фагерманов в 3.20 утра и возвращается в 7:44.

Сандер прокашливается. Я вижу, что они смонтировали вместе ролики. Сперва видно, как я выхожу из дома, а потом как я возвращаюсь. Фердинанд направляет красную точку на время в углу картинки. Затем на экране появляется протокол вскрытия.

– Согласно заключению судмедэкспертов, смерть Клаеса Фагермана наступила за пару часов до возвращения Майи в дом. Предположительно, его застрелили в пять утра в пятницу. Это указано в протоколе вскрытия. Это подтверждают и судмедэкспертиза, и записи видеокамер. Соответственно, Клаеса Фагермана застрелили в отсутствие Майи Норберг. Майя сообщила, что она в это время – между половиной четвертого и восемью утра – находилась у себя дома в километре от дома Фагерманов. Родители Майи подтвердили, что это соответствует истине.

Краем глаза я вижу, как прокурор качает головой. Она явно считает и эту информацию излишней и ждет, когда же Сандер перейдет к делу. Но она сообщала те же факты по-другому, совсем не так, как Сандер, и делала другие выводы, понятные только ей.

– Мы можем констатировать, что Клаес Фагерман скончался в то время, когда Майи Норберг не было в доме. То же самое нам сообщил прокурор. Моей подзащитной больше нечего добавить.

Я жду, затронет Сандер смс или сделает вид, что его не было. Но, разумеется, это невозможно.

– Но что происходит в то время, когда Майя идет домой или находится дома? Тут прокурор отступает от фактов и начинает делать предположения.

Фердинанд кликает электронной указкой, и на экране возникает наша смс-переписка с Себастианом в ту ночь, которую ранее уже демонстрировала прокурор.

Меня бьет озноб. Кожа сжимается вокруг черепа. Реакция та же, что и на прошлой неделе, когда Зови-меня-Лена зачитывала это смс-сообщение на прошлой неделе. Я не хочу снова видеть эти слова. Никогда больше не хочу видеть. Но Сандер безжалостен.

– Прокурор в своей речи сделал ряд утверждений, которые мой клиент желает оспорить. Но сперва позвольте перечислить то, с чем Майя Норберг согласна. На допросе она сообщила, что Клаес Фагерман спровоцировал серьезную ссору с сыном. После ухода гостей с вечеринки, ссора продолжается. Майя с Себастианом выходят прогуляться. По возвращении ссора возобновляется. Отец и сын все еще ссорятся, когда Майя уходит из дома. Пока что все совпадает.

Вечеринка. Меня тошнит при одном воспоминании о ней. Когда Клаес выставил Денниса, Лаббе, Аманду и остальных, в вилле воцарилась тишина. Сначала я радовалась тишине, но потом Клаес начал орать. На Себастиана и на меня. Нам пришлось уйти. Мы долго гуляли, и мне страшно было возвращаться назад. Отец Себастиана внушал мне страх. Когда он говорил в своем кабинете с людьми, которые на него работали, весь его вид внушал уважение и трепет. Но с Себастианом он был другим.

Клаес переоделся в халат и ждал нашего возвращения в кухне. На этот раз он не притворялся, что читает газету. И он весь переменился в лице. Словно с него сошли все краски, оставив одно бледное полотно. Таким я никогда его не видела.

Парой часов ранее, когда он выставил наших друзей, Клаес казался исполином, но теперь, когда добился желаемого и перестал орать, он словно стал меньше и уродливее. Ничего не осталось от влиятельного бизнесмена. За столом в кухне был бледный мужик в халате, пиранья в мутной воде, слепая рыба на самой глубине озера. Отец Себастиана жил в темноте и питался одноклеточными. Это было очевидно.

Никогда я никого так не ненавидела, как Клаеса Фагермана в тот момент.

– Но…

Сандер выставил вверх длинный палец с безупречным маникюром. Все мы замерли в ожидании того, что он сейчас скажет. Ждем, что он объяснит, в чем именно я не согласна с прокурором. Я смотрю, как красная точка ползет по экрану и замирает на моем первом послании. Фердинанд отложила в сторону указку, забыв ее выключить, и точка намертво залипла там.

Мое первое смс.

Конец я читать не хочу. Я много сообщений написала в ту ночь. Они все в материалах дела. Все их уже читали. Я опускаю глаза.