Богатые римляне жили роскошно по любым меркам – как древним, так и современным. На вершине пирамиды, превосходя даже сверхбогатых, находился император, с его дворцовыми резиденциями, просторными парками, иногда с вращающимися столовыми (насколько хорошо последние работали или на чем был основан их механизм – дело десятое), стенами из драгоценных камней и потреблением такого масштаба, который завораживал большинство очевидцев-римлян. Его состояние держалось на доходах от огромных владений по всему римскому миру, переходивших от одного правителя к следующему и включавших в себя как шахты и мастерские, так и сельскохозяйственные угодья; на несколько размытых границах между государственной казной и личными финансами императора; и, как иногда утверждалось, на различных формах изъятия у населения (например, выморочном наследовании), когда вдруг обнаруживалась нехватка наличных денег (см. цв. вклейку, илл. 13).

Но многие зажиточные жители империи также ни в чем себе не отказывали. Как это часто случается, ярое римское неодобрение роскоши и восхищение незамысловатой сельской жизнью мирно сосуществовало с гигантскими тратами и расточительными привычками. Недовольные всегда найдут повод для недовольства, и в любом случае разница между (моим) утонченным вкусом и (вашим) пусканием пыли в глаза не может не быть субъективной.

Плиний Младший, чей дядя (Плиний Старший) был одним из самых резких критиков невоздержанности во всем – от одноногих столиков до нескольких перстней на одном пальце, – в одном из писем описывает свою загородную виллу в нескольких милях от Рима. По его словам, «на вилле есть все что нужно; содержание ее обходится недорого». Несмотря на это скромное описание, на самом деле вилла представляла собой огромный комплекс зданий с отдельной столовой для каждого сезона, личными банями и бассейном, двориками и тенистыми портиками, центральным отоплением, водопроводом, гимнастическим залом, солнечными залами с панорамными окнами с видом на море и садовыми беседками, где Плиний, не любивший бурного веселья, мог спрятаться от шума вечеринок в те редкие дни, когда у рабов был праздник.

По всей империи богатые выставляли напоказ свое богатство, возводя просторные и дорогие жилища, которые измерялись не занимаемой площадью, а количеством черепицы на крыше (в одном законодательном акте мы читаем, что претендующий на должность местного консула должен обладать домом с 1500 черепичными плитками на крыше). И они услаждали себя любыми удовольствиями, которые можно купить за деньги, покупали шелка, восточные пряности, высококвалифицированных рабов и дорогой антиквариат. Также они демонстрировали свое богатство, спонсируя строительство общественно полезных зданий в родном городе. В Риме действовала монополия императора на постройку общественных зданий, однако в городах Италии и провинций аристократы обоих полов добивались общественного расположения теми же способами, какими цезари в Риме.

Плиний поступал вполне традиционно, тратя часть своих доходов на строительные проекты в своем родном Комо в Северной Италии, включая новую публичную библиотеку, которая стоила 1 млн сестерциев (что является эквивалентом имущественного ценза для сенатора). Его пожилая подруга Уммидия Квадратилла, умершая около 107 г., занималась похожими проектами в своем родном городе к югу от Рима. Хотя Плиний описывает ее как женщину с суровым характером, причем увлекающуюся настольными играми, дошедшие до нас записи свидетельствуют, что она финансировала строительство нового амфитеатра и храма, а также восстановление театра и общий банкет («для муниципального совета, народа и женщин») в честь открытия новых зданий. Даже в такой глуши, как городок Тимгад в Северной Африке, который был основан в 100 г. на подступах к Сахаре как поселение для отставных римских солдат, в 200 г. одна местная супружеская пара построила для себя небольшой (по меньшей мере двухэтажный) дворец, не столь обширный, как вилла Плиния, но все же оснащенный несколькими столовыми, частными банями, внутренними садиками, качественным водопроводом, дорогими мозаичными полами и центральным отоплением для холодной африканской зимы. И эти супруги стали спонсорами огромного нового храма и прекрасного нового рынка, украшенного дюжиной статуй, которые изображали самих супругов.

75. Суровая реконструкция дворцовой виллы Плиния, выполненная архитектором Карлом Фридрихом Шинкелем (1841) – Веками ученые увлекались попытками создать план или эскиз виллы Плиния по его собственному описанию (Письма II, 17)

Деньги не могли защитить богатых от всех неудобств и шероховатостей античной жизни. Хотя в Риме император жил на безопасном расстоянии от масс, а богачи обычно выбирали один или два района (очевидным примером являлся Палатинский холм до того, как всю его территорию занял императорский дворец), по большей части античные города не разделялись на разные зоны, как современные. Богатые и бедные жили бок о бок, и большие дома со множеством черепичных плиток на крыше стояли на тех же улицах и в тех же кварталах, что и убогие лачуги. У римлян не было Мейфэров и Пятых авеню. Перемещение в занавешенных носилках на плечах крепких рабов, вероятно, защищало некоторых особ от самых неприятных впечатлений, неизбежных в любом крупном городе империи. Однако отсутствие организованного вывоза мусора, использование дороги в качестве общественного туалета (содержимое горшков сбрасывалось на всех прохожих без разбора из окон верхних этажей, о чем не без сатирического преувеличения рассказывает нам Ювенал), а также шум и теснота от повозок и колесниц, борющихся за место на улицах, часто излишне узких для двустороннего движения, – вот лишь минимальный набор раздражителей (а иногда и опасностей) для нежных чувств как бедных, так и богатых. Хотя мы часто слышим заявления о том, что знаком просвещенности римлян стал запрет колесного транспорта на городских улицах в дневное время суток (что-то вроде современной пешеходной зоны), эта мера во всей строгости касалась лишь тяжелого транспорта, древнего эквивалента многотонных грузовиков. И само это нововведение – в чем состоит еще одна жалоба Ювенала – привело к тому, что ночной шум стал практически непереносим для спящих любого сословия: «Сон улетит, если спишь ты, как Друз».

76. Город Тимгад в современном Алжире: вид на развалины города и большой храм, спонсированный богатой супружеской парой с мини-дворцом (виднеется их небольшой дворец). Тимгад – одно из самых хорошо сохранившихся римских поселений в мире, со всеми возможными оригинальными деталями – от весьма комфортных общественных туалетов до одной из немногих дошедших до нас с античных времен библиотек

Микробы тоже не очень-то считались с богатством. Те, у кого его было достаточно, чтобы обзавестись поместьями, имели шанс избежать периодических эпидемий, поражавших все города, а Рим в особенности. Главной задачей было найти на лето места, хотя бы относительно свободные от комаров. А еще зажиточным гражданам, возможно, было легче справляться с болезнями из-за лучшей и более обильной пищи, чем тем, кто питался скудно. Но одни и те же болезни и одна и та же грязь убивали как детей богачей, так и отпрысков бедняков. А каждый посещавший общественные бани – а их, безусловно, иногда посещали даже те, у кого были собственные купальни, – подвергал себя риску в этих рассадниках заразы. Прав был один благоразумный римский врач, когда написал, что нельзя ходить в бани с открытой раной, иначе велик шанс смертоносной гангрены.

На самом деле даже в императорском дворце чаще умирали от болезней, чем от яда. В течение целого десятилетия начиная с 60-х гг. I в. бо́льшая часть Римской империи была охвачена пандемией, скорее всего, оспы, очевидно, привезенной солдатами с Востока. Гален, самый проницательный и плодовитый медицинский автор античности, приводит конкретные случаи и дает детальное описание симптомов глазами очевидца, включая высыпания в виде волдырей и диарею. О точных масштабах этой вспышки до сих пор активно спорят. Неоспоримых доказательств немного, и жертвы оцениваются от 1 % населения до почти нереально высоких 30 %. Но мы можем быть практически уверены, что одной из жертв болезни в 169 г. стал император Луций Вер, который со 161 г. правил совместно с Марком Аврелием.

Получается, что перед лицом этих немногочисленных и в основном «биологических» бедствий все были более или менее равны. Но в остальном римский мир явно делился на имущих и неимущих: разлом проходил между ничтожным меньшинством тех, у кого были значительные излишки, с образом жизни от весьма комфортабельного до сногсшибательно роскошного, и огромным большинством (причем даже свободного населения), которое в лучшем случае располагало лишь малым количеством свободной наличности (на лакомства, дополнительную комнату, дешевые украшения или простое надгробие), а в худшем – было нищим, безработным и бездомным.

О привилегированных классах римского мира мы знаем немало. Они создали почти всю дошедшую до нас от античности литературу. Даже такие писатели, как Ювенал, который в сатирах иногда причислял себя к социальным низам, на самом деле были обеспеченными людьми, хоть и жаловались, что и на их головы проливается содержимое ночных горшков. И именно богатые – со значительным перевесом – оставили заметный след в археологическом плане, от великолепных домов до новых театров. По всей империи их было, по щедрым оценкам, около 300 000, включая сравнительно состоятельных местных воротил и плутократов в больших городах, а если считать всех их домочадцев, то общее количество несколько вырастет. Если предполагать, что население империи в первые два века нашей эры было где-то между 50 млн и 60 млн человек, каковы же были условия жизни, привычки и ценности подавляющего большинства, или 99 % римлян?

Писатели из римской элиты чаще всего смотрели на своих менее удачливых и более бедных сограждан с презрением. Кроме ностальгического восхищения простым крестьянским образом жизни – нереальным миром лесных пикников и неспешных жарких полдней под тенистыми деревьями – они находили в бедности и бедных и даже в честном трудовом заработке мало достоинства. Ювенал – не единственный, кто считал приоритетами римского народа «хлеб и зрелища». Фронтон, наставник Марка Аврелия, утверждает совершенно то же самое, когда пишет об императоре Траяне, что тот удерживал народ в повиновении двумя орудиями: раздачами зерна и развлечениями. Цицерон выражает презрение к тем, кто трудом зарабатывает себе на жизнь: «Недостойны свободного человека и презренны заработки всех поденщиков, чей покупается труд… ведь в этих занятиях самая плата есть вознаграждение за рабское состояние». Истинный аристократ живет на доходы от своих поместий, а не на зарплату, каковая по сути своей позорна, – вот одно из расхожих клише римского морализаторства. Эту идею отражают даже сами латинские слова: желательное состояние человечества называлось otium (не столько досуг, как его обычно переводят, сколько возможность свободно распоряжаться временем), а любая «занятость» была его нежелательной противоположностью, negotium (не otium).

Равно презирали и порицали как самоуверенных выскочек и тех, кто разбогател «ни с того ни с сего»: Трималхион в «Сатириконе» Петрония, нувориш из бывших рабов, сделавший состояние на торговле всем, чем ни попадя, хоть свиными окороками, хоть духами или рабами, – одновременно обаятельный и неприятный пародийный персонаж, человек с деньгами, но без вкуса, который постоянно попадает пальцем в небо, пытаясь вести себя как аристократ. Его рабы одеты в слишком вульгарную «дизайнерскую» униформу (швейцар, стоящий у двери, облечен в зеленое, подпоясан красным ремнем и коротает время, лузгая стручки гороха в серебряную чашу); стены дома Трималхиона гордо украшены картинами, повествующими о его карьере, – начиная с ярмарки рабов и до нынешнего великолепия, достигнутого под покровительством Меркурия, бога стяжательства; а созванный им банкет становится невозможным сочетанием всех модных римских угощений – от сони-полчка в меду и маке до вина с более чем столетней выдержкой, урожая 121 г. до н. э. «опимиевского разлива». Подразумевается, что неотесанный Трималхион не понимает: имя сурового консерватора, который в 121 г. до н. э. казнил 3000 сторонников Гая Гракха, вряд ли подходит для обозначения выдержки вина, даже если бы последнее на самом деле могло быть таким старым.

Предрассудки очевидны, и они говорят нам больше о мире писателей, чем о среде тех, кого они описывают, особенно если, как предполагают некоторые современные критики, пародия Петрония на аристократический образ жизни заставляла читателей из элиты задуматься, столь ли уж далеко они ушли от этого тщеславного бывшего раба. Большой вопрос заключается в том, сможем ли мы воссоздать картину жизни обычных римлян, которую они бы посчитали аутентичной. Если дошедшие до нас литературные памятники дают нам только такие пренебрежительные карикатуры, к чему еще мы можем обратиться?