Глава 6
Новая политическая ситуация

Длительная осада и разрушение Карфагена даже по античным меркам были чудовищными, причем кровавые бесчинства были отмечены с обеих сторон. Побежденные были столь же демонстративно жестоки, как и победители. Известен эпизод, когда карфагеняне провели пленных римлян по городской стене, содрали заживо с них кожу и расчленили на глазах у товарищей.

Карфаген располагался на берегу Средиземного моря около современного Туниса, его защищало замкнутое кольцо крепостных стен, более 30 км в периметре (для сравнения: стены вокруг Рима, построенные после вторжения галлов, были более чем вдвое короче). Только когда Сципиону Эмилиану удалось отрезать город от моря, лишив его таким образом возможности снабжения, римляне после двухлетней осады, заморив голодом карфагенян, провели успешный штурм города. Один сохранившийся документ о последних днях Карфагена наряду с сенсационными преувеличениями и сведениями о кровавой резне демонстрирует трезвое понимание того, как трудно разрушить такой крепко и надежно выстроенный город, как Карфаген. Во время штурма римлянам приходилось вести бои в узких улочках, окруженных многоэтажными домами. Перепрыгивая с крыши на крышу, они сбрасывали сопротивлявшихся жителей на мостовую и на обломки домов, сжигая все на своем пути. Их останавливали только баррикады из разрушенных ими же зданий. Следом шли сборщики мусора, они расчищали путь для следующей атаки, растаскивая остатки зданий, перемешанных с останками людей. Говорят, над обломками были видны ноги, извивавшиеся в конвульсиях, при этом головы и тела были погребены в руинах. Кости, которые археологи находили в разных слоях развалин Карфагена, не говоря уже о каменных или керамических снарядах от пращи, свидетельствуют о том, что эти описания, к сожалению, не так далеки от истины.

Затем началось традиционное разграбление города, не ограничивавшееся золотом и серебром. Эмилиан позаботился, чтобы знаменитое многотомное сочинение карфагенянина Магона о сельском хозяйстве было спасено из пожара. В Риме сенат поручил лингвистам перевести на латынь эти 28 томов обо всем на свете – от рецептов консервирования гранатов до рекомендаций при выборе вола. Были и мифические трактовки событий. Что-то трогательное чувствуется в печальном обращении к Гомеру Эмилиана, наблюдавшего за разрушением, но была в этом и похвальба: Рим теперь претендовал на видное место в ряду могущественных держав и великих конфликтов, начиная с Троянской войны. Конец Карфагена, как и его начало, должен был быть связан с человеком, предавшим свою любовь ради Рима. У Вергилия Эней покинул Дидону на заре строительства Карфагена. И, по одной из версий, во время разрушения города командующий городом Гасдрубал, подобно Энею, перешел на сторону римлян, бросив жену и детей в осажденном храме. Жена Гасдрубала, кажется, тоже прокляла мужа, когда, повторив поступок Дидоны, бросилась в огонь.

Почти столь же разрушительным было разграбление несколькими месяцами позже самого богатого города Греции – Коринфа, отстоявшего на полторы тысячи километров от Карфагена. Этот город расцвел благодаря своему очень выгодному положению на торговых путях, он обладал удобными гаванями с обеих сторон перешейка, отделяющего Пелопоннес от остальной части Греции. Под командованием Луция Муммия Ахаика, как его позже прозвали после победы над «ахейцами», то есть греками, римские легионы разнесли город в пух и прах, разграбили произведения искусства, взяли в рабство жителей и подожгли то, что осталось. Это был такой страшный пожар, что получившийся сплав металлов, как полагают, и стал знаменитой коринфской бронзой. Немногим античным специалистам эта история казалась правдоподобной, но картина пылающего города, жаркое дыхание которого сначала расплавляло драгоценную бронзу, затем серебро и, в конце концов, золото, соединяя их в один сплав, безусловно, поражала воображение. Эта история еще раз продемонстрировала, насколько близки в римском сознании понятия «искусство» и «завоевание».

Муммий представлял собой типаж, противоположный любителю Гомера Эмилиану. Он остался в истории этакой карикатурой на невежественного римского филистера. Полибия, оказавшегося в Коринфе вскоре после разгрома, поразили римские солдаты, использовавшие обратную сторону живописных полотен в качестве игральных досок, вероятно, не без молчаливого согласия командиров. Известный анекдот рассказывали и через семь веков после событий: заботясь о целости и сохранности следовавшего в Рим морского груза из шедевров греческого искусства, Муммий предупредил солдат, что, если хоть одно произведение будет повреждено, им самим придется заменить потерю новым. Он был настолько гротескно необразован, что искренне верил в то, что сделка «новое взамен старого» здесь уместна.

У этой истории, как и у многих других, была и другая сторона. Известна позиция как минимум одного сурового комментатора тех событий, который, подобно Катону, считал, что римлянам пойдет на пользу подражать Муммию и держаться подальше от разлагающей греческой роскоши. Не исключено, что римский аскетизм был у Муммия в крови, его праправнук стал императором Гальбой, печально известным своей скупостью и практичностью. Он правил всего несколько месяцев в 68–69 гг., после свержения сумасбродного Нерона. Но каких бы взглядов ни придерживался Муммий, распоряжался он коринфскими трофеями с осторожностью. Некоторая их часть была передана в греческие храмы – в этом повелении соединилось благочестие с тонким намеком остальным грекам. Немало шедевров было выставлено в Риме, часть подарена другим городам в Италии. До сих пор всплывают свидетельства тех событий. В Помпеях, например, за оградой храма Аполлона был расчищен в 2002 г. постамент статуи, на котором под слоем штукатурки была обнаружена надпись на оскском языке, сообщающая, что здесь некогда красовался дар «L Mummis L kusul», или «Луция Муммия, сына Луция, консула». По всей видимости, статуя была из коллекции коринфских шедевров.

До сих пор неясно, что заставило римлян с разницей в несколько месяцев расправиться с двумя красивейшими и знаменитейшими городами. После победы Сципиона Африканского в битве при Заме в 202 г. до н. э. в конце войны с участием Ганнибала Карфаген согласился на все условия Рима. Пятьдесят лет спустя Карфаген выплатил последний взнос наложенной римлянами денежной контрибуции. Был ли этот разрушительный финальный эпизод просто актом мщения, предпринятым под лживым предлогом? Или римлянами овладел понятный страх перед возрождающейся в экономическом или военном аспекте африканской державой? Катон был самым громогласным врагом Карфагена. Он прославился нудной, навязчивой концовкой всех своих речей: «Карфаген должен быть разрушен!». Эта фраза и поныне известна в латинском варианте: «Carthago delenda est». Одним из приемов оратора стал трюк с пригоршней спелых плодов карфагенского инжира, которые он выронил из тоги, сообщив, что растут они всего лишь в трех днях пути от Рима. Это, безусловно, было умышленной недооценкой расстояния от Рима до Карфагена (не менее пяти дней потребовалось бы плыть кратчайшим путем), но это сработало, напомнив об опасной близости и процветании потенциального соперника и пробудив недоверчивость к старому врагу.

Коринф, скорее всего, сыграл иную роль в римских выкладках. Он был одним из нескольких греческих городов, которые не выполняли довольно вялые и невнятные инструкции, составленные Римом в середине II в. до н. э. для предотвращения альянсов в грекоязычном мире. На региональном уровне Коринф проводил свою собственную политику. В довершение всего коринфяне грубо выпроводили римское посольство. Такое поведение не практиковал ни один другой город Греции. Был ли Коринф наказан в целях образцово-показательной «порки» непослушных? Хотя нельзя сказать, что непослушание далеко выходило за рамки дозволенного. Или возникли опасения получить в скором времени альтернативный центр власти в Восточном Средиземноморье? Или, как заметил Полибий в конце своей «Истории», римлян охватила страсть к разрушению ради разрушения?

Каковы бы ни были движущие мотивы, но события 146 г. до н. э. обозначили поворотный момент в истории Рима. С одной стороны, это был пик успеха римской военной машины. Рим уничтожил своих давних самых богатых и могущественных соперников в Средиземноморье. Как утверждал Вергилий спустя чуть более ста лет в «Энеиде», Муммий, покорив Коринф, наконец отомстил грекам за поражение Трои, родины Энея, в Троянской войне. Но, с другой стороны, на события 146 г. до н. э. можно посмотреть как на начало конца Республики и как на предвестие столетнего периода гражданских войн, кровавой резни и многочисленных убийств, которые привели к возврату автократического режима. Наличие сильного врага было для Рима благом. Некоторых авторов, например, Веллея Патеркула, тревожили опасения, что с потерей страха перед внешней угрозой «они перешли от доблестей к порокам». Особенно красноречив на эту тему был Саллюстий. В одном из сохранившихся сочинений о войне в Северной Африке против царя Югурты в конце II в. до н. э. он рассуждает об ужасных последствиях разрушения Карфагена: жадность поразила все слои гражданского общества («каждый сам за себя»), нарушилось равновесие между богатыми и бедными, власть сконцентрировалась в руках немногих римлян. Все это свидетельствовало о крахе республиканской системы. Саллюстий был, безусловно, проницательным наблюдателем за процессами, происходившими с римской властью, однако, как мы дальше увидим, падение Республики было процессом не так просто объяснимым.