Сципион Барбат выстроил свою усыпальницу с размахом, так что в течение последующих 150 лет тридцать его потомков смогли там присоединиться к нему. Род Сципионов дал Риму нескольких видных представителей, равно как и немалое количество неудачников и бездельников. Восемь эпитафий Сципионов сохранились более или менее целиком, некоторые из них посвящены тем, кто не оставил в истории заметного следа, ни в чем не преуспел или умер молодым, а еще женщинам. «Тот, кто был здесь похоронен, не был превзойден в доблести (virtus). Всего двадцати лет от роду он был поручен могиле – в случае если вы спросите, почему никакой должности не поручили ему», – объясняет одна эпитафия середины II в. до н. э. в довольно агрессивной манере. Еще одна надпись вынуждена обратиться к достижениям отца молодого человека: «Его отец разгромил царя Антиоха». Жизнь других усопших давала больше поводов для гордости. Эпитафия сыну Барбата провозглашает: «Он взял войною Корсику, Алерию; а в городе /Он Бурям храм воздвиг, обещанный за помощь». Его флот был почти потоплен бурей, и в благодарность за спасение он воздвиг храм соответствующим богам.

У других членов семейства было больше поводов для гордости. Публий Корнелий Сципион Африканский, правнук Барбата, сумел разгромить Ганнибала в 202 г. до н. э.: он высадился на африканской территории Карфагена и в битве при Заме разбил наголову противника, не без помощи слонов, которые в панике бросились вспять и растоптали своих же воинов. Могила Сципиона Африканского находилась в его имении в южной Италии, для римлян она позже стала местом паломничества. С достаточной уверенностью можно считать, что среди памятников в родовом склепе были надгробия его брата Луция Корнелия Сципиона Азиатского, того, кто «разгромил царя Антиоха» в Сирийской войне в 190 г. до н. э.; его двоюродного брата Гнея Корнелия Сципиона Гиспалла, ставшего консулом в 176 г. до н. э.; его приемного внука Публия Корнелия Сципиона Эмилиана. Усыновленный семьей Сципионов Эмилиан вторгся в Северную Африку и довел до конца дело Сципиона Африканского: в 146 г. до н. э. он разрушил Карфаген и продал в рабство бо́льшую часть оставшегося в живых населения города.

Судя по достижениям этих людей, на рубеже III и II вв. до н. э. Рим вступил в эпоху иной политики и нового уровня экспансии. Знаменитые и не очень, эти граждане оказались среди ключевых игроков в военных кампаниях, давших Римской республике возможность контролировать все Средиземноморье и пространство вокруг него. Их громоздкие, но красноречивые имена довершают картину того нового Рима. Барбат (Barbatus), скорее всего, описывает внешность носителя имени, Эмилиан (Aemilianus) указывает на имя кровного отца, Луция Эмилия Павла; а имена Африкан, Азиатик и Гиспалл (Africanus, Asiaticus, Hispallus) происходят от названий регионов, где очередной Сципион добивался почестей и победы, и отражают новые горизонты римской власти. Имя Scipio Africanus можно перевести как Сципион Укротитель Африки.

Это все о воинах. Но Сципионы думали не только о войне. Любой посетитель семейного склепа, заметив на изящном фасаде надгробия статую римского поэта Квинта Энния в одном ряду со знатными Сципионами (Африканским и Азиатским), мог догадаться, что они участвовали в литературной революции, став спонсорами и покровителями первого поколения римских поэтов. Это не просто совпадение. Возникновение литературы в Риме тесно связано с обширными завоеваниями: «…окрыленною стопой/ К воинам спустилась Муза, к диким Ромула сынам», – как писал Порций Лицин в том же II в. до н. э. Начало империи и начало литературы были двумя сторонами одной медали.

В течение столетий для разных целей римляне создавали письменные тексты – публичные объявления, правила и инструкции, надписывали имя собственника на сосуде и т. д. Постоянно углублявшиеся связи с греческим миром, начиная с середины III в. до н. э., послужили катализатором возникновения и сохранения римской литературы как таковой. Рождалась она сначала в подражании, затем в диалоге, соревновании и соперничестве. Показателен в этом смысле следующий эпизод: когда в 241 г. до н. э. римские солдаты и моряки, наконец, добились победы в первом сражении вне полуострова, на традиционно греческом острове Сицилии, в Риме в это время человек по имени Ливий Андроник приспосабливал на латинский лад по греческому источнику первую римскую трагедию, которая была поставлена на следующий год, в 240 г. до н. э.

Происхождение и творчество Ливия Андроника хорошо иллюстрируют этот период культурного смешения, характерного для раннего творчества первых римских писателей. Ливий создал латинские варианты не только греческих трагедий, но и «Одиссеи» Гомера. Предположительно родом из Тарента, греческого города на юге Италии, он был взят римлянами в плен на войне и позже освобожден. По-другому смешение греческой и римской культуры проявилось у Фабия Пиктора, сенатора, составившего первую историю Рима. Родившийся и воспитанный в Риме, он, однако, писал свой труд на греческом языке и позже перевел его на латынь. Авторами первых произведений, созданных на рубеже III–II вв. до н. э. и сохранившихся в приличном объеме, были Тит Макций Плавт и Публий Теренций Афр (далее Плавт и Теренций). Они прилежно романизировали греческие пьесы, при этом истории несчастной любви и популярные в Афинах фарсовые сюжеты с подменой лиц перемежались с шутками про тоги, общественные бани и триумфальные шествия. Считается, что Теренций, живший в начале II в. до н. э., тоже был отпущенным на волю рабом из Карфагена.

Итак, судя по этой статуе на внешней стороне гробницы, Эмилиан покровительствовал Квинту Эннию, автору многотомной эпической поэмы на латыни об истории Рима от Троянской войны до начала II в. до н. э. Энний также был выходцем из южной Италии, владел латинским, греческим и оскским языками (свидетельство о мультиязычности полуострова). Эмилиан мог похвастать довольно глубокими литературными познаниями как на латыни, так и на греческом. Он был очень близко знаком с Теренцием, ходили даже слухи, что Эмилиан был соавтором некоторых его пьес: пытливых читателей смущала изысканность латыни у человека с происхождением, подобным Теренцию. Известно, что у Эмилия всегда наготове были цитаты из греческой классики. По словам одного свидетеля, при виде полыхавшего Карфагена в 146 г. до н. э. Эмилиан прослезился и процитировал по памяти подходящий отрывок о падении Трои из «Илиады» Гомера. Он глубокомысленно заметил тогда, что придет время, и Рим постигнет та же участь. Неизвестно, были ли слезы те крокодиловыми или настоящими, но они оказались пророческими.

29. На этой тарелке III в. до н. э. представлена слониха с боевой башней и слоненком сзади. При всей сомнительности преимуществ, которые давали боевые слоны, они вскоре заняли особое место в народном воображении

Этим карфагенским свидетелем был ближайший из интеллектуальных друзей Эмилиана, греческий историк, живший в Риме, по имени Полибий. Знаток внутренней и внешней римской политики, он имел уникальную возможность стать близким и все же сторонним ее наблюдателем. Повествование оставшейся части главы будет вращаться в основном вокруг этой фигуры, ведь Полибий был первым автором, кто задал некоторые серьезные вопросы, на которые мы попытаемся ответить. Как и почему римлянам удалось достичь господства над всем Средиземноморьем за такой короткий отрезок времени? Что было особенного в римской политической системе? Или, как Полибий строго вопрошал: «И в самом деле, где найти человека столь легкомысленного или нерадивого, который не пожелал бы уразуметь, каким образом и при каких общественных учреждениях почти весь известный мир подпал единой власти римлян в течение неполных пятидесяти трех лет? Никогда раньше не было ничего подобного». Действительно, где такого отыскать?