Противостояние Рима остальному миру приобрело небывалые прежде мощность, масштаб, распространение и последствия. При этом продолжались и привычные ежегодные стычки. Античные авторы испытывали трепет от перечисления всех сражений, происшедших в IV в. до н. э., прославляя и, вне сомнения, превознося героические победы и оплакивая досадные поражения и позорно легкие победы. Битва в Кавдинском ущелье (на латыни Furculae Caudinae, т. е. Кавдинские Вилы) в 321 г. до н. э., в которой южноиталийское племя самнитов подвергло унизительному наказанию римлян, ставилась в один ряд с нашумевшей битвой при Аллии или разграблением Рима 70 годами раньше. Хотя, впрочем, это не было битвой вовсе. Римляне были загнаны в крутую горную долину, названную Вилами, и, оставшись без воды, вынуждены были просто сдаться.

От разграбления Рима в 390 г. до н. э. до битвы при Сентине в 295 г. до н. э. резко возросло количество задействованной живой силы. Военные кампании удалялись от Рима все дальше и дальше. Если Вейи были в 16 км от Рима по прямой дороге, то до Сентина уже было более 300 км через Апеннинские горы. И договоренности, достигнутые между римлянами и их поверженными соперниками, имели также отдаленные последствия в будущем. Военное влияние Рима к концу IV в. до н. э. было столь велико, что Ливий счел уместным сравнить отвагу римлян с удалью великого завоевателя Александра Македонского, чья армия с 334 по 323 г. до н. э. на волне военных успехов покорила огромные пространства от Греции до Индии. Ливий даже прикидывал, кто бы победил, если римляне и македонцы встретились бы лицом к лицу в бою – загадка, над которой диванные генералы до сих пор ломают головы.

Выделяются два особенно важных вооруженных конфликта, произошедших в Италии в этот период. Первым событием была так называемая Латинская война, которую римляне вели против своих соседей в 341–338 гг. до н. э. Вскоре после нее последовали Самнитские войны, в которых прославился Барбат. Эти войны были затеяны против части населения гористой местности в южной Италии, самнитов. Их римлянам было удобно представлять грубым и примитивным народом, которым самниты на деле не являлись, хотя и были в меньшей степени урбанизированными сообществами, чем население прочих частей Италии. Обе эти «войны» были в значительной степени искусственными конструкциями, выделяющими два народа-противника, давших им названия, из многосторонних и многочисленных столкновений, случавшихся в то время. Это была явно романо-центристская точка зрения (самниты не считали себя участниками «Самнитских войн»). Тем не менее эти конфликты обозначили серьезнейшие изменения.

По преданию, Латинская война была вызвана недовольством латинян доминирующим положением римлян в регионе. Конфликт остался в рамках небольшой области, однако последующие договоренности, достигнутые между римлянами и различными латинскими сообществами, оказались поворотными в истории, если не революционными. Многочисленному населению городов Центральной Италии было обещано римское гражданство в масштабах, несравнимых с прецедентом в Вейях. Был ли это широкий жест великодушия, как считали римские авторы, или способ угнетения, как подозревали многие из тех, кто испытал на себе последствия изменения своего статуса, так или иначе произошел резкий поворот в определении того, что значит быть «римлянином». И это неизбежно привело, как мы скоро увидим, к серьезным изменениям в структуре власти в Риме.

Почти 50 лет спустя, когда десятилетия Самнитских войн были уже позади, более половины полуострова оказалась тем или иным способом под пятой Рима: от заключения договоров о «дружбе» до введения прямого управления. Римские авторы преподносили эти войны как борьбу двух государств за господство в Италии. Это, конечно, было далеко от истины, но размах противостояния открывал новую страницу во взаимодействии Рима с окружающим миром. Во время битвы при Сентине римляне встретились с объединившимися группировками противника (формально назвать это «альянсом», наверное, еще нельзя): непосредственно самнитов, а также этрусков и галлов с севера полуострова. Общее число участников сражения заинтересовало Дуриса с Самоса, который приводит огромную, но не очень правдоподобную цифру – 100 000 самнитов и их союзников. Римские авторы оценивали сражение как величайшую героическую битву. Двести лет спустя эти победы стали основой для создания шовинистической римской трагедии в классическом стиле, завершавшейся хором из солдат и изображавшей сцену самопожертвования героя-военачальника для поддержания боевого духа своей армии. Но и автор пьесы, как и более поздние исследователи, задавался вопросом, насколько грандиозной была эта грандиознейшая из всех битв. Ливий не особо поверил данным Дуриса или еще более преувеличенным цифрам других источников. Насколько правдоподобны его оценки численности римской армии в 16 000 человек (и столько же союзников), мы, наверное, не узнаем никогда. Одно можно сказать точно: римский мир в военном отношении уже никогда больше не возвращался к мелким стычкам V в. до н. э.

Уникальная возможность заглянуть в мир тех знаменитых войн появилась после открытий археологов в 1870-х гг. во время раскопок на краю античного Рима: был обнаружен дразняще малый фрагмент росписи надгробия, предположительно начала III в. до н. э. Изначально росписи занимали значительно большую поверхность, вероятно, всю стену: ярусами располагались изображения, запечатлевшие сцены сражений, предположительно, между римлянами и самнитами. Если это так, то перед нами самый ранний в Европе уцелевший до наших дней фрагмент росписи, передающий узнаваемые реалистичные сюжеты военной кампании (если не считать довольно обобщенного изображения битвы, найденного на стенах гробницы в Южной Италии, которое некоторые археологи соотносят с великой победой самнитов над римлянами в Кавдинском ущелье) (см. цв. вклейку, илл. 6).

Несмотря на противоречивость интерпретаций фрески и ее плохую сохранность, основной сюжет читается довольно четко. На нижнем ярусе запечатлена рукопашная битва, в которой выделяется воин, чей причудливый шлем переходит в рисунок второго яруса. Над сценой сражения возвышается внушительная зубчатая крепостная стена. На каждом из двух наиболее сохранившихся рисунков изображен человек в короткой тоге с копьем в руке. Одного из них или обоих звали Q Fabius – это, вероятнее всего, Квинт Фабий Максим Руллиан, военачальник в битве при Сентине, который, поручив Барбату эпизодическую роль в сражении, повелел ему «привести подкрепление из тыла». Квинт Фабий, со свитой клиентов, выполненных в меньшем масштабе, показан в момент переговоров с неким Фаннием, воином без оружия, с доспехами в виде тяжелых поножей и шлемом с перьями (в одном из двух эпизодов), с простертой голой правой рукой. Был ли Фанний самнитом, покоренным представителями «народа, который носит тогу»? На данной ранней фреске III в. до н. э., похоже, это обозначено именно так.

Римляне на этих незатейливых стилизованных рисунках не кажутся ровней македонской армии. Однако Ливий делает в «Истории» пространное отступление, разбирая гипотетический вопрос, смогли бы они одержать верх над Александром Великим или нет. Этот пассаж непосредственно следует за описанием того, как римлянам удалось воспрянуть после унижения, через которое они прошли в Кавдинском ущелье. От внимания историка не ускользнул тот факт, что Самнитские войны происходили в Италии в конце IV в. до н. э., что примерно совпадало со знаменитыми опустошительными походами македонского царя на Восток. Во времена Ливия многие римские генералы стремились подражать Александру. Они копировали его особенную прическу, называя себя «Великими». Юлий Цезарь, равно как и первый император Август, совершил паломничество к могиле Александра в Египте. Говорят, Август, по странной случайности, отдавая дань уважения мумии, отломил ей нос. Стоит ли удивляться, что Ливий обдумывал классическое «предположение от обратного»: каков был бы исход, если бы Александр повернул свои войска на запад и столкнулся с римлянами вместо персов?

Александр Македонский, конечно, великий полководец, рассуждал Ливий, но небезгрешен и, помимо прочего, алкоголик. Римляне же не зависели от одного какого-либо харизматичного лидера. Их выручала стратегическая глубина при беспрецедентной военной дисциплине. Кроме того, настаивал Ливий, они могли рассчитывать на более многочисленные, хорошо подготовленные войска и на помощь союзников со всей Италии, которые по первому требованию присылали подкрепление. Его ответ вкратце был таков: если бы представилась возможность, римляне бы победили Александра Македонского.