В дальнейшем визиты Лиорена к Маннену стали более продолжительными, абсолютно конфиденциальными и совершенно не такими болезненными, как предполагал тарланин.

Он попросил Гредличли — Старшую сестру той палаты, где лежал Маннен, — извещать его всякий раз, когда больной приходил в сознание и был в состоянии принимать посетителей, независимо от больничного распорядка. Такое случалось и среди ночи. Прежде чем согласиться на посещение Лиореном Маннена, Гредличли пошла и получила согласие самого старика. До сих пор Маннен не принимал никого, кроме хирурга, совершавшего плановые обходы, поэтому Гредличли была крайне удивлена, когда Маннен распорядился пускать к нему Лиорена в любое время дня и ночи.

Ча Трат же сказала Лиорену, что у нее недостаточно оснований для того, чтобы прерывать сон или бросать другую, более важную работу ради того, чтобы мчаться к Маннену вместе с Лиореном и продолжать изучение дела Селдаля — в конце концов это дело поручили Лиорену. Правда, Ча Трат не отказывалась помогать тарланину в других делах — лишь бы они не создавали для нее больших личных неудобств. В результате соммарадванка присутствовала только на самом первом визите Лиорена к Маннену.

Во время третьего посещения бывшего диагноста Лиорен с огромным облегчением узнал, что старика интересует не только Кромзаг, однако был несколько разочарован тем, что не продвинулся в изучении характера Селдаля, и очень удивлен, что большую часть времени Маннен рассказывает о себе.

— При всем моем уважении к вам, доктор, — сказал как-то Лиорен после одного особо длительного фрагмента самодиагностики Маннена. — Я не располагаю мнемограммой землянина, которая дала бы мне возможность составить собственное мнение о вашем случае. Кроме того, я сотрудник Отделения Психологии, и мне не разрешена медицинская практика. Ваш лечащий врач — Селдаль, а он…

— А он разговаривает со мной… словно я… грудной младенец, — ворвался в речь Лиорена Маннен. — Или… пациент… пребывающий в предсмертной… агонии. Вы-то… хотя бы… не предлагаете… ввести мне… смертельную дозу… из милосердия. Вы тут затем… чтобы… собрать сведения… о Селдале… и в ответ… удовлетворить мое… любопытство… насчет вас. Нет, я не так… боюсь самой смерти… как того, что… у меня слишком много… времени на мысли… о ней.

— Вам больно, доктор?

— Черт подери… сами же знаете, что… не больно. — Голос Маннена от злости звучал громче обычного. — Это… раньше, давно… когда были плохие анестетики… они так угнетали непроизвольные мышечные… функции… они приносили больному… не меньше мук… чем сама боль. Тогда медику нечего было… терзаться и… критиковать себя… и больные на тот свет… отправлялись быстрее. А теперь мы научились… избавлять больных… от боли… практически без… побочных эффектов… и мне нечего делать… как только ждать… какой из моих… внутренних органов… откажет первым.

Я бы не позволил, — закончил тираду Маннен, — Селдалю копаться… в моих внутренностях… но эта закупорка… действительно досаждала мне.

— Я вам очень сочувствую, — вздохнул Лиорен. — Потому что я тоже хочу умереть. Но вы-то можете без боли, с гордостью оглянуться на свое прошлое, вам не так страшно ждать близкой кончины. У меня же в прошлом только вина и одиночество, а сейчас — только страдания, которые я принужден терпеть, пока не…

— Вы правда мне сочувствуете, Лиорен, — вмешался Маннен. — Вы производите на меня впечатление… создания гордого и бесчувственного… какой-то очень умелой… органической целительной машины. Катастрофа на Кромзаге показала… что в машине есть поломка. Вы хотите эту машину… уничтожить… а О'Мара хочет починить. Не знаю… кого из вас… ждет успех.

— Я бы никогда, — возразил Лиорен, — не стал прибегать к самоуничтожению для того, чтобы избежать наказания.

— Обычному сотруднику госпиталя, — продолжал свою мысль Маннен, — я бы такого… не сказал… не сказал бы… таких обидных слов. Я знаю, вы думаете, что заслуживаете… и таких слов… и даже хуже… и не ждете от меня… извинений… Но я прошу у вас… прощения… потому что… приношу вам такую боль… Я не знал, что такая… боль бывает… Я вам делаю больно… и ничего не говорю своим друзьям… когда они ко мне… приходят… не хочу, чтобы они знали… что я просто… мстительный старик.

И прежде чем Лиорен успел открыть рот и возразить, Маннен прошептал:

— Я принес боль… существу, которое… мне боли не причиняло. Оправдаться я могу… только если сумею вам… помочь… сведениями о Селдале. Когда он придет ко мне… завтра утром… я задам ему… хитрые… очень личные… вопросы… Я не упомяну… о вас… и он ни за что… не заподозрит ничего такого…

— Спасибо, — поблагодарил Маннена Лиорен. — Но я не понимаю, как вы сможете спросить…

— А очень даже просто, — сказал Маннен, и голос его снова зазвучал громче. — Селдаль — Старший врач… а я был… пока меня не понизили до должности… больного… диагностом. Селдаль будет рад… ответить на мои вопросы… по трем причинам. Из уважения к моему… прежнему рангу… из-за того, что не станет… смеяться над тяжелым больным… который, может… и говорит-то в последний раз… в жизни, а особенно потому… что я с ним не разговаривал ни разу… — только за три дня до операции. И если я… не сумею добыть… никаких полезных сведений… значит… никаких сведений и нет вовсе.

Смертельно больное создание решило совершить, вероятно, самое последнее дело в своей жизни — помочь ему, Лиорену, выполнить поручение касательно Селдаля, — то есть сделать то, чего никто другой сделать не мог. А все потому, что это создание сказало в адрес Лиорена несколько невежливых слов. Лиорен всегда считал, что ни в коем случае нельзя вступать с больными в эмоциональное общение, потому что безличный, чисто клинический подход всегда лучше соответствует интересам пациента — а ведь Маннен даже не был пациентом Лиорена.

Но как-то уж так получилось, что изучение поведения налладжимца стало не единственной заботой тарланина.

— Благодарю вас вновь, — тихо проговорил Лиорен. — Но скажите, почему вы испытываете боль, в существование которой не верили? Разве вы не говорили, что анестетики лишают вас всякой боли? Или вы говорите о нефизической боли?

Довольно долгое время Маннен смотрел на Лиорена не мигая, и тарланину жгуче захотелось суметь прочесть выражение изможденного морщинистого лица. Он предпринял новую попытку задать вопрос.

— Если речь идет о нефизической боли, не желаете ли вы, чтобы я послал за О'Марой?

— Нет! — тихо, но решительно проговорил Маннен. — Я не хочу… разговаривать… с Главным психологом. Он ко мне… много раз приходил, а потом перестал пытаться… разговаривать с больным… который все время… притворяется спящим… и как многие мои товарищи… перестал меня навещать.

Становилось ясно, что Маннен хочет с кем-то поговорить, но пока не решил — с кем. Лиорен подумал, что молчание — вот, вероятно, самый безопасный способ задавать вопросы.

— В твоем разуме, — в голосе Маннена неведомо откуда появилась сила, — слишком много такого, что ты хотел бы забыть. В моем — еще больше такого, что я не могу вспомнить.

— Я вас все равно не понимаю, — отозвался Лиорен.

— Тебе что, как новичку, все разжевать надо? — возмутился старик, переставший делать паузы между словами. — Большую часть моей профессиональной жизни я был диагностом. Поэтому мне приходилось помещать в мое сознание — порой на несколько лет — знания, свойства характера, медицинский опыт иной раз целого десятка существ одновременно. В результате происходит так, что множество чужеродных личностей оккупируют и — из-за того, что донорами мнемограмм зачастую являются особы нескромные и эгоистичные, — начинают сражаться между собой за обладание сознанием реципиента. Это — субъективное психическое явление, которое нужно пережить, если собираешься продолжать карьеру диагноста, но поначалу кажется, что сознание реципиента представляет собой поле боя, на котором бьются несколько соперников — бьются до тех пор, пока…

— Это я понимаю, — вмешался Лиорен. — Когда я тут работал Старшим врачом, мне довелось одновременно удерживать в сознании три мнемограммы.

— Реципиент способен установить в своем сознании мир и порядок, — неторопливо продолжал свой рассказ Маннен. — Обычно он достигает этого посредством того, что учится понимать эти чужеродные личности, учится привыкать к ним, дружить с ними, но не отдавать им при этом ни пяди территории своего сознания до тех пор, пока не произойдет нужной аккомодации. Только таким путем можно избежать тяжелой психической травмы и вынужденного ухода с поста диагноста. — Маннен на миг прикрыл глаза, потом открыл и продолжил:

— Но теперь поле моего сознания покинуто, там больше нет ни одного из тех воинов, которые впоследствии подружились. Я остался один-одинешенек, наедине с существом по имени Маннен, и у меня есть только воспоминания Маннена, а ведь я помню, что раньше у меня были и другие воспоминания, которые у меня теперь отобрали. Мне говорят, что так и должно быть, потому что перед уходом из жизни человек должен пребывать только в своем сознании. Но мне одиноко, одиноко и пусто. Обо мне заботятся, меня лишают боли, а я — субъективно — проживаю вечность и жду конца…

иорен подождал еще немного, понял, что Маннен закончил говорить, и сказал:

— Земляне преклонного возраста, да и не только они, а представители большинства разумных видов, обретают утешение в том, что в такое время рядом с ними находятся друзья. Вы по какой-то причине решили отказаться от посещений друзей, но если бы вы захотели, чтобы компанию вам составили те существа, которые некогда были донорами вашего сознания, то вам нужно было бы попросить соответствующие мнемограммы. Я предложу такое решение проблемы Главному психологу, и он сможет…

— Он сможет оторвать тебе руки-ноги — в психологическом смысле, — прервал Лиорена Маннен. — Ты что, забыл, что тебе велели изучать Селдаля, а не пациента по фамилии Маннен? Про мнемограммы и думать забудь. Если до О'Мары дойдет, чем ты, практикант-психолог, тут занимаешься, тебя ждут очень большие неприятности.

— Не могу представить больших неприятностей, — возразил Лиорен, — чем те, которые у меня уже есть.

— Прости, — прошептал Маннен и чуть приподнял одну руку, которая, впрочем, тут же бессильно упала на одеяло. — Я на миг забыл о катастрофе на Кромзаге. Конечно, выволочка от О'Мары — ничто в сравнении с тем наказанием, которому ты сам себя подвергаешь.

Лиорен не понял, что у него просят прощения, — ведь он считал, что прощения не заслуживает. Маннену он ответил так:

— Вы правы. Вероятно, вам действительно не стоит вновь получать мнемограммы. Мои знания о психологии землян ничтожны, но, скажите, разве не лучше, что сейчас ваш разум принадлежит только вам, что он не наполнен чужими личностями, которые только потом стали вам друзьями, а раньше и не подозревали о вашем существовании? Да и что это была за дружба? Не иллюзия ли, не самообман, предназначенный для того, чтобы оправдать, сделать более терпимым чужеродное присутствие? Разве в такое время вам не следует управлять содержанием своего собственного разума, своими мыслями, своим опытом, своими верными или ошибочными решениями, вспоминать о тех значительных успехах, которых вы добились за время жизни? Это помогло бы вам скоротать отпущенное вам время, а если бы вы позволили вашим товарищам снова навещать вас, это бы тоже позволило…

— А еще мне нужно познакомиться с существом, — оборвал его Маннен, — которое не мечтало бы о долгой жизни и быстрой смерти. Но такие желания редко сбываются, правда, Лиорен? Мои страдания не сравнить с твоими, но мне еще долго предстоит жить в теле, лишенном чувств, жить с разумом, который пуст, чужд и пугающ, потому что он принадлежит только мне и я больше не могу никого туда впустить.

Два впалых глаза диагноста в упор смотрели в один глаз Лиорена — самый ближний к старику. Несколько минут тарланин выдерживал взгляд землянина. Он обдумывал слова Маннена и в каждом слове пытался найти потайной смысл, но Маннен заговорил раньше Лиорена.

— Я так долго не разговаривал уже много недель, — вздохнул бывший диагност. — И я очень устал. Уходи, пожалуйста, а не то я проявлю бестактность и засну на середине предложения.

— О, прошу вас, не засыпайте! — взмолился Лиорен. — Потому что я хочу задать вам еще один вопрос. Вероятно, вы думаете, что существо, которое уже совершило массовый геноцид, не стало бы страдать еще больше, если бы совершило еще одно убийство по просьбе коллеги. Вы предлагаете, чтобы я сократил срок ваших страданий?

Маннен молчал так долго, что Лиорен был вынужден пробежаться взглядом по мониторам, дабы убедиться, что со стариком все в порядке. Наконец бывший диагност прошелестел:

— А если бы я попросил вас об этом, каков бы был ваш ответ?

Лиорен ответил практически без запинки:

— Ответ был бы отрицательным. Я по возможности должен каким-то образом уменьшить свою вину, но ни в коем случае не увеличивать ее ни на йоту. Об этических и моральных аспектах такого деяния можно спорить, однако чисто с медицинской точки зрения я бы его не оправдал, поскольку никаких физических мучений вы не испытываете. Ваши страдания субъективны, они являются продуктом разума, в котором остался единственный обитатель — вы сами, и просто вам теперь невесело.

Однако подобный опыт вам не чужд, — продолжал Лиорен, — ведь такое состояние было для вас совершенно нормальным до тех пор, пока вы не стали Старшим врачом и диагностом. Я уже предлагал вам наполнить сознание старыми воспоминаниями, опытом, профессиональными решениями, которые вам когда-то доставляли удовольствие, проблемами, решение которых приносило вам наслаждение. Или вы бы предпочли давать своему разуму трудиться над разгадкой новых проблем?

То, что Лиорен собирался сказать дальше, могло прозвучать жестоко и меркантильно, могло убить в больном всякое желание сотрудничать, но все же…

— Например, — добавил тарланин, — вот — загадка поведения Селдаля.

— Уходи, — вяло прошелестел Маннен и закрыл глаза. — Теперь уходи.

Лиорен не ушел до тех пор, пока показатели биосенсорных датчиков не сказали ему, что теперь больной спит по-настоящему, не притворяется.

Вернувшись на следующее утро в офис, Лиорен нарочно сосредоточился на текущей работе, чтобы Ча Трат не стала расспрашивать его о Маннене. Тарланину казалось, что рассуждать о том, что сказал такой тяжелый больной, не стоит, а в особенности же не стоит говорить об этом тем, кто непосредственно не занят в наблюдении за Селдалем.

Из троих пациентов Селдаля, опрошенных Лиореном, двое были готовы к продолжительным беседам — о себе, о больничной еде, о медсестрах, прикосновения которых порой были так же нежны, как ласки матери, а порой так же бесчувственны, как удар задней ноги тралтана. Но вот о налладжимском хирурге пациенты практически ничего не говорили. Селдаль проводил в палатах совсем немного времени и гораздо больше слушал, нежели говорил сам, что было несколько необычно для сотрудника, однако не являлось настолько серьезным отклонением от обычного поведения Селдаля, чтобы могло заинтересовать О'Мару. Лиорен бывал очень разочарован, когда его вопросы, содержавшие туманные намеки, оставались без ответа.

За третьим послеоперационным больным ухаживали медсестра-тралтанка и медбрат-худларианин, которым было строго-настрого запрещено распространяться о больном за пределами палаты. Кроме того, Селдаль запретил посещение палаты существами, менее массивными, нежели худлариане и тралтане. Лиорену было ужасно любопытно узнать о том, что это за больной, и он решил добыть его историю болезни. Компьютер оказался беспощаден. Он ответил, что доступ к файлу закрыт.

Зато Лиорен был и удивлен, и обрадован тем, что ему позвонила сестра Гредличли и сообщила, что Маннен распорядился, чтобы Лиорену было позволено заходить к нему в любое время. Но еще более тарланина удивили первые слова старика.

— На этот раз, — негромко проговорил землянин, — мы поговорим о Старшем враче Селдале, о твоем исследовании и о тебе… а не обо мне.

Говорил Маннен медленно, тихо, но долгих пауз не делал, дышал спокойно и мысли излагал скорее как недомогающий диагност, нежели как тяжелейший пациент.

Маннен говорил с Селдалем дважды во время обходов, и оба раза Селдаль высказывал искреннюю радость по поводу того, что больной разговаривает и проявляет интерес к существам вокруг него и к жизни вообще. Во время первой беседы стало ясно, что Селдаль пытается развеселить больного. Он с удовольствием отвечал на невиннейшие вопросы Маннена, рассказывал по его просьбе последние больничные сплетни. В целом налладжимский хирург провел у Маннена гораздо больше времени, чем предписывалось больничными правилами.

— Естественно, — добавил Маннен, — это можно было бы счесть обычным профессиональным любопытством — и все-таки я не простой пациент. Однако одним из тех, кому мы дружно перемывали кости, был новый стажер Отделения Психологии, Лиорен, который шатается по госпиталю и, похоже, просто-таки не знает, чем заняться.

Срединные конечности Лиорена непроизвольно дрогнули и приняли тарланскую оборонительную позицию, однако угроза тут же миновала, а сняли ее следующие слова Маннена:

— Не бойся, — успокоил тарланина старик. — Мы говорили о тебе, а не о твоем интересе к Селдалю. Старшая сестра Гредличли, у которой четыре рта, и ни один из них не закрывается, рассказала, конечно, Селдалю о твоих частых визитах ко мне, и он, естественно, поинтересовался, почему я позволил тебе приходить и о чем мы с тобой тут болтаем. Мне не хотелось открыто врать — ведь мне уже недолго осталось жить, зачем отягощать душу ложью, — и я сказал Селдалю, что мы делились своими бедами и что в сравнении с твоими проблемами мои кажутся ничтожными.

На мгновение Маннен закрыл глаза, и Лиорен уже подумал, что старик устал, но вот Маннен вновь открыл глаза и продолжил рассказ:

— А во время второго обхода я спросил у Селдаля насчет его мнемограмм. Прекрати так размахивать руками, а то что-нибудь тут своротишь на пол. В ближайшее время Селдалю предстоит медицинское и психологическое обследование, поскольку ему предлагают пост диагноста, и я понимаю, что он должен быть рад любому совету бывшего диагноста с многолетним опытом. Он ждал от меня вопросов относительно того, как ему удается адаптироваться к нынешним «оккупантам» его сознания, а я как раз такие вопросы и задавал, и они не вызвали у Селдаля никаких подозрений. Не могу сказать, поможет ли то, что я вызнал, твоему исследованию.

Голос Маннена звучал все тише и тише, и Лиорену пришлось неуклюже опуститься на колени и наклонить голову чуть ли не к самым губам старика. Выслушав Маннена, Лиорен не мог понять, извлечет ли он пользу из полученных сведений или нет, однако над ними стоило подумать — уж это точно.

— Я вам несказанно благодарен, доктор, — сказал Лиорен.

— Я сослужил вам службу, хирург-капитан, — прошептал Маннен. — Хотите отплатить за нее?

Не растерявшись ни на секунду, Лиорен выпалил:

— Только не это!

— Ну а если я… перестану тебе помогать? — прошептал Маннен. — Если я опять начну притворяться, будто сплю? А если я возьму да и скажу Селдалю все как есть?

Их головы были так близко друг к дружке, что Лиорену пришлось выставить целых три глаза для того, чтобы видеть Маннена целиком.

— Тогда я буду в отчаянии, я буду страдать и, вероятно, понесу наказание, — вздохнул Лиорен. — Конечно, оно будет ничтожно по сравнению с тем, которого я на самом деле заслуживаю. Но вы тоже в отчаянии, и вы страдаете — так, что мне и представить немыслимо, — и страдаете незаслуженно. Вы говорите, что ни компания друзей, ни воспоминания о прошлом не приносят вам отдохновения. Я допускаю, что ваше опустевшее сознание пугает вас, но не потому, что там никого не осталось, а потому, что единственный обитатель этого сознания стал для вас незнакомцем. Однако ваше сознание — ценнейший источник, более ценного источника сведений у вас никогда не было, и нельзя погубить такое сокровище преждевременным уходом из жизни, как бы этот уход ни был совершен. Ваш разум должен приносить пользу.

Лица Лиорена коснулся долгий выдох Маннена. А потом старик еле слышно проговорил:

— Лиорен… ты… холоден как рыба.

А еще через несколько минут бывший диагност уснул, а Лиорен вернулся в офис. По пути он несколько раз налетал на разных существ — к счастью, обошлось без травм. Естественно, Лиорен думал о покинутом им больном старике, а не о правилах передвижения по коридорам.

И думал он вот что…

Он использовал последние часы или дни страдающего и тяжело больного пациента ради того, чтобы провести пустяковое, не имеющее особой важности, не слишком срочное исследование. Так можно было бы использовать простейший попавшийся под руку инструмент. И если бы в процессе работы он немного изменил или улучшил конструкцию инструмента, разве это было бы так уж важно? Или все же было бы?

Он помнил, что на Кромзаге вынужден был решать важнейшую проблему. Тогда он тоже думал, что само решение гораздо важнее, нежели каждый из индивидуумов, которых это решение касается, и тогда из-за его интеллектуальной гордыни и нетерпения погибло население целой планеты. На родной Тарле эта его гордыня и высочайший интеллект были барьером, за который никто не мог проникнуть. У Лиорена были начальники и подчиненные, но не было друзей. Вероятно, исключительно неверное физиологическое определение, присвоенное Лиорену Манненом — плод фантазии старого маразматика, — в конечном счете было верным. «Наверно, — думал Лиорен, — я и вправду холоден как рыба. Но может быть, и не совсем так?»

Лиорен думал об измученном, полуживом создании, от которого только что ушел, о том жалком и хрупком инструменте, который осуществлял для него тонкую работу, и сам поразился странным чувствам боли и грусти, охватившим его.

Неужели его первой дружбе, так же как и его первому другу, суждено оказаться такой недолговечной?

Как только Лиорен вошел в офис, он понял, что случилось что-то неладное. Ча Трат и Брейтвейт сразу обернулись. Первым заговорил землянин.

— У О'Мары совещание, его нельзя беспокоить. Честно говоря, не знаю, что вам и посоветовать, Лиорен, — взволнованной скороговоркой выпалил Брейтвейт. — Черт бы вас побрал, вам же говорили, чтобы вы поосторожнее выпытывали насчет Селдаля. Что вы там наболтали про свое задание и кому? Мы только что получили сообщение от Старшего врача Селдаля. Он желает встретиться с вами на двадцать третьем уровне — там у сотрудников-налладжимцев ординаторская-насест.

Ча Трат взмахнула срединными конечностями — так на ее родной Соммарадве выражали глубокую озабоченность, и добавила:

— Немедленно.