Глава XLI. МЕЧ ЗАНЕСЁН

Андре-Луи вернулся в Париж в середине нивоза, то есть в первые дни нового года. Он не мог бы выбрать более удачного времени для возвращения. Час для нанесения последнего сокрушительного удара пробил.

Борьба между партией анархии и партией умеренных, а точнее — жестокая схватка между негодяем Эбером и титаном Дантоном подошла к концу. Раздавленный тяжестью красноречия Дантона, который ухитрился сделать из соперника посмешище, дебила, способного лишь превратить революцию в объект ненависти и насмешек, обезумевший Эбер попытался возглавить мятеж. Этим он подписал себе смертный приговор.

Предвидя его поражение и желая ускорить конец, Робеспьер пробудился от бездеятельного созерцания, в котором до тех пор пребывал, и включился в борьбу. Он понимал, что вскоре ему самому предстоит померяться силами с победителем, и, желая укрепить свои позиции, напустил на Эбера своего доблестного оруженосца Сен-Жюста. Этот ужасный юноша с блестящими глазами, смотревшими на мир с бесконечным состраданием, нанёс мятежнику смертельный удар пламенной страстной речью, пересыпанной восхвалениями чистоты и добродетели.

Эбер и его союзники были арестованы за участие в заговоре против государства. Их участь была предрешена.

Итак, арена для решающей битвы за власть была расчищена. Сторонники Дантона и Робеспьера уже примеряли доспехи. Если бы Дантон одержал верх, он мог бы, по убеждению де Баца, сыграть во Франции ту роль, которую в Англии сыграл Монк, использовавший своё влияние для реставрации трона. Но если падение Робеспьера было бы вызвано бесчестьем, запятнавшим его партию, если бы голодающему народу стало ясно, что их обманывала шайка продажных, корыстолюбивых мерзавцев, лицемерно прикрывающихся доктринами равенства и братства ради собственной выгоды, тогда конец революции и революционеров стал бы делом решённым. Надежды де Баца сменились бы уверенностью.

Теперь вы понимаете, с каким нетерпением ждал барон возвращения Андре-Луи из Блеранкура, как жадно набросился на него с вопросами после краткого приветствия.

Среди бумаг Андре-Луи Моро сохранился черновик статьи, которую молодой человек приготовил для «Старого Кордельера». Этот черновик он и выложил перед де Бацем. Вот несколько отрывков из него:

«Граждане! Если нашу страну раздирает хаос, если наши соотечественники умирают от голода, то лишь потому, что жив деспотизм, от которого вы надеялись избавить Францию, когда дали ей конституцию. Вы проливали кровь, а в итоге одних тиранов сменили другие. И виной тому не Конституция. Если бы у власти стояли честные умелые правители, она принесла бы все те плоды, которых вы ждали. Но нами правят корыстные негодяи, продажные и лицемерные. Их единственная цель — служить собственным интересам, наживаться и обогащаться ценой ваших страданий.

Когда перед партией Горы встала необходимость смыть позор, которым покрыл её один из лидеров — Франсуа Шабо, не было человека, выразившего с большим красноречием отвращение к преступлению Шабо, чем представитель Флорель де Сен-Жюст. Именно обличительные речи Сен-Жюста, направленные против продажных депутатов Конвента, умерили ваш праведный гнев и восстановили пошатнувшееся доверие к правительству. Сен-Жюст убедил вас, что с устранением этих мерзавцев работа по очищению Национального Конвента будет завершена. Он обещал вам, что очищенное от скверны правительство быстро положит конец народным бедствиям; он убеждал вас призвать на помощь свой патриотизм и потерпеть ещё немного. Вы вняли ему, как не вняли бы никому другому, потому что были убеждены: гражданин Сен-Жюст воплощает собой честность и неподкупность; он — олицетворение чистоты в общественной и личной жизни.

Моя задача, граждане, сорвать маску с архилицемера, с верного пса неподкупного Робеспьера. Я обвиняю этого народного кумира и лже-республиканца ci-devant шевалье де Сен-Жюста в продажности, бесконечно более отвратительной, в злоупотреблениях, бесконечно более страшных, чем любое из заклеймённых им преступлений Шабо и его сообщников.

Я располагаю полными и исчерпывающими доказательствами того, что этот волк в овечьей шкуре, этот аристократ в трёхцветной кокарде — истинный отпрыск порочного дворянского рода.

Одна из самых ужасных, самых омерзительных привилегий прежних деспотов — возможность избавиться руками закона от невинного, но неугодного человека. По королевскому указу несчастную жертву бросали без суда и следствия, где люди, погребённые заживо зачастую гнили годами. Память о них стиралась; нередко так никто и не узнавал причины, по которой была загублена человеческая жизнь. Шевалье де Сен-Жюст посмел воскресить эту мерзость ради своих исключительно подлых целей. По указанию представителя Сен-Жюста и на основании ложного обвинения был арестован и заключён в тюрьму неугодный ему человек; человек, которого Сен-Жюст смертельно боялся, ибо несчастный располагал возможностью разоблачить лицемерного апостола морали, приписавшего себе все добродетели мира».

Далее следовала подробная история Торина и рассказ о тайной связи Сен-Жюста с женой незадачливого рогоносца, причём с особой настойчивостью подчёркивалось то обстоятельство, что Сен-Жюст помолвлен с сестрой Леба.

Потом шёл отчёт о награбленной сумме в полмиллиона франков и покупке обширных участков земли в Ла Босе, приобретённых Сен-Жюстом на имя родственника и посредника Бонтама. Автор обстоятельно разъяснял причины, по которым гражданину представителю понадобилось подставное лицо. Сен-Жюсту необходимо было утаить наворованные деньги. Факт воровства мог бы никогда не выплыть на свет, если бы не случайное открытие, сделанное в Блеранкуре в ходе расследования по делу гражданина Торина.

Статью завершало краткое заключение, в котором автор ловко нагнетая атмосферу, рисовал картину народных страданий, желчно обличал породившую их коррупцию и требовал голову продажного лицемера.

Де Бац прочёл заметку до конца. Его дыхание участилось, на худом лице появился румянец, глаза заблестели.

— А доказательства? Доказательства есть? — спросил он, боясь поверить в такую немыслимую удачу.

Андре-Луи показал ему папку документов, перехваченную ленточкой.

— Всё здесь. Каждое слово из этой заметки подкреплено более чем достаточным количеством доказательств. Показания сестры и кузины Торина об отношениях между женой Торина и Сен-Жюстом. Протоколы заседания комиссии и признание Бонтама, всё должным образом заверено. Документы, найденные среди бумаг Тюилье, в том числе — письмо от Сен-Жюста, с его наставлениями по поводу ареста Торина и пресечения слухов. Документы, найденные среди бумаг Бонтама, и подтверждающие данное им под присягой признание о покупке земель для Сен-Жюста на сумму в полмиллиона франков. Здесь всё. А при необходимости можно добыть ещё много свидетельств. Можно вызвать из Блеранкура сестру и кузину Торина, они подтвердят свои показания под присягой. Можно привезти сюда Тюилье и Бонтама, чтобы они дали показания перед Конвентом. Наконец, есть ещё сам Торин. Теперь его обязаны будут выслушать. Всё, дело сделано. Публикация вызовет настоящую лавину.

Де Бац дрожал от возбуждения.

— Боже мой! Это с лихвой возместит нам поражение Тулона. Да ни одна победа роялистов не могла бы принести нам такого успеха. Это чудо! Они у нас в руках. Дело Шабо ещё не остыло, а тут такое! Это конец не только Робеспьеру, это конец революции. Мы поднимем такую бурю, что Конвент разнесёт вдребезги. И как своевременно подвернулось это дело! Теперь конец народному терпению. Ты думаешь они согласятся и дальше умирать от голода ради того, чтобы сохранить власть мошенникам? Ей-богу, я должен как можно скорее собрать своих людей. Они будут работать как никогда. Если мы в ближайшие несколько дней не сведём Париж с ума, я готов признать себя последним дураком.

Он положил руку Андре-Луи на плечо и тепло улыбнулся.

— Ты справился со своей задачей, друг мой. Вернул трон законному владельцу. Всё о чём мы грезили в тот день в Гамме стало реальностью. И всё благодаря тебе, твоему уму, твоей изобретательности. По заслугам и честь, Андре. Если принцы способны хоть на какую-то благодарность, тебя ждёт великая награда.

— Да, — сказал Андре-Луи с задумчивой улыбкой. — Награда будет велика; она принесёт мне всё, к чему я стремился. Она принесёт мне Алину. Алина, наконец-то, наконец-то!

Де Бац рассмеялся как мальчишка и хлопнул друга по плечу.

— Мой дорогой романтик! — воскликнул он.

— Я вызываю у тебя насмешку, а, Жан?

— Насмешку? Нет. Удивление. — Он погрустнел. Возможно даже зависть. Если бы я вроде тебя стремился к высокому идеалу, наверное, мне тоже казались бы нелепыми все прочие амбиции. Я могу понять тебя, mon petit, хотя никогда не переживал ничего похожего. Дай Бог, чтобы твоё сердечное желание исполнилось. Ты заслужил своё счастье, и скоро настанет день, когда король Франции скажет тебе «спасибо». — Он взял связку документов, которые Андре-Луи бросил на стол. — Спрячь до утра в безопасное место. Я отправлю Тиссо к Демулену. Завтра утром покажем ему бумаги и всё обсудим.

В углу комнаты стоял изящный шкафчик, вещица в стиле рококо времён Людовика XV. С помощью тайной пружины одна из задних панелей отъезжала в сторону и открывала углубление в стене, где де Бац прятал все компрометирующие бумаги. У Андре-Луи был второй ключ от хитрого шкафчика. В нишу за ним он и положил теперь драгоценные документы.

За сим молодой человек отправился с визитом к шевалье де Помеллю на Бург-Эгалите, — но не для того, чтобы сообщить о своём успехе в Блеранкуре, как полагал де Бац. Андре-Луи погнало туда нетерпение и тревога, вызванные отсутствием прямых известий от мадемуазель де Керкадью. Он не сомневался, что за время его отсутствия кто-нибудь из курьеров его высочества побывал в Париже и привёз долгожданную весточку, о которой Андре просил Алину в последнем письме.

Де Бац отпустил его без разговоров. Возможно, барон даже составил бы другу компанию, если бы не неотложные дела, возникшие в результате успешного завершения миссии Андре-Луи в Блеранкуре. Нужно было срочно подготовить агентов к новой подстрекательской кампании, которая должна была начаться в ближайшие дни, как только взорвётся привезённая Андре-Луи бомба, и де Бац не хотел терять ни минуты.

С наступлением темноты, когда Андре-Луи вернулся, барон всё ещё был занят. Но, несмотря на увлечённость работой, которая занимала и ум, и руки барона, от него не ускользнуло необыкновенно удручённое состояние, в котором молодой человек вернулся домой. Прежний пыл, казалось, совершенно покинул Андре-Луи; от радостного возбуждения, пьянящего предчувствия близкой победы не осталось и следа.

Поначалу де Бац истолковал эти симптомы неверно.

— Ты переутомился, Андре. Надо было тебе оставить Помеля назавтра.

Андре-Луи сбросил плащ и шагнул к пылающему в камине огню. Он положил руку на каминную полку и опустил на руку голову.

— Я не устал, Жан. Я разочарован. Я спешил в Париж с такой надеждой на долгожданное письмо от Алины! К этому времени оно уже должно было бы меня ждать. А там — ничего.

— Так вот почему ты так торопился повидать Помеля!

— Это превосходит всякое разумение. Два посыльных прибыли из Гамма с тех пор, как Ланжеак отвёз туда моё письмо. И всё же от Алины — ни слова. — Андре резко повернулся к барону лицом. — Боже мой! Знаешь, Жан, я, кажется, больше не в состоянии этого вынести. Уже скоро год, как мы расстались, и за это время я не получил от неё ни строчки. Я был терпелив, я пытался занять ум тем, что должно было делать. Но в глубине души всё время жила эта боль, эта мука. — Он помолчал, потом безнадёжно махнул рукой. — Ох, разговоры тут не помогут.

Де Бац бросился утешать друга.

— Мой дорогой Андре, молчание мадемуазель де Керкадью, возможно, объясняется страхом за тебя. Подумай, если письмо попадёт не в те руки, оно может тебя выдать.

— Я думал об этом. Поэтому и просил в последнем письме хотя бы о двух строчках под её инициалами. Просил определённо, настойчиво. Алина не могла оставить без внимания такую просьбу. Это совсем на неё не похоже.

— И всё же её молчанию наверняка есть простое объяснение. А пока утешай себя тем, что мадемуазель де Керкадью здорова. Почти каждый посыльный, прибывающий из Гамма, уверяет, что у неё всё благополучно. Ланжеак видел её как раз перед своим последним приездом в Париж два месяца назад. Эта мысль должна бы немного успокаивать тебя.

— Но не успокаивает. В свете этого молчание Алины выглядит ещё более странным. — Андре-Луи отвернулся к камину и снова уткнулся лбом в руку.

— Не поддавайся хандре, малыш. Ты устал, а, уставши, мы все становимся пессимистами и начинаем бояться неведомо чего. Повторяю, ты знаешь, что у девушки всё благополучно. Пусть эта мысль тебя поддерживает. Ведь осталось совсем немного. Скоро, очень скоро ты будешь иметь счастье видеть не каракули своей невесты, а её саму. Ты услышишь всё, что она хочет тебе сказать, собственными ушами. Боже, малыш, я просто завидую радости, которая тебя ждёт. Думай о встрече. Остальное — ерунда.

Андре-Луи выпрямился и попытался улыбнуться, но его усилия не вполне увенчались успехом.

— Спасибо, Жан. Ты — славный малый. Но меня мучит недоброе предчувствие. Возможно, его породило разочарование.

— Предчувствие? Ба! Оставь предчувствия старухам и пойдём поужинаем. У меня припасено несколько бутылочек гасконского вина, такого же хорохористого, как я сам. Оно раскрасит твоё будущее самыми радужными красками.

Но дурные предчувствия не всегда бывают напрасными. Барон не знал, что в этот час в Париж прибыл маркиз де Ла Гиш, который привёз с собой доказательства правоты Андре-Луи.