Глава XXX. ИНДСКАЯ КОМПАНИЯ

Назавтра депутаты известили Моро о том, что заручились согласием не только Шабо, но и Базира и ещё одного выдающегося представителя партии Горы. В тот же день Андре-Луи и де Бац отправились в Конвент послушать обличительную речь Жюльена, за которым был первый ход в этой игре.

Найдя себе места на галерее среди праздной черни, которая ежедневно набивалась туда и частенько мешала нормальному ходу заседаний — так сказать, разъясняла законодателям, как толковать священную волю суверенного народа.

Стоял фруктидор второго года Французской Республики, Единой и Неделимой. Террор достиг кульминации. Вовсю свирепствовал страшный закон «о подозрительных». Недавно Конвент принял закон «о максимуме» — то была отчаянная попытка обуздать непрерывный рост цен на предметы первой необходимости, вызванный обесцениванием бумажных денег. Незадолго до того учреждённый Революционный трибунал трудился день и ночь. Фуке-Тенвиль, общественный обвинитель, самый ревностный и трудолюбивый слуга народа, едва выкраивал время для еды и сна. Приговорённых к смерти становилось всё в больше и больше. Повозки с осуждёнными ежедневно громыхали к площади Революции, где деловито клацал топор гильотины, вверенной рукам палача Шарля Сансона, которого признательная чернь ласково именовала «наш Шарло». Хлеб становился всё менее съедобным, хлебные очереди удлинялись, становясь всё печальнее, а в бедняцких кварталах свирепствовал голод. Но народ терпел лишения, потому что верил в честность законодателей и полагался на их обещания. Государственные мужи уверяли простой люд, что нынешние голодные времена — лишь прелюдия грядущего царства изобилия. А пока, дабы поддержать и усмирить нуждающихся, распределяли кой-какие подачки.

Тем временем в Опере, по-прежнему строго по звонку поднимался занавес, таверны и рестораны, как всегда по вечерам, наполнялись теми, кто имел возможность платить. У Февриера в Пале-Руаяле шла оживлённая торговля; у Бенуа каждый вечер устраивались пиры для благоденствующих, сытых представителей голодного народа. Жизнь продолжалась, и люди вроде де Баца, если вели себя достаточно осмотрительно и благоразумно, могли чувствовать себя свободно.

Де Бац и чувствовал себя вполне свободно. Одевался подчёркнуто элегантно, следил за причёской, держался так же уверенно и высокомерно, как в прежние времена, до падения Бастилии. Его самоуверенность не была пустой бравадой. Огромная армия агентов и единомышленников постоянно пополнялась новобранцами и к тому времени уже имела лазутчиков во всех слоях парижского общества. Андре-Луи тоже передвигался по городу без опаски, уверенный, что в случае чего его защитит гражданская карточка, согласно которой он являлся агентом наводящего ужас Комитета общественной безопасности.

Итак, они открыто пришли в Конвент и смешались с толпой на галерее.

Происходящее внизу их мало интересовало, пока на трибуне не возникла упитанная фигурка Шабо. Собрание, к которому собирался обратиться депутат, протёрло глаза и изумлённо воззрилось на преобразившуюся знаменитость. Куда подевался немытый, нечёсаный санкюлот в красном колпаке? Перед залом стоял нарядный, словно английский денди, человек в прекрасно пошитом коричневом сюртуке, с белоснежным шарфом на шее. Аккуратная ленточка перехватывала сзади гладко уложенные волосы гражданина депутата.

Собрание оправилось от изумления и решило, что Шабо наконец последовал примеру своего кумира, великого Робеспьера.

Но заявление, которым народный представитель начал свою речь, давало чудесной метаморфозе совсем иное объяснение.

— Прежде чем обсуждать вопросы общественные, я желал бы коснуться одного сугубо частного дела, а именно, о своём намерении жениться.

После недолгой паузы последовало продолжение:

— Как вы знаете, раньше я был монахом-капуцином. Поэтому хочу изложить вам мотивы, побудившие меня к этому решению. Я считаю, что долг законодателя — служить примером добродетели. В мой адрес часто сыпались упрёки в том, что я слишком увлекаюсь женщинами. Я пришёл к выводу, что лучший способ заставить клеветников умолкнуть — это законный брак. Со своей невестой я познакомился недавно. Воспитанная, подобно многим своим соотечественницам, в величайшей скромности, она была сокрыта от глаз иностранцев. Я полюбил её за добродетельность и чистоту души. Моя репутация одарённого и стойкого патриота открыла мне дорогу к её сердцу.

Итак, Шабо во всеуслышание объявил, что влюбился, и присутствующие сделали вывод, что эта важная птица сменила будничное оперение на праздничное ради благосклонного внимания избранницы — так сказать, линька, знаменующая начало брачного сезона.

Лирическую часть выступления оратор завершил обещанием, что ни священник, ни отжившие своё церемонии не осквернят его свадьбы. Тем самым он показал, как хорошо знает аудиторию. Если коллеги-законодатели встретили его заявление сдержанными хлопками, то галёрка разразилась овацией.

Наконец народный представитель перешёл к деловой части, но сказал так мало, что стало ясно: он попросту воспользовался предлогом лишний раз появиться на трибуне.

Слушая его, Андре-Луи испытывал гнев вперемешку с презрением. Он жалел Леопольдину, и в эту минуту рассчитывал на успех своего замысла не столько в надежде восстановить власть Бурбонов, сколько ради избавления девушки от необходимости связать жизнь с негодяем.

На трибуну поднялся Жюльен — ещё один продажный отступник, и Андре-Луи подался вперёд, чтобы лучше расслышать пламенную речь, обличающую Индскую компанию. Он ведь сам вложил её в уста марионетке. Но Жюльен договорился с Делонэ усовершенствовать её и отошёл от первоначального текста. Он довольно долго и цветисто рассуждал на тему добродетели и чистоты в общественной и частной жизни. В последнее время Конвент всё глубже погрязал в подобном празднословии, и в этом словесном потоке едва не утонул вскользь брошенный намёк на Индскую компанию — одну из тех, что, по словам оратора, злоупотребили доверием государства и руководствовались целями, отнюдь не всегда выгодными этому самому государству.

Однако намёк достиг ушей слушателей, и внезапно в зале, где только что стоял гул, повисла напряжённая тишина. Кто-то потребовал выражаться яснее и, если у оратора есть в чём обвинить компанию конкретно, изложить факты, не то как бы его самого не обвинили в клевете.

— Упрёк справедливый, — спокойно произнёс Жюльен. — Вообще-то я не собирался касаться этой темы, иначе вооружился бы подробностями, необходимыми для полного разоблачения злоупотреблений, о которых, вероятно, многие из вас и сами догадываются. Ведь для наиболее наблюдательных и ревностных борцов за свободу не секрет, что Индская компания одалживала значительные суммы бывшему королю, сильно тормозя освобождение Франции от оков деспотизма.

Ловкий намёк на ревностность и наблюдательность заткнул рты возможным оппонентам. Никто из депутатов не решился, рискуя признаться в отсутствии названных качеств, противоречить Жюльену и требовать немедленно представить доказательства. На это он и рассчитывал и не стал развивать тему.

Позже, когда Базир, тоже захваченный врасплох выступлением Жюльена, спросил его, в состоянии ли он доказать своё утверждение, тот цинично улыбнулся и пожал плечами.

— Что толку в доказательствах? Важен результат. Вот завтра посмотрим, попала ли моя стрела в цель. Следи за ценой на акции.

Два дня спустя, когда цена на акции Индской компании упала от полутора тысяч до шестисот франков, попадание в цель уже не вызывало сомнений. Среди держателей акций началась паника.

Неделей позже Делонэ сделал следующий ход. Его речь всполошила Конвент. Голословные обвинения тулузского коллеги, заявил народный представитель, побудили его пристально присмотреться к делам компании. И то, что он обнаружил, его ошеломило. Далее последовали скандальные разоблачения. Делонэ подробно объяснил, каким образом компания уклонялась от налога, справедливо учреждённого нацией. Обманом лишить республику денег, принадлежащих ей по праву, значит обескровить её, перекрыть жизненные соки. Подобный обман можно без колебаний объявить кощунством.

В этом месте речь была прервана рукоплесканиями. Желчное лицо Робеспьера скривилось хищной усмешкой. Её заметили в зале и сочли знаком одобрения.

Но тут Делонэ остудил накалившиеся благодаря ему страсти неожиданным предложением: он потребовал суда над директорами Индийской компании и её самоликвидации.

Предложенное наказание столь не соответствовало степени вины, что депутаты Конвента, ахнув от удивления, граничившего с гневом, вступили в бурный спор. Председатель энергичным звоном колокольчика призвал собрание к тишине.

На трибуну взошёл Фабр д'Аглантен. Чуть выше среднего роста, изящно сложённый, ухоженный, он двигался неторопливо и уверенно. Этот человек перепробовал в жизни множество поприщ — он был и актёром, и писателем, и рифмоплётом, и художником, и композитором, и вором, и убийцей, и арестантом, но главное — он был и оставался негодяем. Впрочем, в любой своей ипостаси он оставался верен первому, актёрскому призванию, поэтому и его повадки, и речи всегда были театральны. Собрание было ему под стать, и благодаря сценическому дарованию и неистребимому позёрству Фабр добился в нём высокого положения и завоевал популярность среди масс, падких на дешёвые эффекты.

Хотя, помимо внешнего блеска человек этот не был лишён и способностей. Как раз сейчас он продемонстрировал Конвенту умение быстро разобраться в сути дела. Звучным, хорошо модулированным голосом Фабр поблагодарил Делонэ за бдительность и разоблачение махинаций злополучной компании, но одновременно выразил сожаление по поводу непродуманности предложенного наказания виновных.

— Если ликвидацию компании поручить собственным её руководителям, они найдут способы затягивать этот процесс до бесконечности.

Делонэ, уже знакомый с этим доводом из уст Андре-Луи, прекрасно сознавал его справедливость и ждал именно такого возражения. Не вмешайся Фабр, его привёл бы Базир, ещё один участник заговора. Выступление Фабра не было запланировано, поскольку он не был сообщником. Конечно, никто и не рассчитывал на то, что в комиссию войдут только свои, но всё же такое вмешательство могло привести к неожиданным последствиям.

Между тем Фабр, распаляясь, становился всё безжалостнее. Он выразил недоумение по поводу того, что Делонэ не потребовал полной и немедленной ликвидации компании. По его мнению, не существовало чересчур сурового наказания для этой шайки негодяев. Он потребовал немедленной конфискации имущества преступников.

Дело зашло немного дальше, чем рассчитывали заговорщики. Но вскоре оказалось, что мнения депутатов разделились. Представитель Шабо высказался в том духе, что требования Фабра чересчур радикальны и подобные меры повлекут в коммерческом мире большие потрясения, а те в свою очередь нанесут ущерб интересам нации. Потом на трибуну потянулись другие депутаты; все они не столько говорили по сути, сколько кичились своим патриотизмом, срывая рукоплескания галёрки, и дебаты грозили затянуться до бесконечности, если бы не вмешался Робеспьер.

Давно уже миновали дни, когда депутаты вздыхали и зевали от скуки, завидев невзрачного представителя от Арраса, спешащего поделиться мыслями с Собранием. Благодаря своему молодому союзнику Сен-Жюсту он вошёл в силу, и это ярко отражалось в благоговейном, едва ли не трепетном замирании зала всякий раз, когда Робеспьер вставал с места и начинал бубнить что-то тихим, монотонным голосом. Даже наглецы с галёрки, давно завоевавшие свободу от всяческих условностей вроде уважения к личности, и те, казалось, затаили дыхание. Невысокого роста, хилый на вид триумвир отличался почти маниакальной аккуратностью в одежде. В тот день он предстал перед публикой в облегающем небесно-голубом сюртуке, надетом поверх полосатого атласного жилета, в чёрных панталонах до колен, шёлковых чулках и туфлях с пряжками. Туфли были на очень высоких каблуках, чтобы обладателю казаться выше.

При полной тишине зала он выдержал долгую паузу. Близорукие глаза на худом изжелта-бледном лице с нелепым курносым носом и широким, почти беззубым ртом, пристально всматривались в лица сидящих. Наконец самый могущественный человек в государстве решил, что ему должным образом внимают, и начал говорить. Он выразился в том смысле, что Собранию надлежит непременно тщательнейшим образом взвесить предложение Фабра, но сначала требуется расследование, которое подтвердит выдвинутое обвинение. Вообще-то этим должно заниматься не Собрание целиком, а комиссия, которую лучше всего назначить сейчас же. Комиссия должна не только изучить обстоятельства, но и выработать необходимые меры к пресечению мошенничества.

Высказавшись, Робеспьер всё так же холодно и спокойно вернулся на своё место. Его слова воспринимались в те дни как указания к неукоснительному исполнению. Никто не осмелился бы поставить их под сомнения, разве что бесстрашный титан Дантон, но тот пока наслаждался медовым месяцем в Арси-на-Обе. Раз Робеспьер требует, комиссия будет создана.

Настал час Шабо. Между заговорщиками было условлено, что требование назначить комиссию для расследования будет исходить от Делонэ. Вмешательство Робеспьера с его авторитетом оказалось только на руку. Шабо поднялся на трибуну сразу вслед за Робеспьером, формально поддержал непререкаемого вождя и предложил назначить в состав комиссии Делонэ. На самом деле этим выходом на сцену он преследовал и другую цель — напомнить о себе, чтобы его тоже назначили в комиссию. Тут неожиданности не произошло — его имя сразу же после этого и назвали. Но вот затем ход событий снова отклонился от намеченной линии. По плану теперь должны были выступить и выдвинуть друг друга Жюльен и Базир. Таким образом, своих людей стало бы в комиссии четверо из пяти, то есть подавляющее большинство. Однако в результате своего выступления на роль первого кандидата выдвинулся Фабр, и его назначение было неизбежно. Потом кто-то назвал Камбо, выступавшего после Фабра и пытавшегося смягчить резкость последнего, к ним добавился Рамель, тоже участвовавший в дебатах, и на этом вопрос был наконец закрыт.

В тот же вечер заговорщики, несколько напуганные таким поворотом, собрались на улице де Менар, чтобы посоветоваться с Андре-Луи.

Андре-Луи был вне себя от негодования. Он обрушил всю свою язвительность на Базира и Жюльена за то, что они пренебрегли благоприятной возможностью и не вмешались сами в обсуждение. Особенно просто было попасть в комиссию Жюльену, которого депутаты уже мысленно связывали с делом Индской компании.

— Это Фабр всё испортил, — оправдывался Жюльен.

— Ладно, не будем ссориться, — сказал де Бац. — Какая разница? Неужели кто-нибудь верит в неподкупность этого фигляра? Вы знаете его биографию? Ба! Да за сотню тысяч франков он душу продаст. — Барон извлёк из глубин секретера очередную пачку ассигнаций. — Вот, Шабо. Купите его. Тогда, чего бы ни пожелали Камбо с Рамелем, большинство в комиссии вам обеспечено.

Де Бац действовал по внезапному вдохновению. Когда четверо торговцев своими мандатами удалились, он посмотрел на Андре-Луи и рассмеялся низким грудным смехом.

— Всё вышло даже лучше, чем ты думал. Впутать Фабра д'Аглантена — на такое я и не надеялся! Он стоит Жюльена, Делонэ и Базира вместе взятых. Боги сражаются на нашей стороне, Андре. Да оно и понятно, ведь все боги — аристократы.

Слухи, что Индская компания будет ликвидирована по приказу Конвента, немедленно распространились среди акционеров. За двадцать четыре часа паника достигла апогея. Акции упали даже ниже самого низкого уровня, предсказанного Делонэ. Чудо, что на них вообще находились покупатели. А покупатели, как ни странно, были. Когда цена акций, огромной массой выброшенных на рынок, достигла одной двадцатой номинальной стоимости, все они были немедленно скуплены.

Вскоре стало известно и имя покупателя. Им оказался банкир Бенуа. Собратья по ремеслу смеялись ему в лицо и называли сумасшедшим. Только безумец способен скупать бумагу, которая годится лишь на то, чтобы заворачивать в неё хлеб. Но Бенуа хладнокровно сносил насмешки.

— Вам-то какая забота? Я игрок. Мои шансы не так уж и плохи. Судьба компании ещё не решена. Не так уж много я потеряю, если наступит крах. Зато при благоприятном исходе наживу состояние.

Действовал он, разумеется в интересах Делонэ, Жюльена и Базира. Шабо в последний момент не хватило мужества. Делонэ уговаривал его вложить половину суммы, полученной за согласие участвовать в махинации, но тот не рискнул из опасения потерять их. Вдруг он не справится с Фабром, рассуждал Шабо, а если Фабр не поддастся соблазну, дело будет проиграно. Вмешательство Фабра сделало невозможным издание двух декретов, которые они намеревались представить на выбор директорам компании и вытянуть отступные за тот, что спасёт их от краха.

Делонэ сообщил Моро о возникшем затруднении. Тот немедленно принял решение: нужно добиться, чтобы Шабо увяз по шею, не оставить ему ни малейшей лазейки, а для этого он должен быть замешан в спекуляции. Но вслух Андре-Луи сказал совсем другое.

— Шабо должно быть выгодно сохранение компании, иначе он не станет ради неё стараться. Трусость толкнёт его путь наименьшего сопротивления и он удовольствуется своей сотней тысяч. А раз он не хочет покупать акции сам, придётся нам сделать это за него. — Моро вручил Делонэ небольшую пачку ассигнаций. — Передайте Бенуа, пусть купит ещё на двадцать тысяч и передаст акции Шабо. Упомяните при нём, что в тот день, когда доверие к Индской компании будет восстановлено, эти акции взлетят до полумиллиона. Перед таким соблазном устоит лишь тот, кто лишён человеческих слабостей. А у Шабо, видит Бог, их столько, что и человеком-то его назвать трудно.

Шабо конечно же не устоял. Пятьсот тысяч вот-вот свалятся, чуть ли не с неба — почему же не взять. Да ради них он был готов даже выступить в роли искусителя Фабра.

Миновало десять дней, а комиссия ещё не провела ни одного заседания. Пора было форсировать события. Шабо словно ненароком повстречал Фабра и спросил, когда ему будет угодно заняться порученным делом. Фабру было безразлично.

— Назначьте удобный день сами.

— Я опрошу всех и дам вам знать, — пообещал Шабо.

Советовался он с Делонэ, Жюльеном и Базиром. Из них официально в комиссии был занят лишь Делонэ, но неофициальный интерес был общим.

— Действуйте, как сочтёте нужным, — сказал Жюльен, — и чем скорее, тем лучше. Мы уже истратили все деньги.

Между тем Бенуа, которому Делонэ по-дружески сообщил о подоплёке всей операции, скупал акции и для себя, причём с таким размахом, что интерес банкира многократно усилил его осторожность и проницательность. Поэтому очень скоро он пришёл к выводу, что де Бац и Моро — как знал Бенуа, вдохновители махинации — пренебрегают возможностью лёгкого обогащения и сами как будто воздерживаются от покупки. Банкир осторожно навёл справки и выяснил: действительно, ни тот, ни другой не приобрели ни единой акции. Что же, чёрт побери, это означает?

При первой же возможности банкир вцепился с этим вопросом в де Баца. Барон, застигнутый врасплох, недостаточно хорошо взвесил ответ.

— Это спекуляция, а я не спекулирую. Я торгую более надёжным товаром.

— Но тогда какого дьявола вы трудились, разрабатывая эту операцию?

Де Бац ответил ещё более неосторожно.

— Не я. Это проект Моро.

— Ах вот как! В таком случае почему не покупает Моро?

Барон изобразил неведение.

— Разве? Хм. Любопытно. — И сменил тему.

Бенуа мысленно согласился с ним: это и впрямь любопытно, чертовски любопытно. Настолько любопытно, что необходимо во что бы то ни стало найти этому объяснение. Поскольку он не мог получить его в другом месте, наутро он отправился к Моро. Страх перед крупными денежными потерями пришпоривает некоторых людей не хуже страха за собственную шкуру, и Бенуа, вся жизнь которого прошла в служении Мамоне, был из их числа. Так что к Андре-Луи явился совсем как будто незнакомый ему Бенуа — воинственный и опасный.

Молодой человек был дома один. Банкир сразу же перешёл к делу. Андре-Луи, принявший его в салоне барона, выслушал Бенуа, никак не проявив вызванного его словами изумления. Его худое умное лицо оставалось спокойным и неподвижным, словно маска. Прежде чем ответить, он коротко рассмеялся, но его неопределённый смех ничего не сказал банкиру.

— Хотя я и не понимаю, почему обязан перед вами отчитываться, я всё же удовлетворю ваше любопытство. Мне не нравится состав комиссии, назначенной по этому делу. Если Фабр д'Аглантен будет и впредь придерживаться того же мнения, которое он изложил Конвенту, Индская компания будет ликвидирована.

— Тогда зачем, — осведомился побагровевший банкир, сверля прищуренными глазками непроницаемое лицо собеседника, — зачем вам нужно было, чтобы Фабр изменил своё мнение, и вы передали ему сто тысяч франков? Зачем вы пожертвовали такой крупной суммой, если не собираетесь наживаться на акциях?

— С каких это пор, Бенуа, я должен объяснять вам свои действия? Какое у вас право меня допрашивать?

— Право? Боже милосердный! Я вложил в вашу аферу двести пятьдесят тысяч франков…

— В мою аферу?

— Да, в вашу. Не тратьте время на отпирательства. Я знаю, что говорю.

— Что-то вы чересчур много знаете, Бенуа.

— И угрожаю вашей безопасности?

— Нет, Бенуа, своей. — И хотя слова эти прозвучали вполне миролюбиво, холодный стальной взгляд молодого человека отозвался в душе банкира внезапным дурным предчувствием.

Андре-Луи наблюдал за Бенуа с холодным блеском в глазах. Когда он наконец, заговорил его слова падали медленно и размеренно, словно капли ледяной воды. Заданный им вопрос предвосхитил угрозу, уже готовую было сорваться с дрожащих губ банкира.

— Никак, вы намерены поведать Революционному трибуналу о том, что возня вокруг Индской компании — моё изобретение. Я верно вас понял?

— Допустим, намерен. И что же?

Блестящие глаза Моро ни на миг не отрывались от лица Бенуа, и тот поневоле тоже неотрывно смотрел в них. Казалось, молодой человек удерживает его взгляд какой-то магической силой.

— А доказательства? А свидетели? Шайка корыстолюбцев, торговцев собственными мандатами, злоупотребляющих своим положением с целью разбогатеть на шантаже и мошеннических спекуляциях. Да, Бенуа, мошеннических в самом точном смысле слова. Неужели свидетельство этих жуликов, этих воров способно повредить человеку, руки которого чисты настолько, что к ним не прилипла ни единая акция злополучной компании? Пораскиньте-ка мозгами: их показания, если они их дадут, утопят скорее тех, кто нажился на обмане, вложив в акции четверть миллиона. — И Андре-Луи снова засмеялся коротким неопределённым смехом. — Вот вам ответ, которого вы добивались. Теперь вы точно знаете, почему я пренебрёг благоприятной, как вы выразились, возможностью сколотить состояние.

Лицо банкира посерело, челюсть отвисла и учащённое дыхание с хрипом вырывалось из груди. Его так и трясло. Он действительно получил ответ.

— Боже! — простонал Бенуа. — Что за игру вы затеяли?

Андре-Луи подошёл и положил руку ему на плечо.

— Бенуа, — сказал он негромко, — вы пользуетесь репутацией надёжного человека. Но даже те, кому вы служите, не спасут вас, если эта афера станет достоянием гласности. Разве что кто-то из них пользуется влиянием подобным влиянию Робеспьера. Запомните это, Бенуа. — Моро чуточку помолчал. — Но я, как и вы, человек надёжный. Черпайте утешение в этой мысли. Положитесь на меня, как я полагаюсь на вас, доверьтесь мне, и ваша голова останется на плечах, сколько бы голов вокруг ни попадало. Однако если вы хоть одной душе проболтаетесь о том, что знаете, будьте уверены: не позднее, чем через сорок восемь часов вашим туалетом займётся дружище Шарло. А теперь, когда мы обо всём договорились, побеседуем о чём-нибудь другом.

Бенуа ушёл. Кое-что он понял, но многое по-прежнему оставалось ему неясным. Что-то во всём этом крылось тёмное, опасное, зловещее. Самое знание того немногого, что уже было известно банкиру, таило в себе угрозу. И всё-таки он решил добраться до сути. Но сначала следовало избавиться от доказательств причастности к мошенничеству. Нужно без промедления, пусть даже себе в убыток избавиться от акций. Бог с ней, со сказочной прибылью. А уж когда на руках у него не останется ничего, что могло бы подвести его под гильотину, вот тогда-то Бенуа посмеётся над угрозами, из-за которых сейчас он вынужден молчать.

Но вот беда — акции уже нельзя было продать ни за какую цену. Все ожидавшие скорого их стремительного взлёта, скупив сколько могли, вычерпали доступные источники денег до дна.