Глава вторая. Когда зацветает лайм

Лавров проснулся внезапно, как от удара. Впрочем, мысль, разбудившая его, и была хлесткой, как удар, бьющий под дых и перекрывающий дыхание. Веры больше нет.

Он вспомнил, как больно ему было, когда эта мысль впервые начала подкарауливать его, выбирая для своего визита самое неподходящее время. Он мог вспомнить, что Веры нет, вкручивая лампочку под потолком или сидя в засаде, или закусывая водку маринованными огурцами, или вот так же, проснувшись под утро минут за сорок до будильника от того, что воздух не проходит в скрученные от непереносимой боли легкие.

Два года прошло с той поры. Смирился ли он с тем, что жена ушла от него, предпочла ему, Лаврову, другого мужчину? Более удачливого, более успешного, более богатого, да и что там греха таить, более красивого.

Мент Лавров с его стандартной зарплатой и непонятными перспективами не мог конкурировать с владельцем крупной IT-компании, разъезжающим по всему миру и легко покупающим Вере оригинальные сумки от Луи Виттон. Пока Вера не сказала ему, что это, оказывается, важно, Лавров и понятия не имел, что существуют сумки такой марки.

Они поженились еще студентами и радовались пустой однушке с собственноручно поклеенными обоями, в которой из мебели был только старенький диван и дребезжащий на разные лады холодильник. Однушка досталась Лаврову от бабушки, и они так радостно вдвоем клеили обои в дурацкий мелкий цветочек и пекли блины, потому что в холодильнике не было ничего, кроме одного яйца и пакета с мукой. Блины были на воде и совсем несладкие, но тогда это казалось чем-то само собой разумеющимся.

Тогда Вера еще не хотела заказывать суши из ресторана, покупать тигровые креветки в супермаркете, смешивать их с травой под названием руккола и заправлять оливковым маслом. Тогда не было ни креветок, ни рукколы, ни супермаркетов, зато счастье, казалось, можно было черпать ложкой, как манную кашу с клубничным вареньем.

Вера тогда была сероглазой, худенькой молодой девчонкой с трогательным хвостиком на голове. Он очень ее любил и твердо знал, что она тоже любит его и гордится тем, что после института он пошел в милицию. Она боялась за него, переживала, когда он дежурил, даже плакала. Но гордилась и любила. Как он пропустил момент, когда из ее надежной защиты и опоры для нее превратился в чемодан без ручки, который и нести тяжело, и выбросить жалко.

Точнее, Вера выбросила его из своей жизни сразу же, как только ее любовник сделал ей предложение. К тридцати годам она сохранила легкую девичью фигуру, черты ее лица стали тяжелее и прекраснее. Если в юности она была хорошенькой, то сейчас оформилась в красавицу, вслед которой хотелось оборачиваться на улице. Ее красота, как драгоценный бриллиант, требовала огранки и соответствующей оправы. Того самого Луи Виттона и прочих Картье с Диорами, которые мент Лавров обеспечить никак не мог, да и не пытался.

Перед разводом Вера все твердила ему, что у него нет внутреннего стержня, что он размазня, которая никогда не состоится, и что ей не хочется всю жизнь тащить за собой ненужный груз в виде лавровской никчемности.

Она считала его ничтожеством, и он повел себя как ничтожество. Не пытался бороться, уговаривать Веру остаться, бить морду ее хахалю. Он вообще ничего не пытался делать, просто пил каждый день, стараясь заглушить водкой ту бескрайнюю тоску, которая поселилась у него внутри, на месте той ямы, в которой до этого, видимо, обитала душа. Он пил каждый раз, когда вспоминал, что Веры у него больше нет. В день выходило бутылки две.

С работы его уволили довольно быстро, месяца через три вроде. Точно он не помнил. Дни тогда вообще слились в какую-то сплошную серую массу, в которой он пил, ел, спал, мычал от боли и думал, что Веры больше нет. Из той пропасти, на дно которой он так стремительно катился, его вытащила мама. Что и говорить, мама у него всегда была женщиной решительной. Из однокомнатной квартирки, где все дышало памятью о Вере и которая всего за полгода пропиталась омерзительным духом запустения, присущим всем квартирам алкоголиков, он переехал жить к маме за город.

У Лаврова вообще были уникальные родители. Его отец много лет проработал на кафедре ботаники. Профессор, разбиравшийся в тычинках и пестиках, все свободное время он проводил на охоте и умер от обширного инфаркта, настигшего его в лесу. А мама, окончившая когда-то факультет прикладной математики, всю жизнь проработала специалистом по вычислительным машинам, а оставшись вдовой в пятьдесят пять лет, скоропостижно вышла на пенсию и открыла собственную фирму по организации и проведению праздников.

Было это десять лет назад. Лавров тогда был уверен, что из материной затеи ничего не выйдет, но фирма набирала обороты: заказы прибывали, от свадеб и юбилеев мать быстро перешла на уровень корпоративов для крупных и очень крупных фирм. Мамуля продала городскую квартиру, купила коттедж в престижном поселке в двадцати километрах от города, переоборудовала там все по своему вкусу, развела множество цветов, которые по ее хитроумному замыслу цвели с апреля по октябрь, сменяясь одни другими (не зря же она тридцать лет прожила с дипломированным ботаником), сдала на права и теперь лихо водила «Тойоту Рав 4», колеся между поселком и городом. Мамой Лавров восхищался и стыдился того, что он у нее такой безуспешный. Старшим сыном – умницей и банкиром – мама по праву могла гордиться, а вот младший, мало того что дорос лишь до звания капитана, так еще оказался слабаком и неудачником.

Спиться мама ему не дала. Из глубокой депрессии вытащила. Вот только возвращаться на службу и каждый день видеть коллег, на глазах которых он так стремительно превратился в кисель только от того, что его бросила жена, ему не хотелось. Деньги ему были не нужны. Веру теперь содержал ее альфа-самец, сам Лавров жил у мамы на полном обеспечении, одних джинсов и свитера, купленных в секонд-хенде, ему вполне хватало на сезон, и работать нужно было лишь для того, чтобы хоть чем-то себя занять.

Лавров и занял, устроившись охранником в том же коттеджном поселке, в котором жила мама. На въезде стоял отдельный домик для охраны, на пульт которого были выведены сигнализации в домах. Дежурили тут попарно, сутки через двое, а Лавров, который жил здесь же, охотно подменял своих коллег и отпускал напарников, спешивших освободиться пораньше. Ему было все равно, где сидеть – дома или в будке для охраны, и свободное время ему было совершенно ни к чему.

Последний год он так и жил – не прикасаясь к бутылке, ходя на работу через две улицы от маминого дома, читая книжки или валяясь перед телевизором тогда, когда был выходной. Пустая жизнь никчемного человека. Что ж, таких много. Не всем же бизнесы строить. В маминых глазах Лавров ловил жалость, но старался об этом не думать. В конце концов, матери всегда жалеют своих детей. Даже если те олигархи.

Лавров если и не привык, то как-то притерпелся к мысли, что Веры больше нет. Думать про это ему стало неинтересно. Но, проснувшись будто от внезапного удара, он понял, что думать все равно придется. Теперь Веры не было вообще. Физически не было. Два дня назад Веру убили. Задушили шелковым шарфом Луи Виттон, и если бы Лавров мог, то по достоинству оценил бы эту насмешку судьбы.

Но Лавров ничего смешного в случившемся не видел. С некоторым изумлением он понял, что считается чуть ли не подозреваемым номер один. Ни у кого, кроме него, не было мотива убивать Веру. Выйдя замуж во второй раз, она первым делом бросила работу. Так что коллег, способных замыслить недоброе, у нее не было. Со вторым мужем она не ссорилась. Подруги, с трудом пережившие ее головокружительное счастье и богатство, все как одна, имели алиби.

Впрочем, у самого Лаврова алиби тоже было. В тот день, когда убили Веру, он как раз дежурил и весь день просидел в своей будке. Вот только теоретический шанс ненадолго отлучиться со своего поста и смотаться в город у него имелся. Дежурил в этот день Лавров один, отпустив напарника, у которого родила жена. Шлагбаум жильцы поселка поднимали и опускали сами, редко прибегая к помощи, и в тот день никто не заходил к нему, чтобы перекинуться парой слов. Большинство жителей поселка считали ниже своего достоинства разговаривать с каким-то там охранником.

Мама в день убийства рано утром уехала в город и вернулась чуть ли не в десять вечера. Ее эвент-агентство выступало организатором общегородского конкурса толстушек, поэтому занята она была под завязку. В общем, Лавров в глазах оперов и следователя выглядел крайне подозрительно, поскольку новый муж Веры, ее подруги, те самые, у которых было алиби, а также бывшие коллеги самого Лаврова в один голос твердили, как убивался он после развода, как пил по-черному и как мрачнел и зверел на глазах, когда речь заходила о Вере. Он сам точно знал, что ее не убивал и даже не собирался, но в глазах всех остальных читалось сомнение. Безоговорочно ему верила только мама.

Для того чтобы обезопасить себя, нужно было найти убийцу Веры. Это было совершенно понятно в теории и совершенно невыполнимо на практике. Когда-то, в прошлой жизни, Лавров считался неплохим опером, но сейчас с горечью понимал, что все его навыки безвозвратно утеряны. Дело Веры он, конечно, раздобыл на десять минут и почитал. Коллега Ванька Бунин, с которым Лавров в прошлом приятельствовал, пошел на должностное преступление и дал посмотреть материалы. Вот только ничего, проливающего свет на случившееся, Лавров там не нашел.

Тело Веры нашли в ее собственной машине – роскошном белом «Лексусе», который муж подарил ей на свадьбу. Новый муж, понятное дело, не Лавров. Видимо, убийца пробрался на заднее сиденье, и когда Вера вышла из салона красоты и села за руль, он затянул на ее шее шелковый шарф. Тонированные окна позволили ему не бояться быть увиденным с улицы. Но что бы он делал, если бы на Вере в тот день не оказалось шарфа, припас ли он другое орудие преступления, и что произошло, если бы Вера успела открыть дверь машины и позвать на помощь, было покрыто мраком тайны. Конечно, со своими многочисленными шарфами Вера не расставалась практически никогда, поскольку они были главной составляющей ее образа, но, готовя убийство, рассчитывать на это, с точки зрения Лаврова, было полной глупостью.

Никто не видел, как убийца залезал в «Лексус» и как он его покинул. Опрос посетителей и сотрудников салона красоты ничего не дал. Располагался салон в новом жилом доме, все жильцы днем были на работе. Вход находился с задней стороны здания, а подъезды располагались на противоположной. Крылечко выходило в глухой дворик, в котором жильцы не любили оставлять свои машины, поскольку им, чтобы попасть домой, нужно было обходить здание. Соседняя новостройка, выходящая окнами и подъездами прямо на стоянку перед салоном красоты, была еще не сдана, поэтому кроме рабочих, занимающихся внутренней отделкой, там никого не было.

Больше всего Лаврову не понравилось, что на груди у мертвой Веры нашли цветок. Маленький неказистый белый цветок, похожий на ромашку, но только с пятью белыми лепестками вокруг желтой мохнатой сердцевинки. Дома у Веры таких цветов не было, в салоне красоты о нем ничего не знали, поэтому, скорее всего, цветок принес с собой убийца. Принес и положил Вере на грудь. От этого веяло какой-то жутью, и у Лаврова свербило, кололось и чесалось то место в груди, в котором в пору его полицейского прошлого обычно сворачивалась клубочком интуиция.

Воровато оглядываясь на Бунина, который равнодушно сидел за соседним столом и делал вид, что совершенно не интересуется лавровскими действиями, он снял фотографию с цветком на телефон, чтобы вечером показать маме. Мама, знавшая все цветы без исключения хоть в профиль, хоть анфас, сообщила Лаврову, что это цветок лайма.

– Чего? – глупо спросил Лавров. – Это который лимон, что ли?

– Лайм не лимон, – недовольно сказала мама, – ну что ты, Сережа, глупости говоришь.

– А зачем Вере подложили цветок лайма? – спросил Лавров. – Это же не хризантема, не роза, не гвоздика с тюльпаном.

– Сыночек, я не знаю. – Мама пожала плечами и вдруг ласково погладила его по голове. – Но это обязательно выяснится, я думаю. Ты бы не терзал себя по новой. Ничего уже не изменишь. Ты и так давно ее потерял.

Да, в том, что Веры больше нет, не было ничего нового. Вот только теперь ее не было совсем, навсегда, и жалко эту дурынду Лаврову было до комка в горле. Несмотря на то что она ему изменила, а потом и бросила, он знал, что Вера, в сущности, неплохой человек, у которого просто оказалось своеобразное представление о счастье. За это же не убивают.

Помимо непонятно откуда взявшегося цветка лайма, в деле Веры была еще одна странность. В ее левом ухе отсутствовала сережка. Правое ухо, нежное, розовое, как его помнил Лавров, но мертвенно бледное на фотографии в уголовном деле, украшал крупный гвоздик – голубой топаз, окруженный россыпью мелких бриллиантов. А в левом ухе сережки не было.

Конечно, Вера могла потерять сережку раньше, но ее косметолог утверждала, что в ходе процедуры любовалась изящными и стильными сережками, и их точно было две. Ни в машине, ни во дворе второй сережки так и не нашли, а значит, с определенной долей вероятности можно было решить, что убийца зачем-то забрал сережку с собой. И от этого факта зуд в грудной клетке Лаврова стал совсем непереносимым.

– Вань, ты хоть что-нибудь понимаешь? – спросил он у Бунина, возвращая ему дело.

– Только то, Серега, что от этого тухлого дела мы еще наплачемся, – серьезно ответил тот. – Вот нутром чую, что сюрпризов будет еще немало.

– Ты-то хоть веришь, что это не я? – Лавров задал вопрос, который казался ему очень важным.

– Я-то верю, – Бунин вздохнул. – Я хорошо тебя знаю, Серега. И сейчас за тобой, уж ты извини, наблюдал. Это не ты. Но нам придется серьезно попотеть, чтобы это доказать.

– А может, это случайность, что убили именно ее? – спросил Лавров. – Ну, вдруг это маньяк, которому все равно, кого выбрать жертвой. Место безлюдное. Дождался первую попавшуюся дамочку на дорогой машине, пока она красоту наводила, пролез в салон, а потом задушил, цветочек на грудь пристроил и сережку из уха вытащил. Похоже?

– Типун тебе на язык, – в сердцах сказал Бунин. – Ты что, Серега, с ума сошел? Только маньяка нам не хватало. Нет уж. Я уж лучше предпочту, чтобы это ты удавил свою бывшую жену в порыве ревности. Так всем спокойнее.

– Вот спасибо, друг, – мрачно заметил Лавров. – Вот в чем ты точно прав, что я больше, чем кто бы то ни было, заинтересован в том, чтобы найти настоящего убийцу.

Впрочем, до того, как ловить неведомого преступника, Лаврову нужно было срочно решить другой, не менее важный вопрос. А именно, что делать со Степкой. Два года назад Вера, уходя, забрала шестилетнего сына с собой, а Лавров, ошарашенный ее предательством, даже и не попробовал отстоять хотя бы его.

Отчим относился к мальчику хорошо, и сын ни в чем не нуждался, хотя и отчаянно скучал по отцу. Лавров пару раз приходил на воскресные свидания, но так как он был нетрезв, то Степка расстраивался, отворачивался и даже плакал, стесняясь куда-то идти с пьяным отцом. Постепенно эти тягостные встречи сошли на нет. Уже бросив пить, Лавров иногда приходил к школе, чтобы хотя бы издали посмотреть на сына, но на глаза ему не показывался. Стеснялся своей минувшей слабости. Теперь, после смерти Веры, Степку следовало забрать к себе, к маме. Не дело это оставлять парня с отчимом при живом отце и бабушке, да и не факт, что этот отчим вообще захочет нести ответственность за чужого ребенка.

– Степу я в выходные перевожу к нам, – сказала мама, когда Лавров поделился с ней своими мыслями. – Мы уже все обговорили с Владимиром. – Так звали нового мужа Веры.

– Когда успела? – изумился Лавров.

– Сережа, иногда ты меня поражаешь. – Мама сдвинула очки на кончик носа и посмотрела на Лаврова ласково и сердито одновременно. Так умела смотреть только она. – Как только я узнала о смерти Верочки, так сразу же позвонила Степе. Он мой внук, если ты помнишь.

– Как позвонила? – Лавров понимал, что покрывает все рекорды собственной тупости, но не мог остановиться. – Ты с ним общаешься, что ли?

– Конечно, я с ним общаюсь. Я же его бабушка. Мы с ним после школы ходим в кафе. Иногда в выходные я его вожу в кино, а на каникулах мы даже ездили в Малиновку кататься на лыжах.

Про то, что мама ездила в Малиновку, горнолыжную базу под Архангельском, Лавров помнил точно, а вот то, что мама брала с собой Степу, для него было новостью.

– Мама, как получилось, что я из нормального, совершенно обычного мужика превратился в чудовище? – медленно спросил он. – Я два года не общался с собственным сыном. Я даже не знал, что ты регулярно видишься с ним, принимаешь участие в его жизни, из которой я сам себя вычеркнул. И ведь не Веру надо в этом винить. Она никогда не запрещала нам общаться. Просто делала все, чтобы я ощущал себя ничтожеством, но мои внутренние комплексы ведь моя проблема, а не Степкина. Как так вышло, мам?

– Я все ждала, когда ты вернешься к жизни настолько, чтобы задаться этим вопросом, – сказала мама и легонько вздохнула. – Сережка-Сережка, как жаль, что для того, чтобы ты очнулся, понадобился такой страшный толчок. Я была зла на Веру за то, что она так поступила с тобой, но я никогда не желала ей смерти, тем более такой страшной. Она обменяла любовь на деньги. Но в том, что ты так легко позволил растоптать твою жизнь в прах, она не виновата. В этом никто не виноват, кроме тебя, сын. И сейчас, когда Веры больше нет, а Степка будет жить с тобой, самое время задуматься о том, что пора уже восстать из пепла.

– Как птица Феникс, – горько пошутил Лавров, в голову которого опять болезненно ударили три коротких, страшных слова: Веры больше нет.

Что делает нормальная женщина ранним субботним утром после напряженной рабочей недели? Конечно, высыпается. Пять дней Лиля мечтала о том, как проснется в субботу в положенные шесть часов утра, вспомнит, что сегодня можно никуда не торопиться, перевернет подушку прохладной стороной, сладко зароется в нее носом и снова уснет, часиков до девяти-десяти, когда Гришка, которому наскучит играть одному, залезет к ней в постель, прижмется во весь рост к ней, теплой и сонной, подсунет свою вихрастую макушку под ее губы, и она обнимет его крепенькое тельце, такое родное и любимое.

Гришка у нее был именно крепенький, как гриб боровичок. Телосложением он пошел не в худощавую Лилю, которая ела все подряд и совершенно не поправлялась, а в отца – довольно известного в городе адвоката Аркадия Ветлицкого, приземистого, с широкими плечами борца, плотно сбитого, основательно и крепко стоящего на земле, в отличие от витающей в облаках Лили.

Они поженились на третьем курсе института. Два молодых юриста, мечтающих побороться за торжество справедливости. Аркашка с первых дней учебы взял шефство над хрупкой Лилей, да так и не подпустил к ней больше никого. Гришка родился через два месяца после получения диплома. Год Лиля сидела с ним дома, а Аркашка устроился в адвокатскую контору, сначала мальчиком на побегушках, разумеется. Через год Лилю с ее красным дипломом взяли на работу в прокуратуру. С Гришкой ей очень помогала мама.

Сама она окунулась в круговерть уголовных дел, которые сначала пугали, ужасали, заставляли просыпаться в слезах. Худенькое тельце Лили сотрясала крупная дрожь, Аркашка раздражался и орал, что с такой впечатлительностью ей нужно идти в нотариусы. Но Лиля не хотела в нотариусы, потому что верила в торжество справедливости.

Аркадий же очень быстро превратился в адвоката, специализирующегося на бандитах. Они платили больше, чем измученные, попавшие в неприятности простые люди. Он брался только за дела «братков» и прочих криминальных авторитетов, зарабатывал имя, карьерный рост и деньги. Его передавали друг другу как эстафетную палочку. И он страшно гордился своими успехами.

Лиля же была уверена, что так нельзя. Она считала неправильным расхожее выражение «деньги не пахнут». С ее точки зрения, от Аркадия с каждым годом все сильнее исходил специфический аромат того дерьма, в которое он погружался изо дня в день. Иногда Лиля просыпалась ночью и ощущала этот запах, который душил ее, вызывая рвотные спазмы. Муж же считал, что она бесится с жиру, и злился, что жена недостаточно высоко оценивает его усилия по содержанию семьи.

Развелись они как-то легко. Развод стал не трагедией, а избавлением. К тому моменту они уже так друг друга раздражали, что с трудом находились в одном помещении. Гришка был слишком мал, чтобы понять, что происходит. Кроме того, и отец, и мать работали практически круглосуточно, и его уютный маленький мирок составляла бабушка, которая в разводе задействована не была. В общем, ребенок не страдал, сама Лиля не расстраивалась, что семейная лодка разбилась о быт, потому что расстраиваться ей было некогда, алименты со своих бандитских доходов Ветлицкий платил исправно, и Лиля, немного поразмыслив, их принимала. На себя она из денег бывшего мужа не тратила ни копейки, ребенок из-за ее принципов страдать не должен.

Почему, проснувшись в шесть утра, Лиля первым делом подумала про Аркадия, она и сама не знала. Сначала промелькнула мысль о нем, вернее, о том, что Гришка не видел отца с новогодних каникул. В том мире, в котором жил Ветлицкий, деньги заменяли все, поэтому, щедро выдавая купюры на содержание сына, он искренне полагал, что на этом его родительские обязанности исчерпываются. Виделись они с Гришкой редко и как-то без взаимной охоты. С одной стороны, Лилю это полностью устраивало, потому что исключало негативное влияние на мальчика, а с другой – было в этом что-то неправильное.

С неправильности устройства жизни ее мысли перекинулись на неправильность сегодняшнего дня. Неделю назад Лиля сдуру дала обещание своей школьной подружке Машке Соколовой, что придет на организованное ею шоу толстушек. Она искренне думала, что за неделю сумеет отказаться от данного впопыхах обещания, или Машка, закрутившись в суматохе подготовки к мероприятию, о нем забудет. Но не тут-то было.

Машка позвонила накануне вечером возбужденная и радостная, напомнила, что Лиля обещала прийти, не захотела слушать никаких отговорок и заявила, что будет ждать на входе без пятнадцати десять.

Утренний субботний сон, таким образом, отменялся. Немного подумав и кляня себя за сгоряча данное Машке обещание, Лиля решила совместить приятное с полезным, вместе с Гришкой забрать из интерната Матвея, на часик сходить с обоими мальчишками на дурацкое шоу, которым Машка так гордилась, затем свозить их в городской парк на аттракционы, после съездить к маме на обед, на обратном пути побывать в кафе-мороженом, затем сходить в кино и вечером вернуть Матвея обратно в интернат. День обещал быть напряженным и богатым на события.

Матвей обрадовался так сильно, что у Лили даже защемило в груди. Гришки он немного стеснялся, хоть и держался независимо. Гришка же нового приятеля принял как должное.

– Привет, меня Гриша зовут, – сказал он, протягивая Матвею свою пухлую ладошку. Тот покосился на Лилю и пожал ладонь своей тонкой ручкой, больше похожей на прутик.

Несмотря на то что Матвей был на два года старше Гришки, выглядел он гораздо беззащитнее – высокий, худенький, гибкий, как виноградная лоза. Жирафенок рядом с детенышем мишки-коалы. Лиля еще раз подивилась в душе их внешнему несходству и одинаковой глубинной внутренней сущности, убедилась, что мальчики быстро нашли общий язык. На заднем сиденье машины Гришка стал показывать своему новому другу какую-то игру, закачанную в телефон, а Матвей, у которого никакого телефона не было и быть не могло, с интересом слушал его эмоциональный рассказ.

– Мальчики, мне нужно в одно место, – сказала Лиля, заводя мотор. – Вы не против, если мы на часик заедем в выставочный центр, а уже потом поедем на аттракционы?

– Мне все равно, я куда вы, туда и согласен, – заявил Матвей.

– А ты туда по работе? – уточнил Гришка. К маминой службе он относился с почтением.

– Нет, тетя Маша конкурс проводит. Для нее это очень важное мероприятие, она впервые отвечает за событие такого масштаба, и ей очень важно, чтобы я на нем побывала, – призналась она.

– Тогда поехали, раз важно. Тетя Маша – мамина подруга, – пояснил он Матвею. – Она хорошая, всегда мне шоколадные яйца дарит. Тебе тоже подарит, наверное, – уточнил он. – А какой она конкурс проводит, мам?

– Конкурс красоты для толстушек, – нехотя призналась Лиля. Произнесенные вслух слова казались очень глупыми. Она вообще считала эту затею идиотской, о чем сразу и сказала Машке, но подруга с ней не согласилась.

– Лилька, это у тебя такая фигура, что тебе о комплексах можно даже не задумываться, – заявила она. – А большинство женщин с лишним весом мучаются чуть ли не со школы. Изводят себя диетами, страдают от того, что считают себя некрасивыми. А лишний вес он красоте не помеха. И наш конкурс должен всему городу это доказать. Полная женщина может быть стильной, раскрепощенной и счастливой.

Из Машкиного вчерашнего рассказа Лиля узнала, что в пятницу в выставочном центре проходил отборочный тур. А на субботу был назначен уже финал, который задумывался в формате шоу с большим числом зрителей.

– Знаешь, какие все конкурсантки были счастливые? Даже те, кто в финал не попал, – тарахтела Машка. – К нам телевидение приезжало, так журналист даже удивился. Он до этого разделял стереотип, что модельная внешность может быть только у худых, а вчера сказал, что даже и не думал, что в толстушках столько скрытой сексуальности. В общем, Лилька, приходи, не пожалеешь. Такое масштабное действо будет, закачаешься. А главное – цветов море. У нас в партнерах «Мир цветов», обещают все украсить так, чтобы город ахнул.

Зал центрального выставочного центра действительно утопал в цветах. Аж в глазах рябило. Причем здесь были не только традиционные розы, тюльпаны и гвоздики, но и нежные ирисы, сказочные анемоны, трогательные подснежники. Все это великолепие испускало нежный волшебный аромат, создающий какое-то особенное настроение. Композиции выглядели удивительно органично. Ни капли пошлости или излишней вычурности. Составлял их мастер с прекрасным вкусом и чувством стиля, что Лиля успела отметить, пробравшись к Машке за кулисы. Детей она взяла с собой, решив, что в зале им, пожалуй, будет скучно.

– Еще бы, – присвистнула Машка, когда Лиля поделилась с ней своей высокой оценкой цветочного убранства зала. – Дмитрий Валентинович – огромный молодец, и флористы у него самые лучшие, это всему городу известно.

– А кто такой Дмитрий Валентинович? – уточнила Лиля.

– Ковалев, владелец «Мира цветов». Он как его основал двадцать лет назад, так бессменно и возглавляет. Ты что, не знаешь?

С цветочным бизнесом Лиле пересекаться не приходилось, хотя про Ковалева она, несомненно, слышала.

– Откуда мне его знать, – пожала она плечами. – В моей работе путь цветами не выстлан, сама знаешь.

– Да вон он, лично почтил своим присутствием. Видимо, из уважения к нашей Лавре. Пойдем познакомлю.

Лаврой все сотрудники эвент-агентства, в котором работала Машка, называли свою начальницу, владелицу агентства Валерию Сергеевну Лаврову. Дама эта, будучи уже в глубоком пенсионном возрасте, нрав имела веселый, характер отходчивый и носила на голове копну непослушных кудряшек, которые ей удивительно шли, делая стильной до невозможности.

Сотрудники Валерию Сергеевну обожали, уважали и ничуть не боялись. В любой ситуации она всегда была в первых рядах, работала наравне с сотрудниками, премии и тумаки раздавала по справедливости, к делу подходила творчески, слыла перфекционисткой, все делающей по первому разряду и требующей того же от подчиненных. Заказы у их агентства не переводились даже в нынешние тяжелые кризисные времена, за что все работники и вовсе были готовы на Лавру молиться.

– Да не надо меня ни с кем знакомить, – взмолилась Лиля, но Машка, которой, видимо, не терпелось сбыть подругу с рук, чтобы заняться работой, уже тащила к ней за рукав представительного, не очень молодого господина, дорого одетого в стиле кэжуал, с модной стрижкой на седых, соль с перцем, волосах.

– Вот, Дмитрий Валентинович, хочу вам представить мою лучшую подругу. Ее зовут Лилия, и несмотря на свой скромный вид, она довольно большой начальник.

– Маша, перестань. – Лиля попыталась одернуть болтливую подружку, но Машку не так-то просто было остановить.

– Она помощник руководителя следственного управления.

На долю секунды Лиле показалось, что седовласый господин напрягся, но тут же черты лица его расслабились, и он слегка склонился в приветственном поклоне.

– Лилька, поговори с Дмитрием Валентиновичем, он знает о цветах все. Это так увлекательно. А я побежала, мне еще финалисток проверить надо. Через пять минут начинаем.

– Вот трещотка. – Лиля покачала головой и с улыбкой посмотрела на своего нового знакомого. – Не буду навязывать вам свое общество. Только, воспользовавшись случаем, замечу, что цветочное убранство зала просто великолепно. Ничего не понимаю в цветах, но это очень красиво.

– Я передам своей супруге. – Ковалев снова склонил голову. Лиля мимоходом подумала, что манеры его безупречны. – Она – главный флорист нашей фирмы, и сегодняшнее оформление – целиком и полностью ее заслуга.

– Почему же тогда здесь вы, а не она?

– Моя жена очень закрытый человек. Она скромна и абсолютно непублична. А в бизнесе так нельзя. Поэтому все представительские функции, такие как бухгалтерия, закупки, ведение бизнеса, в целом лежат на мне. А она – идейный вдохновитель, душа «Мира цветов».

– Вы чертовски красиво об этом говорите. Так трудно в наши дни встретить мужчину-романтика.

– Ну что вы, – Ковалев засмеялся. – Я совершенно неромантичен. Просто цветы накладывают определенный отпечаток и на стиль жизни, и на образ мышления.

Общих тем для разговора у них не было, но Ковалев почему-то не отходил от Лили.

– Маша сказала, что вы хорошо знаете ее начальницу? – спросила та, чтобы не молчать.

– Валерию Сергеевну? Да, мы знакомы много лет. Когда моя жена только задумала заниматься цветами, мы много консультировались у мужа Лавровой. Он, знаете ли, всю жизнь проработал на кафедре ботаники и про цветы знал все. А Валерия Сергеевна полностью разделяла его интересы. У нее за городом прекрасный ландшафтный дизайн, один из лучших в городе. Она придумала, какие растения нужно высадить, чтобы они цвели полгода, моя жена помогла ей оформить клумбы, чтобы они выглядели не тривиально, а я заказал все растения по списку. Мы их привозили из питомников со всей страны и из-за рубежа, конечно, тоже. Получилось удивительно. Хотите, мы вам тоже что-нибудь придумаем?

– Ну, во-первых, у меня нет загородного дома, – сказала Лиля. – А во-вторых, я совершенно равнодушна к цветам. Даже в юности не любила, когда мне дарили букеты. Мне всегда так жалко, когда цветы срезают. В букете они стоят пару дней и умирают. Наверное, поэтому я их и не люблю. Не могу смотреть на их медленное угасание.

– Глупости это, – неожиданно резко ответил Ковалев. – Когда цветы срезают, корни получают новый толчок для роста. Это как женщине при стрижке отрезают волосы, несущие отрицательный заряд, память о всех приключившихся неприятностях, и она выходит на улицу с новой, легкой прической. Вот и у цветов так же. Новые побеги вырастут, а срезанные старые будут кого-то радовать, пока, как вы изволили выразиться, медленно не угаснут. Это ли не прекрасная судьба – нести радость людям до самой своей смерти.

– Вы извините, я тут с детьми, а они куда-то подевались. – Лиля повертела головой и обнаружила Гришу и Матвея, увлеченно беседующих еще с каким-то мальчиком у самого выхода на сцену. – А, вон они. Пойду проконтролирую, чтобы на сцену не выскочили, а то с них станется.

– Был рад знакомству. – Ковалев снова склонил голову в церемонном поклоне и наконец-то от Лили отстал. Она вздохнула с некоторым облегчением, потому что не терпела пустых разговоров.

Отделавшись от владельца «Мира цветов» и кляня Машку на чем свет стоит, она поспешила к детям.

– Ну что, вам очень скучно или еще минут двадцать выдержите? – спросила она, краем глаза наблюдая, как нарядные толстушки-конкурсантки гуськом выходят на сцену.

– Потерпим. – Матвей поднял на нее серьезные, почти взрослые глаза. Гришка согласно помотал головой, видимо, увлеченный разговором с третьим мальчиком, а тот машинально посмотрел на Лилю, и она вдруг поняла, что хорошо его знает.

– Степа… ты же Степа Лавров, верно? – воскликнула она. Мальчик затравленно кивнул. Выглядел он плохо – бледненький и глаза заплаканные. Лиля оглянулась в поисках Степиной мамы.

Вместе с Верой Лавровой она когда-то лежала в одной палате роддома и неожиданно сдружилась. Их мальчишки – Гриша и Степа родились с разницей в один день. Жили молодые женщины недалеко друг от друга, поэтому в первый год вместе ходили гулять с колясками. Потом Гришке исполнился год, Лиля вышла на работу и со своей приятельницей встречалась лишь изредка. Иногда они выбирались в парк аттракционов вместе с мальчишками. Затем Лиля развелась и переехала в другой район города, и теперь их общение с Верой сводилось лишь к редким телефонным разговорам да поздравлениям мальчишек с днем рождения.

В последний раз они виделись года два назад, случайно встретились в торговом центре. Вера выглядела нервной и дерганой, видно было, что у нее какие-то неприятности. Какие, она не сказала, а сама Лиля в душу ни к кому не лезла. Несмотря на то что за прошедшие два года Степка вырос, узнать его все-таки было возможно.

– Степа, я тетя Лиля, а это Гришка, – сказала она, желая растормошить мальчика, который выглядел не просто грустным, а еще и вялым. Болеет, что ли.

– Помню, – безучастно сказал он.

– А мама где? Ты с мамой сюда пришел? – спросила Лиля. Непонятное чувство тревоги вползало куда-то под ребра, заставляя сердце биться чаще.

– А мамы нет. Мама умерла. – Губы Степы набухли, глаза налились слезами, и он отчаянно заплакал, так, как плачут от большого горя взрослые – беззвучно и горько.

– Как умерла? Когда? – Голос Лили съехал до шепота. Она присела на корточки и прижала рыдающего мальчика к себе. – А с кем ты тогда сюда пришел?

– С папой. И с бабушкой. – Степа уткнулся ей в плечо и зарыдал еще горше.

– Степка, ты чего тут? – Откуда ни возьмись, рядом с Лилей присел здоровенный, давно не стриженный мужик в джинсах. – Ты знаешь эту тетю?

– Вас, кажется, Сергей зовут. – Лиля смутно припоминала мужа Веры Лавровой, которого видела один или два раза. Вроде бы он тогда, когда они гуляли с колясками, работал в милиции. Хотя в последнее время она его не встречала. – Я – приятельница вашей жены. Хотя вы, наверное, меня не помните. Скажите мне, что случилось? Давно Вера умерла?

– Три дня назад. – Голос мужчины звучал глухо и отрывисто. – И она не умерла, ее убили.

– Как убили? – Лиля разом охрипла. – Этого не может быть. Я не видела в сводках имени Веры Лавровой. Я бы обязательно обратила внимание.

– Она не Лаврова, а Пушникова. Мы развелись два года назад. Степка, иди ко мне. Успокойся, сынок. Не плачь. – Он говорил, да и вообще выглядел как-то растерянно. Степка отклеился от Лилиного плеча и теперь рыдал еще горше, уткнувшись в широкую отцовскую грудь.

Потерпевшая по фамилии Пушникова в сводках была. Это Лиля помнила. У нее вообще была отличная память на факты и события. Вера Пушникова была найдена со следами удушения в своей машине у салона красоты. И было это действительно три дня назад. На ее груди был найден какой-то цветок, а в левом ухе отсутствовала сережка. Лиля помнила, что сочетание этих двух обстоятельств ей категорически не понравилось. Вот только ей и в голову не могло прийти, что жертвой неизвестного пока убийцы стала Вера Лаврова.

– Развелись, а я не в курсе, – тихо сказала она. – Вы извините, Сергей. Я не хотела расстраивать Степу. Я просто не знала.

– Да ничего. Он почти все время плачет, не отошел еще, – хмуро сказал муж Веры, оказывается, перешедший в разряд бывших. – Он только вчера вечером ко мне переехал. Мы еще друг к другу не притерлись. Вот и приехали сюда, к бабушке поближе. С ней ему как-то легче.

– Бабушке?

– Валерия Сергеевна Лаврова – организатор этого балагана – моя мама. Она не могла сюда не приехать, они к этому конкурсу дурацкому чуть ли не три месяца готовились. Так что пришлось нам со Степкой ее сопровождать. Чтобы дома не оставаться одним.

Мужчина говорил очень откровенно. Заплаканный мальчик рядом с ним потихоньку переставал всхлипывать. Лиля заметила, что Гришка смотрит на него с легким ужасом, видимо, в душе примеривая на себя потерю мамы, и утешающе взяла сына за руку. Не бойся, мол, я здесь, с тобой. Матвей же смотрел на нового знакомого с сочувствием, но без страха.

– У меня тоже мама умерла, – заявил он. – Три года назад. Тебе повезло, что у тебя папка есть и бабушка. А у меня никого не было, тетка только. Но она меня взять не захотела, так что меня в детдом сдали, в интернат то есть. Ну и ничего, живу. Так что ты не реви и папку с бабушкой береги.

От этих слов Лиля даже вздрогнула, а Степка посмотрел на Матвея внимательно-внимательно.

– Я буду беречь, – тихо сказал он, прижался к отцу и снова заплакал.