Глава пятая,
подтверждающая: следовало послать, пока была такая возможность
Утро прокрадывалось в сон медленно, вкрадчиво, словно не хотело будить.
Руки… а в руках пусто.
Я села на кровати, и голые плечи тут же покрылись мурашками от холода. В окне — рассвет. Очаг давно погас, Волина нет. Ни одной его вещи нет. Очень тихо, так тихо, даже звенит глубоко в ушах. На стуле лежит мое смятое платье, на столике — ни клочка бумаги, ни словечка, ни весточки.
Может, он спустился за завтраком? Внесет сейчас поднос, такой гордый и счастливый, и глаза будут сиять, как ночью, а губы будут улыбаться. А после завтрака можно поговорить, решить, что дальше. Чего он опасался, не решаясь подойти? Так и не решившись признаться? Нужно объяснить, что он зря боялся, что я уже простила его, совсем все простила, как иначе? Он же должен понять? Ведь он наверняка испытывает похожие всепоглощающие радость и любовь. Ничто другое не важно, когда в груди горит этот огонь.
Правда, ночью он ничего такого не сказал, но это же ничего не значит? Не все так запросто могут открыть душу, вывернуть наизнанку самое сокровенное, даже если перед тобой суженая. Некоторым выдавить признание в любви сложнее, чем отрезать себе язык.
Да, платье действительно помялось, без колдовства не обойтись. Интересно, Волин обладает бытовым колдовством? Сможет ли он разгладить мятую ткань, чтобы никто на меня не пялился по возвращении в АТМа? Если не сможет, стоит выйти прямо сейчас, пока на улице пусто и никто не попадется навстречу.
Пока наденем как есть, не голой же ходить.
Но где же он?
Я нашла расческу в ящике узкого столика, вроде чистую. Расчесалась, как смогла, заплела волосы в косу и исходила комнату вдоль и поперек сто раз подряд.
Нельзя же заказывать завтрак так долго? Придется испортить сюрприз, но нужно спешить. В коридоре никого. Собственные шаги — как громовые раскаты. Так тихо, будто остальные комнаты пустые. Надеюсь, постояльцев там нет, потому что стены тонкие и ночью они услышали бы по нашей милости много чего интересного.
На улице было зябко, даже холодно, изо рта шел пар. Узкий проход вдоль забора вел ко входу в таверну. Но… вход закрыт, заперт на замок. И кухня закрыта, ставни задвинуты, аромата готовящейся еды нет. Там пусто, так что за завтраком он пойти не мог. А вокруг только жилые дома, все тихо, все спят.
Может, ему понадобилось уйти? Я же не знаю ничего о его жизни, о его обязанностях. Со временем узнаю, конечно, но прямо сейчас придется идти в общежитие и ждать объяснений.
Жаль, что он меня не разбудил, когда уходил. Пожалел? Я так сладко спала… Хотя я всю жизнь свою неплохо сплю, и лучше бы вместо сна лишний раз его поцеловала и обняла.
Ну ладно, это еще впереди.
По дороге мне встретились только три бездомные собаки и два толстых дядьки, судя по всему булочники, которые, то и дело зевая, шли к пекарне.
У ворот АТМа ходил охранник, который оглядел мое платье так красноречиво, что я невольно покраснела. Наверное, Волин потому меня и не взял с собой, чтобы лишний раз не позорить. И это ему тоже нужно будет объяснить: мне все равно, что подумают охранник и все остальные. Я просто хочу быть с ним рядом, так часто, как это возможно, каждую секунду.
В общежитии меня поджидала Белка. Ну, судя по тому, что стоило войти в комнату, как она тут же прибежала, грозно пыхтя, и с ходу перешла в наступление:
— Боже, Катя! Как я испугалась вчера, когда ты пропала! Я собиралась уже сейчас к сыскарям идти, тебя искать. Где ты была?
— Со мной все в порядке!
Она подозрительно покосилась на меня. А мне было так хорошо, так хотелось поделиться своим счастьем, чтобы она поняла, как бывает счастлива девушка, чья любовь взаимна, что я просто улыбалась, плавая в мечтах.
Она поджала губы и покачала головой. Потом молча ринулась к двери.
— Белка, подожди!
— Нет, не сейчас. По лицу вижу, где ты была, и очень злюсь оттого, что не подумала — а как твои подруги? А не будут ли переживать? Не подумают ли, что ты по незнанию куда-то влипла и тебя нужно спасать? Не в опасности ли ты? А не будут ли они всю ночь сидеть и вздрагивать от каждого звука: вдруг это ты идешь? Пока не хочу с тобой говорить!
Ну вот, а я хотела ей все рассказать.
Хотя, может, лучше будет потом рассказать или еще лучше — показать? Пройтись с ним по АТМа под руку — и чтобы все увидели, какие мы счастливые! Эх, надо полежать, чего стоять столбом посреди комнаты. В коридоре шумят девчонки, собираются на занятия. А я прогуляю! Имею право я разок прогулять? Счастья слишком много, оно теснится в груди и не даст ни на что отвлекаться.
Тем более Волин придет, скорее всего, сюда, где еще меня искать? Жаль, мы не успели договориться о времени встречи. Пока же у меня есть плащ!
Закутавшись в него, я закрыла глаза и заснула. Видимо, не выспалась ночью. Просто вырубилась — и все. И проснулась так же — просто открыла глаза. В коридоре тихо, понятное дело, все давно разошлись по аудиториям, ведь солнце стоит так высоко…
А где Волин?
Тело действовало автоматически. Ноги вскочили, руки бросились снимать платье, мятое уже дважды. Нужно переодеться и пойти к нему, потому что я устала ждать! Это даже начинает раздражать. Почему он не просто ушел, а еще и задерживается? Нужно объяснить, что для меня это важно! Важно постоянно быть рядом, особенно сейчас, когда мы друг друга только нашли!
Боже… а с ним все в порядке? Его могло задержать только какое-нибудь несчастье. Нет-нет, не буду думать о плохом. После вчерашнего обретения суженого последнее дело портить первую встречу мыслями о плохом.
Одевшись в форму, я вышла на улицу. Куда идти? На занятия? Вряд ли он мог отправиться на занятия. Не сегодня, после произошедшего ночью. Конечно, идти нужно в общагу, где живут Первые сыновья! Правда, расположения комнат я не знаю, но спрошу у кого-нибудь внутри. Должен же там хоть кто-то живой найтись? Наверное, мой любимый спит. Вырубился, как я, поэтому задерживается.
Как только я зашла в парк, навстречу хлынул поток студентов. Видимо, утренние лекции закончились и наступило время обедать. Значит, уже гораздо позже, чем я думала, почти середина дня.
Я посторонилась, чтобы голодные студенты, похожие в массе на стадо обезумевших буйволов, не стерли меня с лица земли. Надо переждать немного и продолжить путь. Белку, может, поискать?
Нет, сейчас времени нет, даже если она остыла и готова для разговора, что маловероятно, с ее-то характером. Лельку, кстати, я тоже еще не видела, но надеюсь, Белка ей сообщила, что со мной все в порядке.
О, Лад идет! Такой же мрачный, как накануне, и в гордом одиночестве. Гурьян бредет за ним с Коркой, которая снова вырядилась в красный.
А это… Моя голова дернулась. Я действительно это вижу, без шуток?
За ними шел Волин, держа за руку свою Наяду, причем с таким видом, будто нынешний день ничем не отличается от вчерашнего. Будто вообще ничего не изменилось.
Может…
Нет, я не хочу придумывать объяснений такому поведению, хватит гадать! Пойду и спрошу.
— Ой, извините!
— Смотри, куда прешь.
А я и забыла, что кроме Волина вокруг толпа студентов. Пока извинилась перед всеми, с кем столкнулась, ринувшись к суженому, упустила цель — Первые сыновья растворились в толпе, будто их и не было.
Ерунда, они же в общежитие пошли, на обед? Куда еще? И я пойду! Но толпу все же пропущу, да и нога болит, этот кабан Назар наступил — мало не покажется. Надеюсь, хоть кости не сплющил!
Когда студенты рассосались, я направилась к мужскому общежитию, твердо намереваясь расставить все точки над i, но не дошла, потому что недалеко от места, когда тропинка уже собиралась вывести на открытое место, меня дернули за руку вбок, в кусты, набухающие почками.
Волин стоял напротив. Он тут же отпустил мой рукав и отпрянул. Как чужой.
Такой свежий и бодрый… И глаза снова как зеркало, хотя мог бы понять — передо мной притворяться бесполезно, я ведь все знаю. Он был рядом всю ночь, после такого начинаешь видеть человека иначе, словно он двухсторонний. Хотя, признаться, некоторые воспоминания навевают неловкость и краску на щеки. Я ведь вчера… Мы с ним вчера…
— Ты что тут делаешь? — спросил он.
— Я? Тебя ищу. Ты куда исчез?
— Я никуда не исчезал, все как всегда.
В груди змейкой закралось подозрение. Как-то странно это все.
— Как всегда?
— Ты зачем меня преследуешь?
— Что?
Голос запнулся.
— Не нужно, чтобы тебя видели. Чтобы видели, как ты за мной ходишь. Подумают еще чего.
Змея разбухла до размера полноценного такого удава, так что с трудом помещалась внутри. Он мешал дышать, душил, создавал перед глазами красные пятна.
— Что ты имеешь в виду, Волин? Говори как есть.
Он резко пожал плечами.
— Я и говорю. Не преследуй меня, заметят еще. Слухи пойдут.
Нет, хватит, так я никогда не пойму!
— Да какие слухи? О нас? Так мы же с тобой…
— Тихо, — ласково прервал он.
Язык послушно замер, запер во рту все остальные слова.
— Катя, ты, видимо, не поняла? Нам нельзя признаваться в том, что произошло. Нельзя, чтобы все узнали о нас, о том, что ты моя суженая.
— Почему?
— Я о тебе волнуюсь, пойми. Тебе будет неуютно жить среди нас, если все узнают. Одной, без рода, без колдовства, да и работу трудно будет найти, если слухи разойдутся. Радетель с подачи князя будет содержать тебя, только пока АТМа не окончишь и к делу не пристроишься. Тебе тут жить, не надо портить себе будущее.
Я мотнула головой, слишком много гула.
— Я не понимаю. А ты…
— А я буду далеко и помочь не всегда смогу. На мне будут клан, жена, ответственность.
— Жена?..
Он резко нахмурился.
— Ты же не думала, что вчерашняя ночь что-то меняет? У меня есть обязательства. После АТМа я женюсь на Наяде, ее клан станет побратимом нашему, оба мы станем сильней.
На ногах помогла удержаться только гордость. Вернее, остатки гордости, единственное, что осталось в душе, по которой вдруг как смерч пронесся, вырывая и унося вдаль милый домик и сад за ним, детей на лужайке и веревочные качели на берегу, на которых я взлетала вперед, к своему суженому. Это все оказалось простым картонным макетом, фальшиво раскрашенным, который непоправимо смялся от одного удара жестким мужским кулаком.
— Надеюсь, ты не думала, что я на тебе женюсь. Я — Первый сын. А ты хоть и иномирянка, и очень симпатичная, но больше ничего…
Закрою глаза, чтобы его не видеть. Мне нужно что-то… куда-то…
— Мы будем встречаться иногда, когда у меня будет время, но знать об этом никто не должен. Ты должна делать так, как я говорю. Ты поняла, Катя?
В голосе ничего общего с тем, ночным. В словах ничего общего. Его заставили? Обстоятельства вынудили? Боги, Катя, почему ты такая дурочка? Сколько тебе еще нужно доказательств? Куда еще-то?!
— Твое тело словно создано для моего, мне никогда не было так хорошо. Думаю — даже уверен — это не предел. Это и есть та самая похожесть, которая тянет нас друг к другу как магнитом. В постели нам всегда будет хорошо.
Он что, правда думает, эти слова могут польстить и утешить? И в дальнейшем мне будет хватать мысли, что лучше меня в постели никого нет? О чем он думает вообще, как такое скроешь?
Голова стала болтаться, отбрасывая все, что он собирался повесить мне на уши.
— Все равно все узнают. Все узнают правду, рано или поздно! Как ты не понимаешь, такого не скроешь! Да и я не собираюсь ничего скрывать, мне нечего стыдиться. Нет! Не буду я у тебя на побегушках, не мечтай! Или все, или ничего, Волин. Или все, или ничего. Я тебе не тряпка, об меня никто не будет вытирать ноги, даже Первый сын. Слышал?
Что же делать? Моя рука обхватила лоб, словно надеялась удержать на весу голову, которая все тяжелей.
— Что ты сказала?
Его тон так изменился. В глазах угроза. О чем он?
Потом эта ухмылка, совсем как прежде. Как можно так притворяться? Зачем было ночью… зачем морочить мне голову?
Волин наклонился, кривя губы, и нехотя сказал:
— Ладно, расскажу кое-что, так и быть. Я могу оказать тебе услугу, только действовать нужно немедленно. Сегодня вечером.
— Ты? — вырвался истерический смех. — Что ты можешь сделать еще?!
— Вернуть тебя домой.
И смех замер, застрял в горле, а воздух стал горячим и обжигал горло. Домой, в мой мир…
Он правильно понял, и ухмылка стала шире.
— Я мог бы промолчать, и ты навсегда осталась бы тут. Всегда была бы рядом и не смогла бы отказаться от меня, от встреч со мной. Рано или поздно ты бы их жаждала, как жаждут глотнуть воды сухие земли. Но я не такой злодей, как ты думаешь. Знаешь, я понимаю, что не могу дать тебе то, что должен дать суженый. Я не хотел им стать и никому ничего не обещал, так что своей вины в произошедшем не чувствую, но все равно в этом есть какая-то несправедливость. Все, чем я могу помочь, — отправить тебя домой.
— Как? Мне объяснили, что вернуться невозможно, кроме того, дома остался мой двойник, жизнь которого ушла по другому пути.
— Вранье. Насчет двойника это сказка, сладкий пирожок, чтобы заесть горе от потери родных, чтобы иномиряне не особо мучились, думая о прежнем, чего уже не изменишь, чтобы зря не страдали. А насчет нас… сутки после того, что случилось между нами ночью, я могу провести ритуал, который отправит тебя обратно. Но всего сутки. Я хотел промолчать, видеть тебя хотя бы иногда, но так нельзя. Думай. Но ответ нужен прямо сейчас, потому что приготовления займут несколько часов. Или сейчас, или никогда.
Я отвернулась, оказавшись лицом к кустам, ветви которых безмятежно покачивались, застилая глаза.
— У тебя всего несколько минут.
Между ветками, еле покрытыми зеленью, как паутиной, виднелись здания АТМа. Небо такое же синее, как у нас, так же чирикают и переговариваются птички, так же дует ветер и пахнет сырой, живородящей землей.
Если про двойников ложь, мои родители сошли с ума, потеряв меня. А я… я не согласна на роль подмены и тайной жены. И что бывает с детьми, выросшими без отца? Или еще хуже — выросшими, зная, что отец живет в другой семье и с другими детьми? Вот оно…
Передернуло от картины, где он будет делать с Наядой все то, что делал вчера со мной. Вот такая жизнь… Дома — с Наядой, в поездках — со мной, а скорее всего, в промежутках где-то с кем-то еще… И все знают, как обстоят дела, только делают вид, будто все прекрасно.
Отвратительная картина. А я, дура, еще Белку поучала, как надо жить, к чему стремиться и как развлекаться. Пора было понять. С того самого первого скандала в таверне, при знакомстве с Первыми сыновьями, признать, что она знает лучше, ведь она в этом мире выросла, а я со своим уставом да в чужой монастырь. И чего мне принесла моя вера в лучшее?
— Что ты решила? — поторопил он.
— Я хочу домой.
Это не мой мир, здесь меня ничего не держит, и судьбы такой я не хочу. Пусть все прекратится. Оказавшись дома, я смогу убедить себя, что мне все привиделось. Легче легкого. Ничего не было, мне просто приснился сон. А что? Я заболела тогда, на Лысой горке, провалилась в снег и впала в горячку. Вот и привиделась всякая ересь про другой мир и суженого. Да такого суженого только в кошмарах и можно увидеть!
— Тогда слушай и запоминай. Вещи не бери, разве что на память что-нибудь маленькое. Через час выйдешь за ворота, так, чтобы никто не видел, возьмешь повозку и поедешь за город, в лес, где все началось. Деньги есть?
— Да.
— Поедешь до указателя на Грачи, там развилка. Там, когда извозчик уедет, я буду тебя ждать. Не говори никому! Если ты расскажешь, что мы собираемся сделать, то может не получиться. Нам могут попробовать помешать. Никому ни слова, слышишь?
Его голос, как раскаты грома, становился все громче. Странно, как при его характере он еще не схватил меня за плечи и не стал трясти как грушу, чтобы вытрясти согласие.
— Не кричи, услышат еще.
Целую минуту я ждала, может, указания продолжатся, но нет, впустую.
— Сделаешь, как я сказал, к утру будешь дома, в своем мире.
Судя по шагам, он ушел спокойно, безо всякого волнения, будто и не собрался отправить восвояси свою суженую. Будто каждый день в его жизни происходят такого рода катаклизмы. А может, и правда происходят? Мне откуда знать? Может, и правда каждый день на его глазах разбиваются чужие сердца и рушатся судьбы, так что привычка перешагивать и идти себе дальше вполне объяснима?
Нужно идти домой, потому что рано или поздно силы меня оставят, и тогда я могу упасть. И не факт, что поднимусь — и в прямом смысле, и в переносном.
Жаль, я не подумала, что в общаге полно народа. Девчонки обедают, кухня жужжит как веселый улей. Ладно, надеюсь, не заметят, не потревожат.
— Катя!
Белкин голос. Нет уж, пусть еще пообижается до завтрашнего утра, а потом меня и след простынет! Белку будет жальче всех, ей тут несладко одной, и, несмотря на расхождение во многих вопросах, мы стали очень близки, гораздо ближе, чем, например, были дома с родственницей Надькой.
Может, так будет проще — расстаться сразу, безо всяких прощаний и лишних разговоров? Чего пустые слезы лить.
Ага… Белка ведь быстро учится, просто на лету схватывает! Не успела я в комнату зайти, как она прошла следом и на стуле устроилась с таким видом, будто сидеть собралась долго.
— А вот и ты, — заявила Белка. — Ну как? Ночью хорошо повеселилась?
Голоса она не понижала, купол тихушный не поставила, поэтому пришлось быстро закрывать дверь. Не хватало, чтобы все любопытные соседки сбежались. Отделаться от них будет крайне сложно.
— Катя, ты знаешь, от чего дети рождаются? — спросила Белка, не отводя от меня требовательных глаз. Кто сказал, что невинные девушки в краску впадают при разговорах о сексе? Тот просто не знаком с Белкой!
Нет, ни насмешка, ни цинизм не помогают, все равно тошно. И глаза стоит только закрыть, как перед ними прошедшая ночь, полная тепла и любви. Как… человек, который был со мной ночью, как он мог превратиться в того, с кем мы только что расстались у мужского общежития? Это просто… просто ужасно!
— Ты знаешь хоть, что нужно делать, чтобы детей нежеланных не родить? — продолжала неумолимая Белка.
Нежеланных? Нет, все, перебор. Я упала на кровать и зарыдала. Уже сквозь собственный вой услышала, как быстро поднялся и захлопнулся над нами тихушный купол.
— Катя, ты чего? — она упала рядом на колени и навалилась на кровать, схватила за руки. — Ты из-за меня? Прости, я глупость сморозила, не хотела тебя обидеть. Конечно, ты знаешь. В любом случае, еще есть возможность все исправить. Нужна встряска, лекари умеют. Если Лельку попросить, она сделает и даже не спросит зачем. Я хотела еще на тебя дуться, но подумала, что, если дуться слишком долго, будет поздно делать встряску. Катя, позвать ее?
— Да-а…
— Я сейчас. Не плачь больше.
Легко сказать — не плачь. Слезы льются сами собой, и горло сжимают спазмы, следующие друг за другом как по секундомеру. Это же ужасно — делать так, чтобы не было детей от суженого. Хотя какое там. Какой он суженый? Чпо и есть! Собака дикая!
Дверь открылась, и подруги забежали, суетясь и путаясь в юбках.
— Вот и мы тут. Лелька, давай, делай, что нужно.
— Катя, ты в порядке?
— Да-а…
— А так сразу и не скажешь, — пробормотала Белка в сторону.
— Тихо ты! Отойди. Не ты довела? — взъярилась обычно мирная Лелька.
— Это не она! — истерически крикнула я.
— Ладно, купол поставь и молчи!
Не знаю, что Лелька делала — только меня вдруг встряхнуло, будто несильный разряд тока по телу прошелся и тут же пропал.
— Все. Чаю заварить?
— Если несложно, а я пока с ней посижу.
Лелька ушла, а Белка снова опустилась рядом.
— Я могу тебе чем-то помочь?
— Боюсь, нет.
Я все еще всхлипывала, но уже не так горько. И слезы заканчивались, сменяясь покоем. Некоторые не заслуживают, чтобы ради них слезы лить! Ну вот, опять началось, полились ручьем.
Лелька уже и чай принесла, и посидела, тихо переговариваясь с Белкой, и ушла на занятия, в коридоре снова смолкли звуки, и только тогда слезы утихомирились и стало легче.
— На, выпей, лучше станет.
Просидевшая все это время в моей комнате Белка помогла подняться и протянула чашку. Чай уже остыл, отчего еще четче чувствовался состав — Лелька добавила успокоительной травки.
— Что случилось? — заглядывая в мою полупустую кружку, спустя пару минут спросила Белка. — С тобой сделали что-то плохое? Тебя принудили?
Истерический смешок. Принудили? Если бы все объяснялось так просто!
— Нет, никто не принуждал.
— Я могу помочь?
Я молча покачала головой.
— Ну ладно. Все наладится. Будет хорошо, — она неуверенно улыбнулась.
— Вечером я отправляюсь обратно в свой мир.
Наши челюсти отвалились одновременно. Она, видимо, не ожидала услышать ничего подобного, а я не ожидала, что так запросто проболтаюсь. Но чего уж там.
— Разве ты можешь попасть обратно? — засомневалась Белка.
— Обещай, что никому ни слова не расскажешь о том, что сейчас услышишь.
Она опустила глаза.
— Обещай, или ничего не скажу!
— Ну ладно, ладно! Обещаю.
— Волин сказал, да, могу.
— Кто?!
— Это он, Белка. Это Волин меня вызвал.
Она отвернулась, прикрывая глаза, как обреченная вечно видеть правду и не мочь ничего исправить. Типа я так и знала.
— Мне жаль. Ты с ним была вчера?
— Да. Но сегодня вдруг выяснилось, что жениться на мне, как ты и предупреждала, он не намерен. Он женится на Наяде, как только окончит АТМа, чтобы стать еще сильней и богаче. Мне предложена участь девицы на подхвате, развеяться. Мы будем встречаться изредка, если ему захочется. Мои дети будут бастардами при живом отце.
Она схватилась за голову прямо как я, когда только узнала.
— Но он был так добр, — голос звенел от гнева и иронии и казался чужим, — что позволил мне узнать — в течение суток после… ну, после того что случилось ночью, меня можно отправить обратно. И я собираюсь домой!
Белка вскочила и замаячила у окна, дергаясь и о чем-то думая, пока я не выпила чай и мне не стало все равно.
— Что-то тут не так, — наконец заявила она.
— Даже слушать не хочу.
Успокоительное помогло, все было ватное, на все было плевать. Скоро я буду дома, там схожу к психотерапевту, напьюсь, пожалуюсь подругам, в конце концов, но забуду все это как страшный сон!
Кстати, уже и ехать пора. Нужно уйти до того, как закончится учебный день, иначе свидетелей будет слишком много, а Волин просил обойтись без них. Пока от него зависит мое возвращение, лучше его не злить.
— Белка, мне пора.
Приходится вставать. Я опять лежала на этом чертовом плаще? Куталась в него и даже не заметила?! Если бы не чаек, разозлилась бы как больная бешенством! Но после чая — плевать. Кажется, будто все время в этом мире я просто расходовала свой резерв энергии, который внезапно истощился, и сил осталось разве что переставлять ноги, добираясь до места переноса. И надеюсь, их хватит на сохранение остатков гордости, когда мы с ним снова столкнемся лицом к лицу. Главное — не смотреть на него, спокойно уйти и ни разу не оглянуться на человека, разбившего вдребезги мои мечты. Пусть остается тут в уверенности, будто мне плевать.
Но стоит закрыть глаза… и ночь как на ладони. Каждое мгновение. Каждое долбаное прикосновение, ощущение горячей гладкой кожи и крепких поцелуев, которые… сплошной обман и наваждение!
Значит, не буду закрывать!
— Что-то тут не так, Катя. — Белка подошла со спины так близко, что от нее шло тепло. — Что-то не складывается. Куда ты собралась?
— Нужно вернуться в лес, на то самое место, где все началось, и Волин отправит меня домой. И все закончится. Будем жить долго и счастливо, каждый в своем мире.
— Я ничего подобного не слышала.
— Ты специалистка по иномирянам?
— Нет.
Судя по сопению, признание кое-кому далось с трудом.
— Тогда откуда тебе знать?.. Думаю, он больше знает, не зря мы с ним сталкивались в библиотеке в том самом секторе. Он, вероятно, лучше меня в данном вопросе ориентируется, раз так запаниковал.
— Ты там тоже кошку съела на книгах про иномирян! И что, попадались тебе истории про возвращение?
— Нет. Но также мне не попадались истории, где суженому плевать, что происходит с его единственной и неповторимой! Где он бросает ее на произвол судьбы и не желает больше ничего о ней знать!
Я развернулась и села на постель лицом к ней.
— Не могу поверить, что это все на самом деле происходит, — сдалась Белка, снова отворачиваясь, как будто я смертельно больна и смотреть на меня без жалости невозможно.
— Ничего, переживу.
— Я хочу поехать с тобой в лес и убедиться, что ты будешь в порядке. И что он сделает все обещанное.
— Нет, — я покачала головой, — он приказал никому не говорить.
— Но ты уже рассказала!
— Да, рассказала, но ему об этом неизвестно. А привезти тебя — это перебор. Он сразу поймет. Вдруг он передумает и откажется отправлять меня домой? Прости, я не хочу рисковать.
От страха даже сердце заболело, чего со мной отродясь не бывало. Что делать, если он вдруг передумает, ума не приложу. В одном Волин прав: меня тянет к нему, вчерашняя ночь — прямое тому доказательство. Стоило всего за руку потрогать — и закончилось простое прикосновение постельной гимнастикой. Значит, дальше будет так же. И однажды это притяжение сослужит мне дурную службу — я просто не смогу сказать ему «нет». Я столько времени мечтала о бесформенном принце, а теперь у него появилась форма — и лицо, и голос, и фигура. И это все преследует меня, мерещится в каждой тени и тянет к себе, как запах парного молока притягивает неразумного щенка, чей пустой живот поджимается от голода, чье маленькое сердце скучает по матери.
— Хорошо, — через время сказала Белка. — Мы должны попрощаться? Сейчас?
Я поднялась — ноги совсем не гнулись — и крепко обняла ее.
— Прощай, Белка. Вы с Лелькой единственные, по кому я буду скучать. Будь счастлива.
— Не хочешь с ней попрощаться? Она вот-вот вернется.
— Нет. И так тяжело. Передай ей, что мне жаль. Жаль, что все вышло так нелепо.
— Мне будет тебя не хватать, но дома ты будешь счастливой. Я буду помнить о тебе, Катя.
— А я о тебе.
Ну вот, снова всхлипываю, хотя куда дальше? Пора закругляться, иначе и успокоительное не поможет. Буду всю дорогу рыдать как белуга, а может, такую ужасную плаксу извозчики и вовсе везти откажутся, чтобы сидений не замочила и не испортила.
— Пожалуйста, теперь уходи.
Белка поняла, что у меня не осталось сил, поцеловала меня по-матерински в лоб и ушла.
Не думать, не думать! Нужно собираться. Что взять с собой? Деньги, конечно, — бесплатно до места не доедешь, а так и брать-то нечего. Карандаш самописный?.. Нет, колдовство пусть останется тут. Накидку возьму, чтобы не замерзнуть, ночью будет холодно. Лыжный костюм из моего мира напяливать смысла нет — до леса нужно еще добраться, а вдруг за сумасшедшую примут? Да и отвыкла я от него, пусть тут остается, не жалко. А больше ничего не хочу, как пришла, так и уйду, голой и босой.
Дорога пролетела как один миг, а за окном все те же серые декорации, словно по кругу едешь. Извозчик сразу понял, куда мне нужно, объяснять не пришлось. И даже не стал интересоваться, что одинокой девушке понадобилось вечером в лесу.
Когда повозка остановилась, я выглянула в окошко. Оказывается, уже практически стемнело. Деревья в лесу стали такие мрачные, как в ужастиках — черные кривые стволы, ветки как скрюченные пальцы, которые тянутся к твоему горлу. Прямо у дороги, в густых пучках сухой спутанной травы белел покосившийся указатель, на одной из стрелок название «Грачи». Я на месте.
— Барышня, вам точно сюда? — крикнул возница.
Вероятно, все же подивился, зачем девушке высаживаться в лесу, где никого живого не видать.
— Да.
Я вылезла из повозки, передала ему монеты, подошла к столбу с табличками и даже не обернулась, когда возница разворачивал лошадей и уезжал. Старое дерево указателей, на которых вырезаны названия населенных пунктов, рассохлось и потрескалось. Сколько ему лет? Дерево почти окаменело от времени. Я постучала — действительно, звук как от камня.
— Катя.
Он стоял за ближайшими деревьями, в сумраке. Длинный плащ скрывал фигуру, а тень — лицо. Меня к нему тянуло просто по-сумасшедшему. К жалкому псу, который даже не понимает, в чем его счастье. А ведь я так легко его приняла, когда узнала! Целиком и полностью. Приняла как самое дорогое! Забыть бы скорее… забыть, как страшный сон.
— Иди за мной.
Он отступил, как будто мы вели дуэль и он сдался раньше, чем пришло время стрелять. Правильно. Топай давай впереди, держись как можно дальше, чтобы даже ненароком мне не пришлось оказываться близко. Не хочу.
Мы шли среди деревьев, кое-где на земле даже сохранился снег. Накидка очень помогла, без нее я вскоре совсем бы задубела. Через время он поднял руки, щелкая пальцами, и вокруг стало светло. Хорошо, что догадался. По крайней мере, ноги не переломаю.
Неужели меня нашли так далеко от города? Тут же глухомань, лес нехоженый, весь зарос, даже я вижу. Как меня вообще отыскали?! Не понимаю…
— Уже скоро, — не оборачиваясь, сообщил он.
Так хочется сказать ему, чтобы больше ничего не говорил вслух! Слышать его голос, пусть и с другими интонациями, — как ножом по сердцу, хоть уши затыкай.
Хотя нет. Потерплю, но просить не буду ни о чем, никогда. Скорее бы все это закончилось!
— Вот, мы на месте.
Волин прошел вперед — между деревьями пятачок пустого места, покрытого похожей на солому хрустящей травой. Кажется, он подготовился — поверху сухой травы насыпан чем-то серым круг со знаками и горящими в воздухе огоньками. Вообще зловеще все выглядело, как подготовка к черному ритуалу сатанистов. Хотя зачем сразу сравнивать со своим миром? В Эруме все иначе. С местным колдовством я редко сталкивалась, а теперь поздно начинать. Хочу, чтобы быстрей все закончилось.
— Что мне делать?
Заминка. Стоит спиной, как будто смотреть на меня неприятно.
— Встань посередине.
Еле расслышала. Куда, интересно, встать? Вероятно, сюда, в круг, на крестик.
— Это долго?
Кажется, он вздрогнул. И снова не обернулся. Вот так уйду, и не заметит.
— Надеюсь, ты не передумал отправлять меня домой? Потому что тут, в твоем обществе, я оставаться точно не собираюсь!
Резко развернувшись, он подошел ближе, остановившись на границе круга. Глаза его потемнели, веки опухли, но держался он спокойно. Действительно, что тут такого — отправить девушку домой? Помочь ей. И себе заодно, чтобы власти и могуществу не мешала.
— Начинай давай! Хватит на меня пялиться!
Зачем делать такой вид, будто вот-вот грохнешься в обморок? Его глаза так расширились, что еще немного — и ему совсем поплохеет.
Сглотнув, он резко вскинул руки и стал странно шевелить пальцами, а потом еще и руками. Вот так они колдуют? Движениями? И бормотанием, судя по всему. Потому что он теперь еще что-то шепчет. Так, будто слова раскалены и жгут ему рот, от них хочется как можно быстрее избавиться, но не выходит. И они снова жгут и жгут, и больно до слез.
Это так колдовство действует?
Какая, однако, ирония! Столько времени прожить в чужом мире и не поинтересоваться колдовством… Скажи кому — не поверят. Это все потому, что я интересовалась только поисками. Поисками того, кого лучше было бы не искать.
О чем я думаю? Скоро я пропаду и больше его никогда не увижу. Ни его губ, которые целовала, ни тела, которое гладила, ни глаз, которые смотрели так восторженно, так нежно.
Слезы расплылись в глазах, а следом расплылось все вокруг. Наверное, ритуал подходит к концу, движения его рук замедлились. Финиш. Финита ля комедия.
Но что это? Он вдруг зажмурился и закричал, так, будто его на части режут. Потом стиснул зубы. Сжал руки в ладони, белые костяшки словно выдавливали кожу изнутри. По его подбородку из прокушенной губы потекла кровь.
В ту же секунду меня пронзила боль. Волина резко, как пинком, отбросило в сторону, прочь от круга, он упал на спину, продолжая держать перед собой сжатые руки. Купол надо мною мгновенно покраснел, как будто налился, напитался кровью. Что происходит?
Он с трудом поднялся, вытирая запястьем бегущую из носа кровь, от чего над губой нарисовались кровавые усы. Его руки сильно дрожали. Он как будто скулил. Что он делает? Что происходит?
Купол наливался алым. А потом пурпурным, по его поверхности словно бежали пульсирующие ручейки крови. Разве так я сюда попала? Я помню только снег и темноту, панический страх, но никакой крови, никакой боли, разрывающей изнутри. А сейчас меня как будто высасывают, выжимают как мокрую тряпку, так, что только кости хрустят.
Кажется, я кричала.
Потом внезапно вокруг стало много, очень много постороннего народа. Они выбегали из темноты и суетились между деревьями, бросаясь то в одну, то в другую сторону. Какие-то люди в форме, по виду сыскари, среди них две женщины с длинными косами. В пятне света мелькнуло бледное торжествующее лицо Бакуни, который остановился сразу же, как увидел крут. А за ним выбежал Лад… Белка?
Откуда?
— Отойти всем от купола! — закричал какой-то мужчина. Сыскари моментально отступили прочь. Боже, как болит… не знаю, что это болит. Может, позвоночник собирается из меня вылезти или кровь решила выкипеть. Женщины могут вытерпеть много боли, гораздо больше, чем мужчины. Но если это будет продолжаться дальше, я потеряю сознание.
Скорей бы.
Во рту тоже кровь, но боли от прикушенной губы не чувствуется. По сравнению с остальной…
— Катя! — Белка кричала и бежала ко мне со всех ног. Купол переливался, сжимался, пульсировал и бился, как огромное нечеловеческое сердце.
— Стой! — Лад попытался ее перехватить, но было поздно — она просто проскользнула мимо его рук и побежала дальше.
— Нет! — кричал главный сыскарь. — Не лезь! Отойди!
Белка вскинула руки — знакомый жест, она собиралась что-то сделать, что-то наколдовать, но не удержалась на краю ямы и заскользила по влажной земле вниз.
Когда на месте круга образовалась яма?! Я же смотрю на них всех снизу вверх! Круг ушел под землю?!
Белка скользила в яму, прямо к куполу, и, несмотря на собственную боль, я задержала дыхание, ожидая и боясь того, что случится, когда она соприкоснется с кровавой преградой. Ничего хорошего, судя по паническим крикам и рывкам сыскаря. Однако Лад догнал Белку, дернул вверх и оттолкнул в сторону, отчего она почти вылетела из ямы, как пробка из бутылки.
Лад не удержался, потерял равновесие и теперь скользил вниз вместо нее, причем гораздо быстрей, потому что весил больше. Он безуспешно цеплялся за корни деревьев, его ноги почти моментально погрузились в жуткий красный купол. Я ничего не почувствовала, а он закричал. Тут уж и другие подоспели, несколько человек в форме что-то колдовали, синхронно размахивая руками, и купол наконец задрожал и лопнул. Лада вытащили наверх и положили на землю. К нему поспешили две женщины, судя по действиям, лекарки.
Волин все это время спокойно стоял чуть в стороне опустив руки и невидяще смотрел перед собой. Он походил на пугало: намотанные тряпки и солому на голове раздувает ветер, однако палке, играющей роль основы, это неинтересно.
— Катя! — Белка бросилась ко мне, рыдая, сползла по земле на попе, как по горке, и обняла. В ее челке застряли сухие листья, а щеки были в грязи.
— Что?..
— Ты в порядке? Ты в порядке?
— Думаю, да.
Боль уже прошла. Я даже толком не поняла когда. Просто она растворилась и ушла, а все происходило так быстро, что я не успела отследить. Только вкус крови во рту, но тоже пропадает.
— Лад! — убедившись, что я цела, она бросилась обратно из ямы. Кто-то помог ей вылезти из ямы, потом вытащили меня, хотя я не сразу поняла, чего от меня хотят, так и стояла внизу, облизывая губы и хлопая глазами. Вокруг суетилось много людей, просто уйма, как в муравейнике. Откуда столько?
Зачем столько людей набежало? Проводить меня в мой мир собрались? Глупости какие.
К Волину тем временем подошел тот самый, главный, теперь он был просто угрожающе спокоен и собран. Он громко сказал:
— Волин рода Трансор, вы арестованы за попытку убийства иномирянки. Протяните мне руки.
Что? Мир покачнулся, вместе со всеми деревьями и со всеми людьми накренился и дернулся, выпрямляясь обратно.
Убийство?
Волин медленно поднял глаза и посмотрел на меня, не обращая внимания ни на сыскаря, ни на окружающий гомон. Его взгляд был как зеркало — чистое, незамутненное, пустое. Ни намека на объяснение, раскаяние, ни тени жалости. Вообще ничего.
Так вот что подготовил мне мой суженый, которому я была готова отдать все, что имела? Сердце споткнулось. Мой день в тот момент закончился, наступил благословенный обморок в ночь.
* * *
Камера была узкой и давила серыми стенами сильнее, чем если бы тебя заперли в ящик, где не развернешься.
Он сидел на койке, уставившись в противоположную стену — спина прямая, раскрытые ладони накрыли колени, — и не шевелился. Он был спокоен. По крайней мере, внешне. Настолько спокоен и невозмутим, что, когда дверь заскрипела и открылась, а в проеме показался отец, даже бровью не повел. Он знал, зачем тот явился: пожаловаться на сына, в очередной раз отругать, напомнить, что его предупреждали миллион раз, говорили, что однажды допрыгаешься, но что толку? Про плевок в лицо родителям, которым ты, щенок, низко отплатил за все, что те тебе сделали. А также сообщить лично, что помощи от рода он больше не дождется. Ничего нового. Ничего действительно важного.
Как она себя чувствует, к примеру, он не ответит, даже если спросишь. Хотя чего спрашивать — если бы Катя погибла, ему бы уже сообщили. В остальном… откуда им всем знать, как она себя чувствует?
— …ты понял?
Гневная отцовская отповедь прошла мимо, но Волин кивнул. Когда-то это злило, в детстве пугало, а сейчас что слушаешь, что нет — все едино.
Отец ушел, и, по крайней мере, стало тихо. К ней нужно привыкать, потому что она теперь будет рядом до конца жизни.
Тишина.
