Глава третья,
о самом страшном — об убийстве
День выдался неспокойным. Юлик впал в нервический трепет и наотрез отказался возвращаться в Гораславль в одиночестве. Будь моя воля, я бы его силком в телегу запихала, шмотками его забросала да отправила с кляпом во рту, чтобы не орал. Но ведь так нельзя, свидетелей многовато.
Когда просьбы и жалобы не помогли, Юлик изволил перейти в наступление.
— Госпожа, я знаю, почему вы остаетесь! Это все лесник.
— Да?! Вот удивительное дело, а я-то думала, из-за леса. Но тебе, конечно, лучше знать.
— Но разве он вас не привлекает?
— С чего ты решил? С такой бородищей мерзкой? Да меня воротит от бородатых!
— Но вы же у него ночевали! Вся таверна болтает! Все не могут врать!
Ах ты, подлец маловозрастный! Вздумал меня на проступках ловить?
— Не твое дело, где и с кем я ночую. Это к работе как-то относится? Вот и молча жуй свои претензии. А теперь собирай вещички и уматывай отсюда, иначе практику не засчитаю. Думаешь, в будущем кто-то будет терпеть попытки лезть в свою жизнь? Да ты кто такой, чтобы за мной следить и мне указывать?
То белеет, то краснеет. Давай пугайся сильней. Хватило хоть ума не заявить о праве на меня на основе своей влюбленности. Когда он уже поймет, что не любовь это, что нет любви.
В общем, разругались в пух и прах. Обычно мне удается хладнокровие сохранить, я ведь старше и мудрее, чего тявкать с щенками? — но сейчас и так нервы на пределе, а тут еще Юлик со своими капризами, как будто он нежная барышня!
В общем, ему было велено с утра убираться в Гораславль. Нарушит приказ — будет отвечать перед Макарским. С этим сообщением я и выставила его за дверь гостиной.
А когда отправилась на ужин, меня ждал сюрприз — Юлик, покачиваясь от выпитого вина, сидел за угловым столиком в компании… кого бы вы думали? Лесника собственной персоной! Нет, это уже перебор.
Лесник, однако, не дал мне подойти. Вышел из-за стола, аккуратно придержав моего стажера за плечо, и направился ко мне, загородил дорогу.
— Чего тебе?
— Колдунья, я вижу, ты очень сердита.
— Чего ты встал на дороге? Отойди!
— Прошу тебя, не трогай его. Видно, взбучки ему не миновать, только не нужно сейчас… прилюдно, когда его душа нараспашку открыта. Утром все ему и скажешь.
— Он будущий сотрудник сыскного отдела. Пусть привыкает!
— Закалит свое сердце до чугуна, застынет как камень, — монотонно передразнил Волин. — Все еще с ним произойдет, конечно, а сейчас прошу, колдунья, не бей его больше.
— Я его и пальцем не тронула.
— Я не о том говорю. Дай мальчишке самому принять решение.
На нас уже стали коситься, пришлось перестать устраивать публике развлечение и уйти. Действительно, чего это я? Не стану же кричать на Юлика среди толпы, не так уж он и провинился. Всего-то сказал, чего не следовало говорить.
Ужин пришлось заказать в комнату. Еще нужно решить вопрос, как остаться ночью в своей комнате. Уж больно часто в последнее время я засыпаю, прислонившись к человеку, к которому вовек не собиралась приближаться.
Тут все просто — дверь запереть и ноги спутать поясом. Встанешь с кровати — окажешься на полу.
Что и происходило ночью два раза. Хорошо, мне хватило ума побросать на пол у кровати одежду, так что ничего не отшибла. Но что не выспалась, так к гадалке не ходи. Ночь извела меня, как будто беспрестанно толкала и зудела на ухо, ни на минуту не давала расслабиться. За что же мне такая напасть-то?
Утром никакого желания болтать с Юликом не было. Пусть катится к черту, мне бы до вечера продержаться. Глаза слипаются, а еще заплечный мешок с вещами к земле тянет, хотя вещей в нем кот наплакал.
Стажер ждал внизу, бледный и болезненный на вид.
— Госпожа, — он резко поклонился, — я отправляюсь в Гораславль. Там я собираюсь пойти к князю и поговорить о происшествии с местным лесом. Пока вы были в отъезде, я много разговаривал с людьми, и это все не похоже на пустой слух. Что-то действительно происходит, и если вы найдете что, помощь уже будет в пути.
— Спасибо, Юлик.
Прямо не узнать. За ночь повзрослел, что ли? Вкусил разочарования? Так мы и взрослеем, ничего не поделаешь.
— Удачного пути, госпожа. Будьте осторожны.
— Спасибо. И тебе.
Он не стал меня провожать, вернулся в комнату. Вот и отлично, пусть отправляется хоть к князю, хоть под землю, хоть в небеса карабкается, только бы не отвечать за него больше.
Лесник тоже ждал, только на улице. У ног большой заплечный мешок, на поясе позвякивают на ветру мелкие предметы. Вокруг лесника ужом вертелась собака. Тут в Хвощах все, что ли, в такую рань просыпаются, кроме меня?
Выглядел лесник, кстати, тоже не ахти. Хмурый, опухший. Пил с Юликом всю ночь напролет? Или спал неспокойно, без меня-то?
Тьфу ты, напасть!
Лесник ступил вперед, с усилием раскрывая глаза.
— Доброе утро. Готова?
— Да.
— Это моя псина, Ачи. Ачи, иди сюда.
Собака тут же подбежала, виляя хвостом так, что чуть не подпрыгивала.
— Ачи, эта колдунья пойдет с нами. Помогай ей и не обижай. Она тебя тоже не обидит.
Собака с любопытством покосилась на меня, будто поняла. Ну уж нет, с собакой здороваться я точно не собираюсь.
Лесник тем временем закинул на одно плечо свой мешок и протянул руку к моему:
— Давай вещи понесу.
— Зачем?
— Давай, колдунья, не спорь. Иначе не успеем дойти, устанешь с непривычки, придется в лесу ночевать.
Вместе с ним, рядом, у одного костра? Ну уж нет. На мешок, неси, раз так охота.
Он молча закинул его на второе плечо и пошел по дороге. В пыли четко отпечатались следы сапог. Ачи понеслась за ним как оголтелая, правда, без лая.
Рассвет был темно-розовым, как ягодный сок. И спокойным. Такое спокойствие только в деревнях и бывает, там жизнь словно иначе течет, медленно и плавно. После города непривычно тихо, умиротворяюще.
В лесу, однако, было почти темно, а уж заросло все как! Уже через полчаса я радовалась, что отдала вещи и не цеплялась за все подряд еще и сумкой. Заросший подлеском лес — это вам не город с выложенными колдунами дорогами. Почему же на Эруме нет вертолетов? Вот было бы здорово — долетел за часик куда нужно и к вечеру уже дома. Так нет, топай, Катя, по лесу!
Зато переживать да много думать о всяком-разном некогда. К обеду я устала так, будто землю на мне копали, а лесник топал впереди как ни в чем не бывало, и Ачи носилась вокруг, словно заведенная.
Когда я почти падала, был объявлен привал. Все, если разрешено сесть, с места в ближайшие несколько минут не сдвинусь, пусть хоть что происходит!
Ачи улеглась неподалеку, вывалив язык и посматривая на меня умными глазами. Опасается, не подходит. Битая, похоже. Лесник тем временем методично готовил стоянку — расчистил траву, собрал хворост, накрыл стол.
Заранее было договорено, что о пропитании позаботится лесник. Это дело обычно доверяют женщине, но староста предложил все заботы на Волина взвалить. Я согласилась. Что я, дурная, что ли, отказываться?
Придраться было не к чему — опять он взял именно то, при виде чего слюна чуть не капала. Пухлый белый хлеб, мягкий сыр из творога и мясистые помидоры. Выложил все на чистое полотенце, порезал и сделал приглашающий жест. Угощайся, мол.
Это жутко приятно, когда ты ничего не делаешь и тебе слова никто против не говорит. Федор предпочитает работать вместе. Общее дело вроде как сплачивает. Может, и так, но иногда хочется просто бездельничать. Просто забыть обо всем и чтобы кто-то другой о тебе позаботился.
Еда была такой вкусной, что хотелось закатить глаза. А после жутко захотелось спать. Ну, это как обычно.
— Ложись, отдохни.
— А?
Я почти подскочила, тараща глаза на окружающую зелень.
— Отдохни часик, время есть. Я разбужу.
Он расстелил мне одеяло, второе расправил и положил сверху, в качестве подушки под край одеяла сунул мою сумку.
Не знаю даже, плакать или смеяться.
— Ачи, иди есть.
Собака вскочила и понеслась к леснику, который достал небольшую кость и недоеденный пирог в бумаге и положил перед ней.
Надо же, меня он накормил прежде своей собаки. Вероятно, я выше по шкале ценностей.
А, к черту все. Раз хочется полежать, почему бы и нет?
Я вытянулась на одеяле и закрыла глаза. Уже и забыла, как хорошо спится на свежем воздухе. Надеюсь, он меня во сне не прибьет — последняя моя мысль.
Проснулась я тоже сама. Птичий щебет стал громким и навязчивым, над ухом зудело какое-то насекомое, в общем, пора вставать.
Широкая спина лесника сразу бросилась в глаза. Он сидел неподалеку, к нему прислонилась Ачи, которую лесник чесал за ушами и гладил. И что-то ворковал над ней, иначе не скажешь. Надо же, он любит свою собаку. Меня не любил, собаку любит.
Я отчего-то нервно рассмеялась. Лесник тут же обернулся, рука осталась покоиться на собачьей холке.
— Нам не пора?
Пока я уединялась в кустах, Волин собрал вещи и молча пошел дальше. Ей-богу, меня бесят его спокойствие, невозмутимость и обходительность. Кажется, передо мной другой человек. Но это же он, мой неудавшийся суженый. Годы прошли, но память не стирается. Расчет, все его действия просто расчет.
Так, вернемся к делам, этот способ не скатываться в глупые мысли оптимален.
— Ладно, лесник, расскажи, что ты думаешь? Что с лесом твоим происходит на самом деле?
Он довольно долго подбирал слова. Осторожно заговорил:
— Не похоже на болезнь. То есть болезнь, которая вдруг может появиться из ниоткуда. Я думаю, это дело рук человека.
— Колдуна?
— Да, скорее всего.
— Некий колдун напустил порчу на лес и убивает его, причем болезнь идет, как круги по воде, все дальше и дальше? Зачем?
— Этого я не знаю.
— Ты когда-нибудь слыхал о чем-то подобном?
— Нет, ни разу. Поверь мне, колдунья, меньше всего мне хотелось кого-нибудь в это дело вмешивать. Но мне не узнать самому, а ждать нельзя — лес гибнет.
— Что с твоей собакой? Кто ее подрал?
Если он и удивился резкой смене темы, то виду не подал.
— Ее лисы чуть не задрали, когда она щенком была. Не знаю, как она ко мне доползла, видимо, в лесу кто-то бросил. С тех пор у меня и прижилась.
Да уж, история как из учебника: «проникнись моментом и пожалей этого доброго человека». Чего он добивается, интересно?
— Сколько бы ты ни делал вид, будто изменился, я в это не поверю. Местных ты, может, и сможешь обдурить, но не меня.
Он не оглянулся, голову разве что ниже опустил.
— Пусть так и будет, колдунья, как ты сказала.
Не такого ответа я ждала. Хотя какого? Что он ощерится гнилыми зубами и проскрежещет — да, я притворяюсь, а на самом деле режу и жру людей в своей сторожке? Зубы у него не гнилые, и людей он явно не ест. Я спрашивала у старосты. Единственный, кто пропал за последние четыре года, — мужчина, да и тот, скорее всего, просто сбежал от беременной подруги.
Боже, боже, о чем ты вообще думаешь?
Как там Федор, к примеру, не задумывалась? Всем ли рассказал о предстоящей свадьбе? Ждет ли меня обратно?
Ждет, как же иначе. Чего об этом лишний раз думать?
Ладно, так что может быть с лесом? Никогда раньше я не сталкивалась с подобным происшествием. Воровство, убийство, изнасилование, телесные повреждения, разбойники и мошеннические заговоры — пожалуйста, там сразу понятно, кому выгодно, отсюда и преступника ищут. Но кому выгодна гибель леса? Да еще учитывая последствия, которые описал лесник?
Случайность? Умысел? Логика отказывает, тут только колдовством можно нанести лесу такой вред. Не могу представить, хотя раньше пыталась, что какой-нибудь алхимик смешает в пробирке и выпустит на волю страшный вирус. На Эруме такое развитие событий невозможно.
Так день и прошел. Насмотрелась я на цветочки и веточки так, что подташнивало от зелени.
Солнце только-только начало скатываться за горизонт, как, к счастью, показалось человеческое жилье. Я насчитала пять домиков, перед ними — огороженные поля. Действительно, самая настоящая лесная заимка. Ачи вырвалась и с лаем понеслась вперед, ей навстречу выскочили местные собаки, и гомон начался такой, что уши глохли от эха.
Из самого большого дома вышла женщина в переднике и белой косынке, за ней выскочило несколько разновозрастных детей.
— Мы как раз ужинаем. Добро пожаловать к столу, — сказала она Волину, когда мы подошли. — И вас прошу, госпожа, — это уже мне.
Лесника они определенно знали и относились к нему с уважением. Мы быстро умылись и сели за стол.
Всего за общим столом было четверо мужчин, один старик, две старухи, три женщины и человек десять детей. Одна взрослая девушка, которая пристально смотрела на Волина и мило краснела. Правда, иногда она смотрела на меня, потому что я сидела рядом с ним, и ее милое смущение превращалось в неприязнь. Мне, конечно, без разницы, даже забавно — неужели она думает испугать сыскаря злобными ужимками?
После ужина все разговорились и, конечно, узнали, кто я такая и куда мы направляемся.
— Ах, как хорошо! — наперебой твердили женщины. — Как хорошо! Это просто ужасно! Мы каждый день думаем, что дальше будет, куда бежать, когда гниль ближе подберется. Сами увидите, жуть берет, как на него взглянешь! Спасибо вам, госпожа, что вы помогаете.
Терпеть не могу, когда меня благодарят. Даже не знаю почему, но на дух не переношу. Это моя работа! Все равно что солнце благодарить за то, что оно светит. Никто же не выскакивает поутру и не бухается головой в землю перед светилом за то, что оно светит? А передо мной почему тогда?
— Пока не за что.
Девчонка вздернула нос, типа она к благодарности остальных присоединяться не собирается!
— Пустите переночевать? — тем временем спросил Волин.
— Конечно, что за вопрос! Вы желанные гости! И еды соберем! Где вам еще по пути готовить!
Женщины засуетились, обговаривая, кто чем займется дальше, потом отвели меня в крайнюю хижину, крыльцо которой выходило к лесу. Она была самой маленькой, я так понимаю, гостевой. К домику почему-то были пристроены огромные темные сени, забитые всяким хламом.
— Сюда, госпожа, осторожно проходите. У нас мало места под крышей, пользуемся всем свободным.
Волин остался курить с мужчинами, но мне лично было наплевать. Главное, что постелили нам разные кровати, их в домике было три. Принесли воды, пожелали спокойной ночи и ушли, не решаясь навязываться с разговорами. Да и я думаю, вряд ли они что-то новое знают, чего лесник еще не рассказал, так что спать, спать.
Проснулась я рывком среди ночи оттого, что где-то что-то загрохотало.
А, в сенях что-то упало. Видимо, лесник выходил. Да, вторая кровать разворошена, значит, спал — и задел что-то в темноте. И куда он посреди ночи рванул, интересно? Может, что-то случилось? Пришлось вставать, не могу делать вид, будто ничего не произошло. Я должна выяснить.
В окно был виден самый край крыльца, но тонкую девичью фигуру я сразу разглядела. Еще бы, светится в своей белой ночной рубашке до пят на фоне темноты, как мотылек. Пришла, значит. Неужели к нему? Посреди ночи? Я бы на месте матери ее точно выпорола! Или… кто их знает, людей, может, наоборот, хочет свести? Лесник у них человек не последний, одинокий, да и других кавалеров на горизонте не видать.
Сердце колотилось, хотя вроде понятно, что ничего страшного не произошло. Ни нападения, ни неприятностей, никто не желает меня убить или обворовать. Чего волноваться? Но оно колотится как сумасшедшее.
И о чем они там говорят?
Ноги сами понесли меня в сени, потому что через окно не слышно. Темнота, конечно, густая, словно кисель, но у меня ведь есть и колдовское зрение, так что прошла я мимо всех опасных нагромождений совершенно спокойно. Дверь была приоткрыта, и дальше опасно — могут услышать.
Они сидели на крыльце. Девчонка цеплялась за его локоть руками, а лесник сложил руки на колени, смотрел вперед и не реагировал.
— Почему ты от меня отказываешься? — шептала девушка. — Пожалуйста. Пожалуйста, посмотри на меня.
— Не нужно, Травка, — его голос походил на глухой гул. — Не ходи ко мне больше. Ты молодая, красивая, на тебя столько парней из Хвощей заглядывается — выбирай не хочу. Вот и выбери себе кого помоложе.
— Ты же не старик! Всего-то на несколько лет старше!
— А мне иногда кажется, что я старик. Не телом, а душой. Все уже позади осталось, будто сто раз уже все пережил и забыл. Так что не нужно, Травка, нет у нас с тобой общего впереди. Нет — и не будет. Другого себе ищи.
— Но мне дорог ты! Другой мне не нужен!
— Мое сердце давно сожжено и по ветру развеяно. Не могу я тебя полюбить. Не могу, понимаешь?
— Не можешь — тогда просто будь моим. Я буду тебя любить! Слышишь? За двоих! — жарко потянулась к нему Травка.
От такого жара я отшатнулась, больно ударившись затылком о висящую в сенях колотушку. Надо же… времени даром не теряет, на молоденьких зарится.
— Уходи, Травка. — Волин встал, стряхнул девичью руку, но к ней даже не обернулся, так и смотрел в лесную темноту. — Не могу я тебя любить. И просто так с тобой быть не могу. Портить тебе жизнь не хочу. Я достаточно в своей жизни испортил. Такого напортил, что никогда не исправить, но больше не хочу ничего. Иди домой и больше не приходи.
— Я некрасивая? Я тебе не нравлюсь? В этом дело, да?
— Да что ж такое-то! Ты очень красива, Травка, но ты не моя. Моей нет, ее как будто нет…
Травка тоже вскочила и зло зашептала дальше:
— Я у ведуньи была! Она сказала, твое сердце мертво из-за какой-то женщины. Из-за какой-то дряни! Я вылечу тебя, успокою, я заставлю тебя снова чувствовать!
— Ох, не начинай снова! — простонал Волин, неуклюже качая тяжелой головой. — Разве не сказала тебе твоя ведунья, что ничего не поделать с моим сердцем? Что оно навсегда таким сухим останется? И это моя вина, мне ее и нести. Уходи, Травка, хватит.
— Но я…
— Ты как маленький ребенок — хочу, и все! Только вырастая понимаешь, что хотеть можно как угодно горячо, да только без толку. Иди домой, пока мать твоя не проснулась. Иначе мне придется рассказать, что ты себе в голову вбила. Пусть тебя подальше от меня держит, хоть под замок сажает!
— Как? Ты не посмеешь!
— Еще как посмею! Иди домой, богом прошу, иди!
Сопя, девчонка демонстративно отправилась восвояси.
Ну и мы не будем ждать, пока лесник войдет в дом и поймает меня на горячем за подслушиванием чужих личных бесед. Да и холодновато как-то.
Моя кровать успела остыть. А недавно мне было очень тепло и уютно… В ту ночь, когда я спала у лесника. Вернее, с ним в обнимку. Вот он идет — тихо, чтобы не разбудить, забирается в кровать и замирает, вытянувшись на спине, смотря в потолок.
Что может быть проще — встать, дойти до него, пошатываясь, сделав вид, будто сплю, и снова почувствовать себя защищенной, окутанной теплотой и каким-то призрачным счастьем? Что может быть проще?
Но я не могу.
— Ты не спишь, колдунья? — как гром прогрохотал его вопрос.
— Нет. Боюсь, вдруг ты меня по старой памяти прирезать решишь.
Да, не самый удачный ответ. А нечего лезть к человеку посреди ночи! Может, бессонница у меня? Не сплю, и ладно, какое ему дело?!
Он сердито заворочался, отвернулся к стене — массивное плечо попало в лунный свет. И сказал:
— Разберись уже, колдунья, доверяешь ты мне или нет!
Нет, конечно, но лучше промолчать. Он почему-то очень зол, по голосу слышно. Сколько дней поблизости, а так сильно ни разу не злился. Может, хочет в гости Травку, а тут я место занимаю?
В этот раз засыпала я долго.
И снова — чуть рассвет, как мы уже топали в лес, невыспавшиеся и раздраженные. Лесник хмурился и делал вид, будто меня не видит, хотя то и дело проверял, чтобы не отстала. Проследил опять же с утра, чтобы я плотно позавтракала. И кажется, бороду свою слегка обкорнал.
В обед, правда, спать не дал, но это потому что всего «пару часов до его дома», а там уже можно как следует отдохнуть на более удобной плоскости.
Чем ближе мы подходили к дому лесника, тем глуше становился лес. Огромные деревья росли свободно, как колонны, теряющиеся в вышине, и казалось, мы в природном храме. Старая, темная кора каждого ствола была испещрена глубокими трещинами, благодаря чему казалась покрытой чешуей. Очень красиво.
Низкий кустарник то и дело перерастал в непролазные колючие заросли. Дорогой наслаждалась, похоже, одна Ачи, чья шерсть с ног до головы была усыпана прилипающими семенами и цепкой травой.
Она и заметила что-то не то. Побежала с лаем вбок и стала кружить под одним из деревьев. Лесник покосился на меня и вроде даже рот открыл, да закрыл обратно. Оно и понятно — указывать сыскарю, куда ему идти следует, а куда нет, себе дороже. Травке безумной, может, он и указ, а не мне точно.
Однако лесник подоспел быстрей меня и опустился на колени перед деревом, утопая в слое сухой хвои. Какой-то звук… и шевелится что-то. Да это же животное! Лиса? Местная лиса то есть, раза в три больше лис моего мира, и пасть у нее зубами утыкана так, что они как из подушечки для иголок в разные стороны торчат. И как лесник не боится к ней руки протягивать? Если цапнет, это как крючки под кожу вопьются, вырвать можно только с мясом.
— Тихо, глупая…
Черт, не могу прямо его голос слышать, когда он такой… Приходится крепко жмуриться и мысленно трясти головой.
— Что с ней?
— Не кричи, напугаешь.
Ладно, он прав, помощник мне нужен с руками, а не с обмотанными бинтами культями, поэтому молчу.
— Что случилось? Что с тобой произошло? — разговаривал лесник с лисой. — Где больно? Дайка я тебя осмотрю. Ничего, если поверну на бок? Я осторожно, обещаю. Вот так новость. Да ты же у нас будущая мать!
Да? Я сунула голову над его плечом. И правда, живот лисы раздут, хотя я бы внимания не обратила. Она при виде меня тут же жалобно заскулила, но даже голову не подняла, только черным глазом зыркала. Видать, и правда плохо ей.
— Видимо, ты голодная и хочешь пить, — сообщил зверюшке лесник. — Сейчас мы этому делу поможем.
Он напоил лису из плошки Ачи, а потом накормил собачьей едой. Ачи прыгала вокруг и обиженно лаяла: мол, чего мое разбазариваете?
— Видишь? — спросил лесник, когда после всего подошел ко мне. Лиса затихла, но на лапы так и не поднялась, закрыла глаза и будто бы заснула. — Судя по всему, из мертвого леса она пришла. Если животное там слишком долго пробудет — погибает. Как будто силу жизненную теряет. Поэтому туда опасно одной ходить, вовремя не выберешься — затянет.
— Я посмотрю колдовским зрением.
Лесник молча отошел, а я закрыла глаза и призвала Ветерок. Где ты летаешь? Опять развлекаешься? Помогай.
Сила примчалась, окутывая в кокон, так и лучащийся энергией. Видела ли она неподалеку хозяина? Узнала ли его?
Но не будем нарываться на неприятности и спрашивать. Посмотри-ка лучше, Ветерок, что не так с этой милой лисичкой?
Шелест, треск энергии — и сделала круг Ветерок вокруг поляны.
С лисичкой? С какой лисичкой?
Так. Если мысленно взглянуть в сторону лежащего в траве зверя, мы увидим… пустоту. Как? А если открыть глаза? Ветерок, правда, исчезла, потеряв связь, но… животное на месте, дышит, бока поднимаются. А сила ее не видит. Совсем. Как будто лиса не просто мертва, как будто ее нет.
— Что ты видишь?
Лесник не выдержал, подошел, сглатывая от волнения.
— Она словно отсутствует. Для духов, в смысле. Словно ее уже нет в этом мире и остатки ее сгнили.
Он взволнованно отвернулся, стал ходить туда-сюда. Лиса заскулила. Мертвое не может такие звуки издавать, некромантия скорее страшилка, чем правда, даже для этого колдовского мира.
— Ладно, пошли дальше, — решил лесник. — Возьми свой мешок, я лису понесу, будет мешать.
— Куда понесешь?
— Домой. Она в тяжести.
— И что?
— Я не могу ее бросить тут, она погибнет от голода. Бери мешок.
Звучит как приказ. И опять рассердился, будто речь не о животном, а о дите малом, которого я предлагаю бросить на погибель в лесу.
— Да ладно, ладно, чего ты разволновался? Тащи свою лису, если хочешь.
Ох, а мешок-то какой тяжелый! Что ж я столько барахла в него напихала?
Лиса, вероятно, тяжелей, чем кажется, потому что чем дальше, тем больше лесник сутулился. Но упрямо продолжал тащить животное.
Приближение дома тоже выдала Ачи. На секунду застыла, а потом так рьяно рванула вперед, что сразу стало понятно — дом близко. Через пару минут и мы вышли на полянку, где высились постройки: дом на два окна, сарай, огороженный загон и несколько крошечных домиков, похожих на будки с дверцами. Что это, интересно, такое? Собак, что ли, разводит? Или кроликов?
Лесник дошел до одной из них и распахнул дверцу. Осторожно положил лису на солому, которая была внутри.
Точно, жилье для животных. И вот в этот раз вышло, что о лисе позаботились раньше, чем обо мне.
Дом мне лесник, впрочем, открыл. Что могу сказать? Каморка небольшая, но на удивление чистая. Пахнет деревом и свежевыстиранным бельем. Пол чисто вымыт, даже выскоблен, колдовством и не пахнет. В который раз меня лесник поражает. Он теперь еще и чистюля. У меня, если бы не бытовое колдовство, дом грязью бы до ушей зарос.
Приготовив ужин, лесник ушел спать на улицу, что не могло не радовать. Казалось, ему тяжело было находиться в одном со мной помещении, да и мне проще в одиночестве. Чтобы ночью не случилось какого казуса, я снова обмотала ноги одеялом. Повезло — встать до утра я не пыталась, видно, сильно устала, а может, просто вняла гласу разума, что в обычной жизни не про меня.
И вот наступил день, когда предстояло выяснить, насколько серьезна проблема и существует ли она вообще. Пока нет никаких доказательств, кроме ужастиков, которые рассказывает каждый встречный, и лисы, которую колдовская сила не считает живой.
Ачи лесник оставил дома. Привязал, чтобы она случайно не забежала в гнилой лес. Пока мы уходили, собака лаяла так жалобно и пронзительно, что сердце разрывалось.
После той несчастной летяшки, которая погибла в АТМа, я никогда не заводила животных и старалась держаться от них подальше. А то привяжешься к такому — а он возьмет да погибнет по необъяснимой причине.
Однако сейчас и Ачи, и лиса вызывали во мне непривычно яркие эмоции. Я что-то устала от животных, от леса, от этого ощущения двойственности, которую испытывала при виде лесника. Это мой Волин? Нет. Это кто-то совсем другой? Тоже вряд ли.
Так кто же он?
Собаки, чтобы обозначить приближение к цели, нынче не было, но я и без нее поняла, что мы приближаемся… к чему-то крайне неприятному.
Вначале стало необычно тихо. Деревья потемнели, затянулись мрачным туманом. Пропали не только птицы, но и насекомые. Травы стало мало, там и сям проглядывала сухая серая земля. Разве что деревья по-прежнему тянулись к небу. А потом и прочая зелень стала темнеть, как будто спускались сумерки. Но еще обеда не было! Пришлось задирать голову, чтобы убедиться — небо голубое, чистое, значит, тень не от неба.
Лесник оглянулся.
— Почти пришли. Порча придвинулась ближе на несколько часов ходьбы.
Его еле слышный, взволнованный голос прозвучал очень громко. Какая тишина! Как там? Зловещая? Это как раз наш случай.
Лес потемнел очень быстро и буквально через пару минут стал таким, что в голову полезло — а лесник не врал. Ведуньи не врали. Он действительно мертвый, совсем мертвый, навсегда.
— Не заходи в него, — предупредил лесник.
Я подошла к траве, которая из темно-зеленой плавно перетекала в сухую жесткую щетину. Потрогала травинки пальцем — они смялись и скукожились, как спрессованная пыль. Нехотя осыпались на землю. А некоторые сползли, как капли гнили. Никогда я не видела такой мертвой земли. Обычно хоть пожар, хоть заморозки, хоть что — земля оживает и тут же наперебой лезут из нее ростки, по которым семенят деловитые жуки, а вокруг летают птицы.
Но такой пустоты, обездушенности… нет, не видела.
— Мне нужно посмотреть.
Я села на землю, игнорируя недовольную гримасу лесника, и закрыла глаза.
Ветерок, Ветерок, я тебя жду. Быстрее, где же ты?
Нетерпение даже колдовскую силу удивило, насколько она способна удивляться, — редко я так эмоциональна. Однако Ветерок сразу же бросилась выполнять просьбу, и…
Пустырь. Мое колдовское зрение заявляло, что леса нет, он истончается и впереди пустырь, на котором ничего не растет. Ровная пустая поверхность.
С таким мы прежде не сталкивались. На любой местности есть хотя бы след растений, или насекомых, или воды, или людей, которые тут бывали раньше. Как можно искать следы, если нет ничего, на чем они могли остаться? Откуда пришла болезнь? Куда направляется? Кто виноват? Ничего… Все равно что в стерильной комнате стоять и представлять, что тут было прежде.
Ветерок беспокойно заметалась и с облегчением улетела, стоило ее отпустить. Когда я открыла глаза, Волин так странно смотрел, тоскливо, будто видит нечто драгоценное, и это не поймать руками, не удержать насильно, не отобрать.
Скучает небось по своей мощи? Я думала, может, он хочет спросить, как его колдовская сила поживает, но он отвел глаза и не спросил.
Выход у меня, похоже, только один.
— Нужно зайти в зону порчи.
— Нет.
Чего это он подскочил и меня хватает за локоть? Кто позволил?
— Колдунья, нельзя туда заходить. Ты видела лису?
— Я ненадолго.
— Нет.
— Не поняла?
Я прямо почувствовала, как мой лоб нахмурился, покрываясь глубокими складками. Локоть вырвать удалось. Вернее, он позволил, отпустил, потому что из его ручищи сама бы я не вырвалась. Но Волин остался рядом, нависая и давя своей силой, за неимением колдовской — физической.
— Что значит — нет? Ты кто такой?
— Нет, колдунья, ты туда не пойдешь.
— И кто меня остановит?
— Я остановлю. Перестань горячиться и просто подумай. Мы не знаем, что происходит, поэтому внутрь заходить опасно. Мы не знаем, что там с тобой может произойти, а вокруг на несколько дней ходу никого, кто сможет тебе помочь. Ближайшая знахарка в Хвощах, да и та почти самоучка! В мертвый лес заходить неразумно.
В общем-то, он прав, конечно. Только снова забывает, что я сыскарь. Рисковать своей шкурой — моя работа. Что угодно, чтобы дело было раскрыто. Сыскарский негласный девиз: «Жизнь за правое дело».
Но понятно, что отпустить он меня не отпустит. Скрутит и свяжет, потому что намерен хранить меня от опасности. Поэтому нужен другой план.
— Ладно, убедил. Но тогда мы должны остаться здесь. На ночь, я имею в виду, чтобы придумать другой способ посмотреть. Опасные хищники отсюда убрались вместе с остальными животными, верно? Значит, тут безопасно.
— Но я не взял ничего для ночевки.
Правильно мыслишь, лесник. Думай дальше.
— В общем, я должна тут побыть.
— Осторожно, тлен движется. Он постоянно распространяется.
— Слушай, ты достал меня своей непрошеной опекой! Я и сама прекрасно понимаю, что он движется! Возвращайся домой и принеси все, что нужно для ночевки. И еды. Я отсюда не уйду, пока не пойму, что происходит.
— Ага, сейчас, — он усмехнулся. — Я тебя одну не оставлю.
Я пожала плечами:
— Как хочешь. Буду ночевать под кустом и грызть кору в качестве подпитки.
Он развернулся и отошел, злостью от него несло на расстоянии метра. Ничего, и не таких вокруг пальца обводили. Женщины, они на многое способны, когда нет возможности применить силу или угрозы. Осталось всего ничего, контрольный выстрел, так сказать. Давай, Катя, больше огня во взгляде и голосе.
— Ты хотел, чтобы я решила, доверяю ли тебе. А сам-то как? Собираешься мне доверять?
Теперь главное — отвернуться и сделать мину кирпичом. Даже смотреть не нужно, чтобы разгадать реакцию. Лесника поставили в тупик. Если он желает, чтобы я ему доверяла, а он почему-то этого желает, то должен показать это. Должен показать, что готов доверять мне. Или я сделаю вывод, что все враки и доверять ему нельзя.
Весь расчет на то, что ему зачем-то нужно мое доверие. Зачем? Кто его знает! Но если это сработает, нужно пользоваться.
— Обещай, что не переступишь черту леса.
Ага, он намерен мне довериться. Разбежался. Но хоть что-то.
— Я не переступлю черту леса.
— Я не шучу, колдунья. Если ты сглупишь, пожалеешь.
Да-да, угроз я за свою практику тоже довольно наслушалась.
— Иди уже и не мешай.
За спиной словно медведь возится, сердитый и слишком большой, чтобы передвигаться бесшумно.
— Я скоро вернусь.
— Хорошо.
Судя по сипенью, он еще хотел что-то спросить, но передумал. Правильно, иди уже.
Шум шагов, треск веток, хруст приминаемой травы — и шаги лесника удаляются, превращаясь в еле слышные отзвуки.
Граница мертвого леса, кстати, не такая уж и четкая. Наклонимся и понаблюдаем без спешки. Если там, по мнению колдовской силы, пустота, а тут пока еще живой, пусть и крайне слабый растительный мир — куда он пропадает? Смотри, Катя, смотри внимательно.
Перед глазами пучок зеленой травы стал покрываться коричневым налетом, словно гнил на глазах. Началось со стороны порчи, задевая травинки по отдельности, после переместилось на всю траву. Что-то портит растения, и порча эта довольно быстрая, значит, живая сила не может успеть рассеяться в воздухе. Куда-то она пропадает, как будто… как будто что-то ее высасывает.
Что-то высасывает жизнь из леса! Это не просто болезнь! Эту силу кто-то крадет!
Но кто? В Эруме не нужно накапливать силу, она постоянна. Просто есть колдовство, на которое твоей силы хватает, есть то, на которое не хватает. Прибавить можно только как Волин пытался — через жертву демонам других миров, но это процесс муторный и противозаконный, вычисляется довольно просто. Но такого… про подобное изъятие силы я раньше не слышала.
Ладно, будем искать кто.
Закрытые глаза, медитативный транс. Иди ко мне, Ветерок. Посмотри на траву ближе, еще ближе, покажи мне ее истощение в свете колдовских и жизненных сил.
Словно карандашный рисунок, где пустота соседствует с травой. Еле видный дымок жизни вылетал из травинок, на миг свивался в тончайшую нить и моментально растворялся в воздухе. Куда он идет? В каком хотя бы направлении?
Нет, он пропадает слишком быстро, куда — не понять.
Так, хватит сидеть. Нужно встать и пройтись, размяться, а заодно убедиться, что хитрый лесник не прячется в кустах и не думает мешать мне делать свою работу. Нет, вроде ничего, слишком тихо. И у меня не так уж много времени, чтобы просмотреть лес изнутри, из мертвой части. А я должна это сделать.
Что со мной случится там, внутри? Временные сроки вытягивания жизни неизвестны, но, если судить по траве, на небольшой пучок требуется несколько минут. Мне с моим весом, следовательно, больше часа. Ну, это до полного истощения. Пару минут, в общем, без особого вреда продержаться можно, значит, нужно настроить Ветерок так, чтобы она контролировала тело. Итак, пять шагов вперед, потом отследить, куда движется моя жизненная сила, которая при вхождении в зону мертвого леса начнет выкачиваться, на это ровно две минуты, после чего при любом результате семь шагов обратно (на всякий случай).
Концентрация для построения последовательного плана действий колдовской силе требуется просто на грани возможностей, я потратила на нее уйму времени и сил.
Потом проверила несколько раз и запустила. Давай, Ветерок, действуй.
Нормальное зрение в такой программе отсутствует. Но и без него я знала, когда пересекла черту: все мое тело содрогнулось от животного глубинного ужаса. Защитные инстинкты заверещали, но послушные силе колдовства ноги сделали положенные шаги и замерли на месте. Колдовское зрение настроилось на собственные руки. Я стою в пустоте, вокруг нет ничего. Вернее, колдовская сила ничего не видит и от этого паникует, ведь что-то не так. Только мое тело и ничего вокруг, что ненормально. Пустоты в природе не бывает, не может быть.
И вот она — тонкая струйка жизненной силы, которая легкой дымовой змейкой уползает вверх. А дальше? Куда она идет дальше?
Тело дернулось, прерывая просмотр. Неудобная поза, ребра сдавливаются так сильно, что невозможно вздохнуть.
Что случилось? Глаза не сразу открываются, трясет. А, это лесник вернулся и выхватил меня из мертвого леса. Вырвал как репку и потащил прочь, как бессловесную вещь какую-то.
Нужно вздохнуть, сопротивляться пока нет сил. Резкий выход из транса всегда нарушает концентрацию. Куда ты меня тащишь-то? Оставь меня уже! О, а стоять я все еще не могу, ноги слабые. Лесник возвышается надо мной, и его лицо подрагивает от ярости, а голос глухо шипит:
— Еще раз проделаешь такое… и я тебя свяжу в охапку и отвезу назад в Гораславль, сдам твоему начальству и возьму с него клятву не выпускать тебя дальше города.
Сила его эмоций опутывает и давит. Надо же как заговорил.
— И как ты это сделаешь? Я сыскарь!
— А я мужчина, который хочет сберечь тебе жизнь.
— Что?!
Что он сказал?
— Однажды я тебя потерял. А ты ведь самым дорогим была. Я поздно понял. Но больше ты не пострадаешь. Ни по моей вине, ни по чьей-либо другой. Ты будешь жить долго и счастливо и не полезешь больше туда, где тебе грозит опасность.
— Что?!
— Я своего слова обратно не беру, Катя.
Именно имя и стало последней точкой. И его взгляд, который словно кипятком окатил. Как будто ты был уверен — от бездны океана тебя отделяет безопасное дерево корабля, а оно вдруг рассыпалось в прах, погружая тебя с головой в ледяную воду.
Я шипела, как змея. Давно хотелось сказать:
— Вовремя ты вспомнил! Ты раньше должен был понять, какое же тебе счастье привалило! Раньше чем спустил наши жизни в топку. И теперь еще считаешь, что можешь распоряжаться моей жизнью? Да ты совсем сдурел! Не смей даже думать, будто мне на тебя не плевать.
Он молчал опустив глаза и упрямо сжимал губы.
— Ты не пойдешь туда одна, — сказал, как будто моя речь его ничуть не задела.
Но она должна была задеть! Должна была сделать ему больно! А он стоит, будто чурка деревянная, которой все слова что медведю дробина.
Ладно, еще вариант.
— Хочешь сесть за помехи следствию?
— Пусть! Но ты туда не пойдешь.
Я… не понимаю. Нужно остыть, для этого лучше отойти от него подальше. Наше прошлое как дамоклов меч, может обрушиться, как оказалось, каждую секунду. А мне не очень хочется снова землетрясения, потрясения и очередной нервотрепки.
Он, в отличие меня, не двигался, стоял, пристально смотря, как я хожу по траве вдоль границы мертвого леса.
— Послушай меня…
— Ты меня обманула. Больше я тебе доверять не стану.
А в голосе прямо обида звучит. Нет, ну надо же! Да, обманула, но, по правде, мне нужно просто делать свою работу, используя все доступные инструменты, в том числе вранье.
— Ты не оставил мне выбора. Это моя работа.
— Ты не на работе, Катя, забыла? Ты тут по своему желанию, как частное лицо. Нет у тебя задания туда лезть!
— Волин.
Он сглотнул и отвернулся. Да что ж опять эта борода! Я его лица и не видела, сколько дней мы рядом ни провели. Как же она бесит!
— Послушай меня, Волин. Я. Войду. Туда. В любом случае. Мне нужно узнать, куда уходит жизненная сила, и сделать это, как ни печально, возможно только изнутри. Что бы ты ни говорил, что бы ты ни делал — я туда войду. Если бы ты меня не вытащил так не вовремя, я бы уже узнала, что нужно, и была в безопасности. А ты помешал, полез со своим непрошеным спасением, и теперь мне придется заходить туда снова, а это увеличивает время пребывания на территории мертвого леса. Ты мне можешь помочь, проконтролировать, чтобы я не осталась там дольше, чем требуется, — или можешь не мешать. Третьего варианта нет, слышишь? Третьего не дано! Поэтому не вставай больше на моем пути.
Он покрутил головой и взял себя в руки.
— Уходит жизненная сила?
Вот это другой разговор. Голос смирный, видимо, пойдет на уступки.
— Да. Что-то высасывает жизненную силу из всего живого, и эта сила куда-то уходит. Я должна знать куда. Найдем место сбора — найдем причину. Тогда и остановить порчу можно. Ты же хочешь остановить порчу, лесник? Посмотри на лес, на эти высушенные остатки травы и деревьев. Смотри и думай: ты хочешь помочь лесу?
Он долго думал, уперевшись взглядом в мертвую землю.
— Ладно, — ответил в конце концов. — Но я буду рядом.
— Да на здоровье!
Мы перекусили и повторили заход на территорию. Ветерок справилась на ура, хотя лесник не выдержал и за несколько секунд до конца все-таки вытащил меня обратно. В этот раз он нес меня с большим пиететом, на руках, прижимая к себе. От усталости я не то что вырваться, я и отвернуться не могла. Прижималась к его плечу щекой и слышала, как сильно бьется его сердце. От него пахло домом — деревом, хлебом, собакой и крепким, чисто мужским запахом.
Он сказал, что хочет меня защитить, сохранить мою жизнь. Вырвалось, вероятно, когда он разозлился настолько, что потерял над собой контроль. Наверное, если я захочу услышать что-нибудь подобное еще раз, придется снова его злить до смерти.
Но я не захочу!
Лесник осторожно усадил меня на одеяло, дал воды. Прохлада омыла горло и успокоила его.
— У меня плохие новости.
— Говори, колдунья.
Его голос охрип, придавая придуманному мне прозвищу личный оттенок. Чертов лесник! Придется трясти головой, проясняя мысли.
— Силу вытягивает что-то, расположенное прямо в центре мертвого леса. От этой точки и началась порча. Ты не делал карту зараженных территорий? Готова поспорить, что это круг.
Он что-то недолго обдумывал.
— Да, верно, это круг.
— Чтобы найти источник, нужно войти внутрь мертвого леса.
— Но кто может жить там? Какое существо? Оно что, мертвое?
— Нет. Оно-то как раз живое. Это колдун. Колдун, который собирает жизненную силу окружающего мира. И судя по количеству сбора, задумал он вовсе не шалость.
Снова молчание.
— Что планируешь делать?
— Спать. Завтра с утра будем думать, как его остановить. Нужно звать на помощь. Нужно… много чего нужно.
Я слишком устала, чтобы говорить дальше. Легла на приготовленную им подстилку и заснула раньше, чем лесник приготовил ужин, но он меня разбудил. Накормил, убедился, что я выпила горячего чаю, и снова пустил спать. Сам устроился по ту сторону костра, уселся на одеяло и задумчиво уставился в сторону мертвого леса. Я почти заснула, когда он ровно и неторопливо, смотря в лес, сказал:
— Прости меня, колдунья, за лишние слова. Я знаю, что они тебе не нужны, и больше постараюсь их не произносить.
И отлично! Меня это вполне устраивает.
Утром я вскочила от тревожного ощущения, не дающего спать дальше. Как будто мышцы в теле застоялись и никак не дают покоя, требуют разминки. И что? Что мне мешает как следует отдохнуть? Точно! Мертвый лес расползался гораздо быстрее, прямо на глазах, как тлеющие от огня листы бумаги. Вначале на белизне появляется крошечная точка, потом черное пятно, после оно расползается, по краю трепещет огонь и вниз ссыпается только пепел.
Порча ползла так быстро, что почти достигла костра, хотя стоянку ставили за пару десятков метров от границы.
— Волин!
Лесник вскочил так быстро, как будто его ударили. Еще бы, я визжала, как припадочная. Мгновенно сориентировался.
— Собираем вещи.
— Но…
— Не спорь! Быстро идем обратно.
Уже через минуту мы практически бежали к его хижине, а где-то за спиной расползался мертвый лес. Такое ощущение, что он вот-вот нагонит и поглотит, и хотелось оглянуться, чтобы увидеть наступление смерти. Лесник не давал, гнал быстрей домой. Вот уже и его хозяйство. Легкие горят огнем от усталости.
Ачи при виде нас залаяла так, что после тишины мертвого леса чуть не оглушила.
Я даже не обращала внимания, что ноги болели до белых пятен в глазах, а слабость от вчерашнего поиска в мертвом лесу стала только больше. Времени-то не осталось. Выходит, что-то увидело или почувствовало мое появление, приняло за угрозу и ускорило порчу и сбор силы. Очередное доказательство, что враг — разумное существо. Колдун.
Лесник набрал из ведра в сенях огромную кружку воды и выпил в один присест. Потом набрал и протянул мне следующую.
— Что делать, колдунья?
Ледяная вода как ожог — горло бы не разболелось. Хотя о чем я? Выжить бы. И не только мне, а и деревне, до которой таким ходом порча доберется всего за пару дней.
— Нужна помощь. Я напишу пару записок, а ты отнесешь их к колдуну в Хвощах, чтобы передал в Гораславль. Без княжеской помощи не обойтись. Спеши, как только можешь.
— Нет.
Дыхания не хватает кричать, но неужели он не понимает, что происходит? Мы умрем, если порча не остановится, а он спорит на пустом месте?
— Повтори, лесник!
— Я не пойду. Но я отправлю с письмами Ачи, она добежит быстрей. Я обучал ее специально на случай… если со мной что-нибудь произойдет, чтобы она возвращалась в Хвощи, там староста о ней позаботится.
— А если не добежит?
— Ачи добежит. Пиши записки.
Ладно, он прав. Собака добежит куда быстрей, до заката уже будет в Хвощах, а это экономия в сутки. И что? Из Гораславля добираться даже без передышки неделю! Разве что местные подоспеют, колдуны из Хвощей и окрестностей, но вряд ли они отличаются силой. Ладно, чего судить… Пока тут вообще никого, кроме меня и лесника, так что на помощь рассчитывать не приходится.
Записка Макарскому была короткой — княжеский сыскарь обнаружил угрозу, чью серьезность невозможно переоценить, и просит помощи. Если мы не успеем, страну поглотит порча, которую колдовская сила не видит, следовательно, не может нейтрализовать. И личная приписка в конце — если возможно, в качестве лекаря привезите Лельку.
Со второй было очень, очень сложно. К счастью, лесник был на улице, готовил Ачи к походу: кормил, наглаживал и шептал на ухо ласковые слова. И она была не против бороды: извивалась от счастья как змейка и лизала его в лицо мокрым языком.
Только бы целой добежала! Не попала ни зверю в пасть, ни в ловушку. И не только чтобы донести вести, а ведь донести вести очень важно. Просто не хочу, чтобы Ачи пострадала. Жаль собаку, ей и так в жизни досталось, а тут нашла вроде хозяина, который ее любит, — и потерять. Нет, собаки тоже заслуживают ласки и любви.
Не отлынивай, Катя, это нужно сделать. Так будет честно.
Вторая записка адресована Федору.
Слов подобрать практически невозможно, но времени мало, поэтому придется поспешить и написать хоть что-нибудь. Тут благодаря всему этому… деревне, далекой от городского шума… угрозе, которая внезапно возникает у порога… ты понимаешь, как легко можешь умереть. Как тихо подкрадывается смерть. Ты даже не услышишь, даже осознать не успеешь, как все закончится. Просто раз — и вмиг выключится свет. Когда ты это чувствуешь, смотришь на жизнь совсем иначе, любая мелочь вызывает радость и умиротворение. Ты ВИДИШЬ.
Впрочем, кому это интересно?
Расклад таков: даже если подмога придет быстро, начинать придется самой, ждать и тянуть некуда. Лесник не хуже меня расскажет княжеским колдунам о происходящем. Да и чего говорить? Проще отвести гостей туда, где порча выела землю, — и говорить не придется.
Но пока это произойдет… смотри правде в глаза, Катя. Ты можешь не вернуться из зоны порчи, куда отправишься, как только разберешься с письмом Федору. Отсутствие времени на раздумья вылилось в короткие некрасивые фразы.
«Прости, но нам нужно расстаться. Ты найдешь ту, что по-настоящему тебя полюбит, и будешь счастлив. Прощай. Катя».
Спроси кто, почему я передумала насчет замужества, ответ знаю четко. Можно делать вид, будто все прекрасно, даже детей рожать, но истина проста и понятна, как пятак. Федор всем хорош, кроме одного — я его не люблю. Вернее, люблю как брата, но для брака нужна любовь иного сорта. И то, что у меня не может быть такой семьи, которую описывают в качестве идеала, еще не значит, что и у Федора ее не может быть. Просто пусть ищет, что он теряет? Вместе мы будем несчастливы, ведь большая разница — встречаться пару раз в неделю и всегда жить рядом, связанными общей кровью.
Ты свободен, Федор, так будет честно. А я… буду просто жить, если удастся выйти из зоны порчи. Просто буду радоваться миру, тому, что у меня все части тела на месте, что достаточно денег для путешествий по Эруму и любых угодных душе занятий.
Записки были закончены и сложены, как раз когда лесник зашел узнать о состоянии дел. Обе бумаги он спрятал в тубус из бересты и привязал на спину Ачи. К моим сообщениям лесник добавил свое, где описал новости и попросил во имя спасения всех нас тут же доставить данные письма в Гораславль, даже если придется отдать колдуну-почтовику последние сбережения.
Через несколько секунд Ачи уже неслась изо всех сил и моментально скрылась в кустах, только птицы недовольно свистели и вспархивали в местах, где она пробегала. А вскоре и они стихли.
— Катя, что дальше?
Сил нет воевать из-за имени, которое он вроде как не может произносить. Как я погляжу, очень даже может. Впрочем, вскоре от меня ничего кроме имени и не останется.
Прочь, прочь дурные мысли!
— Пойдем поговорим.
В доме Волин сел за стол и сложил ручищи на столешницу перед собой. Как же он вымахал, не перестаю удивляться. Мои руки рядом с его ручищами такие маленькие, хрупкие.
— Катя.
Он передвинул руку и накрыл ею мою. Так тепло и словно сила хлещет… Не та, колдовская, а другая, невидимая, которая пронизывает живых существ счастьем.
Как же больно, что все прошло мимо.
— Больше мне нельзя ждать, Волин. Молчи. Ты не станешь мешать, потому что нельзя мешать. Ждать некогда. Сам понимаешь, до заимки твоих знакомых порча с новой скоростью дойдет через сутки. Может, они успеют убежать и лишатся только дома, а может, не успеют. А там и прииски заденет. И другие жилые места… есть же близко?
Он кивнул. Так, пора руку убирать, а то вдруг привыкну.
— Но как ты туда доберешься? Ты даже версты не пройдешь по мертвому лесу, — почти пробормотал он, не поднимая головы.
— Не пройду, верно. Поэтому мне нужно придумать защиту. И я даже примерно представляю какую. Ты проверял воду?
— Воду?
— Воду в зоне порчи. Как болезнь действует на воду? На реку или пруд?
Он запустил в густую шевелюру пальцы. Звук был такой, словно через бурелом лось продирается.
— Так же действует.
— Где ты видел?
— Родник. Порча так же его проглотила, он просто высох.
— А река? Большая река с течением?
— Реки там нет.
Я кивнула.
— Так вот, реку тоже поглотит, но не так быстро. Потому что вода в реке движется. Перемешивается. И чем быстрее движется, тем сложнее уловить ее силу и отобрать ее. Ну, в теории.
— В теории верно звучит. И что дальше?
— Есть такой колпак, шпионский, он подделывается под окружение. Ты становишься невидим, пока не двигаешься слишком резко, а колдовская сила будет перемешиваться и сбивать то колдовство, которое высасывает силу. В теории как-то так должно работать.
— Да, я помню такой колпак. Но это в теории.
— На практике попробую перед походом. Если не сработает, конечно, идти смысла не будет. Но должен работать.
Лесник задумался, как будто от его решения что-то зависит. Подумаю и я еще разок. Колпак заставит воздух вокруг меня постоянно двигаться, перемешиваться, создавая видимость пустого места, вроде как живого человека тут нет. Может, и получится. Но сколько я смогу его держать, прежде чем силы закончатся?
— Мне нужен стимулятор.
— Погоди. Что ты будешь делать, если найдешь колдуна?
— А…
— Что, если он не один? Что, если колдун — крепкий мужчина? Колдовством его не взять, судя по количеству краденой силы. И что ты станешь делать, Катя?
— На месте придумаю. И не считай меня бесполезной, я несколько лет сыскарем «на земле» отработала. Может, с подобным и не сталкивалась, но сориентироваться по ситуации вполне сумею.
— Я не о том. Знаю, что сумеешь.
И он замолчал. О чем думал — не знаю, но спрашивать не стану. Другое важней.
— Тогда так. Для стимулятора мне нужны чеплюйка и моховой папоротник. Растут поблизости?
— Да. У меня и заготовленные есть.
— У тебя? Откуда?
— С некоторых пор я немного травник.
Я устало потерла глаза. Еще и травник.
Так, а что дальше?
— Тогда сейчас я готовлю зелье, чтобы силы собрать… чтобы их хватило на дело… и мы идем к границе мертвого леса. Если… скорость расползания порчи не уменьшилась, я захожу туда и ищу колдуна, который всю эту хрень творит. Нож есть?
Лесник вскинул глаза.
— Что смотришь? Нож. Для меня. Мало ли что…
— Найду.
Боже, как страшно-то. Я закрыла лицо руками, пока он ворошил в комнате вещи в поисках подходящего ножа и сухих трав. Раньше всегда меня подстраховывали, и я знала, что не одна, что подмога близко… а тут я пойду одна. И неизвестно, смогу ли вернуться.
— Если у меня не выйдет, ты передашь сыскарям следующее: в самой сердцевине порчи сидит колдун, который тянет в себя жизненную силу. Не знаю, для чего, но уверена — если колдун умрет, порча остановится. Что случится с краденой силой? Думаю, рассыплется в воздухе пылью. Шпионский колпак позволит пройти незамеченной. Это если проба получится, — пришлось уточнить.
Негромкое шуршание, когда он вынимал травы и ставил на стол посуду для приготовления зелья. Последним на стол лег бутылек красного стекла, где предполагалось хранить готовое. Сам он садиться не стал, навис рядом.
— Можно мне помочь?
— Нет. Сама я быстрей сделаю.
Так, в этом зеленом мешочке — чеплюйка. Вон какая серая на вид, значит, спелая. И крупная какая! Травник он тоже неплохой. А уж мохового папоротника и вовсе кипа размером с маленький стог. Но трава как на подбор: каждая травинка длинная, упругая, свернутая кольцами, чтобы не ломалась. Хорошо, с хорошим материалом и работать легче. Интересно, лесник сам их собирал? Своими ручищами аккуратно сворачивал, раскладывал для сушки, потом в мешок убирал? Так же спокойно и обстоятельно, как гладил собаку или готовил ужин?
Ах, Волин, как же ты…
Впрочем, не начинай заново, Катя, ни к чему это.
Зелье стимулятора готовилось без варки. Осталось помешать и нагреть — по дороге настоится.
Я мешала густеющую на глазах жидкость и вспоминала прошлые свои употребления этой субстанции. Как же я не люблю тебя, зелье стимуляции. Просто ненавижу. Будь ты живое, набила бы тебе морду. Как после тебя гадко… помереть охота, только бы не мучиться. Но некоторое время ты, чего скрывать, помогаешь.
Ну, вот и все. Проверим одежду. Вроде в порядке: штаны на месте, туника на месте. Выгляжу в них, должно быть, как чучело. Что-то припомнились старички и старушки, которые последние годы своей жизни только и делают, что выдумывают, в каком виде в гроб лечь. Какой на них будет наряд и как их будут хоронить. Надеюсь, в случае чего меня переоденут. Не станут хоронить в этом убожестве.
Злой смешок вырвался сам собой. Главное, леснику ничего такого не ляпнуть.
— Катя?
Тут как тут, посмотри-ка.
— Я готова.
— Возьми это. Талисман на удачу.
Вырезанный из дерева пес похож на Ачи, только больше и сильней. Фигурка висит на веревке, ее нужно повесить на пояс. Моя первая висюлька!
— Она пропитана отваром трав, которые помогут сохранить ясность разума.
Да, забавная штука. Так болтается мило, особенно если пальцем толкнуть.
— Спасибо.
Потом он протянул мне небольшую сумку:
— Я собрал немного еды: молока и сдобную булку. Вдруг нужно будет силы подкрепить. И еще. Катя…
Голос приглушился, в нем появились почти гипнотические ноты. Он ступил ближе, но я уже вскочила и направилась к выходу. Нечего тянуть, времени нет языком трепать. Все уже сказано: ни прибавить, ни убавить.
Дорога к порченой земле тяжела как подъем в гору с привязанным к щиколоткам грузом. Надо идти, знаю, но как же не хочется!
Лес испуганно затих. Деревья и кусты не могут сорваться с места и убежать, как животные, улететь, как птицы. Они могут только смотреть на подступающую порчу и ждать.
Идти далеко не пришлось, вскоре и мертвый лес показался. Тайная надежда дождаться подмоги издохла в муках — мы не прошли и половины вчерашнего, а порча тут как тут, в отличие от нас не спит и не отдыхает.
Подходить к мертвому лесу можно только молча, только с тревожным трепетом, когда слезы вот-вот набегут и сердце зайдется от жалости и волнения. К погибшему лесу подходить можно только как к памятнику павшим в неравном бою.
Мы синхронно остановились, не сделав последнего шага. Там, впереди, пыль и гниль, черные стволы мертвых деревьев, словно груда мусора. И через это придется пробираться. Скоро. Пять минут, десять… все равно наступит момент, когда оттягивать будет уже некуда.
— Я не знаю, что придумать, чтобы ты туда не пошла, — вдруг растерянно произнес лесник.
— Я должна идти.
Его руки тряслись, когда он брал мои вещи, подержать, пока я войду в порчу под шпионским колпаком и увижу, сможет ли он меня сберечь.
«Хорошо, что у меня нет детей, — почему-то подумала я, переступая границу. — Некому будет скучать».
Поставленный заранее колпак сжался, как будто на него со всех сторон давили невидимые пальцы, прощупывая поверхность. Она не давалась — ускользала, пряталась за второй слой, который так же ускользал, сменяясь третьим. Ветерок проверила и убедилась — кражи жизни нет, значит, действует.
Я молча вернулась обратно и остановилась рядом с лесником. Вот и все.
— Нож.
Лесник взял меня за рукав, задрал его и привязал к запястью кожаные ремешки с чехлом.
— Ты будешь чувствовать нож запястьем. Если понадобится, сделай рукой так, — он показал жест, — и нож сам выскользнет тебе в руку. С непривычки можно пораниться, но зато это самый простой, самый подходящий способ ударить незаметно, когда не ждут.
Я попробовала заставить нож вылететь, как показали. Жутковато, когда острейшее лезвие скользит по коже, действительно легко порезаться, но лесник прав — неизвестно, что я найду там, посреди порчи. Выхватывать нож из чехла на поясе слишком долго, можно и вовсе не успеть.
— Катя. Ты убивала когда-нибудь человека?
Боже, за что? Не могу слышать его голос. В нем дрожит страх, как будто лесник из последних сил цепляется за что-нибудь, лишь бы оттянуть время, когда нужно расходиться в разные стороны.
— Хватит! Мне не до болтовни.
Он вдруг качнулся вперед, подошел, осторожно взяв своей ручищей за локоть. Волосы всклокочены, борода воинственно топорщится.
— Катя! Умоляю, разреши мне пойти вместо тебя.
— Как?
— Не знаю, — он отмахнулся головой, как от прилипчивого насекомого. На лбу прорезались глубокие складки. — Не знаю и знать не хочу. Какая разница? Просто давай я пойду? Повесь на меня какую-нибудь защиту, любую, и я пойду. Главное — успеть найти этого колдуна, а там бог с ним, пусть не вернусь. Жалеть не будут.
— И чем это поможет? Ты не успеешь его найти.
— Я попробую, просто попробую, — бормотал он. — Не можешь ничего повесить — и ладно, я так пойду. Просто согласись, слышишь?
— Нет. Когда прибудут княжеские сыскари, ты хотя бы сможешь объяснить, что тут происходит! А если мы оба туда войдем и останемся? Чем это поможет?
Его голова снова закачалась, когда он повернулся к мертвому лесу. Хоть бы не грохнулся в обморок. Хотя… так проще будет.
— Боишься порчи?
Неожиданное любопытство даже отвлекло от дела. Бледность, нервный тик — признаки жуткого страха. Чего лесник так боится?!
Он усмехнулся, горько, как от настойки горей-травы. Огромные глаза над его проклятущей бородой почернели.
— Боюсь? Я давно ничего не боюсь, Катя.
— Все чего-то боятся.
— А я нет.
— Ври больше!
— Ври? Я ничего не боюсь, Катя, ничего. Потому что уже пережил самый сильный страх в своей жизни.
— Это когда это?!
— Ты не захочешь слушать.
— Не смей мне указывать, чего я захочу, чего нет! Говори сейчас, если есть что сказать, потому что, возможно, больше такой возможности тебе не представится!
Он думал недолго, и вместе с тем как будто вечность прошла. Потом грустно и удивительно спокойно улыбнулся.
— Ладно, ты права, я скажу. Я больше ничего не боюсь, Катя, потому что уже испытал самый большой страх. Той самой ночью, когда почти убил девушку, которую должен был любить больше жизни. Нет, которую любил больше жизни, пусть и не смог этой любви принять. Она смотрит на меня, думает, я не понимаю. Не понимаю, к чему привела моя ошибка, что с нами сделала. Смотрит много лет из памяти, каждую ночь смотрит в упор и не отводит глаз. А теперь еще и наяву. А я не могу до нее дотянуться, не могу рассказать, что со мной произошло. Как это все вышло. Я ведь не хотел, чтобы обряд притяжения суженой сработал. Не думал даже никогда, зачем это нужно. И когда она появилась, был уверен, что она станет мне мешать. Что жизнь мне испортит. Мою устроенную, упорядоченную жизнь, тщательно разложенную по полочкам. В ней известно, что и как делать, как поступать в различных случаях и к чему это приведет. Она, человек другого мира, может только испортить.
И чем больше меня к ней тянуло, тем больше я сопротивлялся. Иногда мне приходилось вставать посреди ночи и окатывать голову ледяной водой, иначе она не убиралась ни из моих мыслей, ни из моих снов. А потом, после той ночи… до сих пор помню ее запах, и какие мягкие у нее губы, и какая сладкая кожа…
Прости, ты не хочешь этого слышать, я знаю. Но тогда… когда я решился продать жертву демону, чтобы избавиться от нее раз и навсегда, — это был жест отчаяния. Я не знал, что еще сделать, как удержаться от нее в стороне. Это было невозможно. Я врал тогда, когда в последний раз с ней говорил, врал, потому что не смог бы держаться от нее в стороне, нет, никогда. Просто слова, а на деле я пришел бы к ней той же ночью. Говорил бы, что голова да холодный разум велит, а все равно бы ходил. Более того, однажды между постом главы семьи и ею я сделал бы выбор в пользу никому не известной иномирянки без роду без племени. Когда я это понял… И я провел обряд… В суматохе, судорожно, чтобы не опомниться, не остановиться и не подумать. Провел — и только в последний момент, когда колпак уже заработал и вот-вот должен был явиться демон, когда пути обратно уже не было, а она стояла там, посередине, и старалась не смотреть на меня, но все равно смотрела, и столько доверия в ее глазах… только тогда я понял окончательно, осознал всей своей убогой душонкой, что натворил.
Она не понимала и никогда не узнала, но в последний момент я не закрыл колпак, хотя время пришло, а держал его. Не смог закрыть. Знал, что не поможет, что уже ничего не изменить, я не остановлю демона, что эти последние секунды просто отодвигают неизбежность и ничего уже не исправить… и держал. Тогда и был страх. Немыслимый страх, огромней которого нет ничего. Потеря самого ценного в жизни. Нет, не самого, а единственного. Думаю, тогда я и превратился в старика. На лице мне осталось, как прежде, двадцать, а в душе стало все семьдесят. Никогда и ничего после этого я не боялся. Суда? Нет, Катя, после того ужасного момента на грани, когда я был уверен, что навсегда ее потеряю, своими руками убью, меня уже ничего не могло испугать. Отобранной силы? Я был рад ее отдать, всю до последней капли слить и вручить девушке, чтобы хотя бы сила была с ней, чтобы защищала, как я не смог. Наказания? Вот уж меньше всего. И суд, и когда силу отбирали, и рота солдатская… и даже вылазки на границы, когда на нас спящих нападали и горло резали… ничего не боялся. От меня тогда словно оболочка осталась. Так что ты тоже не все видишь. Я давно не глупый юнец и знаю — такое не прощается. Ты стала моей слишком рано… я испортил все слишком легко. Как я жалею, что тогда, в нашу единственную ночь, не показал тебе, как бывает хорошо с любящим мужчиной.
— Ничего, мне показали другие.
— Я не желаю ничего знать о… других, — зажмурился он и еле перевел дух. — Не надо. И все же — теперь я хочу, только чтобы ты была жива и счастлива.
В какой-то момент я просто перестала видеть его лицо, слезы все застлали. Сыскное чутье говорило, что он не врет. Каждое его слово — правда. Сердце трепыхалось, силясь вырваться из тисков, которые сжимались от каждого его слова.
Он замолчал. Так просто… счастлива? Так просто?
— Да я была бы счастлива! Если бы знала как!
Слезы хлынули горячим потоком. Не помню, когда я в последний раз рыдала так сильно и горько, навзрыд. Может, в те дни, когда его не стало. В смысле, когда он окончательно перестал быть моим, да и был-то всего одну ночь, жалкие несколько часов.
— Ты еще будешь счастлива, — с мрачной, фанатичной убежденностью заявил он. — Если останешься жива. Поэтому придумай, как повесить на меня колпак, и жди помощи. Я сам все сделаю. Я быстро передвигаюсь по лесу. Колдуну сложней меня одолеть, потому что я сильней тебя. Ну? Как перевесить на меня твой колпак?
Но сумасшествие уже прошло, рассеялось. Я пришла в себя.
— Хочешь разжалобить меня своими слезливыми признаниями, чтобы оставить здесь?
— Катя, я прошу тебя…
Его глаза блестели от слез.
Но внутри что-то дрогнуло, и стало чуть-чуть легче. Его признание несло важный посыл, который облегчал тугие пружины в груди. Теперь почему-то было не так страшно. Ведь сколько лет подряд я казалась себе уродом, неправильной суженой, от которой легко сумел отказаться ее единственный. Думала подспудно — может, я сама виновата? Понимала разумом, что ни при чем, а сердце ныло. Пока я не заковала его в панцирь.
А сейчас стало легче.
Я протянула руку:
— Дай сумку. И жди здесь. Я убью колдуна и вернусь живой.
Сумку пришлось почти выдирать. Его пальцы были теплыми, и хотелось, чтобы они вместо лямок сжимали мои пальцы. Но ничего не вернешь вспять.
— Жди, лесник.
Только бы он не вздумал меня останавливать силой! В результате я все равно уйду, только вначале выйдет безобразная драка.
Один шаг по хрустящим остаткам мертвых растений, другой… Страшно остаться совсем одной, когда вокруг ни единой живой души, пусть даже птички или бабочки, только мертвая плоть мертвых растений. Совсем одна… Впрочем, разве когда было иначе?
— Я с тобой, — раздалось тихо из-за спины. — Я буду с тобой каждый шаг, каждый вдох. Я буду дышать с тобой одним воздухом, идти по одной земле, и если понадобится, я буду твоей рукой, которая поразит врага. Тебе не придется никого убивать, Катя, я сделаю это за тебя.
Каждое слово — как молитва, тихая и уверенная. Наверняка он стоит там, на границе, и от страха не осталось ни следа. Его спина прямая, взгляд уверенный, и разве что бледность никуда не делась.
Но я не обернулась.
Нужно идти быстрей.
Самое сложное — удерживать колпак, когда призываешь Ветерок, чтобы определить, где центр порченой земли. Не всегда удавалось сделать это без потерь, за два часа пути я один раз открылась настолько, что жизненная сила начала утекать. Спохватилась быстро, так что не страшно, но нужно запоминать направление лучше.
И этот хруст под ногами, как будто по старым хрустким костям идешь. Или чавканье. Аж передергивает от отвращения. К счастью, гниль встречается редко. А вот кости попадаются то и дело. Много птичьих, реже звериные. Людских, к счастью, не было. Не было воды. Не было зелени. Отсюда даже небо казалось не голубым, а серым.
Потом среди деревьев появились высокие камни. Целые глыбы лежали, загораживая обзор и мешая пройти. Тогда я впервые села отдохнуть, устав не столько от ходьбы, сколько от сухости и тишины.
Как приятно в такое время найти в сумке молоко и еще мягкую булку! Не думала, что аппетит в таком месте проснется, но тело не всегда поступает, как считает нужным душа. Тебе бывает страшно или грустно, а телу жратву подавай. Ты безответно влюблена в лучшего мужчину на земле — а телу подавай другого. Или строишь планы, куда поехать, как отдохнуть, а тело берет и подхватывает воспаление грудины. М-да. Вовремя я о низменном. Как раз когда нужно думать о спасении души. Если она есть.
Концентрацию, главное, не терять. Нет колпака — нет жизненной силы.
Но вот что странно — стоило подкрепиться и отправиться дальше, как возникло ощущение, будто я не одна. Будто за спиной действительно идет защитник. Тот, которому не все равно. Чья главная задача — сделать так, чтобы ты осталась жива. Чтобы ты была счастлива.
На обход каменных глыб ушла большая часть светового дня. Но с каждым шагом я чувствовала — цель близка. А теперь вопрос дня: чувствует ли создавший порчу колдун мое приближение? Не должен. Изъятую, так сказать, силу он, конечно, должен ощущать, но нет изъятия, нет и силы, так ведь? Шпионский колпак на то и шпионский, чтобы скрывать шпиона. Тьфу, какая противная тавтология.
Конечно, колдун увидит меня, когда я подойду близко. Но, может, повезет, колдун будет спать, например? Должен же он отдыхать? Правда, ночью будет слишком темно, можно рассчитывать только на звезды, а тут легко прогадать: вдруг тучи набегут? Одновременно колпак и зрение я не потяну, не стоит даже пытаться.
Да и подкрадываться к спящему… Не в смысле стыдно — колдуна, который убивает все вокруг, не стыдно убить как угодно, только чтобы наверняка, — а в смысле шансов мало, что поможет. Если он сподобился изобрести способ кражи чужой жизни, какую-нибудь хитрую защиту тоже придумать мог.
Дальше нужно двигаться еще осторожней. Теперь даже Ветерок не нужна, и так прекрасно видно, где засел колдун. За последней скалой щетинятся остатки леса, чую, там и есть его логово. Пора готовиться к тому, что будет дальше.
Вот последнее укрытие, а еще совсем светло. Только темноты ждать ко всему прочему не хватит сил, даже зелье не спасет, а колпак как спадет, так считай, до смерти всего два шага. И еще кое-что… Кажется, на обратную дорогу колпака не хватит. Я допускала подобное, когда сюда шла, но старалась не думать. Вдруг бы повезло? А не повезет. Значит, или я убью колдуна, или умру сама. Поэтому остановимся вот тут, чтобы обзор был, и подумаем.
Надо же, в какой дыре обосновался колдун! Низкая кособокая хижина, почти прижатая к земле своей древностью. Думаю, еще до порчи она была уже на грани распада. На крыше — сухие ветки мертвых деревьев, живыми они, наверное, вообще как ковер и стены были, накрывали так, что и с близкого расстояния не разглядеть. Как сопли, бахромой висит гниль. Вонь страшная.
Кругом следы тлена, смерти и боли.
Неужели мы ошиблись и тут пусто? Разве может живое существо жить в подобном месте? Чем он будет питаться? Тут вода иссыхает, а еда пропадает, теряя все соки. Хотя если он сумел устроить такую масштабную порчу, почему бы ему не уметь сохранять частями нужные ему предметы? Вот я же догадалась про колпак.
Нужно осмотреться и ждать, ждать.
К вечеру похолодало. От тишины болели уши, от напряжения и необходимости постоянно отслеживать колпак, болела голова. Глаза слезились от пыли и попыток рассмотреть хоть что-нибудь живое.
Минуты тикали, и в какой-то миг я поняла — если сейчас не двинусь с места, двинусь разумом. Жаль, беззвучно ходить меня так и не научили. То есть существовал соответствующий колпак, но тут или тот, или другой — сразу два не удержишь. Только в сказках бывает, что одним щелчком колдун орду разгоняет, вторым землю поднимает, а плевком светила с небес стирает. Выдумки это все.
Интересно, идти пригибаясь — какой в этом смысл? На случай, если злодей станет караулить у окна, не решили ли к нему наведаться незваные гости? Действительно, как время коротать? Только у окошка сидеть и вздыхать.
В такой избушке, приделай ей куриные ноги, у нас поселили бы Бабу-Ягу. Тут тоже была подходящая сказка. Правда, здешняя бабка — чистейшее зло, и помогать она никому ни за какие коврижки не станет, а вот человечинки отведать завсегда готова.
Чего это я нынче о таком думаю? Колдун, который землю убивает, не страшная сказка, не любопытный персонаж эпоса — это настоящее зло. И если его не остановить…
Стоп. Пригнись, Катя.
Низкая дверка приоткрылась… Это что? Вернее, кто?
Глазам своим не верю! Из дома, скорчившись, потому что дверь немногим выше пояса, вышла женщина. Обычная на первый взгляд женщина в сарафане с длинными рукавами и распущенными волосами. Распрямилась на пороге. Высокая, худая, лица не разглядеть.
Это она?! Колдунья!
Женщина, выходит. А я была уверена, что действует мужчина, только они настолько безжалостны. Но теперь нужно подобраться ближе. А потом убить ее! Это вот осознание, что договориться не выйдет, что попытка договориться может отобрать единственный шанс ее убрать, глушило больше мертвой тишины.
Разве можно с ней договориться? Только в красивых интересных детективах злодеи произносят витиеватые фразы и играют на публику. В жизни они просто творят зло, причем многие из них даже не считают происходящее злом. Украла чужие деньги? Ну, так у них много, мне нужнее. Забила собаку до смерти? Ну, так животное ничего не чувствует. Отравила соседских детей? Ну, так они шумели, а мне нужен покой.
Эта вот просто взяла чужую силу, высосала досуха, ни капли не оставила. Почему? Потому что могла взять. А сколько при этом убила — кому интересно?
«Я не думала», — говорят люди, когда их ловят за руку. Делая зло, они не думают и тем отличаются от книжных персонажей.
Женщина стояла на месте и водила из стороны в сторону головой. Выглядит она неопрятно. Сарафан грязный, с обтрепанным подолом, да и поведение… неадекватное. Это все очень странно. Может ли она быть просто сборщиком силы для кого-то другого? Охранницей? А настоящий колдун еще не показался? Но нет, вокруг так пусто, что эта незнакомая тетка светит как фонарь во тьме, потому что живая. В доме пусто, совершенно точно, а значит, она моя цель.
Мои знания сути колдовства не могли объяснить, что происходит. Но эта женщина… присела на корточки и задергала головой, как собака. Принюхалась, завертелась вокруг оси. Под голыми ногами оглушительно хрустели остатки живого мира, иссушенного чумой, а подол волочился и мешал ей двигаться, но она будто не замечала.
Она сумасшедшая. Безумная баба.
А вот мое время на исходе. Нет больше возможности караулить, сидеть в засаде и наблюдать, не появятся ли на сцене другие действующие лица. Ну ничего. Если она меня уделает, несколько деревень погибнет, конечно, но ее все равно остановят. Просто количество жертв будет разное. Да еще жить охота — что той жизни было?
Значит, нужно просто идти.
Боже, как страшно.
«Я с тобой, Катя».
По крайней мере, мысленно кто-то со мной. Совсем было бы плохо, останься я одна. Наверное, самый достойный подвиг — не просто жертвовать жизнью, а жертвовать ею, зная, что никто и никогда не узнает о твоем поступке. Может, нелегко умирать, защищая тех, кто за спиной, но умирать, когда твоей смерти вообще никто не видит и никто никогда не узнает, чем ты пожертвовал ради чужого благополучия… это высший подвиг.
И как же я рада, что где-то там остался лесник, который знает, что со мной. Хоть похоронят по-человечески.
Хватит тянуть! Распрямимся. Что же мне, по-пластунски ползти? Руки лежат свободно, мешок можно оставить, там только вода. Она, конечно, высохнет, оказавшись вне колпака, но не о жажде же думать?
Колдунья меня заметила. Напряглась, как собака перед броском, и ждет. Чем ближе, тем лучше видно хмурое лицо. Она безумна, как пить дать. Глубже погрязла в своем разуме, чем я в этом чужом мире. Какие же демоны ее терзают? Зачем это все?
— Не подходи, — крякает она. Так звучит голос у того, кто много недель молчал. Значит, сама по себе, собеседники ей не мерещатся.
Я останавливаюсь за несколько шагов. Женщина медленно поднимается на ноги, смотрит свысока. Наклон головы такой, будто жалкий раб посмел явиться перед своей королевой непрошеным.
— Почему ты жива? — бормочет сумасшедшая, смотря на мои ботинки и дергая длинными сухими пальцами, как гигантская паучиха. — Почему ты дошла? Как дошла?
Блеклые глаза судорожно бегают, перескакивают, словно юркие насекомые, с места на место. И спрашивает она явно не меня. О чем с ней говорить? Придушить гадину, да дело с концом. Но приходится тянуть. Нужно подобраться ближе, шансов одолеть сильную колдунью в честном бою у меня ноль. Пусть она грязная и ободранная, но силы у нее в сотни раз больше, я-то свою по пути растратила на колпак, а она только копит, только жрет!
— Стой, где стоишь! — шипит она, стоит сделать еще шаг.
Давай, Катя, вспомни, кто ты и чем сильна! Вспомни свой длинный язык! Используй его по назначению!
— Ой, я стою, как говорите! Стою, стою! Все одно ноги не держат. А я так обрадовалась, так обрадовалась, когда вас увидала! Дело в том, что я заблудилась… ну, понимаете, я на приисках гостила, да выпили мы там лишка с местными. Весело, конечно, было, но тут меня погулять пригласили. Один такой… видный мужчина, грудь, что колесо от телеги. Ну, я пошла, конечно, мы с ним траву опробовали у леса, как же иначе. Хорош мужик, так оттоптал, что кости размякли! А потом он ушел в кусты и не вернулся. Задрых, должно быть. А я пошла искать, и вот… — Рука сама собой растерянно погладила ткань платья. — И угодила… не знаю куда, но тут никого живого! Брожу, брожу, ноги все истоптала. А страху какого натерпелась! Я уж думала, — хихиканье, — что в ад угодила. Думала, душу отдала по пьяни, так и буду ходить без конца без края.
— Как ты тут оказалась живая? — не слушала безумная. Ее руки-пауки поднялись к моему лицу.
— Так и мне интересно, тетечка! — я подалась вперед, прижимая руки к груди.
— Стой на месте!
Колпак надо мной вжикнул и сжался, словно его поймали сетью и тащат на берег. И ведьма, хоть и сумасшедшая, сразу поняла, почему я до сих пор жива.
— Ах ты!
Ждать и зубы заговаривать теперь поздно. Я бросилась вперед, пока ведьма давила мой колпак своей нешуточной силой. Он лопнул, когда я была уже близко, когда обхватила ее рукой за талию, вцепилась в нее как клещ и изо всех сил потянула на себя.
И Ветерка не нужно, чтобы почувствовать — как только колпак лопнул, силы стали уходить. Ежу понятно: здесь, в центре порчи, ведьма высосет меня за минуту-другую. Или я, или она. Нет. Или она — или много жизней, среди которых одна моя затеряется, как рыбешка в косяке.
— Убью!
Колдунья замахнулась открытыми ладонями, направляя удар, и у меня, наверное, всего один шанс. Я отвела правую руку в сторону, встряхнула, как лесник показывал, и сжала в ладони узкую рукоятку.
Всего миг — если дрогну, умру. Но убить человека… Лишить жизни живое существо… Моя рука, не слушая сомнений, словно сама собой поднялась, коротко полоснув ведьму по горлу. И тут же задрожала. Мне на грудь хлынула кровь, в глазах потемнело. Пахнуло солью, словно горячий ветер в лицо дунул.
Рука двигалась будто сама собой, выпустив нож, который беззвучно пропал в мусоре на земле. Может, и правда лесник ею водил?
— Сука-а, — хрипела ведьма.
Наверное, удар вышел не очень глубоким или порез небольшим, потому что со вспоротым горлом не болтают. Лежа на земле, она напоминала одно из скрюченных сухих деревьев. Тощая, узловатая, покрытая грязью, которая отшелушивалась, как отмершая чешуя. Сжимала руками глотку и сучила ногами по земле.
— Тва-арь.
— Как остановить порчу? — Я опустилась на колени, подползла к ней, схватила за платье на груди — ткань тут же расползлась гнилью. — Говори, как остановить порчу!
— Никак! Никак! — шипела ведьма.
Потом закашляла кровью.
— Зачем ты это сделала? Для чего?
Мерзко как! Человек умирает, а ты должен успеть узнать как можно больше. Успеть спросить.
— Мне нужна с-сила, — медленно просипела она. Безумные выцветшие глаза таращились в небо. — Я просто хотела… Просто хотела уйти в другой мир.
О чем она говорит? Я наклонилась ближе, упираясь в землю руками. Спина сгибалась. Ведьма не умерла, силы из меня тащились, а поставить новый шпионский колпак не хватало времени. Добить ее, что ли? Нож, где нож? Нет ножа, нужно оторвать ее руки, которыми ведьма зажимает горло, тогда она быстрее истечет кровью.
— Как? Как попасть?
Я шаталась над ней, пытаясь оторвать слабые, покрытые скользкой кровью пальцы. Ведьма билась подо мной, постепенно теряя силы, пока не сдалась. Две убийцы. Но я победила.
— Портал.
Теперь, когда рану больше не зажимали, лицо ведьмы бледнело на глазах.
— Ты тащила силы живого, чтобы создать портал и уйти в другой мир?
Руки ведьмы разжались и упали, кровь уже не хлестала, а тихо ползла вниз, густая, блестящая, как масляная краска. Грудь поднялась в последний раз и застыла. Глаза остекленели.
Ведьма была мертва. Нужно… нужно отодвинуться, нельзя падать на нее сверху. Не хочу к ней больше прикасаться. Лучше в мертвую землю лицом. Куда угодно, только не на ведьму.
Я судорожно вытерла покрытые кровью руки об ее расползающееся под пальцами платье. Дышать трудно. Как поведет себя порча сейчас, когда хозяйка мертва? Теоретически ей некуда тянуть силы, некому отдавать. Это как у пылесоса оторвать корпус — что труба будет делать? Порча должна остановиться.
И хотя все темней вокруг, мою жизнь до дна высосать не так уж и просто, пусть даже поддержание колпака меня сильно вымотало. Надеюсь, смогу продержаться сколько нужно. Возьму потом отпуск. Месяц буду спать, а то и полгода. Но я должна выжить! Должна!
Интересно, лесник поймет, что порча остановилась? Увидит? Он придет за мной? Ведь он обещал!
Нужно двигать отсюда, как можно быстрей уходить. Смешно… Уходить — это про мои попытки ползти? Сил разве что на руки опереться, да и то с трудом.
Но как кружится голова… Даже так, с закрытыми глазами.
И темнота приближается…
Я очнулась, когда на небе поднималось солнце. Небо было яркое, почти прежнего голубого цвета. Единственное, что изменилось за ночь, пока я валялась без сознания. Нет, чего это я! Не единственное! Я жива, значит, порча прекратила высасывать жизнь. В остальном все по-прежнему. Ни живой души, ни шороха, ни дуновения.
Сколько часов я тут валяюсь? Тело так затекло, что не знаю, смогу ли пошевелиться. Что это? Это от меня такие стоны, будто живьем режут? Ведь я просто хочу приподняться и повернуть голову.
Нет, лучше бы не поворачивала. Недалеко я вчера от ведьмы уползла, вот она, прямо под боком лежит, смотрит белесыми глазами в небо. Рот приоткрыт, и кривые желтые зубы торчат.
Она ни крошки себе не брала, все копила на портал. Какой же нужно быть безумной, чтобы даже не привести себя в порядок, ничего не потратить на улучшение внешнего вида? Хотела исполнить мечту, уйти в другой мир?
— Ты ушла в другой мир.
Исполнилась твоя мечта, ведьма, хоть и не совсем так, как ты хотела!
А я, выходит, еще жива.
Вокруг пусто, живое не вернулось в лес. Трава не пробилась сквозь скукоженные остатки растительности, мошки не заполонили воздух. Пусто. Но раз меня не высосало, значит, порча уходит. А жизнь — она со временем вернется.
Боже, только сейчас я понимаю, как же мне повезло! Как повезло, что все так просто закончилось, что я не погибла раньше, чем остановила ведьму. Что я вообще ее остановила!
Нужно домой идти. К леснику. Он накормит меня вкусным ужином, уложит спать и даже на руках понесет, раз я так слаба.
Только вот нет его. Придется, как всегда, самой вставать и заставлять ноги двигаться. Шаг за шагом, мертвая ведьма позади. А впереди — обратная дорога, на которой никого.
Таким макаром я на дорогу потрачу несколько суток. Буду падать, когда силы заканчиваются, потом очухиваться и практически ползти дальше. Никто кроме лесника не знает, что я здесь, поэтому и не придет никто. А воды у меня ни капли, так что время ограничено. К счастью, подаренная Волином фигурка пахнет так резко, что заставляет встряхиваться и идти дальше.
Вот и очередной обморок, под камнем, в тени. Сколько он продлился? Тайна. Но спасибо, хоть солнце не палило. Больше всего мучает не голод, а эта дикая сухость во рту. Жизнь во многом зависит от воды, от жидкости, а в моем горле будто песок сыпется.
— Катя.
Веки тяжелые, не хотят открываться, губы словно склеили. В ушах гудит болезненный шум.
Кто-то приподнимает голову и подкладывает под нее что-то мягкое. От простого на первый взгляд движения острая боль пронзает виски.
— Тебе нужно выпить лекарство.
В губы утыкается горлышко пузырька. Это лесник, нашел меня. Не бросил, мечутся в полубреду мысли. Почему он меня не бросил?
— Тебе нужно это выпить, Катя! Это лекарство, станет легче. Слышишь?
На губы падает капля, я чувствую ее вес, ее вкус, но пошевелиться не могу. Нет сил, сил нет.
— Давай!
Мои щеки сжимают, заставляя челюсть открыться, жутко неприятно, особенно когда на язык льется густая приторная жидкость и срабатывает глотательный рефлекс. Она обволакивает горло и, как горячая река, ползет в желудок. Растворяется, пуская ручейки по крови.
Получается открыть глаза, вот только ничего не видно.
— Умница. Теперь воды.
На губы потекла вода, заструилась по щекам, пришлось совсем приходить в себя, жадно глотать ее, давиться, но глотать дальше.
Лесник стоял рядом на коленях и загораживал собой ненавистный пейзаж — черноту. От него пахло чем-то таким знакомым, чем-то успокаивающим, домашним, говорящим, что ты не один. Что он знает путь в безопасность, где ты найдешь приют. Где тебя всегда ждут.
Вода закончилась, стало тихо. Зрение постепенно восстанавливалось. Он стоял рядом на коленях и тяжело, сипло дышал. Его лицо выглядело изнуренным, осунувшимся. Рубаха на правом плече сияла огромной рваной дырой, как будто он падал и зацепился за что-то острое.
— Почему ты так долго?
— Я пошел за тобой, как только понял, что порча перестала расползаться.
— Молчи, дай угадаю. — Иссушенный вид, слабость, одежда, как у меня, как будто он тоже не раз ложился на землю. — И далеко не прошел? Порча тянула силы, пока ты не свалился с ног? Потом пришел в себя и пошел дальше?
— Да.
— Но раз ты очнулся, раз я очнулась, значит, порча не просто остановилась? Она уходит?
— Она уходит, Катя, — большие ладони, дрожа, обхватили мою голову. — Порча уходит. Катя, ты все сделала, как нужно.
Разумное существо рядом — это счастье. Говорить с кем-то, кто тебя слышит и отвечает… знать, что не придется сутками валяться без сознания в одиночестве — счастье вдвойне.
Но не дает покоя внезапное озарение!
— Может, это и было моей целью появления в этом мире? Просто спасти его от сумасшедшей ведьмы, которая тоже хотела его покинуть? Как ты думаешь?
Он отнял руки, неуклюже положил их на колени и повесил голову.
И не ответил.
— Лесник, у тебя осталась еще вода?
— Да, — засуетился он. — Мало, но можешь допить. Теперь мы обязательно выйдем отсюда.
— Я пока не могу идти.
— Не страшно, понесу тебя обратно.
— Да? Сам-то идти можешь?
Он молча встал, закинул сумку за плечо и нагнулся за мной. Ноги, как ни странно, ощущались.
— Поставь меня, я попробую пройти сама.
Послушный какой… Осторожно опустил на землю, крепко обхватив за талию. Хорошо, он высокий и взгляд не упирается ему в лицо. Неловко было бы, даже в такой двоякой ситуации.
А идти-то я могу! Пусть и с поддержкой, и чувствую, недолго, но сама.
— Хорошее ты зелье мне дал, лесник Что это было?
— Укрепляющий отвар.
— Где ты такому научился?
Пришлось для удобства обхватить его рукой за талию, а он держал меня за плечи. Так и пошли. Лесник сдерживал шаги, не спешил.
— Да пришлось как-то.
— Я тебя совсем не узнаю, лесник.
И такой жалобный вздох вырвался, сама не ожидала.
— Просто я другой, колдунья.
Он еще может улыбаться? Ну, судя по голосу, потому что поднимать голову от земли я не собираюсь. Споткнусь еще, падать буду, вдруг завалится на меня? Тогда точно придавит.
Обратная дорога домой такая и вышла — он поддерживал меня, потому что нести не мог, я поддерживала его, и вдвоем мы ковыляли вначале по мертвой и сухой земле, потом по живой, покрытой зеленью. А после, уже у дома, сил будто прибавилось. Никогда не думала, что так обрадуюсь виду одинокого хозяйства в лесу. Гостеприимный дом с открытыми ставнями и высоким крыльцом, сарай и ряд домиков для животных. Даже морда лисы, которую та высунула в открытую дверцу своей будки, обрадовала. Она все так же лежала, но глазами следила за нами вполне живо.
Как я ее понимала!
— Спать хочу.
— Вначале нужно поесть, — прогудел лесник, и почему-то стало очень смешно.
Он посадил меня на крыльцо, теплое, нагретое солнцем крыльцо, над которым порхала ветка рябины, и пошел ставить чайник, а я смотрела вокруг и смеялась от радости.
Это самое красивое место на свете. А я — самый счастливый на свете человек.
Дождаться еды я не успела. А, потом поем! Все закончилось… Все уже позади. Ветерок словно напевала колыбельную, и когда на плечи опустилось одеяло, стало еще удобней. Так я и спала на крыльце, благо оно у лесника большое. Не крыльцо, а целая веранда.
Странное время наступило потом. Оно вроде не шло, а застыло в одном дне. Умиротворение, замирание, зависание, как муха в паутине. Я сидела на крыльце, наблюдая, как колышется трава. Как ползет по полу муравей, как пролетает мимо пчела. Как неподалеку осторожно выбирается из домика лиса и солнечный луч скользит по ее шерсти, которая из бледной и ломкой постепенно превращается в блестящую и гладкую.
Как через двор несется, прорезая воздух, маленькая птица с длинным хвостом.
Как вокруг живет лес.
Лесник меня не дергал. Приносил чай и хлеб, который выпек сам, ягоды, которые собирал в лесу, грел воду и выходил из дома, где я мылась, потому что бани у него не было, спал на улице, открыв все окна, так, чтобы в доме не было душно. Оставался рядом и в стороне.
Я потеряла счет времени, но прошло не менее трех дней. За это время мы от силы обменялись парой фраз.
Как-то он сказал:
— Мне нужно снова сходить к мертвому лесу, посмотреть, что изменилось.
И ушел.
Но я не заметила. По перилам бегала небольшая коричнево-оранжевая ящерка, и мне очень хотелось, чтобы она подобралась ближе. Ящерка долго меня мучила, заставляя замирать в ожидании, но обманула, так и не приблизилась.
Лесник вернулся и сел рядом.
— Как там дела?
— Не знаю точно, — он пожал плечами, так же как и я, разглядывая мир вокруг. Живой мир.
— Порча остановилась?
— Да. Но пока на той земле ничего не растет. А как понять почему? Я убрал на одном участке все остатки порчи. Земля жирная, влажная, но ничего не растет. Посеял семена, может, взойдут.
— Приедет кто-нибудь и выяснит.
Вот еще — забивать голову, почему там ничего не растет. Я же знаю, чувствую исподволь, что все страшное позади, земля рано или поздно восстановится. А кто не хочет ждать — пусть работает, ходит, выясняет, строит догадки и экспериментирует.
Мы еще немного посидели. Утро не так давно началось, а уже хотелось спать. Или просто сидеть, ничего не делая, или спать. Переработала я в последние годы, а организм, говорят, все равно свое возьмет.
Как же я устала! Работать, заставлять себя утром вставать, а вечером ложиться спать. Заставлять есть, чистить одежду и разговаривать с людьми. Заставлять жить!
— Пора на выселки сходить, узнать, как дела. Обошлось ли?
Я закрыла глаза. Не желаю ничего слышать. Ничего слышать. Даже лая.
Однако собачий лай становился все громче.
— Ачи!
Лесник судорожно вскочил с крыльца, и на него бросилась выпрыгнувшая из кустов Ачи. Она подпрыгивала так высоко, что почти залезала ему на плечи. Вертелась вокруг так, что и меня пару раз умудрилась лизнуть в лицо.
— Стой, Ачи, стой!
Лесник, смеясь, придержал собаку и вынул из ошейника записку. Развернул, не забыв перед этим потрепать собачью холку.
— Пишут, что из заимки они успели уехать. Порча дошла до ближнего поля, ее хорошо было видно. Будут ждать в деревне, все письма передали.
Я нахмурилась. Прямо у крыльца расцвели колокольчики — тонюсенький стебель с тремя синими крошечными цветами, похожими по форме на ландыши. Что он привязался со своими заимками и собаками?
— Пора возвращаться, колдунья.
И вот он уже сидит напротив, осторожно баюкая мои руки в своих ладонях.
— Хватит прятаться. Ты молодец, со всем справилась, но нельзя прятаться всегда.
Его голос органично вплетается в шум ветра.
Возвращаться? Туда, где осознание, что я своими руками убила человека? Лишила жизни?
— Это я двигал твоей рукой, колдунья, — еще тише, словно заклиная, заканчивает лесник. — Это я за тебя ударил ножом. Теперь ты понимаешь?
— Откуда ты знаешь?
— Знаю что? Что там произошло? Я ведь сказал тебе — я буду с тобой. Я был там и видел. И сделал то, чего ты не хотела делать. Мне несложно, колдунья. Помни, что твои руки чисты.
Он уходит, а сквозь закрытые ресницы текут слезы. Да, понимаю — это его такой подарок. Грех на убийце всегда остается, а ему терять нечего, и так в грехах как в шелках. Ну, убил еще и ведьму, пусть. Главное, забрал мой грех себе.
Проклятущий лесник!
Но в чем-то он прав. Пора возвращаться к своей жизни. У меня ведь есть своя собственная жизнь, подальше от этого всего? От леса, от порчи, от Хвощей? Жизнь в славном стольном граде Гораславле.
После обеда мы выдвигаемся к заимке. Лес светлеет, животных прибавилось, косули пытаются спрятаться среди тонкого молодого ивняка, зайцы выпрыгивают прямо из-под ног. Оставшаяся у лесничьей сторожки лиса, без сомнения, отожрется на них до состояния шарика.
Ачи носится вокруг как угорелая. Такая счастливая, свободная… любимая хозяином. Разве нужны ей причины для счастья? Нет, она просто счастлива, так же естественно, как солнце, которое светит, или как вода, которая мокрая.
Почему же я не могу так?
На заимке нас встречают двое мужчин. Оказывается, они приходили проверить, как дела, и выяснили, что порча остановилась. Третьего отправили в Хвощи с новостями, двое остались охранять имущество, потому что, раз нет порчи, мародеры с приисков будут тут как тут.
Один, седой и крепкий, молча кланяется, второй, помоложе, быстро говорит:
— Мы сразу поняли, что это вы сделали! Спасли наш дом. Теперь все наше — ваше.
Он прижимает руку с узловатыми пальцами к рубахе там, где сердце. Седого зовут Колк, а этого я даже не помню, хотя нас друг другу представляли.
Лесник косится на меня, а мне эта многозначительная благодарность почти неприятна. Я же не из-за нее старалась.
— Можно нам баню истопить? — спрашивает лесник. — У меня ведь нет бани, толком и помыться не вышло после земли порченой, до сих пор все в пыли да гнилье.
— Может, поедите вначале? — Переглядываются. — Правда, готового ничего нет, но есть сыр и хлеб, и овощи с огорода.
— Потом, — отвечает лесник, снова покосившись на меня.
Я с ним полностью согласна. Есть пока не хочется, вот грязь с кожи смыть — это было бы чудесно.
Хозяева с радостью топят баню. Правда, внутри, в жаркой деревянной коморке, приходится справляться одной, но что там справляться: сунул ковш в воду, брызнул на печь — и валяйся на укрытой душистыми мокрыми листьями лавке. Жарко стало — окно приоткрой и валяйся дальше. Холодно — дверцу в печи поверни, жар и разгорится. Хорошо, в общем.
В предбанник я выбралась, наверное, не раньше чем через час.
— Так, стало быть, нет больше порчи? — раздается блаженный голос в тишине.
Разговор за дверью, седой Колк и лесник. Первого слышно по голосу, второго видно по торчащей обросшей голове.
— Нет, Колк, дальше порча не пройдет. Завтра с утра пойду туда, в самую середину, посмотрю, что с ведьмой. В остальном все закончилось.
— Ты уж в который раз повторяешь, а я все наслушаться не могу. Порча не пройдет. Звучит как бальзам на сердце. Как же тебя благодарить, лесник? Слов не найду. Порча остановилась. Это колдунья твоя сделала?
— Это она, Колк, ты прав. Она вас всех спасла. Так что не благодари меня, я так, в стороне постоял.
Молчание. Хорошо бы выйти, себя показать, но в последние дни я двигаюсь, будто в воде хожу — очень медленно.
— Так, стало быть, ты занят теперь? — спрашивает седой.
— О чем ты?
Судя по звуку, мужчина отплевывается, будто в рот мошка попала.
— О колдунье. Вы же не просто вместе порчу остановили? Вы пришли как будто вместе. Рядом пришли, как близкие. А мы все, честно говоря, думали, ты на нашей Травке женишься. Она же без ума от тебя. Молодая, сочная, чего еще нужно? Хозяйство вести умеет, детей тебе нарожает. А ты все один да один… Может, думали, и сладится у вас. А теперь, выходит, колдунья есть.
— Ничего не выходит, Колк. Ничего между нами нет и быть не может.
— Так, значит, ты еще можешь нашу Травку окрутить? Ты знай, если что, мы не против. Хороший ты мужик, надежный. Если придешь с женой к нам, будем только рады.
Я зажмурилась и зажала руками уши.
Почему-то у меня крышу рвет. Похоже на состояние паники, накатывающей короткими приступами — панические атаки. Когда тебе душно и страшно и ты не можешь себя контролировать. Как я сейчас. И думаешь… вернее, не думаешь, просто мечешься из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то ослабить напряжение, которое сковало голову, которое сверлит черепушку изнутри и не дает спокойно вздохнуть.
Секунды идут, капают друг за другом, а меня дергает все сильней. Они неторопливо говорят о чем-то еще, но я не слышу, в голове звенит: «Травку окрутить», «ничего нет и быть не может». Усиливаясь, визгливо крича, все сильнее давят на уши слова подслушанного разговора. В какой-то момент я дернулась с такой силой, что сбила ведро с лавки, и оно, звеня, покатилось по полу.
Быстрые шаги.
— Колдунья!
Лесник отводит руки от моего лица, ловит и удерживает мой мечущийся взгляд. Его взволнованный вид успокаивает. Почему? Мне становится лучше, когда ему плохо?
— Нужно чего-нибудь?
Колк мнется на пороге. Благо я успела вытереться и ночную сорочку надеть, пока подслушивала. Мокрые волосы на плече слегка намочили ткань, но, в общем, я хотя бы не голая.
— Все нормально.
Лесник убирает руку, но не отодвигается, смотрит внимательно. Его борода почти достает до моего подбородка.
Боже, как же мне надоела эта проклятущая борода!
Я резко встаю.
— Колк, вестей от княжеских сыскарей еще нет?
— Нет, госпожа, — осторожно отвечает он. — От них вестей нету.
— А от моего жениха?
— Никаких вестей нет.
Колк косится на лесника, а я не смотрю, задираю подбородок вверх. Пусть знает!
— Можно я пойду? — выдавливает седой. Судя по всему, рядом с нами ему жуть как неудобно.
— Иди.
Бочком, бочком он выходит из бани и убирается прочь. В голове кружится водоворот: страх и отчаяние. Панически стучит сердце, ни тени былого умиротворения. Лесник до сих пор стоит неподвижно.
— Чего смотришь?
Глаза у него сейчас, как колодцы.
— Ты выходишь замуж?
— Да.
Его качает. Это так необычно, будто скала дрогнула и подалась, собираясь падать.
— Будь счастлива.
Вот так, значит? Выдавил два слова с таким видом, будто с ними сердце себе вырвал, и думает, этого достаточно?
— Ты хочешь, чтобы я была счастлива?
— Да, — кивает тяжелой головой.
— И ты готов сделать что-нибудь для моего счастья?
— Что угодно, — снова быстрый кивок.
— Выдать меня замуж?
Он только молчит, покачиваясь и тяжело дыша.
— А если я скажу, что для счастья мне кое-что нужно, кое-что такое, что конкретно ты можешь для меня сделать?
— Я сделаю все, Катя.
— Как интересно…
Мучить его и больно, и приятно. Все равно что ковырять рану на собственном теле.
— Я хочу мужчину.
— Что? — сипит он, с трудом поднимая голову. В его глазах плещутся голубые волны.
— Мужчину хочу. Сейчас. А жених очень далеко, приедет не скоро. А ты крепкий, сильный, если побреешься, будешь совсем красавчик. Так что, поможешь по старой дружбе? Встретимся через полчаса в гостевом доме.
Он сглотнул и снова пошатнулся. Так неестественно для него. Обычно он как скала на месте стоит.
— Я не могу отказаться, Катя.
— Почему тогда голос такой несчастный? Я не убивать тебя собираюсь, а упасть в твои объятия!
Моим едким голосом можно насекомых травить.
— Я приду.
— И сбрей эту чертову бороду!
Развернувшись и сгорбившись, он принялся раздеваться, а я пулей вылетела из предбанника и отправилась в гостевой дом. Умылась там из рукомойника. Лицо горело, будто я все еще в парилке. И грудь горела, словно паром обдало.
И только тогда поняла размах своей злой шутки.
Мне хотелось его уколоть, сделать больно, всадить нож так же глубоко, как сделал однажды он. Хотелось просто наказать, я ведь тоже не святая, как каждый, испытываю злость и обиду… Но почему ноги подкашиваются при мысли, что он сейчас войдет, обнимет крепкими руками и поцелует, как когда-то?
Черт, останавливать его поздно, он уже в бане закрылся. И не буду! Пусть сбреет свою ужасную бороду, невелика потеря. Чем бы только заняться пока, чтобы так не нервничать?
В окне лес, эта зелень так намозолила глаза, что хочется других красок — ярких, даже кислотных. Такого розового, что зубы сводит, такого неонового, что в ночи огнем горит. А ничего такого в Эруме нет.
Делами бы заняться, да не получается… Письма бы написать, отчеты составить… но бумаги высыпаются из рук, буквы смешиваются, не дают себя прочитать.
Придет — рассмеюсь в лицо и выставлю за дверь. Даже ничего объяснять не буду, скажу только: «Пошел вон!»
А может, дверь запереть? Это будет забавно — когда он поймет, что дверь заперта. Сразу догадается, что его пускать и не собирались? Или будет скрестись, просясь внутрь?
Да, надо бы…
Что это? Так быстро…
Дверь закрывать поздно, вот он и вошел. Боже, язык отнялся. Он так красив без своей бороды и в распахнутой рубашке! Его тело стало крепче, разве раньше у него были такие выпуклые мышцы? И этот влажный блеск кожи… моя погибель. А глаза… Жена старосты сказала — бирюзовые… Как в воду глядела.
Надо что-то сказать, что-нибудь сказать… Указать ему на дверь.
Но язык не поворачивается. Пока он молча, раскрытой ладонью осторожно прикрывает дверь. Не поворачивается, пока он стягивает рубашку, оставляет, не глядя, на стуле и подходит вплотную, дышит мне в лицо. Его руки так осторожно тянутся, как будто боятся поймать пустой воздух. А прикоснувшись ко мне, вдруг вцепляются так, что теперь уже поздно… Теперь уже поздно…
Дурман поглотил нас как несмышленышей, забывших о реальности. И жалко не было.
Очнулась от плотного дурмана я намного позже, в кровати, в ворохе сбившегося белья, крепко обнимая его за шею. Волин лежал рядом, прижимая меня своей рукой к кровати. Его кожа загорела больше моей, даже ноги — моя белизна против его легкой смуглости. Два цвета в одной постели.
Описать только что случившееся безумие мне, кажется, не под силу. Боже, меня так никогда не целовали. Когда я потеряла голову? В какой момент перестала быть разумным существом? Когда он вошел в комнату? Когда прикоснулся к моему телу сквозь ткань? Или когда спускал сорочку с плеч своими горячими пальцами? Когда посмотрел своими невыносимо бездонными глазами и волны его взгляда всколыхнули что-то глубоко внутри? Или когда я просто вдохнула запах его чистой кожи?
Со мной не случалось такого прежде… только один раз, той самой злопамятной ночью, когда началась вся эта история с обманом и предательством. Те картинки уже смылись, смазались от времени, зато теперь перед глазами другие: свежие, яркие. Моя грудь в больших осторожных руках, его лицо над моим, он осматривает меня медленно и нежно. Его плечо, к которому приятно прижиматься губами, чтобы не кричать, когда он двигается, когда его тело движется в моем, заставляя вспомнить главную мирскую тайну — животную тягу тел друг к другу.
В наш первый раз он не смог показать мне, что случается между мужчиной и женщиной. Вернее, как это должно случаться. Зато сейчас окупил с лихвой — попросту набросился, как голодный, и своим напором, своим жаром заставил забыть, где я и с кем. Сколько, оказывается, наслаждения может принести правильный мужчина, когда хочет его подарить.
Только бы он ничего не говорил. Я не хочу разговаривать, тратить впустую слова. Я хочу продолжения, хочу еще. Все напрасно, но пусть хотя бы на ночь, на несколько жалких часов я получу идеального любовника.
Получается, моя участь — несколько жалких часов? И смешно, и горько!
Мужская рука пошевелилась, передвинулась к ягодицам, уверенно обхватывая их и сжимая. Я, кажется, догадываюсь, что он сделает дальше. Мои ноги не ждут, раздвигаются, подчиняясь ритуалу. Сейчас он сделает это снова — переплетет наши пальцы и заставит меня двигаться, биться в попытке приблизить самые яркие секунды в моей жизни.
И он снова подарит бесконечность, свернутую, как в подарочную упаковку, в краткий миг блаженного небытия.
Какое счастье, что он даже не пытался заговорить. Спать на груди у мужчины, вероятно, неудобно, но если делаешь это так редко, как я, — раз в десять лет, — новизна сказывается, неудобств никаких. Спать в обнимку — как банально… Но я давно настолько хорошо не высыпалась. Проснулась, когда он уходил — на улице светало. И конечно, сделала вид, будто все еще сплю. Так проще, чем говорить или обсуждать прошедшую ночь.
Нам просто не о чем говорить, сонно подумала я.
Этим утром лесник ушел искать середину порчи, как сообщил Колк, принесший завтрак. Он оценивающе смотрел на мою всклокоченную шевелюру и опухшие губы, но стыда я ни грамма не испытывала. Не нужно заявляться без спроса, даже к обеду.
— Вам еще нужно чего-нибудь, госпожа?
— Когда ваши подойдут?
— К вечеру или завтра с утра.
— Мне нужна смена одежды, моя осталась в Хвощах. Можно кого-нибудь послать, чтобы привезли?
Он задумался, потом кивнул. Скорее всего, придется идти кому-то из них двоих, но мне, честно говоря, без разницы. Нужно получить вещи и до приезда княжеских сыскарей как можно больше понять про порчу.
И… встряска. Мне нужна знахарка, чтобы сделать встряску, препятствующую беременности. Или… не нужно?
Ложка с кашей замерла на полпути, не доехав до моего открытого рта.
Мне не нужно делать встряску. Тогда у меня, может быть, но совсем необязательно, появится ребенок. Я вполне смогу обеспечить ребенка, вырастить его. Он может стать моим светом в окне, тем смыслом, который давно потерян. Маленькое существо, которое принадлежит только мне одной, часть меня, вернет моему существованию хоть какой-то смысл.
Но разве Федор не предлагал то же самое? Почему же дети Федора кажутся какими-то чужими, будто не я собиралась их рожать, а посторонняя женщина? Будто они папины, а я скорее нянька, чем мать? Однако этот ребенок будет принадлежать только мне одной, и никто не станет тянуть его в сторону отца.
Это все так странно, Катя… Однако время пока ждет, встряску в моем случае можно сделать в течение недели, исходя из цикла, и если пить много чернушки, травки такой. В общем, время терпит.
Осталось привести себя в порядок, сбросить остатки тупой сонливости, которая в последние дни заволакивала окружающее паутиной. Вспомни, кто ты есть, Катя. И про подарок вспомни. Полезная же висюлька, пользуйся!
В течение дня я сумела вызвать Ветерок и проверить окружающий лес. В нем было на удивление много живности, будто она собралась на небольшой территории, так как идти некуда. Конечно, вернуться в мертвый лес животные пока не могут. Хотя бы до тех пор, пока не нарастут трава и кусты. Пришлось собираться и идти через поле, за которым остановилась порча, чтобы проверить, как там чувствует себя земля.
На поле пшеница была уже по колено, завязывались колосья, на первый взгляд с ней все в полном порядке. А вот мертвая земля совсем не изменилась, хотя прошло больше недели. Все такие же сухие, ломкие останки, лежащие вповалку и перегоняемые ветром с места на место. Трава не пробивается. Я раскопала труху, чтобы убедиться — ни единого зеленого ростка. Почему?
Пришлось возвращаться в деревню за водой и тащиться через поле уже с кувшином. Ну, хоть прогуляюсь. Кости застоялись, а мышцы такими темпами вообще атрофируются.
Будем экспериментировать. Я пересадила в очищенную порченую землю один куст травы со здоровой стороны и щедро полила. Проверила колдовством — силы из него никто не тянул. И обычным взглядом видно — травинки колышутся на ветру, иссыхать на глазах не собираются. Ладно, посмотрим, как она переночует.
К вечеру лесник не вернулся. Впрочем, ничего страшного мы придумать не успели, примчалась Ачи с запиской, залаяла у избы как раз после ужина. Мы все вышли на крыльцо, собака отскочила, виляя хвостом и оглядывая нас, потом понеслась ко мне, ткнулась мордой в ноги.
— Лесник, верно, записку передал, — подсказал седой, задумчиво прищурившись.
Видимо, собака раньше выбирала для передачи информации его персону, а тут изменила.
Кстати, на заимке тоже были собаки, которых использовали, чтобы передать письмо. Лесник научил, как пояснил Колк. С просьбой прислать с княжескими сыскарями мою одежду отправили как раз собаку — низкую, как скамейка, и лохматую, как комок пряжи.
И правда, за ошейником Ачи — свернутый лист. Собаку я по инерции погладила и почесала. Молодчина, принесла новости!
Лесник писал, что не нашел ведьму.
— Что?
Записка выпала из рук и спланировала на землю.
— Он не нашел ведьму у хижины, — подняв листок, прочитал седой. — Ни тела, ни следов.
— Как же так?
— Садитесь, госпожа.
Второй мужчина, Иван, быстро пошел за водой. Как будто это поможет! Однако, получив кружку, я выпила ее до дна.
Как — нет ведьмы?! Но ведь порча остановилась, значит, ведьма мертва. Однако тело не могло так просто растаять. Может, лесник не то место обследует? Скорее всего. Откуда ему знать, где жила ведьма? Может, нашел другой дом. Мало ли заимок да охотничьих зимовок в лесу, вот и спутал.
Фух, отлегло. Да, так и есть.
— Наверное, завтра вернется, если не найдет, — подумал вслух седой.
— Да.
Ночью спала я плохо. Ладонь тянулась вниз и прижималась к животу. Я не знахарка, не чувствую новой жизни, но, может, она уже там? Собирается во что-то целое, стремится развиться, расти, жить?
Как это, когда в животе шевелится ребенок? Существо, которое ты безумно любишь и которое будет любить тебя? Хотя… с моим везением не удивлюсь, если, только научившись ползать, мой ребенок постарается от меня уползти куда подальше. Его же отец так и сделал.
Однако рука гладила живот, будто там уже кто-то жил. Не замечала за собой стремления стать матерью. Скорее разумом понимала, что надо бы, иначе на старости лет пожалею, что не родила. Однако такое… впервые. Или приедет знахарка и сделает встряску?
А, потом решу. Пусть пока рука лежит, она же не мешает? Завтра нужно убедиться, что лесник спутал хижины и просто не нашел нужную. Иначе как? У ведьмы не было сообщников, она же совсем безумная была!
После завтрака Ачи, бегавшая во дворе, залаяла и стала наматывать круги от нас до дороги в Хвощи, поэтому никто не удивился, когда на дороге показались две груженые телеги в окружении пеших людей. Жители заимки возвращались домой.
Женщины здоровались со мной, дети с любопытством смотрели, только Травка в красивой зелено-желтой косынке сжала губы и задрала голову. А на ее поясе столько висюлек… взгляд пытается найти что-то похожее на мою, вдруг лесник и ей подарки дарил? Но нет, ничего похожего. Травка от моего внимания кривится и задирает голову еще выше. Она почему-то видит во мне соперницу. Глупая девчонка, думает, в жизни все так просто.
О, а это кто! Как вовремя! Среди людей идет ведунья, которую я навещала в Хвощах. Вспомнить бы, как ее звали. Ласи… Лази… Лесия!
— Добрый день, — киваю я, приглашая отойти в сторону.
Вслед за ней ко мне подходит еще одна женщина, представляется:
— Пульвина, знахарка.
Ах, вот и знахарка! Еле удержала руку, которая бросилась к животу, накрыть его.
— Добрый день вам, — здороваюсь я. — Разместитесь со мной в гостевом доме?
Все равно больше негде, местные довольно тесно живут.
— Мы не помешаем? — спрашивает знахарка.
Она почти старая, внуки наверняка есть. Спокойная. В ее глазах знание, как у Лельки. Только Лелька до сих пор им тяготится, не смирилась, а эта битая, смиренная.
— Нет, конечно же. Добро пожаловать.
Пока они отдыхают, пьют чай, который принес седой, рассказываю им о порче. Ведьма, мол, убита, порчу остановить удалось, только вот земля остается мертвой. Говорю насчет пробы — приживется ли росток?
— Пойду гляну на росток. Вы со мной?
Лесия поднимается. Она грузна, неповоротлива, двигается с трудом. Но видно, что отлынивать от дела не собирается.
— Да, сейчас.
Стоит ведунье выйти из дома, как знахарка оборачивается ко мне:
— Ты чего-то хотела, госпожа?
Рука тянется к животу. Сказать, не сказать? Попросить встряску или нет? С одной стороны… а с другой…
Тьфу ты, Катя, опять торгуешься! Зачем торгуешься? Просто сделай что-нибудь.
— Госпожа?
Просто скажи — да или нет. Просто выбери что-нибудь, не взвешивая стороны.
Давай!
Моя голова отрицательно качается.
— Тогда пойдем?
Да, правильно, нужно взглянуть на росток. Остальное, в общем-то, не так важно, как восстановление земли после порчи.
За нами увязывается Колк.
Ростки на месте, немного поникли, слегка вялые, но это обычное дело для пересаженных растений. Пока корни не окрепнут, оно в любом месте будет слабым.
— Судя по всему, земля нормальная. Только… пустая какая-то, — заявляет ведунья, покопавшись вокруг ростка.
— Пустая?
— Нечем ей ростки кормить, — объяснила Лесия.
— Я ее поливала.
— Этого мало. Земля ведь себя отдает, чтобы растения жили, а они, умирая, в землю возвращаются. Это и есть круговорот жизни. А тут вынули из нее, выжали все соки и нечем ей новый урожай поднимать.
— Ясно. Нужно подкормить землю и тогда все будет как прежде? — уточнил седой.
— Думаю, да.
Ведунья уходит в деревню, за ней знахарка и Колк, я остаюсь «подумать», как им сказала, а на самом деле — побыть одной. В доме теперь нас много проживает, а я привыкла к нему, к одиночеству, и не хочу отвыкать.
Солнце высоко, нужно бы отойти к зарослям, не люблю, когда нос обгорает и шелушится. Еще с Земли не люблю, хотя тут на это мало кто внимание обращает.
В густой мягкой траве, окруженной тенистыми кустами, сидеть — одно удовольствие. Думается хорошо. Сколько лет прошло, я уже сама с удивлением отношусь к тому, что пришла из другого мира. Уже сама в случае чего первым делом о колдовстве думаю. Вот как землю восстановить? У нас бы удобрения использовали. Тут что, навоз приказать на порченую землю возить? Хм, а почему бы и нет?
— Катя?
Он вышел из-за ближних деревьев, хотя вроде должен был появиться со стороны мертвой земли, в которой теперь безопасно. На плече болтается пустая сумка, лоб и виски влажные от жары.
— Почему ты вышел тут?
Лесник пожимает плечами:
— Обходил. Искал. Вы получили записку?
Лицо хмурое, упрямое и на солнце обгорело. Так, без бороды, я даже в глаза ему отчего-то не могу смотреть. Все мерещится, что вот-вот покраснею. Он очень молодо выглядит, уже не получается относиться небрежно, как к постороннему деду. Взрослый, хорошо сложенный мужчина… И губки сами улыбаются, глазки сами опускаются, как у любой обычной бабы.
Это я-то обычная? А ну прекрати!
— Да, получили. Но я не поняла, что значит — нет тела? Объясни толком? Может, ты не ту хижину нашел?
Он подходит, осторожно опускает заплечный мешок и тяжело садится рядом. Морщится, сгибая и подтягивая к груди ноги.
— Среди скальных камней у полосы леса приплюснутая, почти в землю вдавленная хижина, которая вся в соплях. Так?
На сердце холодеет.
— Да. Но, может, там другая такая же есть?
— Нет. Это та самая хижина, потому что я нашел кровь, Катя. Кровь, а не тело.
Вот теперь и вовсе дурно. Хочется вскочить, но Волин хватает меня за рукав и не дает подняться.
— Ты чего хватаешь?!
Не думает же он, что если я позволила с собой ночь провести, то меня теперь при желании можно хватать и щупать? Я даже не сразу слышу от возмущения. Ему приходится повторить, так же тихо и твердо:
— Посиди со мной. Хотя бы несколько минут.
— Зачем?
Он убирает руку и молчит. Правильно, лесник, не смей за меня хвататься, если я не разрешала. Но я не понимаю — посидеть рядом? Ладно, что мне, жалко, что ли? Да и уходить расхотелось. Жарко очень на заимку по открытому полю топать.
— Как ты мог найти кровь без тела? Я не понимаю.
— Я тоже не понимаю как, — негромко говорит лесник.
Потом вдруг откидывается назад, ложится спиной в густую траву и закладывает руки за голову.
Хочется спросить, чего это он, но не стану. Пусть не думает, что меня в его поведении что-нибудь смущает или нервирует. Пусть не рассчитывает купить меня своими бирюзовыми глазками, ведь я помню слова: «Глаза — бирюза, а душа — сажа».
— Я обыскал все, Катя, и…
— Кажется, у тебя язык не поворачивался по имени меня называть?
Боже, хоть бы он перестал так пристально смотреть! Без бороды он так похож на себя прежнего! Старше, конечно, но такой же уверенный и спокойный. Не могу видеть!
— Я обыскал все, колдунья, и тела нет.
— И диких зверей нет, чтобы его сожрать, и сгнить бесследно оно не могло. Или могло?
— Нет. Она живая была, никакой тлен не забирает плоть вместе с костями за такой короткий срок.
— И… выжить не могла?
— Порча остановилась, — напомнил он.
— И выжить не могла. Я помню, она была мертва. Холодная, неподвижная, со вспоротым горлом. Выжить она не могла!
— Не могла, — тихо соглашается он.
— Значит, кто-то еще? Сообщник?
— Следов нет. Твои следы везде, мои… других нет.
— Даже в голове не укладывается. — Иногда, когда я обхватываю голову руками и сжимаю, это помогает думать, собрать мысли в кучу. — Некромант, что ли, поднял?
— Кто такой «некромант»?
— Тот, кто трупы поднимает, заставляет ходить и своих команд слушаться.
Он молчит, поэтому приходится обернуться. И… зря. Снова смотрит, рассматривает снизу вверх. И так, лежа на земле, он выглядит слишком беззащитно, чтобы на него кричать.
— Это, наверное, из твоего мира? У нас не могут поднимать мертвых.
— У вас и порчи такой не было! — огрызаюсь я и встаю.
Хватит бездельничать! Если ему некуда спешить, пусть остается! А я… а у меня дел невпроворот! Тем более если можно убрать глаза от его лица и тела, то нос никак не заткнешь — от острого запаха желанного мужчины, чьи объятия свежи в памяти, кровь просто вскипает. Так что лучше по жаре, по полю. Хоть остыну.
— Колдунья, — говорит он, когда я начинаю уходить, — мне прийти к тебе сегодня ночью? Или ты достаточно сыта?
Что-то в голосе его… то ли насмешка, то ли равнодушие той масти, когда унижение переходит за край и становится все равно, что с тобой делают. Но нет, удовольствия видеть свое лицо я ему не доставлю, оглядываться не буду.
— Из Хвощей вернулись местные, со мной будут жить ведунья и знахарка. Найди себе место для ночлега где-нибудь еще.
Я ухожу, а он не отвечает.
Далеко, на середине поля, я не выдержала и обернулась. Лесник лежал по-прежнему, уставившись в небо. Отдыхал себе, как уставший человек, сердце которого требует покоя. И он найдет его, покой. Рано или поздно. Не зря же забрался в лесную чащу? А вот я в Гораславле? Найду ли тишину?
Ну что за мысли в голову лезут? Займись-ка делами, Катя. Нужно напитать мертвую землю, иссушенную порчей, да посмотреть, что выйдет. И подумать, что произошло с телом ведьмы, а я отказываюсь допускать, что она могла выжить или воскреснуть. И решить, что делать.
В общем, дел хватало. Уже засыпая, я заметила, как рука снова потянулась к животу. Знахарке про встряску я так и не сказала.
* * *
Сброд с приисков снова забурлил, лишившись Короля, который худо-бедно держал их в руках. Так и до неприятностей недалеко. Вскоре нужно будет идти на прииски и отлавливать самых буйных, а с вменяемыми договариваться. Это его вторая работа, о которой мало кто знает.
Староста думает, лесник по доброте душевной им помогает, однако тут больше благодарности. Много лет назад, когда жизнь сложилась пополам и словно потекла обратно, Волин превратился в идеального солдата — бездумное выполнение приказов во время службы, а в свободное время — кукла, пустая болванка.
Таким бы он, наверное, и остался, если бы однажды его не нашло письмо Гурьяна. Единственного человека, который не бросил. Осуждал, конечно, но бросить не смог. Он помогал ему долгие годы просто тем, что иногда писал. Про Гораславль, про Первых сыновей и свою жизнь. Про Катю, в общих чертах, мимоходом, но этого оказалось достаточно, чтобы не сойти с ума от безызвестности. Позже про Лада, который не простил его настолько, чтобы общаться, зато по истечении срока службы нашел и предложил работу лесника в землях рода своих родственников — и Волин согласился. И порядок среди местных навел только из благодарности.
Теперь у него были дом, земли и люди, за которых он отвечает. Навыков Первого сына не потеряешь, управлялся со всем этим он легко. Только если бы раньше за спиной стоял богатый клан, который заставлял бы считаться с его словом, то теперь за его спиной стояло прошлое, он сам, что заставляло считаться с его словом не меньше. Главное, помнить, что заглядывать наперед нельзя. Жить нужно одним днем.
Хотя в последнее время появились моменты прошлого, которые хотелось помнить.
Он всегда следил за Катей. Выпытывал новости, читал редкие газеты, ловил слухи. Про успехи, какие дела она раскрывала… И очень гордился ее достижениями. Куда больше, чем своими. Наверное, родители так детьми гордятся, а он гордился ею. Сегодня она тут, в доме на отшибе. И утром будет тут, ходить по улице и слушать поек. А потом…
Если бы он заглянул на день вперед, сошел бы с ума. Не говоря про более далекое будущее. Привычка жить одним днем, конечно, спасает, но в груди пробивался росток страха, страха потери. Возможно, больше так нельзя и стоит все-таки попытаться заглянуть дальше?
