Два часа спустя мы вдвоем с Кейт ехали в лифте, собираясь покинуть Дейли-центр. Еще один человек вошел в лифт вместе с нами, но затем вышел двумя этажами ниже, оставив нас с Кейт наедине.

Как только двери лифта закрылись, Кейт стукнула меня по руке кулаком.

— Ой. У тебя какая-то проблема? — спросил я.

— Моя проблема — ты, — огрызнулась она.

Я потер руку. Эта малышка умела ударить очень больно.

Приехав на первый этаж, мы прошли через вестибюль, в котором было полно адвокатов, полицейских и заместителей шерифа. А еще там находилась маленькая группа людей, которые протестовали против грубости полиции — наверное, им разрешили зайти в вестибюль только потому, что на улице очень холодно.

Я застегнул застежку-молнию на куртке до самой шеи и прошел через вращающуюся дверь.

— Значит, твоя проблема — это я? — спросил я. — Потому что я «вел себя вежливо» с женщиной-прокурором?

— Потому что ты идиот, — отрезала Кейт и зашагала так быстро, что я с трудом за ней поспевал.

— Эй, — позвал я в надежде, что она остановится.

Она притормозила и повернулась ко мне. В выражении ее глаз чувствовалась озабоченность. Может, даже боль.

— На кону — моя задница, — сказал я. — Если будет установлено, что обыск в особняке и арест мэра Чикаго были незаконными, я и в самом деле буду выглядеть как идиот.

— Понятно. Значит, прокурор тебе помогает.

Я кивнул:

— Я подумал, что она права, да. Она умная. Она дотошная.

— О-о, она умная, этого у нее не отнять.

Я развел руками:

— Значит…

Кейт улыбнулась, но ее улыбка была отнюдь не веселой — скорее натянутой:

— Она играет тобой так, как играют на скрипке, детектив.

— Хм, я теперь для тебя детектив. Уже не Билли?

Кейт подошла поближе.

— Ты, возможно, не обратил внимания, но на кону — и моя задница тоже. И моя судьба сейчас, в общем-то, в твоих руках. Это означает, что я вынуждена сидеть и наблюдать, как она ведет тебя, как козла на заклание, куда ей нужно. А у тебя в твоем поле зрения есть большое слепое пятно.

— Что-то я его не замечаю, — признался я.

Она приблизилась ко мне так, что ее рот оказался рядом с моим ухом:

— Потому оно и называется слепым.

Она отпрянула и снова стукнула меня кулаком, на сей раз в плечо.

— Поэтому — именно так: теперь ты для меня детектив, — отрезала она. — Мы — напарники. Не более того. Мы всегда говорили, что это была одна-единственная ночь, правда? Даже если существовало нечто большее, чем одна ночь.

Она бросила мне ключи от нашего автомобиля, все еще припаркованного на полосе для проезда пожарных машин на Кларк-стрит.

— Да ладно тебе, Кейт, — опешил я. — Ты что, со мной даже в одной машине не поедешь?

Она пошла прочь, но затем снова остановилась и, повернувшись ко мне лицом, посмотрела на меня долгим взглядом.

— Это ты взял черную книжку? — спросила она.

— Что? — У меня возникло ощущение, будто меня вдруг ударили кулаком в живот. — Не могу поверить, что тебе могло прийти такое в голову.

Она находилась в каких-нибудь пяти ярдах, но у меня внезапно возникло ощущение, что расстояние между нами измеряется в милях. Женщина, которая ездила со мной в одной полицейской машине почти пять лет, выламывала вместе со мной двери, раскрывала со мной такие серьезные преступления, как убийство и изнасилование, плакала в моих объятиях, когда два года назад умер ее отец, провела возле моей кровати в больнице три года назад после тех событий много-много часов, — эта женщина исчезла. Теперь она была для меня всего лишь напарницей, которая мне не доверяет.

— А может, ее взяла ты? — в свою очередь окрысился я.

Я почувствовал, как между нами что-то треснуло. И она это почувствовала. Ее реакцией была не злость, а грусть. Горечь утраты. Она отвела взгляд в сторону и пошла прочь.

Пошла прочь, так и не ответив на мой вопрос.

Впрочем, на ее вопрос я тоже не ответил.