Глава XXVI
КОРОЛЬ ДЕЛАЕТ ХОД
На следующее утро король приказал Рочестеру сопровождать его в Виндзор – его величество собирался пробыть там до окончания работы комиссии, заседавшей во дворце Лэмбет.
Его светлость подумал, что хорошо бы навестить Овербери. Может, удастся умолить, упросить его? Может, напомнив о прежней дружбе и пообещав много хорошего в будущем, удастся заставить сэра Томаса отказаться от мести? Потому что, если даже обещанные Овербери улики и не изменят хода дела, скандал все равно поднимется такой, что брак Рочестера с леди Эссекс станет невозможным. Однако в Тауэр его светлость так и не поехал…
Неудивительно, что первые три дня в Виндзоре его светлость пребывал в тоске и раздумьях. Он не решался возвращаться к этому вопросу в разговорах с королем, а его величество, как ни странно, тоже больше об этом не заговаривал. Напротив, его величество вел себя так, будто ничего особенного не произошло и его ничто не заботит.
А потом, на третий день, пришло известие, которое изменило течение событий и окончательно решило неприятный вопрос.
Сэр Томас Овербери скончался.
Он скончался в Тауэре от болезни, которая, как теперь выяснилось, терзала его уже несколько месяцев.
Так написал его величеству лорд-хранитель печати.
Нортгемптон прислал короткую записку и лорду Рочестеру. В ней он сообщал, что, несмотря на суровые условия заключения, для здоровья сэра Овербери было сделано все возможное и что в прошлый вторник его даже посетил личный врач короля сэр Теодор Майерн. Сэр Джон Лидкот видел тело, расследование состоялось, после чего покойный был предан земле.
Его величество послал за Рочестером. Король не делал секрета из своей радости – этот тип «откинулся» как нельзя более вовремя, всего за двадцать четыре часа до того, как он должен был предстать перед комиссией. Так что расторжение брака теперь дело решенное.
Однако Рочестер не разделял монаршей радости. Никакие доводы не могли отвлечь его от мрачных раздумий: он все время помнил о той ужасной обители, в которой принял конец его старый друг. Совесть его светлости была растревожена, он вспоминал былую дружбу, былые надежды, которые они друг на друга возлагали, ту щедрость ума и таланта, которой одарял его сэр Томас, и думал об ужасной судьбе, которая повергла его в узилище.
Он даже в какой-то степени считал себя виновником смерти сэра Томаса, ибо именно из-за его, Рочестера, двоедушия Овербери попал в темницу. Конечно, во многом, что с ним случилось, сэр Томас сам виноват – к чему было проявлять такую строптивость? Но эта мысль не помогала Рочестеру: для человека великодушного горести, которые ему причиняют, – ничто по сравнению со страданиями, которые может причинить он сам. А Робин Карр, при всех своих недостатках, был человеком великодушным до такой степени, что это стало его основной слабостью.
Злобный смешок короля, когда тот объявил Робину, что мать-природа очень вовремя позаботилась о противнике, вселил в сердце Рочестера истинный ужас.
«Вовремя…» Это слово занозой засело в душе его светлости. Да, конечно, смерть сэра Томаса накануне слушания в комиссии была действительно своевременной. Необычайно своевременной. Подозрительно своевременной. Рочестер вздрогнул, и мысли его потекли по новому руслу.
Они сидели вдвоем с королем. Его величество развалился в кресле, небрежно прикрывшись халатом, ибо привезший известие из Лондона курьер застал короля еще в постели. Король был поражен тем, как вдруг изменилось лицо фаворита.
– Что с тобой, Робин?! Ты не заболел, дружок? Рочестер сурово глянул на короля и медленно ответил:
– Да, заболел.
– Ох, что же с тобой такое? Что мучает тебя? – В выпуклых глазах короля появилась озабоченность.
– Что меня беспокоит? Вы сказали, что Том Овербери умер как нельзя вовремя. Но действительно ли об этом позаботилась мать-природа?
– Конечно, поскольку болезнь – это кара, насланная самой природой, а мне говорили, что он уже несколько недель болел.
– Неужели ваше величество не желал бы его выздоровления?
– Ну уж нет! – Яков чуть ли не засмеялся. – Если б я сказал, что жаждал его выздоровления, я был бы настоящим лицемером.
– Однако факты говорят о другом. Факты говорят, что ваше величество беспокоились о здоровье Овербери, ведь вы послали к нему вашего личного врача!
У Якова челюсть чуть не отвисла от удивления и испуга.
– Я получил записку от лорда-хранителя печати, – сообщил Рочестер, – там говорится, что сэр Теодор Майерн в прошлый вторник посетил Овербери. А в среду он умер – за день до того, как выступить в комиссии. Странная последовательность событий!
– Черт побери! Что это ты такое говоришь?! – В голосе короля зазвучал отнюдь не наигранный гнев.
Его светлость весьма неуважительно покачал головой и, глядя прямо в лицо королю, спросил:
– Почему вы послали Майерна? Майерн должен был лечить человека, чья смерть, говоря вашими же словами, оказалась очень своевременной? Вы ведь сами сказали, что были бы лицемером, если бы хотели его выздоровления!
– Хватит! – Король Яков вскочил. Он дрожал от злости на фаворита, которому сам же и дал слишком много свободы, в том числе свободу говорить подобным презрительным тоном. – Ты, кажется, забыл, с кем говоришь! – Король запахнулся в халат, чтобы придать своей позе величавость. – Иногда, милорд, вы забываете, что я король.
– Иногда, – последовал смелый ответ, – ваше величество сам об этом забывает.
Они глядели друг на друга так, будто готовы были схватиться врукопашную. Обычно румяное лицо короля посерело. Он весь трясся от ярости.
– Ну, я тебе этого, Робин, никогда не забуду, – чуть слышно пробормотал он. – Я еще с тобой рассчитаюсь!
– О Господи! – в ужасе воскликнул Рочестер и закрыл лицо руками. – Ведь именно это я и сказал когда-то Овербери! И, умирая, он, видно, думал, что в его смерти повинен я!
Прозвучавшая в голосе фаворита боль, как ни странно, тронула сердце короля. Привязанность, которую он чувствовал к этому юноше, заставила его забыть гнев, его захлестнула жалость. Он откашлялся и подошел к Рочестеру. Одной рукой король придерживал халат, другой – трепал Рочестера по плечу.
– Ну, теперь-то он на небесах и знает правду, милый, – вот такими необычными словами король решил утешить фаворита. – Теперь-то он знает, что тебя винить не за что. Он поймет, что во всем, что с ним случилось, виноват он сам. Ну что сейчас об этом сожалеть?
Рочестер опустил руки. Лицо его было ужасно.
– Хватит, Робби, хватит. Соберись с силами. Этот мужлан мог разрушить все твои надежды на счастье, и не только твои, но и ее надежды, а если ты по-настоящему ее любишь, тогда ее мечты, ее надежды для тебя еще важнее, чем собственные. Неужто милая бедняжка мало настрадалась из-за своей любви к тебе, зачем же доставлять ей большие страдания, и все из-за злобности этого человека? А что было бы со мной, Робин? Неужели я ничего для тебя не значу? Неужто твоя любовь к Овербери затмевает все другие мысли и чувства, и, оплакивая его смерть, ты забываешь обо всех тех страданиях, которые он принес бы, останься в живых? Отправляйся в Лондон, дружок, к ее светлости и принеси ей добрую весть: передай ей от моего имени, что решение о разводе будет принято и скоро для нее зазвонят свадебные колокола. Поезжай, Робин, и не возвращайся, пока не сможешь добром вспомнить своего старого отца Якова и пока не поймешь, что нет у тебя на свете друга ближе, чем я.
Рочестер поклонился и молча вышел. А король погрузился в раздумья.
Его светлость вернулся в город и остановился в своих покоях во дворце. Оправившись от первого шока, он уже не был столь бескомпромиссен и жесток к себе. Во многом король прав: Овербери угрожал не только ему, но и королю Якову и Фрэнсис. Так что хватит плакать – если не ради себя самого, то ради них. В конце концов, король имел полное право защищаться и всеми возможными способами противостоять тому, кто в открытую угрожал королевскому величию. А поскольку король всегда сам себе судия, то кто он, Роберт Карр, такой, чтобы осуждать его?
И все же сердце его светлости было полно печали. Сразу по прибытии он отправился в Нортгемптон-хауз к лорду-хранителю печати.
Он застал старого графа в библиотеке – тот усердно трудился над теми вопросами, которые когда-то были в компетенции Овербери. Рочестер не мог не почувствовать горечи, когда увидел, как скоро его светлость прибрал к рукам все нити политики и как быстро его, Рочестера, от дел отстранили – теперь ему сообщали лишь о том, о чем считали нужным сообщить.
Нортгемптон тепло приветствовал гостя. Как и король, он упомянул о крайне удачной по срокам кончине Овербери, как и король, он увидел в этой смерти большую выгоду для дела Рочестера. Однако лорд-хранитель печати вынужден был признать, что смерть Овербери породила нежелательные слухи. Агенты сообщают, что площадь возле собора Святого Павла и прочие места сбора горожан бурлят – впрочем, злобные разговоры всегда были уделом праздных. Поговаривают, что Овербери отравили и что рука, поразившая его, поразила в свое время и принца Генри.
– Ну и пусть болтают, – с презрительной улыбкой добавил старый граф. – Тем скорее иссякнут. Самое главное, что смерть этого типа положила конец всем нашим печалям.
– Однако я бы хотел, чтобы конец был достигнут не ценой чьей-либо жизни, – произнес Рочестер.
Старые хитрые глазки изучали молодого человека. Граф вздохнул:
– Да все бы этого хотели. Но никто ни в чем не виноват. Для этого человека было сделано все возможное. Как я вам сообщал, его лечил личный врач короля, однако его уже никто не мог спасти.
Рочестер с подозрением глянул на старика – интересно, знает ли он что-нибудь наверняка? Но лицо графа было непроницаемым.
Рочестер пробормотал какие-то ничего не значащие слова и осведомился, где можно найти Фрэнсис. Нортгемптон сообщил, что она сейчас здесь.
И когда шею Рочестера обхватили милые ручки, он наконец-то забыл свои горестные мысли. Это был тот бальзам, в котором нуждалась его изболевшаяся душа. Ее светлость побледнела и похудела, под глазами у нее легли тени, глаза лихорадочно блестели. Рочестер понял, что все это – результаты страданий, причиненных Овербери, ибо ей угрожало возвращение в тот самый ад, из которого она так жаждала выбраться. И держа ее в объятиях и чувствуя, как невыносимо было бы для него потерять это драгоценное существо, Рочестер пришел к той самой мысли, к какой его подталкивал король и Нортгемптон: Овербери умер как нельзя вовремя.
