Часть вторая
Сон в летнюю ночь

Через двадцать лет после того, как путешествия по воздуху стали невозможны, повозки «Дорожной симфонии» медленно продвигались вперед под добела раскаленным небом. Стоял конец июля, и двадцатипятилетний термометр, прикрепленный к ведущей повозке, показывал сто шесть по Фаренгейту и сорок один по Цельсию. Труппа ехала к озеру Мичиган. Обочины плотно заросли деревьями, которые пробились сквозь трещины в асфальте. Побеги гнулись под колесами повозок, а мягкая листва щекотала ноги лошадей и людей. Безжалостная жара не спадала уже неделю.

Большинство людей шли пешком, чтобы облегчить ношу лошадей, ведь им и без того, к всеобщему неудовольствию, приходилось часто давать отдых в тени. Участники «Симфонии» не очень хорошо знали эту местность и спешили ее покинуть, однако при такой жаре двигаться быстро было невозможно. Они медленно шагали, сжимая оружие. Актеры повторяли реплики, музыканты пытались не обращать внимания на актеров, а разведчики следили, нет ли какой опасности впереди или позади.

«Неплохая проверка, – сказал чуть раньше их режиссер-постановщик. Гилу было семьдесят два, и он ехал во второй повозке, ведь ноги уже не держали его так хорошо, как раньше. – Если сможете вспомнить текст на такой сомнительной местности, то на сцене все будет отлично».

– Входит Лир, – произнесла Кирстен.

Двадцать лет назад, в той жизни, которую она почти и не помнила, у нее была маленькая немая роль в недолго продержавшейся постановке «Короля Лира» в Торонто. Теперь Кирстен шагала в сандалиях на подошве из автомобильной шины и носила за поясом три ножа. В руках она держала печатную версию пьесы в мягкой обложке с выделенными желтым сценическими ремарками.

– Причудливо убранный цветами, – продолжила Кирстен.

– Но кто идет там? – проговорил человек, разучивающий роль Эдгара.

Его звали Август, и он только недавно стал актером. А еще он был второй скрипкой и тайно писал стихи, о чем в «Симфонии» знали лишь Кирстен и седьмой гитарист.

– Да, здравый ум едва ли заставил бы… заставил… Как там?

– Так нарядиться, – подсказала Кирстен.

– Спасибо. Да, здравый ум едва ли заставил бы так нарядиться.

Повозки раньше были пикапами; теперь их тянули лошади, помогая крутиться колесам из стали и дерева. Все части, ставшие бессмысленными, когда исчерпались запасы бензина, – двигатель, топливная система и другие, которые люди младше двадцати никогда не видели в действии, – пришлось изъять, а на крышах установить скамеечки для кучеров. Из машин убрали все, что добавляло лишний вес, но в остальном они остались прежними – закрывающиеся двери, окна из автостекла, которое непросто разбить, ведь путешествовали они по опасной территории, и было бы неплохо иметь возможность куда-нибудь усадить и как-то защитить детей. Платформы кузовов перетянули темно-серым брезентом с белыми буквами «ДОРОЖНАЯ СИМФОНИЯ» по обеим сторонам.

– Они не могут препятствовать мне чеканить монету, – бросил через плечо Дитер.

Он разучивал роль Лира, хотя был еще молод. Дитер шел чуть впереди остальных актеров и что-то бормотал своему любимому коню Бернстайну. У коня не хватало доброй половины хвоста – неделю назад первой виолончели понадобилось перетянуть смычок.

– Вид душу раздирает! – продолжил Август.

– Знаете, что душу раздирает? – проворчал третий трубач. – Слушать «Короля Лира» который раз подряд на таком пекле.

– А знаешь, что хуже? – Александре, самой младшей актрисе «Симфонии», было пятнадцать. Ее еще младенцем подобрали на дороге. – Четыре дня добираться от одного города до другого.

– А как это, «душу раздирает»? – спросила Оливия, шестилетняя дочь тубиста и актрисы по имели Лин. Малышка ехала во второй повозке вместе с Гилом и плюшевым медвежонком.

– Через пару часов будем в Сент-Деборе, – сказал Гил. – Волноваться совсем не о чем.

По поверхности Земли, словно ударная волна ядерного взрыва, прокатился грипп, а затем и ужас от последовавшего краха. В первые страшные годы все перебирались с места на место в безуспешных поисках хотя бы частички былой жизни и оседали где попало, для безопасности сбиваясь в группки в придорожных кафе, бывших ресторанах и мотелях. «Дорожная симфония» начала передвигаться между поселениями нового мира спустя пять лет после катастрофы. Женщина-дирижер собрала своих друзей из военного оркестра, вместе они покинули авиационную базу, на которой жили, и отправились в неизвестность.

К тому времени большинство людей уже обустроили себе постоянные жилища, ведь оставшийся бензин испортился к третьему году, а бесконечно переходить с места на место пешком невозможно. После полугода странствий от одного городка к другому, хотя слово «городок» использовали весьма условно, в некоторых бывших придорожных кафе могли проживать лишь четыре-пять семей: оркестр соединился с внезапно встреченной компанией шекспировских актеров во главе с Гилом, которые вместе покинули Чикаго, затем несколько лет проработали на ферме, а теперь уже три месяца путешествовали по дорогам.

И даже через двадцать лет после катастрофы они продолжали колесить туда-сюда вокруг озер Гурон и Мичиган; шли до самого Траверс-Сити на западе и Кинкардина на северо-востоке, вдоль реки Сент-Клэр на юг к рыбацким городкам Марин-Сити и Алгонак, а затем возвращались обратно. Сейчас эти места стали тихими. На дорогах почти никого не было, разве что встречались бродячие торговцы, которые перевозили в телегах всякую всячину. «Симфония» исполняла музыку – классику, джаз, оркестровые аранжировки популярных до катастрофы песен – и Шекспира. В первые несколько лет они ставили и более современные пьесы, но, как ни странно, зрители предпочитали смотреть именно Шекспира.

«Люди хотят лучшее, что было в мире», – сказал однажды Дитер. В нынешней жизни ему приходилось тяжело. В колледже он играл в панк-группе и теперь ужасно скучал по звуку электрогитар.

До Сент-Деборы оставалось не более двух часов пути. Репетиция «Лира» сошла на нет на четвертом акте: все устали, да и жара действовала на нервы. Труппа остановилась, чтобы дать лошадям отдохнуть. Кирстен, которой не сиделось на месте, прошла чуть дальше и начала упражняться в метании ножей. С пяти шагов, с десяти, с двадцати. Лезвия вонзались в дерево с приятным звуком. Когда «Симфония» вновь двинулась вперед, Кирстен залезла во вторую повозку, где за починкой костюма отдыхала Александра.

– Так вот, – произнесла та, возвращаясь к разговору, – ты видела компьютерный экран в Траверс-Сити…

– И что?

В Траверс-Сити, который они недавно покинули, некий изобретатель собрал у себя на чердаке электрическую установку. Достаточно скромную – если яростно крутить педали велотренажера, то электричества хватало для работы ноутбука, однако изобретатель питал куда большие надежды: дело было даже не в самой установке, а в поисках выхода в Интернет. Юные участники «Симфонии» трепетали, слушая его рассказ; они помнили истории о вай-фае и невообразимом хранилище-«облаке», а также гадали: вдруг Интернет все еще где-то там, в невидимых крапинках света.

– Он был таким, как ты помнишь?

– Я плохо помню, как выглядели компьютерные экраны, – признала Кирстен.

У второй повозки были крайне отвратительные амортизаторы, поэтому Кирстен казалось, что у нее дребезжат даже кости.

– Как можно такое забыть? Он ведь красивый.

– Мне было восемь.

Александра недовольно кивнула: вот если бы она в восемь лет увидела светящийся экран, то непременно бы его запомнила.

В Траверс-Сити Кирстен прочитала на экране надпись «Страница не может быть отображена». Вряд ли, конечно, изобретатель сумел бы обнаружить Интернет, но ее больше очаровало само электричество. В мыслях возникли образы лампы с розовым абажуром на столике, ночника в форме широкого полумесяца, люстры в столовой, залитой светом сцены. Изобретатель быстро крутил педали, чтобы экран не потух, и попутно объяснял что-то про спутники. Александра пришла в восторг, для нее экран был неким волшебством. А Август просто пялился на него с отсутствующим выражением на лице.

Когда Кирстен и Август проникали в заброшенные дома (это было их любимое занятие, и порой они находили полезные вещи), Август всегда глядел с тоской на телевизоры. В детстве он был тихим и немного застенчивым, да и вообще редко находил общий язык с другими людьми. То есть пока его братья играли в бейсбол и заводили новых друзей, Август все свободное от школы время проводил в четырех стенах домов на американских военных базах, между которыми переезжала семья. Что хорошо в телепрограммах – их можно было смотреть везде, причем одни и те же, неважно, перебросили родителей в Мэриленд, Калифорнию или Техас. До катастрофы Август часами просиживал перед телевизором, играл на скрипке или делал и то и другое одновременно. Кирстен с легкостью представляла подобную картину: Августу девять лет, десять, одиннадцать, он бледный и тощий, с падающими на глаза темными волосами и серьезным, застывшим выражением лица играет на маленькой скрипке в свете экрана. Сейчас, когда они вламывались в дома, Август искал выпуски журнала «Телегид». К началу пандемии этот еженедельник уже почти никто не читал, хотя некоторые люди все же продолжали его покупать до самого конца. Потом, в моменты отдыха, Август листал найденные выпуски. Он говорил, что помнит все телешоу: звездолеты, гостиные с огромными диванами в комедиях, полицейских, несущихся вперед по улицам Нью-Йорка, залы и судей с суровыми лицами. Август с удовольствием брал и сборники стихов – они попадались еще реже, чем «Телегид», – и читал их по вечерам.

Кирстен же искала журналы о знаменитостях, ведь однажды, когда ей было шестнадцать, она пролистнула страницы журнала, лежавшего на пыльном столике, и наткнулась на свое прошлое:

Заросший Артур приветствует семилетнего Тайлера, который живет в Иерусалиме с матерью, моделью и актрисой Элизабет Колтон».

И фото: Артур, в мятой одежде и кепке, с трехдневной щетиной, держит на руках сына. Мальчик сияет, глядя на лицо отца, а сам Артур улыбается в камеру.

Через год случится вспышка грузинского гриппа.

«Я его знала! – пораженно выдохнула Кирстен. – Он подарил мне комиксы, я тебе их показывала!» Август кивнул и попросил посмотреть их еще раз.

Кирстен многого не могла вспомнить о мире до катастрофы – свой домашний адрес, лицо матери, телепрограммы, о которых без остановки болтал Август, – зато помнила Артура Линдера. И после первой находки она стала просматривать все попадающиеся на глаза журналы в поисках Артура. Собранная по крупицам информация хранилась в рюкзаке в специальной папке на застежке. Снимок, где задумчивый Артур один на пляже. Снимок, где он с первой женой, Мирандой, и, позже, уже со второй, Элизабет, тощей блондинкой, что никогда не улыбалась на фото. И еще с их сыном, который был примерно одного возраста с Кирстен. И с третьей женой, очень похожей на предыдущую.

«Да ты как археолог», – сказала Чарли, когда Кирстен похвасталась добычей. В детстве Чарли сама мечтала стать археологом. Она играла на виолончели и была близкой подругой Кирстен.

Ни один из экспонатов коллекции не походил на Артура Линдера, каким его помнила Кирстен, но что вообще сохранилось в ее памяти? Мимолетная доброта, седые волосы, человек, который однажды сунул ей в руки две книги комиксов – «У меня есть для тебя подарок»… А после этого самое ясное воспоминание из жизни до катастрофы – сцена, мужчина в костюме что-то говорит, а за ним на спине лежит Артур, над которым склонились врачи «Скорой помощи»; голоса и плач, группы людей, почему-то падающий снег, хотя они не на улице, лучи софитов.

Артур подарил две книги из серии не известной никому из «Симфонии» под названием «Доктор Одиннадцать». Том первый, выпуск первый – «Станция Одиннадцать». Том первый, выпуск второй – «Погоня». К двадцатому году Кирстен запомнила их наизусть.

Доктор Одиннадцать – физик и живет на космической станции, но она настолько усовершенствована, что напоминает маленькую планету. Там есть глубокие синие моря и скалистые острова, связанные мостами, оранжево-багровые небеса с двумя лунами над горизонтом. Контрафаготист, который до катастрофы работал в типографии, рассказал Кирстен, что напечатать эти две книги стоило больших денег, ведь там дорогая бумага и яркие иллюстрации, то есть это были даже не просто комиксы, как при серийном производстве, а чей-то амбициозный проект. Но чей? В книгах нет биографической информации, а вместо имени автора стоят лишь инициалы – «М. К.». На форзаце первого выпуска кто-то написал карандашом «Экземпляр 2 из 10». На форзаце второго – «Экземпляр 3 из 10». Может, в мире существует всего десять экземпляров каждой из книг?

Кирстен как могла берегла их, но сейчас страницы уже загнуты, обтрепаны по краям. Первая книга открывается картинкой. Доктор Одиннадцать стоит в сумерках на темном утесе, нависающем над морем цвета индиго. Между островами снуют маленькие лодочки, на горизонте вращаются ветряные установки. Доктор держит в руке фетровую шляпу. К его ногам жмется небольшое белое животное. Несколько старших участников «Симфонии» подтвердили, что это собака, однако Кирстен таких собак не видела. Животное зовут Лули. Оно похоже на смесь лисы и облака. Под картинкой – строка текста: «Я стоял, глядя на свой разрушенный дом, и пытался забыть счастье жить на Земле».

Во второй половине дня труппа прибыла в Сент-Дебору: заправка и несколько однотипных ресторанчиков вдоль дороги, мотель и торговый центр «Волмарт». Здесь пролегала юго-западная граница территории «Симфонии». Насколько все знали, за ней ничего больше не было.

Два года назад они оставили в этом городе шестого гитариста и Чарли, беременную от него. Их устроили в бывшем ресторанчике «Вендис», чтобы Чарли не пришлось рожать в дороге. Теперь на северной окраине города «Симфонию» вдруг встретил сторожевой пост – под радужным пляжным зонтом сидел пятнадцатилетний мальчишка.

– А я вас помню, – сказал он. – Можете разбить лагерь в «Волмарте».

«Симфония» намеренно медленно продвигалась по Сент-Деборе; первый трубач исполнял соло из концерта Вивальди, но музыка почему-то никого не привлекала. В Траверс-Сити за ними по улице шла целая толпа, которая разрослась до ста человек. Здесь же лишь четверо-пятеро человек выглянули из-за дверей или угла дома, хмурые, насупленные.

«Волмарт» располагался у южной окраины; над парковкой подрагивал раскаленный от жары воздух. Труппа остановила повозки у сломанных дверей, и артисты принялись привычно ухаживать за лошадьми и попутно спорить, какую пьесу сегодня исполнить или же вообще устроить музыкальный вечер. Ни Чарли, ни гитарист так и не появились.

– Может, они сейчас где-то работают, – предположил Август.

Кирстен казалось, что город слишком пуст. Вдалеке возникали миражи – призрачные омуты на дороге. Человек, толкающий тачку, будто шагал по воде. Между домами шла женщина с охапкой стираного белья. И больше никого.

– Я бы предложил «Лира», – сказал Саид, актер, – но не знаю, стоит ли погружать этот город в еще большую тоску.

– В кои-то веки я с тобой согласна, – отозвалась Кирстен.

Другие актеры продолжали спорить. «Король Лир», ведь они репетируют уже неделю – Август занервничал – или «Гамлет», потому что его не исполняли уже месяц?

– «Сон в летнюю ночь», – объявил Гил, разрешая тупиковую ситуацию. – Думаю, самое время для фей.

– Что, вся наша компания в сборе?

– Ты лучше выкликай каждого порознь соответственно списку.

Джексон играл Мотка уже с десяток лет и единственный сегодня справлялся без сценария. Даже Кирстен пришлось дважды взглянуть на текст – с тех пор как она исполняла роль Титании, прошли недели.

– Здесь как-то тихо, правда? – произнес Дитер, стоявший рядом с Кирстен.

– Даже страшновато. Помнишь, как мы в прошлый раз здесь были? За нами через весь город шли десять или пятнадцать детей, потом они смотрели репетицию.

– Твой выход, – подсказал Дитер.

– Я же ничего не путаю? – Кирстен вот-вот было пора на «сцену». – Они все вокруг нас толпились.

Дитер нахмурился, бросив взгляд на пустую дорогу.

– …но отойдем! – произнесла Александра в роли Пака. – Смотри: вот Оберон.

– А там – царица, – отозвалась Лин, фея. – Как некстати он!

– К добру ли эта встреча при луне, надменная Титания?

Саид держался с царственностью, в которую Кирстен когда-то влюбилась с первого взгляда. Даже здесь, на парковке, в этом пекле, с влажными пятнами на футболке и в драных на коленях джинсах, его все равно можно было с уверенностью назвать королем.

– Что это? Ревнивый Оберон? – уверенно шагнула вперед Кирстен.

Они с Саидом встречались два года, пока четыре месяца назад Кирстен не переспала со странствующим торговцем – наверное, от скуки. Сейчас они вместе играли в «Сне в летнюю ночь», и Кирстен не могла смотреть Саиду в глаза.

– Умчимся, феи! Мне вид его и ложе ненавистны.

Донеслись смешки. Саид ухмыльнулся.

– Господи, – расслышала Кирстен бормотание Дитера, – ну вот обязательно, что ли?..

– Стой, дерзкая, – произнес Саид, растягивая слова. – Иль я тебе не муж?

«Дорожная симфония» столкнулась с той же проблемой, от которой повсеместно страдали любые сборища людей еще до катастрофы и, без всяких сомнений, даже в доисторические времена. Взять, например, третьего виолончелиста: он уже несколько месяцев пытался взять Дитера измором, ведь тот имел неосторожность заметить, как рискованно играть на инструменте в опасной местности – при хорошей погоде звуки разносились на милю. Дитер в свою очередь затаил немалую обиду на вторую валторнистку, которая однажды что-то сказала о его игре. Обида не осталась незамеченной – валторнистка считала, что Дитер ведет себя мелочно. Однако в рейтинге тех, кто не нравился ей самой, Дитер находился куда ниже седьмого гитариста. В труппе на самом деле не было семи гитар, но у гитаристов возникла традиция не менять свои номера, когда их коллеги умирали или уходили из оркестра, так что сейчас в активе «Симфонии» числились четвертый, седьмой и восьмой. Местонахождение шестого оставалось под вопросом.

Репетиция «Сна в летнюю ночь» на парковке подошла к концу, и теперь участники растягивали фон для пьесы между повозками – «Симфония» пробыла в Сент-Деборе уже много часов, почему шестой так и не появился? В общем, возвращаясь к теме седьмого гитариста: он видел настолько плохо, что не мог выполнять большую часть ежедневной работы, связанную с починкой, охотой и так далее, но это было бы терпимо, найди он другой способ помогать, чего он не сделал. Вторая валторнистка считала его балластом. Седьмой гитарист, нервный и боязливый из-за почти полной слепоты, когда-то мог видеть относительно хорошо при помощи очков с толстенными линзами, однако потерял их шесть лет назад и с тех пор жил среди сливающегося в один зависящий от времени года цвет пейзажа: летом в основном зеленого, зимой – серого и белого. В поле его зрения вдруг появлялись расплывчатые фигуры, которые исчезали быстрее, чем он успевал понять, кто перед ним. Он не мог понять, что вызывает головную боль – попытки напрячься и хоть что-то увидеть или тревога от невозможности увидеть, кто к нему приближается. И ситуацию никак не улучшала первая флейта – она постоянно громко вздыхала, когда ему приходилось прерывать репетицию, чтобы переспросить ноты.

Однако первую флейту куда больше раздражала вторая скрипка. Август вечно пропускал репетиции, взламывая очередной дом вместе с Кирстен и до недавнего времени с Чарли. Словно он считал «Симфонию» сборищем мусорщиков, которые попутно исполняют музыку.

«Если ему ближе мусорщики, – заявила флейтистка четвертому гитаристу, – то почему к ним не присоединяется, м?»

«Ты же знаешь скрипачей», – ответил тот.

Август же злился на третью скрипку, которая любила отпускать оскорбительные комментарии о нем и Кирстен, хотя они были всего лишь близкими друзьями и даже заключили тайное соглашение по этому поводу – друзья навсегда и ничего больше, – когда однажды выпивали с местными за разрушенной автобусной станцией на южной оконечности озера Гурон. А третья скрипка презирала первую из-за давнего спора о том, кто израсходовал последнюю баночку канифоли. Первая скрипка прохладно относилась к Саиду, ведь тот отверг ее заигрывания в пользу Кирстен, которая изо всех сил старалась не обращать внимания на привычку альтистки время от времени вставлять в речь французские словечки, как будто хоть кто-то еще во всей чертовой «Симфонии» знал этот язык. Альтистка тайком ненавидела еще кого-то, и так далее. И вся эта подборка мелких ревностей, неврозов, нераспознанных случаев посттравматического синдрома и кипящих обид жила, путешествовала и репетировала вместе триста шестьдесят пять дней в году. Да – благодаря дружбе, музыке и Шекспиру, мгновениям необыкновенной красоты и радости, когда становилось неважно, кто использовал последнюю канифоль или кто с кем переспал. Хотя кто-то – наверное, Саид – написал ручкой внутри повозки фразу «Сартр: ад – это другие». Рядом с последним словом еще кто-то приписал: «флейтисты».

Иногда люди покидали «Симфонию», но те, кто оставался, понимали нечто, о чем редко заговаривали вслух. Цивилизация сохранилась лишь в эдаком архипелаге из небольших городков. Их жители отбивались от диких животных, хоронили соседей, жили, умирали, страдали бок о бок в те кровавые годы, что последовали после катастрофы. Люди выживали, когда смерть казалась неминуемой, и держались вместе, пока не наступило затишье. В таких местах незнакомцев не очень-то жаловали.

«В маленьких городках было непросто и тогда», – однажды сказал Август в три часа ночи холодной весной около Нью-Феникса. Это был единственный раз, когда Кирстен с кем-то говорила на такую тему. Ей было пятнадцать (Августу соответственно восемнадцать), и она пропутешествовала с «Симфонией» всего год. В то время Кирстен почти не могла спать по ночам, поэтому часто сидела с дозорными. Август помнил жизнь до пандемии как бесконечную череду детей, которые окидывали его взглядом и выдавали что-то вроде «А ты не местный, да?» с разными акцентами. Подобные встречи перемежались постоянными переездами. Если в смехотворно простом мире, где еда лежала на полках супермаркетов, вода текла из кранов, а для путешествия достаточно было занять место в машине и ехать, оказывалось сложно прижиться в новом месте, сейчас это стало в десятки раз труднее. Ад составляли флейтисты или те, кто использовал последнюю канифоль, или те, кто пропускал большую часть репетиций. Однако правда заключалась в том, что труппа была их единственным домом.

После прогона «Сна в летнюю ночь» Кирстен стояла у повозок и с силой прижимала ладони ко лбу, стараясь отогнать головную боль.

– Ты в порядке? – спросил Август.

– Ад – это другие актеры, – сказала Кирстен. – И бывшие парни.

– Общайся с музыкантами. Думаю, мы зачастую более вменяемы.

– Хочу прогуляться, поискать Чарли.

– Я пошел бы с тобой, но сегодня отвечаю за обед.

– Ничего, сама схожу.

Город охватило вечернее оцепенение; солнце садилось за горизонт, а тени на дороге становились длиннее. Асфальт здесь, как и везде, постепенно исчезал, испещренный глубокими трещинами и рытвинами, сквозь которые пробивались сорняки. На краю тротуара, вдоль овощных грядок, росли полевые цветы, щекотавшие лепестками вытянутую руку идущей вперед Кирстен. Она миновала «Мотор-Лодж», где жили старейшие семьи города. Постиранное белье хлопало на ветру, двери в комнаты мотеля были открыты, а между помидорными грядками играл мальчишка с машинкой в руках.

Кирстен радовалась, что она наконец одна, вдали от шумной «Симфонии». Можно было смотреть на вывеску «Макдоналдс» и робко мечтать; если видеть только небо и вывеску, казалась, что вокруг по-прежнему старый мир и Кирстен сейчас заглянет туда, чтобы перекусить бургером. В прошлый раз, когда она была в этом городе, в «Айхопе» жили три-четыре семьи, однако сейчас ресторанчик был заколочен, а поперек двери красовалась прибитая доска с нарисованным серебристой краской знаком – что-то вроде строчной «t» с еще одной черточкой ниже. Два года назад за Кирстен таскалась целая ватага ребятишек, а теперь она заметила только двоих – мальчика с игрушечной машинкой и девочку лет одиннадцати, которая наблюдала из-за двери дома. У заправки, окна которой закрывали куски простыней в цветочек, дежурил мужчина в зеркальных солнечных очках и с ружьем. Закрыв глаза, на шезлонге у бензоколонки лежала молодая женщина на позднем сроке беременности. Вооруженный человек посреди города заставлял задуматься, что здесь небезопасно – может, они недавно подверглись налету? – хотя вряд ли ситуация настолько плоха, раз беременная женщина спокойно загорает. Бессмыслица. В «Макдоналдсе» жили еще две семьи, куда они делись? Поперек его дверей была тоже прибита доска с таким же странным символом.

«Вендис» представлял собой низкое квадратное здание, которое кто-то словно слепил из набора разных элементов во времена, когда архитектурные принципы мало волновали строителей. А вот двери у ресторанчика были красивые – деревянные и массивные; кто-то даже вырезал ряд цветов вдоль резной ручки. Кирстен обвела пальцами их лепестки и только потом постучала.

Сколько раз за два года путешествий без подруги она представляла себе этот миг? Как постучит в дверь, украшенную цветами, как Чарли откроет с ребенком на руках, как шестой гитарист будет улыбаться за ее спиной, слезы и смех!.. «Я так по тебе скучала».

Ей открыла незнакомка.

– Добрый день, – поздоровалась Кирстен. – Я ищу Чарли.

– Простите, кого? – произнесла женщина без особой враждебности, но с непониманием на лице.

На вид женщина была одного возраста с Кирстен или, может, немного младше, очень бледной и тощей. Под глазами темнели круги.

– Чарли. Шарлотта Гаррисон. Она поселилась здесь примерно два года назад.

– Здесь, в «Вендис»?

– Да. – Ох, Чарли, где же ты?.. – Она моя подруга, виолончелистка. Осталась здесь с мужем, шес… то есть с Джереми. Она была беременна.

– Я здесь только год. Наверное, кто-нибудь их знает. Зайдете?

Кирстен шагнула в душный коридор. Он вел в общую комнату в дальнем конце здания, где раньше располагалась ресторанная кухня. Сквозь открытую заднюю дверь виднелось кукурузное поле – дюжина ярдов зеленых стеблей, после которых начиналась стена леса. В кресле у двери вязала пожилая женщина, местная акушерка.

– Мария? – позвала Кирстен.

Свет из двери так падал на Марию, что было невозможно разглядеть выражение ее лица.

– Ты из «Симфонии», – произнесла она. – Я тебя помню.

– Я ищу Чарли и Джереми.

– Мне жаль, они покинули город.

– Покинули? Почему? Куда они ушли?

Акушерка глянула на женщину, впустившую Кирстен в дом. Та опустила глаза. Обе молчали.

– Давно они отбыли?

– Чуть больше года назад.

– Она родила?

– Девочку, Аннабель. Здоровенькую.

– И больше вы мне ничего не скажете?

В голове Кирстен возникла приятная картина, как она держит нож у горла акушерки.

– Алисса, – обратилась Мария ко второй женщине, – милая, ты так бледна. Может, приляжешь?

Алисса скрылась за занавешенной дверью. Акушерка быстро встала.

– Твоя подруга отвергла знаки внимания пророка, – прошептала она на ухо Кирстен. – Им пришлось покинуть город. Хватит задавать вопросы, вели своим людям как можно скорее уезжать.

Затем акушерка вернулась к вязанию.

– Спасибо, что заглянула, – произнесла она громко, чтобы было слышно в соседней комнате. – «Симфония» сегодня выступает?

– Будет «Сон в летнюю ночь». В сопровождении оркестра.

Кирстен едва справлялась с голосом. Ей даже не приходило в голову, что, когда спустя два года труппа вернется в Сент-Дебору, Чарли и Джереми уже здесь не будет.

– Город кажется другим, – сказала она.

– О, – радостно отозвалась акушерка, – это точно! Он совсем другой.

Кирстен шагнула за порог. Дверь закрылась. Девочка, которую Кирстен заметила ранее, проследила за ней и теперь стояла на другой стороне улицы. Кирстен кивнула, и девочка ответила тем же. Серьезный, неряшливый ребенок, за которым явно никто не следит – волосы спутаны, воротник футболки порван. Кирстен хотела было подозвать девочку и спросить, не знает ли она, куда отправились Чарли с Джереми, но в ее взгляде было нечто пугающее. Кто-то приказал ей следить?.. Кирстен пошла дальше по дороге, притворяясь, что ее интересует лишь прогулка – свет закатного солнца, полевые цветы, скользящие в порывах ветерка стрекозы. Оглядываясь через плечо, Кирстен видела, как девочка упорно держится позади.

Два года назад они шли по этой дороге с Чарли, пытаясь оттянуть неизбежный момент расставания. «Два года пролетят быстро», – сказала Чарли. Так и произошло, если задуматься. Дорога к Кинкардину, потом обратно вдоль побережья и вниз по течению реки Сент-Клэр, зима в одном из рыбацких городков. «Гамлет» и «Лир» в мэрии, которая раньше была спортзалом старшей школы. Болезнь, охватившая «Симфонию» весной, высокая температура и рвота. Выздоровели все, кроме третьего гитариста – теперь он в могиле у обочины за чертой Нью-Феникса… и снова в путь. И я всегда думала о тебе, Чарли.

Кто-то шел ей навстречу. Солнце светило сквозь верхушки деревьев, покрывая дорогу тенями, поэтому Кирстен не сразу узнала Дитера.

– Нам пора возвращаться, – произнесла она.

– Сперва я должен тебе кое-что показать. Обязательно.

Судя по тону, Дитера что-то тревожило. По пути Кирстен передала ему слова акушерки. Дитер нахмурился.

– Так и сказала – покинули город? Ты уверена?

– Конечно. А что?

На северной окраине когда-то начинали строить новое здание – фундамент залили как раз перед вспышкой грузинского гриппа. Осталась бетонная площадка с металлическими штырями, поросшая лозой. Дитер сошел с дороги и повел Кирстен по тропинке, уходящей за стройку.

Кладбища есть в каждом городе, и Сент-Дебора не исключение, хотя могил здесь стало куда больше с тех пор, как два года назад сюда забрели Кирстен и Чарли. Между заброшенным фундаментом и лесом располагались аккуратные ряды из, наверное, трехсот надгробий. На зеленой траве выделялись новые, свежепокрашенные белым, и Кирстен разглядела имена еще издалека.

– Нет, – выдохнула она, – о нет, пожалуйста…

– Там не они, – сказал Дитер. – Я должен тебе показать, но их там нет.

Три надгробия в тени, ровные черные буквы: Чарли Гаррисон, Джереми Лен, Аннабель (младенец). И дата одна и та же: 20 июля, 19 год.

– Их там нет, – повторил Дитер. – Посмотри на землю. Под надгробиями никто не похоронен.

И верно: старые надгробия на дальнем конце кладбища были явно установлены поверх могил – холмиков земли. Так продолжалось до тех, что появились примерно полгода назад. Тогда начались странности: многие могилы выглядели настоящими, а у других, включая Чарли, Джереми и Аннабель, похоже, были одни надгробия, установленные на идеально ровной, нетронутой земле.

– Чушь какая-то… – пробормотала Кирстен.

– Спроси у своей тени.

С края кладбища за ними следила девочка, которая прошла за Кирстен через весь город.

– Эй! – позвала Кирстен.

Девочка отшатнулась.

– Ты знала Чарли и Джереми?

Она оглянулась, затем еле заметно кивнула.

– Они?.. – Кирстен указала на могилы.

– Ушли, – очень тихо сказала девочка.

– Оно говорящее! – воскликнул Дитер.

– Когда они… – начала Кирстен, но не успела закончить.

Нервная девочка не выдержала и рванула прочь.

Вскоре после их возвращения к «Волмарту» в лагерь вернулся и тубист. Он разыскал старого знакомого, живущего в мотеле. Тот поведал, что здесь была эпидемия. От лихорадки полегло тридцать человек, включая мэра. Затем произошла смена власти; знакомый тубиста отказался пояснить, что имел в виду. Однако он все-таки добавил, что с тех пор город покинули двадцать семей, включая Чарли и Джереми. Никто не знал, куда они отправились, и он советовал тубисту не расспрашивать.

– Смена власти, – проворчала дирижер. – Как у них тут все структурировано.

Некоторое время они продолжили обсуждать могилы. Зачем они, если никто не умер? Или это на будущее?..

– Акушерка упомянула какого-то пророка, – напомнила Кирстен.

– Да, чудесно. – Саид мрачно открывал упаковку свечей. Шестой гитарист был его близким другом. – То что надо в каждом городе.

– Кто-то же должен знать, куда они отправились, – пожала плечами дирижер. – Они должны были с кем-то поделиться. У вас еще есть здесь друзья?

– Я знал парня, жившего в «Айхопе», – заговорил третий виолончелист. – Днем наведался, а там все заколочено, и в «Мотор-Лодже» сказали, что в прошлом году он ушел из города. И никто не говорит, куда отправились Чарли и Джереми.

– Здесь никто ничего не говорит. – Кирстен хотелось расплакаться, но она уставилась на асфальт, перекатывая камешек ногой.

– Как мы могли их здесь оставить?.. – Лин встряхнула костюм феи – серебристое коктейльное платье, блестящее, словно чешуя, – и в воздух взвилось облачко пыли. – Могилы. Я даже не могу…

– Города меняются. – Гил стоял у третьей повозки, опираясь на трость, и смотрел на здания и огороды Сент-Деборы, на вуаль из полевых цветов, обрамляющую дорогу. Вывеска «Макдоналдс» отразила последний луч солнца. – Кто мог предвидеть…

– Может, есть какое-то объяснение, – с сомнением произнес третий виолончелист. – Они уехали, а люди, например, решили, что умерли?

– Пророк, – сказала Кирстен. – Надгробия с их именами. Акушерка посоветовала не задавать вопросов и поскорее отсюда убираться. Я не упоминала?

– Упоминала. Раз шесть, – букнул Саид.

Дирижер вздохнула.

– Мы не можем уехать, пока не разберемся. Давайте готовить вечернюю программу.

Повозки стояли вплотную, и на них висел фон – сшитые простыни, потемневшие от многолетних путешествий, с нарисованным лесом. Александра и Оливия насобирали веток и цветов для полноты картины. Края сцены обозначили сотней свечей.

– Я поговорил с нашей бесстрашной главой, – рассказал Август Кирстен позже, настраивая инструмент перед выступлением, – и она считает, что Чарли с шестым гитаристом отправились на юг, вдоль берега озера.

– Почему на юг?

– Потому что на западе вода, а на север они не пошли. Мы встретили бы их по дороге.

Солнце почти скрылось за горизонтом, и жители Сент-Деборы начали стягиваться на представление. Куда меньше, чем раньше – на гравии бывшей парковки в два ряда разместились от силы тридцать человек с мрачными лицами. У первого ряда, вывалив язык, лежала серая, похожая на волка собака. Девочки, которая преследовала Кирстен, видно не было.

– А на юге вообще что-нибудь есть?

Август пожал плечами.

– Побережье. Должно ведь что-то быть между этими местами и Чикаго, как думаешь?

– Может, они ушли в глубь земель.

– Вариант, но они знают, что мы туда никогда не заходим. Они отправились бы туда, если бы только не хотели с нами больше встретиться, а зачем им?.. – Август покачал головой.

– У них девочка, – произнесла Кирстен. – Аннабель.

– Так звали сестру Чарли.

– По местам, – скомандовала дирижер, и Август ушел к остальным струнным.

Что было утрачено во время катастрофы? Почти все, почти все. Однако остается красота. Сумерки в новом мире, постановка «Сна в летнюю ночь» в городке со странным названием Сент-Дебора-на-воде, блеск озера Мичиган вдали. Кирстен в роли Титании с короной из цветов на коротко стриженных волосах; шрам на скуле, почти невидимый при свете свечей. Вокруг Кирстен кружит Саид в смокинге, который она обнаружила в шкафу умершего человека около Ист-Джордана.

– Стой, дерзкая. Иль я тебе не муж?

– Да, я – твоя жена.

Строки пьесы, написанной в 1594 году, когда театры Лондона вновь открыли двери после двух лет чумы. Или, возможно, созданной на год позже, в 1595-м, за год до смерти единственного сына Шекспира. Спустя столетия на далеком континенте Кирстен проходит по сцене в облаке цветной ткани, исполненная злости и любви. На ней свадебное платье, которое она добыла в Нью-Петоски – шифон и шелк с акварельными полосами.

– Чтоб наших игр, – продолжает Кирстен, – ты не нарушил ссорой. – В эти мгновения она чувствует себя как никогда живой. На сцене она ничего не боится. – И ветры, видя, что дудят напрасно, как будто мстя, из моря извлекли губительный туман…

«Несущий смерть» – сноска у слова «губительный» в любимой версии пьесы Кирстен из трех, которыми располагает «Симфония». Шекспир был третьим ребенком, но первым, кто пережил младенчество. Четверо его братьев и сестер умерли еще детьми. Его собственный сын, Хемнет, умер в возрасте одиннадцати лет, оставив свою сестру-двойняшку одну. Чума вновь и вновь закрывала театры, по землям бродила смерть. А сейчас, когда сумерки разгоняют свечами – век электричества начался и подошел к концу, – Титания поворачивается к царю эльфов.

– Луна, владычица морских приливов, бледна от гнева, увлажняет воздух, и множатся простудные болезни.

Титания говорит словно сама с собой, позабыв про Оберона. Голос разносится над притихшими зрителями, над струнной группой оркестра, что ждет сигнала слева от сцены.

– От этого разлада поры года смешались.

Все три повозки «Дорожной симфонии» подписаны ее названием, белыми буквами по обеим сторонам каждой, но на ведущей значится еще одна строка: «Потому что выживания недостаточно».

Зрители поднялись, продолжая аплодировать. Кирстен пребывала в некой отрешенности, которая всегда охватывала ее в конце представления, словно взлетаешь высоко в воздух и никак не приземлишься полностью, потому что душа еще рвется из груди. Мужчина в первом ряду прослезился. А человек во втором ряду – его Кирстен заметила ранее, он единственный, кто сидел на стуле, который женщина принесла с заправки – поднялся и вскинул руки вверх, пробираясь вперед. Хлопки стихли.

– Люди мои, – произнес мужчина. – Прошу, сядьте.

Лет тридцати, высокий, со светлыми волосами до плеч и бородой, он перешагнул через полукруг из свечей и встал рядом с актерами. Собака, лежавшая у сцены, как по команде села.

– Что за услада, – продолжил мужчина. – Что за чудесное зрелище.

Его лицо показалось Кирстен знакомым, но она не могла его вспомнить. Саид хмурился.

– Спасибо, – обратился мужчина к актерам и музыкантам. – Позвольте нам поблагодарить «Дорожную симфонию» за столь прекрасный отдых от ежедневных забот.

Он улыбался. По знаку зрители вновь захлопали, но уже не так громко.

– Это дар свыше, – проговорил он и поднял руки.

Аплодисменты тут же прекратились. Пророк.

– Это дар свыше, что сегодня среди нас музыканты и актеры.

Что-то в его голосе вызвало у Кирстен желание убежать, словно за каждым словом скрывалась ловушка.

– Мы благословенны во многом и превыше всего в том, что сегодня мы живы. Мы должны спросить себя – почему? Почему нас пощадили?

Он умолк, обводя взглядом труппу и собравшихся зрителей.

– Я полагаю, – продолжил пророк, – что все, происходившее когда-либо на этой земле, случается не без причины.

Дирижер стояла у струнных, сжав руки за спиной и не шевелилась.

– Братья мои, ранее этим днем я размышлял о гриппе, о великой пандемии, и позвольте задать вам вопрос. Задумывались ли вы о совершенстве вируса?

Раздались изумленные вздохи и бормотание, однако пророк поднял руку и люди стихли.

– Задумайтесь… те, кто помнит мир до грузинского гриппа, задумайтесь о болезнях, предшествовавших ему, о легких вспышках, от которых нас прививали с детства, о гриппах прошлого. В тысяча девятьсот восемнадцатом случилась эпидемия, народ мой, и здесь все очевидно – сие было божественной карой за грязь и резню Первой мировой войны. Но после, на протяжении десятилетий? Грипп, хотя и возвращался каждый год, был слаб и уносил жизни лишь самых старых и самых юных. А затем возник вирус, безжалостный, как ангел мщения, бактерия, уничтожившая населения павшего мира на… на сколько? К тому времени уже не осталось специалистов по статистике, ангелы мои, но можем ли мы сказать, что на девяносто девять целых и девяносто девять десятых? Из каждых двухсот пятидесяти или трехсот человек остался один? Я считаю, мои дорогие, что столь смертоносная сила может быть лишь божественной. Ведь все мы читали о подобном очищении земли, верно?

Кирстен переглянулась с Дитером через сцену. В постановке он исполнял роль Тезея. Дитер нервно теребил запонки.

– Грипп – великая чистка, которую мы пережили двадцать лет назад, стал нашим всемирным потопом. Свет, что мы несем в себе, – это ковчег, который держал Ноя и его людей на поверхности страшных вод, и я считаю, что мы были спасены, – пророк все повышал голос, – не только, чтобы нести свет, но чтобы им быть! Нас пощадили, потому что свет – это мы. Мы чисты.

По спине Кирстен стекал пот. А ведь платье уже пованивает, отстраненно заметила она. Когда его в последний раз стирали?.. Пророк продолжал разглагольствовать о вере, свете и судьбе, божественных замыслах, явившихся ему во снах, и приготовлениях, которые люди должны сделать перед концом света, – «поскольку мне во сне открылось, что чума, пришедшая двадцать лет назад, была лишь началом, ангелы мои, лишь избавлением от нечистых. Что прошлогодний мор был прелюдией и грядут еще чистки, множество их…». В конце проповеди он подошел к дирижеру и что-то тихо ей сказал. Она ответила, и пророк отступил со смехом.

– Откуда мне знать, – сказал он. – Люди приходят и уходят.

– М-да? А поблизости есть города, может, южнее, куда люди обычно направляются?

– Поблизости нет городов, – ответил пророк. – Хотя все, – он улыбнулся, глядя через плечо на толпу, и повысил голос, – все, конечно же, вольны уйти при желании.

– Естественно. Иного я и не ожидала. Странно лишь, что они отправились в путь, зная, что мы за ними вернемся.

Пророк кивнул. Кирстен придвинулась ближе, желая подслушать разговор. Остальные актеры тихонько покидали сцену.

– Когда мои люди и я, – произнес пророк, – говорим о свете, мы имеем в виду порядок. Здесь царит порядок. Те, у кого в сердцах властвует хаос, не могут жить с нами.

– Извините меня за любопытство, я еще хотела спросить о надгробиях на кладбище.

– Вопрос не лишен оснований, – кивнул пророк. – Вы уже какое-то время в дороге, так?

– Да.

– Ваша «Симфония» путешествует с самого начала?

– Почти. С пятого года.

– А вы? – Пророк вдруг повернулся к Кирстен.

– Я в дороге с первого года.

Отвечая, она немного покривила душой, ведь она совершенно не помнила этот первый год.

– Если вы пробыли в пути так долго, – сказал пророк, – если вы скитались всю жизнь, как и я, сквозь жуткий хаос, если вы все помните, тогда вы знаете, что умереть можно не только одним способом.

– О, я видела многое, – проговорила дирижер, и Кирстен заметила, что она с трудом держит себя в руках. – От утопления до обезглавливания и смерти, но ни один из способов не объясняет…

– Вы меня не понимаете, – прервал ее пророк. – Я говорю не о банальной физической смерти. Есть смерть тела, а есть смерть души. Я видел, как моя мать умерла дважды. Когда падшие ускользают без разрешения, мы устраиваем похороны и возводим для них надгробия, ведь для нас отступники мертвы.

Пророк глянул на Александру, которая собирала со сцены цветы, и что-то тихо сказал дирижеру на ухо. Она отшатнулась.

– Исключено, – произнесла дирижер. – И речи быть не может.

Пророк внимательно посмотрел на нее, а затем отвернулся. Он пробормотал что-то мужчине в первом ряду, стрелку, который утром охранял заправку, и они вместе ушли прочь от «Волмарта».

– Лули! – бросил пророк через плечо. Собака потрусила за ним следом.

Зрители расходились, и совсем скоро на парковке остались только участники «Симфонии». Никто не задержался с ними поговорить, чего еще никогда не случалось.

– Быстро, – скомандовала дирижер. – Запрягайте лошадей.

– А я думала, мы на пару дней задержимся, – скривила рожицу Александра.

– Это секта конца света, – кларнетистка снимала фон для «Сна в летнюю ночь». – Ты что, не слушала?

– Но когда мы здесь были…

– Город уже совсем другой. – Нарисованный лес пошел складками и бесшумно сполз на землю. – В некоторых местах не замечаешь, что все вокруг падают замертво, пока не выпьешь отравленного вина.

Кирстен опустилась на колени, помогая кларнетистке сложить ткань.

Труппа двинулась в путь через считаные минуты, выбрав дорогу за «Волмартом», что уходила прочь от центра города. Впереди, у обочины, мерцал небольшой костерок. Рядом обнаружился мальчишка, караульный, который жарил на огне насаженного на ветку зверька, наверное, белку. В большинстве городов на въездах всегда сидели люди со свистками, ведь было бы неплохо получить хоть какой-то знак, если в город войдут мародеры. Однако здешний караульный был столь юным и невнимательным, что, видимо, тут располагался не самый опасный пост.

– Есть разрешение покинуть город? – крикнул он.

Дирижер махнула первой флейтистке, которая управляла лошадьми ведущей повозки, мол, не останавливаться, и подошла к мальчишке.

– Добрый вечер, – поздоровалась она.

Кирстен остановилась в нескольких шагах, слушая разговор.

– Ваше имя? – с подозрением спросил мальчик.

– Меня называют дирижером.

– Это ваше имя?

– Единственное имя, которое я использую.

– У вас есть разрешение покинуть город?

– Когда мы были здесь в прошлый раз, никакого разрешения не требовалось.

– Сейчас по-другому. – У мальчика еще даже не сломался голос.

– А если у нас нет разрешения?

– Ну, – сказал мальчик, – когда люди уходят без разрешения, мы проводим их похороны.

– А если они возвращаются?

– Если мы уже провели похороны… – начал мальчик, но не смог закончить фразу.

– Ну и местечко, – буркнул четвертый гитарист. – Чертов гадюшник. – Проходя мимо, он коснулся руки Кирстен. – Лучше не задерживайся, Кики.

– То есть ты не советуешь возвращаться? – спросила дирижер.

Мимо проехала последняя повозка. Саид, замыкающий шествие, схватил Кирстен за плечо и потащил вперед.

– Тебе что, опасностей мало? – прошипел он. – Шагай давай.

– Не говори мне, что делать.

– Тогда не будь дурой.

– А вы возьмете меня с собой? – донесся вопрос мальчика.

Дирижер что-то ответила, а когда Кирстен оглянулась, мальчик уже глядел вслед уезжающей «Симфонии», позабыв про свою жареную белку.

Ночь стала прохладнее. Тишину нарушали только стук копыт по испещренному трещинами асфальту, поскрипывание повозок, шаги артистов, шуршащие звуки леса. В воздухе пахло соснами, полевыми цветами и травой. Звезды светили настолько ярко, что повозки отбрасывали на дорогу косые тени. «Симфония» так быстро покинула город, что актеры даже не успели снять костюмы. Кирстен придерживала платье Титании, чтобы не запнуться. Когда Саид, странный и непривычный в смокинге Оберона, оглядывался, в темноте ярким пятном мелькала его белая рубашка. Кирстен догнала дирижера, которая, как всегда, шла рядом с первой повозкой.

– Что вы сказали мальчику?

– Что мы не можем дать повод обвинить нас в похищении.

– А что вам сказал пророк после представления?

Дирижер мельком оглянулась.

– Сохранишь в тайне?

– Может, поделюсь с Августом.

– Конечно. Но больше никому.

– Хорошо, – согласилась Кирстен. – Больше никому.

– Он предложил оставить Александру в залог добрых отношений между «Симфонией» и городом.

– Оставить? Зачем?..

– Ему нужна новая невеста.

Вернувшись назад, Кирстен рассказала все Августу. Тот тихо выругался и покачал головой. Ничего не подозревающая Александра шла у третьей повозки, любуясь звездами.

Вскоре после полуночи устроили привал. Кирстен швырнула наряд Титании во вторую повозку и переоделась в платье из мягкого хлопка с кучей заплаток, которое всегда носила в жару. Ножи оттянули ремень, и стало спокойнее. Джексон и второй гобоист взяли двух лошадей и проскакали милю обратно к городу, а затем вернулись, убедившись, что за труппой никто не следует.

Дирижер и еще несколько старших артистов в свете луны изучали карту. В спешке они отправились по ближайшей дороге на юг вдоль западного берега озера Мичиган. Приемлемые прямые пути обратно к знакомой местности лежали или вновь через Сент-Дебору, или мимо города, где в незнакомцев без предупреждения стреляли, или сквозь дикие земли, что во времена до катастрофы назывались национальным заповедником.

– А что мы знаем об этом заповеднике? – Дирижер хмуро смотрела на карту.

– Я голосую против, – заявил тубист. – Знакомый торговец однажды миновал эту зону и сказал, что делать там нечего, городов нет, а в лесах дикое зверье.

– Очаровательно. А что насчет юга, вдоль берега?

– Ничего, – покачал головой Дитер. – Я говорил с человеком, который там бывал, правда, лет десять назад. По его словам, там почти нет населения, но подробностей я не помню.

– Десять лет назад, – заметила дирижер.

– Тем более. Но смотрите, если мы пойдем дальше на юг, нам все равно придется повернуть к диким землям, если вы, конечно, не мечтаете увидеть, что стало с Чикаго.

– А вы слышали историю о снайперах в Сирс-тауэр? – спросил первый виолончелист.

– Я был ее свидетелем, – сказал Гил. – Разве южнее, у Северн-Сити, нет поселения? В бывшем аэропорту, если я правильно помню.

– Я тоже об этом слышала. – Дирижер колебалась, что было на нее непохоже. – Мы ведь уже годами обсуждаем, что следует расширить нашу территорию, так?

– Рискованно, – отозвался Дитер.

– Жить вообще рискованно. – Дирижер свернула карту. – У меня не хватает двух артистов, и я все еще думаю, что они отправились на юг. Если в Северн-Сити живут люди, то, возможно, они подскажут, как нам лучше выйти на привычный маршрут. Продолжим двигаться вдоль берега.

Кирстен вскарабкалась на место кучера второй повозки, чтобы выпить немного воды и отдохнуть. Она сбросила с плеч рюкзак, детский, с потрескавшимся и потускневшим изображением Спайдермена. В рюкзаке Кирстен держала минимум вещей: две бутылки с водой, в которых во времена былой цивилизации был холодный чай «Липтон», свитер, обрезок ткани, чтобы повязывать на лицо в пыльных домах, моток проволоки, чтобы вскрывать замки, папка с подборкой журнальных вырезок и комиксами о докторе Одиннадцать, а также пресс-папье.

От пресс-папье, гладкого куска стекла размером со сливу, не было никакой пользы – оно лишь добавляло весу, однако Кирстен считала его красивым. Эту вещицу перед самой катастрофой ей подарила женщина, имя которой Кирстен не помнила. Она на мгновение сжала в руке пресс-папье, а потом вернулась к папке.

Кирстен нравилось просматривать вырезки, это уже вошло в привычку и успокаивало. Картинки из мира теней, времен до грузинского гриппа, сливались в сплошные пятна при свете луны, но Кирстен помнила каждую черточку. Артур Линдер со второй женой, Элизабет, и их крошечным сыном, Тайлером, на веранде ресторана. Артур с третьей женой, Лидией, несколько месяцев спустя. Артур с Тайлером в аэропорту. Еще более старая фотография, которую Кирстен обнаружила на чердаке, полном журналов. Снимок, сделанный еще до ее рождения: Артур обнимает бледную девушку с темными кудрями, которая вскоре станет его первой женой. Фотограф поймал их на выходе из ресторана – Артура ослепило вспышкой, а лицо девушки полускрыто солнечными очками.