Давайте еще раз перенесемся в дом на улице Платриер, куда де Сартин посылал своего агента. Мы увидим там утром 31 мая Жильбера, лежащего на матрасе в комнате Терезы, а вокруг него – Терезу, Руссо и их многочисленных соседей, с ужасом наблюдающих за тем, каковы могут быть последствия большого праздника, от которого еще не оправился Париж.

Бледный, окровавленный Жильбер открыл глаза. Едва придя в себя, он приподнялся и попытался оглядеться, полагая, что все еще находится на площади Людовика XV.

Тревога сменилась на его лице радостью. Затем грусть опять затмила радость.

– Вам больно. Друг мой? – спросил Руссо, ласково взяв его за руку.

– Кому я обязан спасением? – проговорил Жильбер. – Кто вспомнил обо мне, одиноком страннике в этом мире?

– Вас спасло то, что вы были еще живы. О вас вспомнил Тот, кто думает о всех нас.

– Все-таки это неосторожно – разгуливать в такой толпе, – проворчала Тереза.

– Да, да, неосторожно, – хором стали поддакивать соседки.

– Как можно быть неосторожным там, где не ожидаешь опасности? А как можно предвидеть опасность, отправляясь поглазеть на фейерверк? Если в этом случае угрожает опасность, это не значит, что человек неосторожен, это говорит о том, что он несчастен. Вот мы рассуждаем об этом, а разве мы не поступили бы так же?

Жильбер огляделся и, заметив, что он лежит в комнате Руссо, хотел было заговорить.

Но в эту минуту кровь пошла у него горлом и носом, и он потерял сознание.

Руссо был предупрежден хирургом с площади Людовика XV, поэтому нисколько не растерялся. Он ожидал такого исхода, и сейчас уложил больного на голый матрас без простыней.

– А теперь можете уложить бедного мальчика в постель, – сказал он Терезе.

– Куда же это?

– Да сюда, на мою кровать.

Жильбер все слышал; крайняя слабость мешала ему немедля ответить, однако он сделал над собою усилие и, открыв глаза, проговорил:

– Нет, нет! Наверху!

– Вы хотите вернуться в свою комнату?

– Да, да, пожалуйста.

Он ответил скорее взглядом, нежели губами. На его желание повлияло воспоминание более сильное, нежели его страдание, способное, казалось, победить даже его разум.

Руссо, будучи натурой весьма чувствительной, вероятно, понял его.

– Хорошо, дитя мое, мы перенесем вас наверх. Он не хочет нас стеснять, – сказал он Терезе; Тереза от души одобряла такое решение.

Итак, было решено, что Жильбер сию минуту будет перенесен на чердак, раз он этого требует.

После обеда Руссо пришел навестить своего ученика и провел возле него время, которое он убивал обыкновенно, перебирая любимые растения; молодому человеку стало немного лучше, и он тихим, тусклым голосом рассказывал о подробностях катастрофы.

Он не сказал, почему пошел смотреть фейерверк; он говорил, что на площадь Людовика XV его привело любопытство.

Руссо не мог заподозрить его в скрытности, ведь он не был колдуном. Вот почему он не выразил Жильберу удивления и довольствовался его ответами. Он посоветовал ему только не вставать с постели. Не стал он ему рассказывать и о найденном в его руке клочке материи, за который ухватился Филипп.

Однако этот разговор обоим собеседникам казался интересным и правдивым, они увлеклись им настолько, что не слыхали шагов Терезы на лестнице – Жак! – окликнула она мужа. – Жак!

– Ну, что там такое?

– Наверное, теперь и ко мне пришел какой-нибудь принц, – слабо улыбаясь, прошептал Жильбер.

– Жак! – опять закричала Тереза, продолжая подниматься по лестнице.

– Что тебе от меня нужно? Тереза появилась на пороге.

– Внизу ждет господин де Жюсье, – сообщила она. – Он узнал, что вас видели ночью на площади, и пришел спросить, не ранены ли вы.

– Милый Жюсье! – воскликнул Руссо. – Превосходный человек, как, впрочем, и все, кто по доброй воле или по необходимости близок к природе – источнику всего доброго! Сохраняйте спокойствие, не двигайтесь, Жильбер, я сейчас вернусь.

– Благодарю, – проговорил молодой человек.

Руссо вышел.

Однако едва он покинул чердак, как Жильбер, собравшись с силами, приподнялся и пополз к слуховому оконцу, откуда было видно окно Андре.

Молодому человеку, совершенно обессиленному и ничего не соображавшему, было довольно трудно взобраться на табурет и приподнять решетку окна, а потом опереться на гребень крыши Однако Жильберу это удалось проделать, но, оказавшись в этом положении, он почувствовал, что свет померк у него в глазах, руки задрожали, кровь подступила к горлу, и он рухнул на пол.

В эту минуту дверь чердака опять распахнулась, и вошел Жан-Жак, пропуская вперед г-на де Жюсье и рассыпаясь в любезностях.

– Будьте осторожны, дорогой мой! Здесь нагнитесь… Еще шаг вот сюда, – говорил Руссо. – Да, черт возьми, мы не во дворце.

– Благодарю вас, у меня отличное зрение и крепкие ноги, – отвечал ботаник.

– А вас пришли навестить, Жильбер, – проговорил Руссо, поворачиваясь к постели. – Господи! Где же он? Он поднялся, несчастный!

Обратив внимание на раскрытую раму, Руссо стал по-отечески журить молодого человека.

Жильбер с трудом поднялся и едва слышно пролепетал:

– Мне нужно было побольше воздуху… Ругать его было совершенно невозможно, его лицо исказилось от боли.

– Здесь в самом деле ужасно жарко, – вмешался де Жюсье. – Ну, молодой человек, давайте послушаем пульс, я тоже врач.

– Да еще лучше многих других, – прибавил Руссо, – он лечит не только тело, но и душу.

– Это такая честь для меня… – слабым голосом проговорил Жильбер, пытаясь укрыться от его глаз в жалкой постели.

– Господин де Жюсье настоял на том, чтобы вас осмотреть, – сообщил Руссо, – и я принял его любезное предложение. Ну, дорогой доктор, что вы скажете о его груди?

Опытный анатом ощупал кости, внимательно исследовал грудную клетку.

– Внутренних повреждений нет, – сказал он. – Кто же вас так стиснул в объятиях?

– Смерть, – отвечал Жильбер.

Руссо удивленно взглянул на молодого человека.

– Да, дитя мое, вы изрядно помяты. Тонизирующие средства, свежий воздух, покой – и все пройдет.

– Только не покой… Этого я не могу себе позволить, – глядя на Руссо, проговорил Жильбер.

– Что он хочет этим сказать? – спросил де Жюсье.

– Жильбер – настоящий труженик, дорогой мой, – отвечал Руссо.

– Понимаю. Но в ближайшие дни работать нельзя.

– Я должен работать каждый день, потому что нужно на что-то жить, – заметил Жильбер.

– Вы не будете много есть, а лекарство обойдется вам недорого.

– Как бы дешево это ни стоило, я не приму милостыню, – возразил Жильбер.

– Вы – сумасшедший, – проговорил Руссо, – это уж чересчур! Я вам говорю, что вы будете вести себя так, как скажет этот господин, потому что он будет вашим доктором вопреки вашему желанию. Поверите ли, – продолжал он, обращаясь к де Жюсье, – он умолял меня не приглашать врача!

– Почему?

– Да потому, что мне это стоило бы денег, а он слишком горд.

– Как бы ни был горд человек, он не может сделать больше того, что в его силах… – возразил де Жюсье, с большим любопытством разглядывая выразительное лицо Жильбера с тонкими чертами. – Неужели вы считаете себя способным работать? Ведь вы даже не смогли добраться до этого оконца!

– Вы правы, – прошептал Жильбер, – я слаб, да, я знаю.

– Вот и отдохните, в особенности – душой. Вы в гостях у человека, с которым считается весь мир, кроме его гостя.

Руссо был доволен столь изысканной вежливостью важного сеньора и пожал ему руку.

– Кроме того, вас окружат родительской заботой король и принцы, – прибавил де Жюсье.

– Меня? – вскричал Жильбер.

– Вас, как жертву этого праздничного вечера. Узнав о случившемся, его высочество дофин отложил поездку в Марли. Он остается в Трианоне, чтобы быть ближе к пострадавшим и помогать им.

– В самом деле? – спросил Руссо.

– Да, дорогой господин философ, сейчас только и разговоров, что о письме дофина де Сартину.

– Мне ничего об этом не известно.

– О, это наивно и прелестно! Дофин получает ежемесячно две тысячи экю. Утром деньги все не несут… Принц нервно расхаживал и несколько раз справлялся о казначее. Как только тот принес деньги, принц послал их в Париж де Сартину, сопроводив прелестной запиской. Она была мне сейчас же передана.

– Вы видели сегодня де Сартина? – спросил Руссо с оттенком беспокойства, вернее – недоверия.

– Да, я только что от него, – отвечал де Жюсье с некоторым смущением. – Мне нужно было взять у него семена… Так вот, принцесса, – торопливо прибавил он, – остается в Версале ухаживать за больными и ранеными.

– За больными и ранеными?

– Да, ведь не один господин Жильбер пострадал. На сей раз народ лишь частично заплатил за удовольствие: говорят, что среди раненых много знати.

Жильбер слушал с неизъяснимым беспокойством; ему казалось, что имя Андре вот-вот сорвется с губ прославленного натуралиста.

Де Жюсье поднялся.

– Осмотр окончен? – спросил Руссо.

– Да, отныне вашему больному доктор не нужен. Свежий воздух, умеренный физический труд… Прогулки в лесу. Кстати.., я совсем забыл…

– Что именно?

– В это воскресенье я собираюсь заниматься ботаникой в лесу Марли. Не хотите ли пойти со мной, прославленный собрат?

– Скажите лучше – ваш недостойный почитатель, – поправил Руссо.

– Вот прекрасный повод прогуляться для нашего раненого… Берите его с собой.

– Так далеко?

– Это в двух шагах отсюда. Кстати, я отправлюсь в Буживаль в своей карете: я возьму вас с собой… Мы поднимемся по дороге Принцессы в Люсьенн, оттуда поедем в Марли. Мы будем делать частые остановки; наш раненый будет нести за нами складные стулья… Мы с вами будем собирать травы, а он подышит воздухом.

– Вы так любезны, дорогой друг! – воскликнул Руссо.

– Ах, оставьте! У меня тут свой интерес. Я знаю, что у вас готов большой труд, посвященный мхам, а я в этом направлении двигаюсь на ощупь: вы будете моим проводником.

– С удовольствием! – отвечал Руссо, пытаясь скрыть удовлетворение.

– Там нас будет ждать в тени завтрак среди прелестных цветов… – прибавил ботаник. – Ну как, условились?

– В воскресенье нас ожидает чудесная прогулка. Условились… Мне словно пятнадцать лет: я предвкушаю ожидающее меня удовольствие, – отвечал Руссо, радуясь, как ребенок.

– А вы, дружок, с сегодняшнего дня попробуйте понемножку вставать.

Жильбер пролепетал слова благодарности, но де Жюсье его не слыхал: ботаники оставили Жильбера одного, и он погрузился в свои размышления, но преимущественно в область страхов.