Глава 23

Более бардачной операции мне видеть не доводилось. Мы движемся нервным караванчиком из набитых людьми потрепанных автомобилей, оставляя жирный выхлопной след, и гадаем, готовы ли к тому неведомому, что придется делать. Про «бабочку-пчелу» я еще не объяснил. Но, по-моему, Морвран с Томасом как минимум подозревают, в чем будет заключаться моя стратегия.

Свет приобретает золотистый оттенок и падает косыми лучами, готовясь раскрасить закат. Перетаскивание в машины заняло кучу времени – у Томаса в «Темпо» и у Морврана в его пикапчике «Шевроле» едва ли не половина оккультных товаров из их лавки. Из головы не идут местные кочевые племена и то, как они ухитрялись запаковать всю цивилизацию в течение часа, чтобы погнаться за каким-нибудь бизоном. Когда же люди начали обзаводиться такой кучей барахла?

Добравшись до Анниного дома, начинаем разгружаться, таская за раз как можно больше. Это-то я и имел в виду, когда сказал «на своей земле». Мой дом осквернен, а лавка слишком близко от остального жилья. Я предупредил Морврана про беспокойных духов, но он, кажется, думает, что в присутствии такого количества колдунов они разбегутся по темным углам. Верю ему на слово.

Кармель залезает в свою «Ауди», которая так тут и простояла все время, и вытряхивает свой школьный рюкзак, чтобы набить его связками трав и бутылочками с маслом. Я пока чувствую себя нормально. Однако помню слова Морврана, что чем дальше, тем хуже будет становиться обеа. Голова начинает побаливать, прямо между глаз, но это может быть от удара о стену. Если нам повезет, мы устроим все так, что битва закончится до того, как его проклятие наберет силу. Не знаю, сколько от меня будет пользы, если я примусь корчиться в агонии.

Стараюсь не терять присутствия духа, что странно, поскольку я склонен предаваться размышлениям. Видимо, примеряю на себя роль вождя племени. Я должен хорошо выглядеть. Должен излучать уверенность. Потому что мама волнуется так, что того и гляди начнет преждевременно седеть, а Кармель с Томасом слишком бледны даже для канадских подростков.

– Думаешь, он нас тут найдет? – спрашивает Томас, пока мы вытаскиваем из багажника «Темпо» мешок со свечами.

– Думаю, он всегда точно знает, где я нахожусь, – отвечаю я. – Или, по крайней мере, где нож.

Он оглядывается через плечо на Кармель, все так же аккуратно укладывающую бутылочки с маслом и банки с плавающими в них штуками.

– Может, не стоило тащить их с собой, – говорит он. – В смысле Кармель и твою маму. Наверное, лучше отослать их в безопасное место.

– Не думаю, что такое место есть, – говорю я. – Но можешь отвезти их. Вы с Морвраном могли бы взять их и спрятать где-нибудь. Можете даже изобразить, что подрались между собой.

– А как же ты? Как же Анна?

– Ну, похоже, мы-то ему и нужны, – пожимаю я плечами.

Томас морщит нос, чтобы сдвинуть очки повыше. Мотает головой:

– Я никуда не пойду. Кроме того, здесь им наверняка не более опасно, чем в любом другом месте. Рискуют попасть под перекрестный огонь, но, по крайней мере, будут не одни.

Смотрю на него с теплым чувством. На его лице – абсолютная решимость. Врожденная храбрость у Томаса начисто отсутствует. Что делает его мужество еще более впечатляющим.

– Ты хороший друг, Томас.

Он хихикает:

– Ага, спасибо. А теперь не хочешь ли ты посвятить меня в план, который теоретически убережет нас от съедения?

Улыбаюсь и оглядываюсь на машины, где Анна одной рукой помогает моей маме, а в другой тащит упаковку из шести бутылок минералки.

– От вас с Морвраном мне понадобится только связывающее заклятье, когда он доберется сюда, – говорю я, не переставая наблюдать. – И приманка не помешала бы. Сумеете придумать?

– Это должно быть довольно просто, – отзывается Томас. – Для призыва энергий или любовника существует куча заклинаний. Твоя мама наверняка не один десяток знает. Мы их просто переделаем. И зарядим какой-нибудь шнурок на связывание. И барьерное масло твоей мамы тоже можно модифицировать. – Он перебирает варианты и методы, и брови у него сходятся на переносице.

– Должно сработать, – говорю я, хотя по большей части понятия не имею, о чем он толкует.

– Ага, – скептически хмыкает он. – А теперь раздобудь мне всего лишь генератор на сто двадцать один гигаватт и потоковый накопитель – и дело в шляпе.

Смеюсь:

– Фома неверующий. Не будь таким пессимистом. Все получится.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает он.

– Потому что должно.

Стараюсь держать глаза широко открытыми, а голова начинает реально пульсировать.

Две линии обороны выстроены в доме, не видевшем такого оживления с тех пор, как… наверное, никогда. На верхнем этаже Томас с Морвраном насыпают вдоль лестничной площадки дорожку из порошковых благовоний. У Морврана в руках его собственный атам, и он вырезает им в воздухе пентаграмму. Нож у него и близко не так крут, как мой, висящий в кожаных затягивающихся ножнах на перевязи, охватывающей грудь и плечо. Стараюсь не слишком много думать о том, что про него говорили Томас и Морвран. Это просто вещь, артефакт, сам по себе не злой и не добрый. Он не обладает собственной волей. Все эти годы я не прыгал вокруг него, приговаривая «моя прелессссть». А что до связи между ним и колдуном-обеа, сегодня она наверняка будет разорвана.

На верхней площадке Морвран что-то шепчет и медленно поворачивается по кругу против часовой стрелки. Томас берет нечто вроде деревянной руки с растопыренными пальцами и проводит ею по верхним ступеням, затем кладет ее на пол. Морвран заканчивает пение и кивает Томасу, тот зажигает спичку и роняет ее. По периметру верхней площадки вспыхивает синее пламя и гаснет, оставляя после себя дым.

– Пахнет, словно на концерте Боба Марли, – говорю я, когда Томас спускается вниз.

– Это пачули, – поясняет он.

– А что это за деревянная швабра с пальцами?

– Корень окопника. Для защиты дома. – Он оглядывается. Я прямо вижу, как в голове у него прокручивается контрольный список.

– А вообще что вы там наверху делали?

– Оттуда-то мы и будем производить связывание, – говорит он, кивая на второй этаж. – И это наша линия обороны. Мы собираемся запечатать верхний этаж целиком. Если все пойдет совсем плохо, перегруппируемся там. Он к нам и подобраться не сможет. – Он вздыхает. – Так что, думаю, начну-ка я пентаграммить окна.

Второй фронт гремит чем-то на кухне. Там мама, Кармель и Анна. Анна помогает маме разобраться с дровяной плитой, ведь надо сварить защитные зелья. Я также улавливаю аромат целительных отваров на розмарине и лаванде. Мама у меня из тех, кто считает «готовься к худшему и надейся на лучшее». Это ее задача как-то его сюда заманить, то есть кроме моей «бабочки-пчелы», конечно.

Не понимаю, почему думаю шифром. Все эти «бабочки-пчелы». Даже сам начинаю гадать, о чем это я. «Бабочка-пчела» – это обман. Это стратегия боксирования, прославленная Али. Заставь противника думать, что ты проигрываешь. Замани его туда, куда тебе надо. А затем вынеси.

Так в чем же заключается моя «бабочка-пчела»? Убить Анну.

Полагаю, надо пойти сказать ей.

В кухне мама нарезает какие-то листья. На столе открытая банка с зеленой жидкостью, пахнет как смесь маринада и древесной коры. Анна помешивает горшок на плите. Кармель вьется возле двери в подвал.

– А что там внизу? – спрашивает она и открывает.

Анна напрягается и смотрит на меня. Что найдет Кармель внизу, если спустится туда? Ошалелые шаркающие трупы?

Скорее всего, нет. Похоже, их явление – отражение собственного Анниного чувства вины. Если Кармель на что-то и наткнется, то, вероятно, это будут какие-то мягкие холодные пятна да загадочно хлопнувшая дверь.

– Ничего такого, о чем стоит переживать, – говорю я, подходя к ней и закрывая дверь. – Наверху все идет отлично. А у вас тут как?

Кармель пожимает плечами:

– От меня толку не много. Это вроде готовки, а я готовить не умею. Но, по-моему, они прекрасно справляются. – Она морщит нос. – Только как-то медленно.

– Никогда не торопись при варке доброго зелья, – улыбается мама. – А то подействует криво. И от тебя очень большая польза, Кармель. Ты же кристаллы очистила.

Кармель улыбается ей, но бросает на меня значительный взгляд:

– Пойду-ка помогу Томасу с Морвраном.

Она уходит, и в ту же минуту я об этом жалею. Стоило остаться в кухне только мне, Анне и маме, как в ней сразу становится как-то душно. Есть вещи, которые необходимо сказать, но только не в мамином присутствии.

Анна откашливается:

– По-моему, схватывается, миссис Лоувуд. Я вам еще для чего-нибудь нужна?

Мама бросает взгляд на меня:

– Не прямо сейчас, милая. Спасибо тебе.

Пока мы идем через гостиную к прихожей, Анна выворачивает шею, пытаясь разглядеть, что происходит наверху.

– Ты не представляешь, как это странно, – говорит она. – У меня в доме люди, а мне не хочется разорвать их на мелкие кусочки.

– Но так же лучше, нет?

Она морщит носик:

– Ты… как там Кармель говорила? – Опускает глаза, потом снова смотрит на меня: – Жопа.

Я смеюсь:

– А ты врубаешься.

Выходим на крыльцо. Застегиваю куртку. Я ее так и не снял – в доме полвека не топили.

– Мне Кармель нравится, – говорит Анна. – А сначала не нравилась.

– Почему?

Она пожимает плечами:

– Я думала, она твоя девушка. – Улыбается. – Но это глупая причина не любить человека.

– Ну да. По-моему, Кармель с Томасом движутся встречно-пересекающимся курсом.

Мы прислоняемся к стене, и я чувствую гниль в досках у меня за спиной. Они ненадежны. Стоило мне прислониться – и уже такое ощущение, что это я их подпираю, а не наоборот.

Боль в голове становится все настойчивей. И начинается боль в боку, как у бегуна. Надо спросить, нет ли у кого анальгетика. Но это глупо. Если это мистическая боль, то хрена лекарства от нее помогут.

– Болит, да?

Она смотрит на меня озабоченно. Видимо, я не просек, что тру глаза.

– Все в порядке.

– Надо заманить его сюда, и побыстрее. – Она доходит до перил и возвращается. – Как ты собираешься заполучить его? Скажи мне.

– Собираюсь сделать то, чего ты всегда хотела, – говорю.

Через секунду до нее доходит. Если можно выглядеть одновременно уязвленным и благодарным, то лицо у нее именно такое.

– Не горячись так. Я собираюсь убить тебя совсем немножко. Это будет скорее ритуальное кровопролитие.

Она хмурится:

– А это сработает?

– Учитывая все эти дополнительные призывающие чары, созревающие на кухне, думаю, да. Он поплывет сюда по воздуху, как мультяшный пес на запах тележки с хот-догами.

– Это ослабит меня.

– Насколько?

– Не знаю.

Черт. По правде сказать, я и сам не знаю. Не хочу навредить ей. Но кровь – это ключ. Поток энергии, текущий по моему клинку фиг знает куда, должен привлечь его, подобно вою главного самца в волчьей стае. Закрываю глаза. Куча всего может пойти наперекосяк, но слишком поздно передумывать.

Боль между глаз заставляет часто моргать. Мешает сосредоточиться. Я даже не уверен, что буду в состоянии нанести удар, если подготовка затянется.

– Кассио. Я боюсь за тебя.

Хихикаю:

– Наверное, это мудро.

Крепко зажмуриваюсь. Это даже не колющая боль. Та была бы лучше, накатывала и отступала, чтобы я успевал прийти в себя между приступами. А эта постоянная и сводит с ума. Облегчения нет.

Щеки моей касается нечто прохладное. Мягкие пальцы проскальзывают в волосы у меня на висках, отодвигая их. Затем я чувствую, как она нежно-нежно проводит ими мне по губам. Открываю глаза и смотрю ей прямо в глаза. Затем закрываю обратно и целую ее.

Когда это кончается – а оно кончается не сразу, – мы прислоняемся к дому, упираясь друг в друга лбами. Мои ладони по-прежнему лежат у нее на пояснице. Она по-прежнему гладит мои виски.

– Вот уж не думала, что доведется, – шепчет она.

– Я тоже. Я думал, я тебя убью.

Анна ухмыляется. Она думает, ничего не изменилось. Она ошибается. Всё изменилось. Всё, с тех пор как я приехал в этот город. И теперь я знаю, что мне суждено было приехать сюда. В тот миг, когда я услышал ее историю – связь, которую я тогда ощутил, интерес, – все имело цель.

Я не боюсь. Несмотря на жгучую боль между глаз и знание, что за мной идет нечто, способное легко вырвать мне селезенку и лопнуть ее как водяной шарик, я не боюсь. Она со мной. Она моя цель, и мы спасем друг друга. Мы всех спасем. А потом я собираюсь убедить ее, что ей суждено остаться здесь. Со мной.

В доме брякает. Наверное, мама что-то уронила на кухне. Делов-то, но Анна подскакивает и отстраняется. Сгибаюсь набок и морщусь. По-моему, этот обеат начал выковыривать мне селезенку заранее. Кстати, а где у нас селезенка?

– Кас! – ахает Анна и бросается ко мне, чтобы я мог на нее опереться.

– Не уходи, – говорю.

– Я никуда и не ухожу.

– Никогда не уходи, – дразню я ее, и она делает такое лицо, словно раздумывает, не придушить ли меня.

Она снова целует меня, и я не отпускаю ее губы; она начинает извиваться, пытаясь одновременно засмеяться и остаться серьезной.

– Давай просто сосредоточимся на «сейчас».

Сосредотачиваюсь на «сейчас». Но то, что она снова меня поцеловала, занимает меня куда больше.

Приготовления закончены. Я лежу на спине на укрытом чехлом диване, прижимая ко лбу чуть теплую бутылку с минералкой. Глаза у меня закрыты. Этот мир в темноте гораздо лучше.

Морвран опробовал очередные то ли защитные, то ли отражающие чары, но они сработали далеко не так хорошо, как первые. Он бормотал заклинания и высекал искру кремнем, рассыпая прикольные фейерверки, затем помазал мне лицо и грудь чем-то черным и пепельным, пахло серой. Боль в боку уменьшилась и перестала взбираться выше по грудной клетке. Головная боль уменьшилась до умеренной пульсации, но все равно достает. Вид у Морврана обеспокоенный, он явно разочарован результатом. Он сказал, что сработало бы лучше, будь у него свежая куриная кровь. Мне, конечно, больно, но я рад, что у него не оказалось доступа к живым курам. Вот это было бы зрелище.

Я помню, как обеат говорил: мол, у меня мозг через уши вытечет. Надеюсь, это он не буквально.

Мама сидит на кушетке у моих ног и рассеянно гладит меня по голени. Ей по-прежнему хочется убежать. Все ее материнские инстинкты велят ей схватить меня в охапку и бежать. Но она не просто мама. Она моя мама. Поэтому она сидит тут, готовая сражаться со мной плечом к плечу.

– Мне жаль, что так вышло с твоим котом, – говорю я.

– Это был наш кот, – отвечает она. – Мне тоже жаль.

– Он пытался нас предупредить. Мне следовало прислушиваться к этой меховой заднице. – Опускаю бутылку с водой. – Мне правда жаль, мам. Я буду по нему скучать.

Она кивает.

– Я хочу, чтобы ты ушла наверх до того, как начнется, – говорю я.

Опять кивает. Она знает, что я не смогу сосредоточиться, если буду беспокоиться за нее.

– Почему ты мне не говорил? – спрашивает она. – Про то, что изучал его все эти годы? Что планировал пуститься по его следу?

– Я не хотел тебя волновать, – отвечаю. Ну и глупость. – Видишь, как хорошо все обернулось?

Она убирает мне волосы с лица. Терпеть не может, что они все время спадают мне на глаза. Она приглядывается ко мне, и на лице у нее проступает напряженная озабоченность.

– Что? – спрашиваю я.

– У тебя глаза желтые. – Кажется, она сейчас опять заплачет. Слышу, как в другой комнате ругается Морвран. – Это печень, – мягко говорит мама. – А может, и почки. Они не справляются.

Что ж, это объясняет ощущение разжижения в боку.

Мы в гостиной одни. Все остальные как бы расползлись по своим углам. Полагаю, каждый о чем-то думает, может, молится. Надеюсь, Томас и Кармель целуются в чулане. Глаз улавливает электрическую вспышку снаружи.

– Не поздновато ли для молний в такое время года? – спрашиваю я.

Морвран отзывается из кухонных дверей:

– Это не просто молния. По-моему, наш малыш накапливает энергию.

– Надо заняться призывающими чарами, – говорит мама.

– Пойду схожу за Томасом.

Сковыриваю себя с дивана и бесшумно поднимаюсь по лестнице. Наверху слышу доносящийся из старой гостиной голос Кармель.

– Не понимаю, что я здесь делаю, – говорит она. Тон испуганный, но и до некоторой степени ехидный.

– Что ты имеешь в виду? – отзывается Томас.

– Да ну! Я долбаная королева выпускного бала. Кас типа Баффи Истребительницы Вампиров, вы с дедушкой и Касова мама колдуны, волшебники и все такое, а Анна… это Анна. Я-то что здесь делаю? Какой от меня толк?

– А ты не помнишь? – отвечает вопросом на вопрос Томас. – Ты голос разума. Ты думаешь о том, о чем мы забыли.

– Ага. И, по-моему, меня убьют. Именно меня вместе с моей алюминиевой битой.

– Нет. Не убьют. Ничего с тобой не случится, Кармель.

Голоса становятся тише. Чувствую себя подслушивающим извращенцем. И не собираюсь их прерывать. Мама с Морвраном и сами способны навести чары. Пусть Томас наслаждается моментом. Поэтому я тихо спускаюсь вниз и направляюсь наружу.

Интересно, как все будет, когда это кончится? Что произойдет – при условии, что мы все уцелеем? Все станет как было? Кармель вскоре забудет об этом полном приключений времени, проведенном с нами? Прогонит Томаса и вернется к роли королевы СУЧ? Ведь она же так не сделает? В смысле она только что сравнивала меня с Баффи Истребительницей Вампиров. В данный момент я не самого высокого мнения о ней.

Выхожу на крыльцо, плотнее запахивая куртку, и вижу Анну, сидящую боком на перилах. Она смотрит в небо, и на ее освещаемом молнией лице поровну благоговения и тревоги.

– Странная погода, – замечает она.

– Морвран говорит, это не просто погода, – отвечаю я, и она делает лицо «так я и думала».

– Выглядишь получше.

– Спасибо. – Не понимаю отчего, но стесняюсь. Сейчас абсолютно не подходящий момент. Подхожу к ней и обнимаю за талию.

В теле ее нет тепла. Зарываясь носом в ее темные волосы, я не чувствую запаха. Но я могу прикасаться к ней и хорошо ее знаю. Неизвестно почему, но она может сказать про меня то же самое.

Улавливаю слабый запах пряностей. Мы поднимаем глаза. Из одной из верхних спален тянутся тонкие щупальца ароматного дыма, дыма, который не рассеивается на ветру, но вместо этого протягивает свои призрачные пальцы, словно приманивая что-то к себе. Призывающее колдовство началось.

– Готова? – спрашиваю.

– Сейчас или никогда, – отзывается она негромко. – Так, кажется, говорят?

– Да, – отвечаю я ей в шею. – Именно так и говорят.

– Где бы мне это сделать?

– Где-нибудь, где хотя бы внешне сойдет за смертельную рану.

– Почему не на внутренней стороне запястья? Не зря же это классика.

Анна сидит на полу посреди комнаты. Внутренняя сторона ее бледной руки расплывается перед моими глазами, зрение едет. Мы оба нервничаем, и сыплющиеся с верхнего этажа предложения не помогают.

– Я не хочу делать тебе больно, – шепчу я.

– Не сделаешь. Ну, не очень.

Уже совершенно темно, и сухая гроза подбирается к нашему дому на холме все ближе. Мой нож, обычно такой уверенный и твердый, дрожит и прыгает, когда я провожу им по Анниной руке. Черная кровь течет густой струей, пачкая кожу и падая тяжелыми каплями на пыльные половицы.

Головная боль убивает меня. А мне надо видеть ясно. Мы наблюдаем за растущей лужицей крови и чувствуем это, некую дрожь в воздухе, некую неуловимую силу, от которой волоски у нас на руках и на загривке встают дыбом.

– Он идет, – говорю я достаточно громко, чтобы остальные услышали меня с того места на втором этаже, где столпились и смотрят через перила вниз. – Мама, уходи в одну из задних комнат. Ты свое дело сделала. – Она не хочет, но идет беспрекословно, хотя на языке у нее вертятся целые тома переживаний и ободряющих слов.

– Мне нехорошо, – шепчет Анна. – И оно тянет меня, как тогда. Ты не слишком глубоко разрезал?

Касаюсь ее руки:

– Вряд ли. Не знаю.

Кровь течет, как мы и планировали, но ее так много. Сколько крови у мертвой девушки?

– Кас, – тревожно окликает Кармель.

Я не смотрю на нее. Я смотрю на дверь.

С крыльца втекает туман, просачивается в щели, ползет рыскающей змеей по полу. Не знаю, чего я ждал, но явно не этого. Наверное, я ждал, что он высадит дверь и встанет во весь рост силуэтом на фоне лунного света, эдаким крутым безглазым призраком.

Туман окружает нас. В точном согласии со стратегией «бабочка-пчела» мы стоим на коленях, измотанные, и вид у нас побежденный. Только вот Анна действительно выглядит более мертвой, чем обычно. Как бы план не обернулся против нас.

И тут туман собирается, и я снова гляжу на обеата, а тот таращится на меня своими зашитыми глазами.

Ненавижу, когда у них нет глаз. Пустые глазницы, или мутные глазные яблоки, или просто глаза не там, где им положено быть, – все ненавижу. Подобное вселяет в меня ужас, и это бесит.

Слышу, как наверху начинают петь, а обеат хохочет.

– Связывайте меня сколько хотите, – говорит он. – Я получу то, за чем пришел.

– Запечатать дом, – командую я наверх. С трудом поднимаюсь на ноги. – Надеюсь, ты пришел за моим ножом у себя в брюхе.

– Ты становишься неудобен, – говорит он, но я почти не слышу его. Не думаю.

Я сражаюсь, делаю выпады и стараюсь удержаться на ногах вопреки пульсирующей боли в голове. Наношу режущие удары и верчусь волчком, вопреки онемению в боку и в груди.

Он быстр и до смешного проворен для не имеющего глаз, но наконец я пробиваю его защиту. Все мое тело натягивается как лук, когда я чувствую, что лезвие ножа входит ему в бок.

Он отшатывается и прижимает мертвую ладонь к ране. Триумф мой длится недолго. Не успеваю я осознать произошедшее, как он бросается вперед и впечатывает меня в стену. Я и не понимаю, что ударился, пока не сползаю на пол.

– Свяжите его! Ослабьте его! – ору я, но в этот самый миг он семенит вперед, словно мерзостный паучина, поднимает диван, будто тот надувной, и швыряет его в мою команду волшебных стрелков на втором этаже. Удар, крики, но гадать, все ли с ними в порядке, некогда. Он хватает меня за плечо, поднимает и бьет о стену. Слышу треск сучьев и понимаю, что на самом деле это мои ребра. Возможно, вся гребаная клетка.

– Атам наш, – говорит он мне в лицо, меж гнилых десен струится сладковатый дым. – Это как обеа – он есть воля, на данный момент одновременно твоя и моя, – но чья, по-твоему, сильнее?

Воля. Поверх его плеча я вижу Анну, глаза у нее почернели, а тело исказилось, обросло кровавым платьем. Рана на руке стала больше, и она лежит в маслянистой луже два фута в поперечнике. Бездумно смотрит в пол. Наверху я вижу заброшенный туда диван и торчащую из-под него пару ног. Во рту вкус крови. Дышать трудно.

И тут откуда ни возьмись появляется амазонка. Кармель летит наполовину по лестнице, наполовину по стене. Она вопит. Обеат поворачивается как раз вовремя, чтобы словить по морде алюминиевой битой, и толку в этот раз больше, чем когда битой прилетело Анне, – наверное, потому что Кармель разозлилась куда сильнее. От удара он падает на колени, а она бьет и бьет. И это королева школьного бала, которая думала, что от нее никакого толку!

Я не упускаю свой шанс. Втыкаю атам ему в ногу, и он воет, но ухитряется высунуть руку и схватить Кармель за голень. Раздается влажное «чпок», и я наконец вижу, как ему удается откусывать от людей такие большие куски – нижняя челюсть у него существует практически отдельно. Он запускает зубы Кармель в бедро.

– Кармель!

Это вопит хромающий вниз по ступенькам Томас. Он не успеет добраться до нее вовремя, не успеет сохранить ей ногу, поэтому я бросаюсь на обеата и втыкаю ему нож в щеку. Я ему всю челюсть отрублю, клянусь.

Кармель визжит и цепляется за Томаса, который пытается оттащить ее от этого крокодила. Я проворачиваю нож в пасти, очень надеясь, что не режу в процессе и Кармель, и гад с влажным чавканьем отпускает ее. Весь дом содрогается от его ярости.

Однако это не только его ярость. Дом-то не его. И он слабеет. Я уже наделал в нем достаточно дырок, и мы деремся в осклизлом месиве. Он исхитрился прижать меня к полу, пока Томас оттаскивал Кармель, поэтому не видит того, что вижу я, а именно парящего и капающего платья из крови.

Мне даже хочется, чтобы у него были глаза – чтобы видеть удивление в них, когда она сграбастывает его сзади и с треском швыряет о балюстраду. Моя Анна восстала из лужи собственной крови, одетая для битвы, с извивающимися волосами и черными венами. Рана на предплечье еще кровоточит. Она не в лучшей форме.

Обеат на лестнице медленно поднимается на ноги. Отряхивается и обнажает зубы. Не понимаю. Рассеченная щека и рана на ноге больше не кровоточат.

– Думаешь, можешь убить меня моим собственным ножом? – ухмыляется он.

Смотрю на Томаса, тот снял куртку, чтобы перетянуть Кармель ногу. Если обеата нельзя убить атамом, то я не знаю, что делать. Существуют и другие способы справиться с привидением, но никто из присутствующих их не знает. Я едва способен двигаться. В груди словно охапка отдельных прутьев.

– Это не твой нож, – отвечает Анна. – После сегодняшнего – нет. – Она оглядывается через плечо на меня и чуть заметно улыбается. – Я намерена вернуть нож ему.

– Анна, – начинаю я, но не знаю, что еще сказать.

На глазах у меня, у всех у нас на глазах, она поднимает кулак и вонзает его в половицы, щепки и обломки треснувшего дерева взлетают едва не до потолка. Не понимаю, что она делает.

И тут замечаю мягкий красноватый свет, как от углей догорающего костра.

Удивление на Аннином лице сменяется радостным облегчением. Идея была рискованная. Она не знала, случится ли что-нибудь, если она откроет эту дыру в полу. Но теперь, когда случилось, она оскаливается и сгибает пальцы в крючья.

Приближаясь к ней, обеат шипит. Даже ослабленная, она не знает равных. Они обмениваются ударами. Она сворачивает ему башку, но он тут же щелчком возвращает голову на место.

Надо ей помочь. Не важно, что собственные кости внутри рвут мне легкие. Ползу на животе, используя нож в качестве альпинистской кирки и оставляя глубокие отметины в полу.

Дом шатается, тысячи досок и ржавых гвоздей стонут на разные голоса. И тут они сшибаются в схватке, и шум делается такой плотный, что я морщусь. Поразительно, как они оба на кровавые ошметки не разлетелись.

– Анна! – Голос мой настойчив, но слаб.

Дышать почти нечем. Они сплелись в клубок, лица перекошены от напряжения. Она гнет его направо и налево, он рычит и бьет головой. Она отшатывается и видит приближающегося меня.

– Кас! – кричит она сквозь стиснутые зубы. – Тебе надо убираться отсюда! Уводи всех!

– Я тебя не оставлю! – ору я в ответ.

По крайней мере, мне кажется, что ору. Адреналин кончается. Такое ощущение, что свет мигает. Но я ее не оставлю.

– Анна!

Она вскрикивает. Пока ее внимание было приковано ко мне, ублюдок отщелкнул челюсть, вцепился ей в руку и теперь вгрызается. При виде ее крови у него на губах у меня вырывается вопль. Подтягиваю ноги и прыгаю.

Я хватаю его за волосы и пытаюсь оттащить его от нее. Края проделанной мною у него на лице раны жутко хлопают при каждом движении. Вонзаю нож снова и разжимаю лезвием челюсти. Соединенными усилиями нам удается его сбросить. Он врезается в сломанную лестницу и падает ничком, оглушенный.

– Кассио, вот сейчас уходи, – говорит она мне. – Пожалуйста.

Вокруг сыплется пыль. Она что-то сделала с домом, открыв ту пылающую дыру в полу. Я это понимаю – и понимаю, что отыграть назад она не может.

– Ты идешь со мной.

Я беру ее за руку, но тащить ее – все равно что пытаться сдвинуть с места греческую колонну. Томас и Кармель уже у дверей и зовут меня, но словно из ужасного далека. Они-то выберутся. По ступеням крыльца грохочут их шаги.

А Анна посреди всего этого спокойна. Ладонь ее ложится мне на щеку.

– Я не жалею об этом, – шепчет она, и взгляд ее нежен.

Затем он становится жестким. Она отпихивает меня, отшвыривает через всю комнату туда, откуда я приполз. Качусь и чувствую тошнотворный хруст ребер. Когда удается поднять голову, вижу, что Анна направляется к обеату, по-прежнему распростертому на полу там, куда она его зашвырнула, у подножия лестницы.

Он поднимает лицо, видит ее – и боится. Он осыпает дождем ударов ее лицо и плечи, но это уже не атака. Это оборона. Отступая, она нащупывает ногой дыру в полу и проваливается в нее.

– Анна! – ору я, а дом реально начинает шататься.

Но я не могу встать. Ничего не могу – только смотреть, как она погружается все глубже, как утаскивает его за собой, а он визжит, цепляется и пытается вырваться.

Перебрасываю тело и снова ползу. Вкус крови и паники. Руки Томаса. Он пытается вытащить меня, как много недель назад, когда я впервые попал в этот дом. Но теперь кажется, что с тех пор прошло несколько лет и на сей раз я его отталкиваю. Он бросает меня и бежит к лестнице, где взывает о помощи моя мама, а дом все сотрясается. От пыли труднее видеть, труднее дышать.

«Анна, пожалуйста, взгляни на меня еще раз!» Но ее уже почти не разглядеть. Она ушла так глубоко, что только несколько волос-щупалец еще извиваются над полом. Томас возвращается, дергает и волочит меня вон из дома. Замахиваюсь на него ножом, но не всерьез, при всем моем страхе. Когда он переваливает меня через ступени крыльца, ребра мои вспыхивают при каждом толчке, и мне уже по-настоящему хочется пырнуть его. Но он это сделал. Он ухитрился дотащить меня до нашей побежденной стайки на краю двора. Мама подпирает Морврана, а Кармель скачет на одной ноге.

– Отпусти меня, – рычу я – или, по крайней мере, мне так кажется. Не пойму. Говорить получается плохо.

– Ох ты ж! – выдыхает кто-то.

Приподнимаюсь и смотрю на дом. Его заполняет красный свет. Все сооружение пульсирует словно сердце, подсвечивая ночное небо. А потом с тошнотворным хрустом обрушивается внутрь, стены втягиваются сами в себя и оседают, поднимая грибообразные облака пыли, во все стороны летят щепки и гвозди.

Кто-то накрывает меня собой, защищая от ударной волны. Но я хотел это увидеть. Я хотел увидеть ее в последний раз.