Глава двадцать третья
Аллердейл Холл, двадцать пять лет назад
– Чертовы идиоты! – крикнул сэр Джеймс Уильям Шарп, баронет, трем окровавленным мужчинам, которые склонились перед ним. Томас, восьми лет, и Люсиль, десяти, прятались за занавесками библиотеки, и сквозь щель в них Томас видел своего громадного, дюжего отца, который был страшнее великана-людоеда.
Сэр Джеймс был диким, несдержанным человеком с копной неубранных черных волос и такими же бровями. Одет он был в охотничий костюм – красный сюртук, красные бриджи и тяжелые черные ботинки. Люди перед ним не истекали кровью – они все были покрыты красной глиной.
В тот день в библиотеке Люсиль обещала показать Томасу, что если развернуть страницы некоторых книг веером, то можно увидеть самые непристойные картинки, которые только можно себе представить. Томас был в нетерпении. А потом в библиотеку нагрянул их отец в сопровождении шахтеров, и Люсиль утащила Томаса за занавески.
– Тогда грейте свои плиты глиной, – продолжал их отец. Он хлопал своим хлыстом по ботинкам. Хлоп-хлоп-хлоп. – Рудничный газ скапливается в угольных шахтах, а у меня здесь угольных шахт нет.
– Но, сар, чëй-то сëрано произошло, – сказал самый старший из троих шахтеров. – Чëй-то взорвалося.
– Ради всего Святого, говори на человеческом языке, – похлопывания превратились в шлепки, когда он стал сильнее бить по своему ботинку.
– С нашим уажением, ваше сиятьство, – продолжил шахтер. – Обгорели наши детишки, и мы надеилися, што леди Шарп… Што она, эта… Придет, или што вызовут дохтура.
– На человеческом языке!!! – прогрохотал хозяин. Его глаза сверкали. – И леди Шарп не будет горбатиться на ваших крысенышей! Леди Шарп идиотка и сейчас наверху, по самые глаза налитая лауданумом и не способная ничего ни для кого сделать. Особенно для меня!
– Тада дохтура, сар, – продолжал пресмыкаться старик. – А то они чой-то сильно мучатся.
– Боже всемогущий! – воскликнул сэр Джеймс. – Вон из моего дома! Из-за вашего собственного невежества пострадали ваши крысеныши, а теперь вы хотите моими деньгами исправить свою же собственную ошибку! Убирайтесь, а то скоро вам самим понадобится врач!
И он стал стегать хлыстом старика, который руками пытался защитить голову, пока двое других выводили его из комнаты.
Томас был одновременно и взволнован и испуган. В возбуждении он дернул за штору, и на них свалился весь карниз со шторами.
– Какого черта! – закричал их отец.
– Скорее, туда, – зашептала его сестра из-под запутавшихся занавесей, заталкивая Томаса под двухместный диван, стоявший на высоких ножках. – Быстрее же!
Томас успел спрятаться как раз в тот момент, когда раздались громыхающие шаги отца. Он стал смотреть из-под дивана. Сэр Джеймс собирал в кучу камчатное полотно и отбросил его в сторону, когда увидел под ним Люсиль. Она в ужасе подняла на него глаза. Отец схватил ее за кисть руки и рывком поставил на ноги. Ее глаза на побледневшем лице выглядели просто огромными.
– Что ты здесь делаешь? Какого черта ты здесь?..
Неожиданно он замолчал. Нагнувшись, он рассматривал книги. И он все увидел. Взяв одну из них в руку, он подержал ее какое-то время, потом посмотрел на Люсиль таким взглядом, как будто видел ее впервые в жизни.
– Ах ты, маленькая сучка, – сказал он глухим голосом, полным ярости. – Это что это на тебя нашло?..
Девочка с трудом дышала.
– Простите меня, папа, – еле проговорила она. – Я… я… – Она расплакалась. – Пожалуйста, не бейте меня. Мне так жаль.
– А где твой брат?
– В детской, – быстро ответила она, даже не взглянув в сторону Томаса.
– А он это видел?
– Нет, нет, – ответила она. – Он хороший мальчик.
– А ты испорчена так, что и словами не описать, – мужчина поднял хлыст над головой девочки. – Повтори.
Ребенок весь сжался от страха.
– Я испорченная, – проскулила она. – Прошу вас, папа.
– Еще раз.
– Я испорченная, – по ее щекам бежали слезы.
Хлыст опустился на ее плечи, и она согнулась. Томас затаил дыхание.
Хлыст опустился снова, и Люсиль упала на одно колено. Отец опять занес руку, но она взглянула на него предупреждающим взглядом и произнесла:
– Нет.
– Нет? И ты смеешь говорить это своему отцу?
– Нет, папа. Я хочу сказать, что не смею! – На этот раз хлыст опустился на ее руки, которыми она прикрывала голову. – Умоляю вас, папа! – завизжал ребенок.
– Ты такая же, как твоя мать. А твоя мать похотливая, распутная шлюха. Повтори!
– Она распутная шлюха! – крикнула Люсиль.
– Пойдем со мной, и ты скажешь ей это в лицо!
Он наклонился, поднял книгу и сжал дочери запястье. Люсиль повернулась в сторону Томаса и твердо покачала головой, приказывая ему не покидать своего убежища.
Она всхлипывала, когда они выходили из библиотеки. Как только Томас почувствовал себя в безопасности, он выбрался из-под дивана и на цыпочках вышел из комнаты. Задыхаясь от страха, он взобрался по ступеням и проник в мезонин, где и просидел, не шевелясь, до самого вечера, пока ночные бабочки не повылезали из своих убежищ.
Он дожидался Люсиль, и ему было очень жаль, что ее одну наказали за то, что они сделали вместе. Но в то же время он был очень рад, что его не поймали. Так что стыд в нем перемешался с облегчением.
Томас решил сделать сестре подарок. Он посмотрел на кружившихся ночных бабочек, а потом вытащил из своих запасов два листа черной бумаги. И сделал для Люсиль ночную бабочку, которая могла поднимать и опускать крылья, когда девочка дергала за нитку у нее на спине.
Он только закончил работу, когда в комнату, спотыкаясь, вошла Люсиль. Выглядела она просто ужасно – ее темные волосы торчали в разные стороны, а глаза и нос распухли от рыданий.
– Боже, Люсиль! – воскликнул мальчик и обнял сестру. Та сморщилась.
– Томас, ты никогда не должен признаваться, что был в библиотеке, а то мне будет в два раза хуже, – произнесла она. – Папа считает тебя хорошим мальчиком, а если он узнает, что это не так, то накажет за это меня.
– А я не хороший мальчик? – нижняя губа Томаса задрожала.
– Нет, – печально сказала она. – Я бы никогда не влипла в эту историю, если бы ты не попросил показать тебе картинки.
– Показать?.. – Томас нахмурился. – Но я никогда не просил показывать их мне.
– Нет, просил, – твердо ответила его сестра. – Ты что, не помнишь? Ты же говорил, что тебе о них рассказала Полли. А потом мы нашли их, и я показала тебе, как их надо смотреть.
– Правда? – Томас был в растерянности. Полли была одна из служанок, очень хорошенькая, но он ничего такого не помнил.
– А папа любит Полли больше тебя. Или меня, – добавила она с горечью. – Поэтому за такие вещи он отругает тебя, а не ее.
– Но я же не… – начал было Томас, но замолчал, потому что не был уверен. Он совсем запутался. Его щеки горели, а ладони были влажными.
– Эта ночная бабочка очаровательна, – сказала сестра, беря свой подарок в руки. – Как ты сумел сделать такое?
– Я прикрепил вот сюда нитку, и теперь, когда ты за нее дергаешь, крылья раскрываются, – мальчик с надеждой улыбнулся. – Я сделал это для тебя, потому что мне было жалко, что тебе попало. А это значит, что я хороший. Правда, Люсиль? Я хороший, потому что мне жаль тебя!
Люсиль покачала головой. Крылья ночной бабочки хлопнули.
– Папа сказал маме, что хочет отправить нас учиться. Тебя в частную школу, а меня в академию для молодых леди в Швейцарию.
– Нет! – Томас был потрясен.
– Мы этого не можем допустить, – продолжила Люсиль. – Мы должны поклясться друг другу, что не позволим им разделить нас, никогда и ни за что.
– Я клянусь, – крикнул Томас, подняв руку. – Клянусь всем своим сердцем.
Серебряные слезы побежали по щекам девочки.
– Просто… просто сердце у тебя очень маленькое. Ты мой милый мальчик, но как ты сможешь его остановить?
– Разрежу его на кусочки! – пригрозил он. – Столкну в шахту и взорву!
– Милый Томас, – слабо улыбнулась Люсиль сквозь слезы, – если бы ты действительно мог это сделать.
#
Два года спустя, ранним утром, перед началом большой охоты на лис, пока Томас стоял на стреме, Люсиль почти надвое разрезала подпругу на седле своего отца и выдернула два гвоздя из подковы его лошади. Он тогда упал с лошади и сломал себе шею. Томас понял, что она также подмешала ему что-то в питье, так, чтобы все случилось наверняка.
– Мама показала мне как… – сказала она Томасу нежным голоском.
А через два года настал черед их матери.
#
Томас вынырнул из воспоминаний. Она много раз заводила его, и он всегда поступал так, как говорила Люсиль, прямо как механическая игрушка. И это всегда работало на них. На него.
Но сейчас… Сейчас фундамент их отношений пошел трещинами. Сейчас он уже не думал так же, как она. Глядя на свою сестру и ощущая энергию, которая исходила от нее, как пар, двигавший его машину, исходил от парового котла, он неожиданно почувствовал головокружение и сильный испуг.
– Неужели же это необходимо? Эдит? Неужели мы должны?..
Вытирая руки, Люсиль повернулась и, не веря самой себе, посмотрела на него. И в ее карих глазах он увидел несгибаемую волю, которую, в разговоре с Картером Кушингом, он приписал себе. Но в их изысканных детских играх кукловодом всегда была Люсиль.
– Да, Томас. Мы должны, и я это сделаю.
С этим он не мог смириться. Эдит не такая, как все. Все те ослепленные любовью женщины вроде Юнис Макмайкл – они были очарованы его изяществом, социальным положением и влюблены в его титул. Когда они смотрели на него широко открытыми глазами, то видели перед собой Принца-Очарование, как это изначально и предполагалось. Юнис была самой очарованной из них – задавала ему самые наивные вопросы, вроде того, что он надевал на последней встрече с королевской семьей, которую он в глаза не видел, и есть ли у него корона.
Но Эдит разглядела в нем мужчину, и при этом умного мужчину. Он ведь был умен. И изобретателен. Как ее отец, которым Томас искренне восхищался. Как любым другим американцем, представителем этой нации созидателей, где ценность человека определялась его делами, а не титулами. У Эдит были свои собственные цели в жизни. А еще она хотела помочь ему достичь его целей. Поэтому-то он оказался очарован ею. Он влюбился в американку, и эта любовь его изменяла. Но сможет ли он стать другим? Ведь достаточно Люсиль нажать на кнопку, и он опять начнет действовать – как и у волшебника в детской, у него не было никаких новых фокусов.
Никаких.
Но я могу их выучить. Я свободный человек.
Это было ошеломляющее открытие.
Люсиль прочитала отказ на его лице, и теперь Томас увидел уже ее ужас.
– Ты не представляешь, что они с нами сделают, – визгливо сказала женщина. – Нас увезут отсюда. Запрут. Мы потеряем наш Дом… друг друга. Они тебя повесят.
В этом она права. Женщин редко приговаривали к смертной казни, кроме того, он был готов все взять на себя. Но только если об их преступлениях станет известно. Только если кто-то о них расскажет. Но где тогда окажется Люсиль?
Она всегда бывала права. Хорошо знала, что будет лучше для них двоих. И он был обязан ей всем.
Но может ли он отдать ей жизнь Эдит?
Он весь пылал – лед и пламя, чистые помыслы и грязные намерения. Он представлял, как благородная алая кровь его предков бежит по его сосудам; аристократы всегда гордились своей кровью, но они… Кровь Шарпов была отравлена гнилью. Это все, что он знал наверняка; это все, чем он был на самом деле.
Глаза Томаса переполнились слезами. Он был совершенно сбит с толку. Без руля и без ветрил. Милая Эдит! Если бы только она знала, через что им пришлось пройти! Если бы только она это знала! Она бы поняла его, разве нет?
– Мы всегда вместе и никогда раздельно, – произнесла Люсиль. Это была их клятва во время долгих ночей бесконечных мучений. Безумие их обоих родителей. Никто в их жизни даже не пытался помочь им. Учителя и учительницы, священники и врачи – все они видели горе на их лицах, пустоту в их глазах, но ни один из них не решился заговорить об этом. Их отец был слишком могуществен, а мать внушала слишком сильный ужас.
Никто, кроме Томаса, не видел следы, оставленные хлыстом на теле несчастной Люсиль. Его мать наслаждалась, наказывая ее, и даже не удосуживалась разобраться, чья была вина, прежде чем наброситься на девочку. И когда его сестра сознавалась хоть в малейшем нарушении правил, это немедленно распахивало шлюзы материнского гнева.
А Люсиль всегда все брала на себя: Это сделала я.
А маленький Томас слишком боялся подать голос.
И вот теперь, на кухне, он тоже плакал: Знаю, я все знаю.
Люсиль же выглядела такой же маленькой и испуганной, как в те моменты, когда он позволял ее наказывать. И ничего не говорил в ее защиту. Когда он вел себя не как настоящий мужчина.
Но ради Эдит он должен им стать. Она наконец развеяла мрак в этом Доме и в его собственном мире! Мрак в его душе. И он может спасти ее там, где не смог спасти Люсиль.
Но ведь он любит сестру, действительно любит ее – она была центром его Вселенной всю его жизнь.
– Ты ведь не можешь бросить меня? – спросила женщина.
– Нет, не могу, не могу, – всхлипнул Томас.
Она языком осушила его слезы. Они прижались друг к другу – сироты, которым смерть их воистину демонических родителей принесла освобождение и которых она, эта смерть, потом преследовала всю жизнь. Лишенные всего, что их окружало, кроме непроницаемой темноты. Так что же, для них уже слишком поздно увидеть свет?
#
Оно наблюдало. Оно ликовало. Наконец-то они оказались там, где Оно хотело их видеть.
А эти несчастные духи, которые взывают к справедливости?
Такие не относящиеся к делу…
И такие прелестные…
На улице росло багровое пятно вокруг Дома, хлюпающее болото красной глины, и грехи Шарпов становились видимы для всех.
Еще немного, и я покажу вам седьмой круг Ада.
