День обещал быть жарким, солнце ещё не поднялось над крышами домов, но припекало уже изрядно. Невысокого роста мужчина лет сорока шёл уверенной походкой по улице Советской по направлению к офису телекомпании «Зенит». В городе Лугань, что на Востоке Украины, это была центральная улица, и неудивительно, что главный телеканал областного центра естественным образом обосновался именно здесь — в доме номер 60 с видом на центральную часть города.

Иван Сергеевич Черепанов — журналист, директор телекомпании — спешил на работу. Острый взгляд выдавал в нём цепкую целеустремлённую натуру, а спортивной фигуре могли позавидовать многие любители спортзалов. Был он чрезвычайно пунктуален, не любил опаздывать и требовал того же от своих подчинённых. В телекомпании считалось дурным тоном опаздывать, и многие творческие натуры от этого крайне страдали.

Ровно в 9-00 Иван поднялся в лифте и застал в коллективе рабочую обстановку: сотрудники, здороваясь, успевали на ходу парой фраз донести свои планы на день, интересовались мнением шефа по текущим вопросам. Группа новостей готовила очередной выпуск — через открытую дверь было слышно, что в Китае сконструировали аппарат, который серьёзно ударит по автомобилестроению во всём мире. Что-то вроде ранца с пропеллером — как у Карлсона. И ни тебе пробок, ни полицейских. Есть в нём и мини-парашют, и подушка безопасности; разработана и модель, защищающая от холода. Иван Сергеевич приостановился. Слушать новости — было одной из немногих его слабостей, которую он иногда себе позволял.

Следующее сообщение было тоже из Китая. Какой-то тамошний гений разработал экономическую схему, которая может взорвать финансовые системы развитых стран и существенно снизить там уровень жизни. Ну и дела! Прослушав заявление американского конгрессмена о том, что конфликт России и Грузии приносит огромные дивиденды крупнейшему концерну по производству оружия, который финансировал избирательную компанию одного из кандидатов в президенты, Черепанов пошёл к своему кабинету. Проходя через свою приёмную, он сделал комплимент секретарю Нине — костюм на ней, который он ранее не видел, был подобран с большим вкусом — и попросил её сварить кофе и согласовать план на день.

Нине было 28 лет, она обладала приятной внешностью, обворожительной лучезарной улыбкой. Густые чёрные волосы, смуглая кожа, кажущаяся вечно загорелой, женская мягкость и деловая строгость — всё это будоражило воображение (вольно или невольно) многих посетителей приёмной. Как ни странно, при всех этих достоинствах Нина была очень толковым секретарём. Несмотря на то, что, когда Нина устроилась на работу, Иван был в поиске и коллеги сразу поспешили предположить, что им не избежать романа, всё сложилось иначе. И теперь они сами охотно посмеивались во время застолий над разными анекдотами по этому поводу. Проблема состояла в том, что Черепанов взял Нину не с улицы — он чуть ли не с детства знал и весьма уважал её родителей. Кроме того, вначале Нина с кем-то встречалась, и он занял скорее выжидательную позицию. Потом, когда Нина, тяготившаяся отношениями с грубоватым ухажёром, разорвала их, случился скоропалительный курортный роман у Черепанова. А затем они привыкли друг к другу — почти как брат и сестра. Когда у Ивана Сергеевича было свободное время, он мог запросто пооткровенничать или посоветоваться с Ниной — равно как и она с ним. Оба ценили эту дружбу, что, правда, не мешало им кокетничать на людях. Во всяком случае оба были довольны, что интимные отношения и работа не совпадают. Или делали вид. Вместе с кофе Нина занесла приличную стопку свежей прессы и писем.

— Иван Сергеевич, обратите внимание на это письмо, — сказала она и подала конверт, отправителем которого значилась городская прокуратура.

Черепанов поморщился — что тут, опять очередная жалоба? Усевшись за стол, первым делом открыл именно этот конверт. «Вы приглашаетесь на допрос в качестве свидетеля по делу… явиться в 9-00 25.05 в кабинет № 218 в городскую прокуратуру, к следователю Степаненко…»

Взгляд нашёл на стене календарь — заботливая Нина уже передвинула его ячейку на число «25». Ну, вот, а день так хорошо начинался!

— Нина, соедини меня с редакцией аналитических программ…. Алло, Игорь, у органов могут быть вопросы по твоей части?

— Вроде нет, Иван Сергеевич, в последнее время никому на мозоль не наступали.

— Точно? Не могли твои накопать очередную сенсацию?

Ответ был уверенно отрицательный.

Последние несколько месяцев после того, как к власти пришло новое правительство и участились проверки предприятий, хозяева которых не поддерживали новых руководителей страны, вызовы за пояснениями в органы стали регулярными.

— Иван Сергеевич, вам звонит следователь.

Черепанов вздохнул. Ну, что же, новая метла по-новому метёт. Только дворники уж слишком часто стали меняться.

— Давай… Поговорим, посудачим, не в первый раз.

— Иван Сергеевич, здравствуйте, — услышал он в трубке. — Старший следователь прокуратуры Степаненко. Вам направляли повестку…

— Да, конечно, вот она передо мной. К сожалению, только сегодня пришла. Чем могу быть полезен?

— Короткая беседа по материалам вашей работы. К 13.00 сможете к нам попасть?

— Хорошо, буду.

В назначенное время Иван Сергеевич был у следователя, который оказался лысоватым мужчиной неопределённого возраста. Вполне могло быть служителю Фемиды и 30, и 45 лет.

Журналиста ознакомили с правами и отобрали у него соответствующую расписку. «Уж слишком всё официально. В прошлый раз такого не было. Прямо с соблюдением всех формальностей». Иван был несколько озадачен.

— Иван Сергеевич, дело касается вашей общественной деятельности, — начал вещать следователь голосом провинциального диктора. — Вы ведь занимаете в городе социально активную позицию, не правда ли? Депутат городского Совета, председатель комиссии…

— Да, именно так. — В душе появилось некоторое чувство тревоги.

— По факту приватизации вагоноремонтного завода открыто уголовное дело, ведётся следствие в отношении некоторых должностных лиц. Под кое-какими документами, вызывающими у нас сомнение, стоит ваша подпись. Я хотел бы в этой связи задать вам несколько вопросов.

— Минутку, — прервал его Иван. — Согласно повестке — я здесь в качестве свидетеля?

Следователь кисло ухмыльнулся.

— Вы взрослый, серьёзный человек, Иван Сергеевич, не мне вам рассказывать, как быстро всё меняется. Пока — да, свидетеля, но статус этот напрямую зависит от вашей линии поведения. Будете с нами откровенны, сложится наше сотрудничество — статус этот не изменится.

Далее Ивана взяли в оборот, что называется, «по полной схеме». В течение нескольких часов были заданы десятки вопросов о приватизации вагоноремонтного завода и не только. Следователя интересовало буквально всё. Как Черепанов попал в комиссию по приватизации? Кто ему составил протекцию? Чьи указания он выполнял? Какие планы были у инвесторов на нежилые помещения, а какие на жилые? Бывал ли он сам на объекте? Проводились ли обследование и оценка? Кто конкретно этим занимался? Вопросы сыпались, как из рога изобилия. Причём в хаотичном, на первый взгляд, порядке. И все ответы тут же вносились в протокол. Следователь не давал возможности сориентироваться, собраться с мыслями. В кино в подобной ситуации гражданин тут же требует адвоката и ни на какие вопросы не отвечает. Но то в кино, а то в жизни. Черепанов слишком поздно понял, что весь этот прессинг направлен лично против него. На первый взгляд, бояться ему было нечего, никакой вины за собой он не чувствовал. Да, является депутатом городского Совета. Да, ему поручили возглавить комиссию, и он действительно занимался приватизацией того самого завода. Но разве он инициатор и заинтересованное лицо?

— Скажите, Иван Сергеевич, не для протокола… — вкрадчиво поинтересовался следователь. — А вас самого не удивляет тот факт, что комиссию по приватизации предложили возглавить именно вам, журналисту? Согласитесь, не совсем логично — неужели среди депутатов не нашлось ни одного экономиста, инженера… бухгалтера, в конце концов?

Черепанов устало пожал плечами.

— Видимо, господин следователь, задача перед вами поставлена уж слишком узкоспециальная. Поленились даже анкетные данные мои полистать. По первому образованию я как раз и есть инженер. Кроме факультета журналистики имею диплом Горного института.

— Извините, — покаялся следователь, — с этим фактом вашей биографии я действительно не был знаком. Недоработочка вышла…

Спустя четыре часа протокол был наконец составлен. «С моих слов записано верно», — собственноручно написал Иван и поставил подпись.

— Всё, я могу быть свободен?

— Подождите, Иван Сергеевич, я не закончил ещё все формальности.

Следователь закрыл папку, запер её в ящик стола и вышел. Ивана обуревали различные сомнения: откуда такой напор?! Ещё раз порывшись в закоулках памяти, проанализировал свою жизнь за последние два года. Нет… Не за что.

Следователь отсутствовал минут сорок. Явился в кабинет он таким же быстрым шагом, как и выходил.

— Иван Сергеевич, я задерживаю вас на 72 часа.

У Черепанова отобрали мобильные телефоны, все личные вещи и доставили в изолятор временного содержания при районном отделении милиции. Следующим утром он оказался опять на допросе у Степаненко.

События развивались стремительно. Что лишний раз убедило Ивана в заранее продуманном и подготовленном сценарии происходящего. Такую оперативность проявляют обычно только при расследовании резонансных преступлений или при поимке серийных убийц. Или заказе. Видимо, и его дело задумано как резонансное? Кому-то очень необходимо сделать его таковым? Через 3 дня следователь сообщил:

— Иван Сергеевич, ваш статус изменился. Прошу ознакомиться — это обвинительное заключение.

Обвинительное заключение содержало довольно неприятный для Ивана Сергеевича смысл — ему инкриминировались служебная халатность, получение взятки и, в свою очередь, вручение взятки должностному лицу. Из документа следовало, что Черепанов повлиял на занижение стоимости оценки целостного имущественного комплекса завода за счёт передачи в коммунальную собственность зданий под видом общежитий. За эту услугу, по версии следствия, он получил два миллиона долларов, а затем часть этой суммы передал мэру и чиновникам фонда госимущества. Учитывая, что четыре девятиэтажки находились в центре города, более лакомый кусок для приватизации трудно было сыскать.

Как оно было на самом деле? Черепанов работал в команде, в которой действовали довольно строгие правила. Глобально вопросы приватизации крупных объектов решались наверху. Иван точно знал, что такие глупости, как наличные деньги, там уж точно не практиковались. Если какой-то крупный бизнес и получал возможность что-то заработать, то ему, соответственно, нужно было благоустроить в городе сквер, отремонтировать бассейн или дорогу, иногда профинансировать определённые партийные мероприятия. Такие операции проводились только в кругу особо доверенных лиц, и информация никогда наружу не выходила. Было ли это идеально с точки зрения закона и морали? Возможно, нет. Но лучших вариантов в стране пока не существовало. Да и политические конкуренты действовали значительно жёстче и о нравственности вовсе не пеклись. А им нужно было противостоять. Будешь белым и пушистым идеалистом — сметут, размажут, затопчут те, у кого больше денег.

Кроме того, и город благодаря таким договорённостям благоустраивался. Те, кто обещал взамен на приватизацию возводить стадионы и детские площадки, — действительно их строили, слово своё держали. Разумеется, какие-то договорённости носили устный характер. А юристы следили, чтобы все формальности соблюдались.

Не Черепанов устанавливал все эти правила, он был лишь винтиком — не самым, правда, последним в этом механизме. Какие взятки? Зная, что об этом рано или поздно стало бы известно, что всё мониторится, что в кабинетах легко установить «жучки», а подставить чиновника — раз плюнуть… Нет, ни Черепанов, ни его коллеги не были обижены жизнью и, в общем-то, ни на что не жаловались. По негласному правилу, в рамках разумного и в рамках закона, какие-то свои вопросы они решали — но с полной личной за них ответственностью. Черепанов смог заключить долгосрочную аренду здания для своей телекомпании, ещё помог однокласснику приватизировать чердак над его квартирой. А вот архитектор, который явно переусердствовал, когда всех заставлял страховать проекты в фирме своей жены, вынужден был после скандала уйти с должности. Существовала, конечно, и система бартера с руководителями правоохранительных органов. Когда председатель областного суда попросил содействия в приватизации старого общественного туалета на центральной площади города на фирму невестки, никто ему не отказал. Теперь там после реконструкции шикарный ресторан и боулинг. Кстати, тогда благодарил, мол, обращайтесь, если что… А это мысль! Хоть его и отправили на пенсию, может, чем-то поможет?

Допрос был продолжен в той же тональности — напористо, со сменой фактов и имён, событий и дат.

— Знаете ли вы, уважаемый Иван Сергеевич, что, согласно решению Конституционного суда, подвалы, колясочные, чердачные помещения являются собственностью жильцов дома?

— Припоминаю, было такое постановление.

— Ознакомьтесь с ним, пожалуйста, подробнее ещё раз. — Степаненко сунул Черепанову ксерокопированные листы. Иван начал было их читать, но буквы прыгали перед глазами, а смысл ускользал. Да и что толку сейчас ему вникать в этот документ? Иван отдал листы обратно.

— Распишитесь, что ознакомлены, — продолжал Степаненко. — Вами был внесён на сессии горсовета вопрос о продаже колясочной? Это ваша подпись?

— Ну да. — Подпись была действительно его, чего тут отпираться?

— Признаёте, что, докладывая депутатам этот вопрос на сессии, вы проигнорировали разъяснение Конституционного суда и таким образом нарушили закон?

— Да там всё как-то по-другому было… я уж детали не помню, — начал как-то неуклюже оправдываться Черепанов. Он вдруг вспомнил урок химии в 9-м классе, когда не успел выучить валентность, надеялся отсидеться, а его, как назло, вызвали. Урок он не выучил по причине того, что весь вечер, как мог, утешал и обнимал маму, плачущую после известия об уходе к другой женщине отца. Рассказать об этом, понятно, он никому ничего не смог. Густо покраснев, попытался вначале что-то вспомнить. А потом признался, что не готов, и получил первый в жизни кол. Кого было в нём винить? Очкастую химичку, пришедшую недавно после института, которой он пытался — насколько это было возможно — оказывать знаки внимания и которая явно это замечала, но демонстрировала к нему поочерёдно и строгость, и симпатию?..

— Продолжим, Иван Сергеевич, — бесцветный ровный голос Степаненко вернул его к действительности. — Двадцать восьмого октября вы выступили с предложением о продаже бывшего клуба станкостроительного завода по остаточной стоимости. Подпись ваша?

— Да…

— Подтверждаете факт своего выступления?

— А что остаётся…

— Известно ли вам, что, согласно законодательству о приватизации, продажа таких объектов осуществляется исключительно по экспертной оценке? Ознакомьтесь с нормативными документами. Вы сознательно нарушали закон?

— Может быть, юристы что-то недосмотрели… — Иван Сергеевич никак не мог сосредоточиться. — Я, кстати, припоминаю, — сделал он попытку защититься, — там ведь на самом деле не клуб был, а его развалины. Даже ходатайство из милиции имелось, чтобы побыстрей что-то с этим неблагополучным местом сделали, поскольку там бомжи и другой опасный элемент собирался, дебоширил, а неподалёку школа находилась.

— Это к делу отношения не имеет. Распишитесь, — сухо велел Степаненко.

Ближе к вечеру Ивана этапировали во временный изолятор, в компанию таких же, как и он, подследственных.

Черепанов был подавлен, как и должен был быть подавлен нормальный человек, которому впервые предстояло переступить порог КПЗ. Чувство страха от встречи с неизвестным миром, который ассоциируется с самыми негативными ожиданиями, — естественное чувство. Представление о тюрьме, правда, в этой стране имеет каждый — по фильмам, по многочисленным слухам. Иван, безусловно, знал, что через подобные испытания проходят тысячи невиновных людей. Почему он должен быть лучше? К примеру, своего деда, репрессированного в 37-м? Впрочем, попытка самоуспокоения давалась слабо. Ведь в душе каждый всё же надеется избежать этой участи. Почему я? Нашли преступника… Иван почувствовал себя обиженным и злым на свою страну. Кому и чем он так мог насолить? В каких-либо закулисных разборках не участвовал, явных врагов в бизнесе не имел. Более того, отношения с представителями органов власти старался выстраивать дипломатично: сильно не прогибался, но и на рожон без особой нужды не лез. В кухню взаимодействия власти и большого бизнеса его тоже не посвящали… Странно, ведь без предварительного согласования на разных уровнях таких людей, как он, без серьёзного повода сажать вроде бы не должны…

Камера № 5 местного СИЗО ничем не отличалась от тысяч таких же по всей стране. Крашеные в тёмно-зелёный цвет панели до середины стены, параша в углу возле входа и натянутые от одной шконки до другой на высоте человеческого роста верёвки с висящими на них портками.

— Заходи, постоялец…

В камере, рассчитанной на 12 человек, жильцов было около 20. Количество наколок на разных частях тел сидельцев увеличивалось по направлению от параши к окну, их типажи в этой же зависимости всё более соответствовали короткому и ёмкому определению «ЗК».

В углу двое сизых от татуировок граждан лениво перекидывались засаленными картами.

— Ты, конечно, тоже сюда ни за что попал, да?

Иван осторожно огляделся.

— Да. Кто-то хочет меня видеть именно здесь.

— Отдохни малёха, потом знакомиться будем.

Иван огляделся. Состав участников оказался весьма разношёрстным. Несколько человек были аккуратно выбриты и выглядели даже респектабельно. Зато отдельные физиономии в сочетании с неприятной, наглой и подавляющей манерой общения их хозяев вызывали явную антипатию. Интуитивно Иван решил, что с ними нужно быть особенно осторожными. Остальных можно не опасаться. Двое бомжей жалкого вида, служившие источником неприятного запаха, всем подчинялись и сразу вызвали у него жалость. Неужели он слабее всех этих людей, которые выдерживают одинаковые с ним условия? Впрочем, не совсем одинаковые. Разумеется, чем привычнее обстановка, тем легче. И чем сильней контраст с вчерашней ещё действительностью, тем больше угнетён человек. Конечно, на это и рассчитывают следователи, добиваясь нужных для себя результатов.

Тюремный запах, естественно, отличался от царящего в парфюмерных магазинах, но оказался вполне сносным, и через несколько часов Иван уже почти не обращал на него внимания. Черепанову определили место на верхней полке рядом со студентиком Пашей, попавшим сюда… добровольно. Более нелепую историю трудно было придумать. У Паши всё началось с визита в игровые автоматы. Вскоре он выиграл по-крупному, но затем, как водится, всё просадил. Одолжил деньги у знакомых… Чтобы рассчитаться, взял кредит, но по пути выпил пива и ноги снова привели его в автоматы. После неожиданного вечернего визита крепышей из службы безопасности банка у матери случился сердечный приступ. Павел ничего умней не придумал, как прийти в райотдел и попросить небольшой срок. Следователь отнёсся с пониманием и даже предложил на выбор несколько «висяков». Паша предпочёл угон… Черепанов был в недоумении. Как можно проиграть 27 тысяч долларов в автомате, если там используют 50-копеечные монетки? Иван Сергеевич узнал, что отстал от жизни: оказывается, можно применять любые коэффициенты и виртуальные деньги.

— Неужели ты не понимал, что сражаешься против компьютерной программы, у которой просто невозможно выиграть — иначе на кой хозяину эти игрушки? Если уж так приспичило, купил бы себе собственный автомат и играл сам с собой на здоровье, — пытался вразумить Пашу Черепанов.

— Не всё так просто, — вступил в беседу один из сокамерников, державшийся особняком и явно походивший на хозяйственного руководителя. — По природе своей люди не так уж сильны и мужественны. Большинство из них проявляют псевдосмелость, когда наверняка уверены в своём преимуществе. Можно ли обвинить миллионы немцев в том, что они не восставали против гитлеровского режима? Как-то моя бухгалтер сказала: если бы меня пытали, я бы сдала всё, — и это честно. Большинство из нас курить бросить не могут. Беда в том, что наше общество не уберегает людей, а наоборот — провоцирует их на идиотские поступки. Целые бизнесы на этом построены. Заходит наш простак в супермаркет, а ему машину без первого взноса и якобы под низкие проценты впаривают, а потом выясняется, что в договоре был ещё пунктик о комиссии и платить придётся намного больше. То, что раньше с гражданами делали напёрсточники, сейчас делают крупные компании. Спортзалов не хватает, зато казино и игровые автоматы подкарауливают на каждом углу. При этом все всё знают и понимают, но заходят. А ты, кстати, Паша, все деньги в одном месте просадил?

— Ну да, на углу Советской и Независимости. Я надеялся крупно выиграть и так им отомстить…

Черепанов вспомнил хозяина этого заведения. Когда тому бумаги на приватизацию оформляли, приняли во внимание, что он выделил средства на строительство церкви и ещё памятника по настоянию новых властей. Вот тебе и круговорот денег. Выйду — поговорю с депутатами и мэром, нужно действительно что-то с этим делать. Зачем строить бизнес на разорении таких, как Пашка? Работал бы он где-то, пользу приносил, налоги в бюджет. Черепанов почувствовал даже некую вину перед этим пареньком. «Да ты выйди сначала!» — словно угадал его мысли недавний собеседник по разговору с Пашей. Как выяснилось, звали его Дмитрий Валентинович Караваев. А работал он директором шахты.

Довольно скоро Черепанову устроили проверку на прочность. В карты один из новых соседей проиграл его пиджак и обувь — одевался Иван в престижных магазинах, работа обязывала к добротным и красивым вещам. Именно они и стали предметом интереса. Собственно, к чему-то подобному он уже был готов. Как должен быть готов любой мужчина, живущий в стране, где от тюрьмы и от сумы не зарекаются по определению. Уже несколько последних лет трижды в неделю он ездил заниматься в спортзал к знакомому тренеру. Не то чтобы готовился к серьёзной драке, просто держал себя в тонусе. В кикбоксинге, как ни странно, его больше привлекала хореографическая составляющая — продуманная чёткость в рисунке движений и ударов, лаконичная простота защитных действий. И вот, поди ж ты, и пригодилась «хореография»! Тесная камера — не место для демонстрации техники боевых искусств. Иван шагнул навстречу претенденту на его обувку и пиджак. Ударил коротко. Без замаха. Левый локоть — в печень, правый — в подбородок. Удары страшные и эффективные. Из арсенала тайского бокса, восточного прародителя кикбоксинга, на ринге они были строжайше запрещены. Но то на ринге… Противник рухнул со сдавленным стоном на грязный бетонный пол. Камера одобрительно загудела. В знак победы и повышения рейтинга ему досталась койка побеждённого.

Тюремный быт и правила давались Ивану с трудом. Кроме того, ни родственники, ни друзья, ни адвокат, ни кто-либо из коллег к нему не допускался. Шли четвёртые сутки, как он ушёл по вызову в прокуратуру. На пару часов, как тогда представлялось. Дома сходила с ума Мария, он точно это знал…

Они нуждались друг в друге — именно так можно описать эти отношения. Их союз не был оформлен официально. Это были отношения, в которых ни они сами, ни окружающие не могли ничего понять. С одной стороны, их бешено тянуло друг к другу. То ли дело было в совпадении запахов, то ли в Марииной эротичной родинке, в её детской чёлке — Иван точно понять не мог. На отсутствие опыта отношений с женщинами ему жаловаться не приходилось. При этом он сам особо не усердствовал, скорее действуя от обратного. Не обрушивал букеты цветов, подарки, комплименты, умные фразы, напоминая ленивоватого, но умного доброго увальня. Разве что смотрел страстно. Видимо, многих привлекала в нём спокойная надёжность, покладистость и бесхитростность. Хотя это была лишь иллюзия. На самом деле Иван, несмотря на внешнюю доверчивость и немудрёность, не спешил отдавать себя в чьи-то руки. Возможно, он слишком многого хотел. Во всяком случае, на всю жизнь запомнил эпизод, когда познакомился с девушкой — просто красавицей. Они начали часами болтать по телефону, ходили в кино и на концерты, ужинали в ресторане. Она оказалась весьма заботливой, аккуратной, вкусно готовила. Наверное, была бы отличной мамашей. Она давала понять, что в их отношениях он — мужчина, он — главный. Но, когда они оказались в одной постели, он вдруг почувствовал (это был конфуз, которого никогда не случалось ранее), что его к ней не тянет. Иван даже попробовал прибегнуть к совету, о котором читал в журнале, — закрыть глаза и представить кого-то другого. Девушка была покорной, даже послушной, но то ли тип прикосновений, то ли разная кодировка движений — что-то мешало, что — он так и не смог понять. Не помог и алкоголь…

С Марией всё было по-другому. Их просто тянуло друг к другу, как котов на валерьянку. И это было не только в постели. Он дарил ей цветы, и она прочитывала, что 27 роз — это 27 дней их знакомства. Однажды он понял, что втрескался, и уже не мог не думать о ней.

Страстные ночи, страстные дни. Раньше у Ивана бывали случаи, когда после близости вдруг резко хотелось уйти, остаться одному. Иногда они с Марией теряли голову, но, уставшие и измождённые, всё равно были приятны друг другу. У них было много общих увлечений, оба любили собак, они научились разбираться в делах друг друга, заботились порой в мелких деталях. Когда Мария склоняла голову на грудь Ивану — вот он, мой мужчина, мой повелитель, — он был по-настоящему счастлив.

Но существовало и нечто совершенно противоположное. Они жутко ссорились. Ссоры эти отнимали много времени, изматывали и разрушали обоих. В такие периоды Иван чаще выпивал с друзьями, был грустным и нудным. Попытки встречаться с другими женщинами не помогали — потом становилось ещё хуже.

Несколько раз они пробовали разобраться, выяснить причину и договориться, но всё повторялось. На самом деле они не могли понять, почему так поступают и заводят друг друга. Иван привык общаться с подчинёнными, будучи начальником. Чётко ставить задачу, требовать, управлять. При этом считал себя неплохим психологом, поскольку в коллективе слыл отцом родным. Умел посоветовать, поддержать, успокоить. С ним делились сокровенным, и он гордился, что удалось выстроить отношения на работе, как в большой дружной семье.

Точно так же он пытался общаться и с Марией. Главным образом с помощью логики. Мария же выросла в семье, где женщины традиционно верховодили мужчинами, которые смирялись с этим, и в силу любви принимали все их выходки. Такой была её бабушка, такой была её мама, но такой не хотела быть она. Тем не менее действительность состояла вокруг из сплошных эмоций, манипуляций, обид, примирений, интриг. Может, без этого им было скучно?

Показательной и самой необъяснимой для Черепанова стала последняя размолвка, а точнее, настоящий скандал.

Друзья Ивана пригласили их на юбилей. Изысканная публика, лучший в городе ресторан — дело было не только в этом. Речь не о рядовой протокольной пьянке с заевшимися толстосумами. Иван действительно дорожил этой дружбой — ребята были искренними, никогда не кичились своими успехами, хотя их разработки завоевали известность во всём мире, долго готовились к событию и копили деньги. Черепанов заранее купил подарок, продумал остроумный тост, настроился на отдых.

Когда в назначенное время он заехал за Марией, то застал её совершенно не собранной. Она заявила, что у неё жутко болит голова, всё плывёт перед глазами и она останется дома. Иван был обескуражен. Почему она не сказала ему заранее, он бы привёз врача?.. «Думала — пройдёт», — просто объяснила Мария. Тогда он попробовал её уговорить. От головы ведь можно выпить таблетку. В конце концов, побыть немножко и уйти пораньше. Но Мария стояла на своём: у неё кружится голова, ей совсем худо. И если он хочет, пусть поедет один. Иван представил лица друзей, свои неловкие объяснения. Почему неловкие? Да потому что у всех жёны как жёны. Он внимательно посмотрел на Марию, и ему показалось, что вряд ли ей так уж плохо. Может, причина в чём-то другом, но на кой тогда весь этот цирк? Он снова попробовал её убедить в своём — в конце концов, существуют нормы приличия, люди готовились — заедем хотя бы на полчаса. И тут она разошлась, устроила истерику, и Иван узнал, какая он бездушная сволочь. Выходит, в угоду развлечениям своих друзей он готов жертвовать ею? Пусть она хоть умрёт на этой дурацкой вечеринке, для него важней, чтобы всё было чинно-благородно и, не дай Боже, чтобы его друзья не обиделись или чего не подумали. Кто для него важней? Она — его женщина, которой он поёт о любви и которой сейчас плохо, или какие-то дурацкие нормы? «Ты не мой мужчина!» — бросила она ему и была похожа на очень даже здоровую и воинственную стерву. Он чертыхнулся, послал её куда подальше и хлопнул дверью. На кой ему, успешному нормальному человеку, эта нервотрёпка? Зачем ему рядом женщина, которая дома устраивает ещё один фронт, — на работе проблем по горло. Неделю он не звонил. Потом вдруг понял, что не может, к чертям гордость. Он позвонил — она не взяла трубку. Тогда он послал смс-ку, в которую вложил всю силу своего таланта. Она перезвонила к вечеру.

Через день они сидели дома при свечах и договаривались не ссориться. Позже он случайно услышал обрывок разговора — Марию здорово накручивала её мама: дескать, жить гражданским браком неприлично, а Ваня твой только голову тебе морочит…

На следующее утро Иван наконец вышел из шока, взял себя в руки и заставил по-другому посмотреть на ситуацию. Да, дело дрянь, попал в переплёт. Но у других и похлеще случалось, а потом выходили сухими из воды. Он вспомнил знаменитое ГКЧП. Тогдашний председатель Верховного Совета СССР Лукьянов год почти пробыл в тюрьме — и всё это время молчал, а потом всех выпустили как ни в чём не бывало. А ещё есть человеческий фактор. Вот один из судей взял да и отпустил под залог криминального авторитета. Судью, правда, уволили, но он адвокатскую контору открыл, видимо, гонорара за это решение ему на всю жизнь хватит. Кроме того, власть ведь тоже меняется. В соседнем городе недавно возбудили крупное дело против прокурора, прикрывающего криминал и стоящего там на довольствии. Власть поменялась — бригада следователей, которые дело вели, была отправлена на пенсию, сам бывший прокурор возглавил крупную фирму… Правда, у Черепанова коленкор другой. Но всё равно нужно потянуть время.

На очередном допросе Иван отказался от любых разговоров без адвоката. Один из его давних знакомых согласился помочь, и уже на следующий день Черепанов чувствовал себя спокойнее. Он всё ещё тешил себя мыслью, что происходящее — какая-то нелепая ошибка и скорее всего не он является истинной целью следствия. Однако чем дальше, тем становилось хуже. Любой из эпизодов, то ли о недостоверной оценке проданного здания, то ли о незаконной приватизации колясочной, Степаненко упрямо подводил к тому, что Иван, как председатель депутатской комиссии, курировал эти процессы и несомненно причастен к фактам беззакония. В деле возникали всё новые и новые эпизоды.

Теперь, когда о его участи через адвоката узнали друзья, они, естественно, кинулись за помощью к высокопоставленным знакомым. Но реакция в каждом кабинете была одинакова. Заказ и раскрутка дела о незаконной приватизации завода происходят по прямому указанию из Киева, и стать оно должно показательным. Возможно, Иван Сергеевич и жертва в этом процессе, но таковы правила игры при смене власти. В беседе с глазу на глаз влиятельные люди выражали сочувствие и разводили руками — ну, попал мужик под раздачу, что ж тут поделаешь, на танки с шашкой кидаться? Выждать надо, что-то придумается.

В камере основной круг общения Ивана составили два человека. Один из них Дмитрий Валентинович Караваев — директор крупной шахты. На предприятии случилась трагедия — погибли люди на большой глубине. Правительственная комиссия сначала закрыла шахту, а затем процесс разбора происшествия превратился в отбор и назначение жертв. Кто-то ведь должен был быть виноватым. Царь природы бессилен перед мощью и пеклом глубин — последнее время такие случаи стали необъяснимыми, наука разводила руками, а старые шахтёры просили о помощи Доброго Шубина. Кто этот невидимый покровитель горняков, знали только они сами. Говорили, что это дух погибшего шахтёра Ивана Шубина, который ходит по лаве в шубе и с факелом впереди всей смены в поисках выбросов метана. Много таких первопроходцев погибло ужасной смертью в огне взрыва. Но ведь кто-то должен был это делать, в каждой шахте всегда был такой человек. Вот и сегодня продолжает Шубин следить за порядком в лаве. Может, и звали его как-то иначе, но на километровой глубине шахтёры и сейчас часто видят свет там, где точно нет и быть не может людей. Добрый Шубин стонет и кряхтит, но всегда помогает подземным работягам. Те, кто его видел, говорят, что волосатый старик с фонарём на голове напоминает чудище из «Аленького цветочка». Говорят, много жизней спас. Перед обвалом шепнёт шахтёру: «Уходи, уходи…» Кровлей потрескивает, звуки разные издаёт, гонит людей из нехорошего участка лавы. Благодарны ему шахтёры, еду оставляют под землёй, да так, чтобы крысы не добрались. Просят Шубина о помощи, когда тяжело, а на поверхности держат эту дружбу в тайне от всех — обидеть покровителя не хотят. Иван и сам был знаком с этими поверьями — после окончания Горного института он молодым специалистом пришёл на шахту, где получил крепкую закалку и первый опыт самостоятельной работы.

У Дмитрия Валентиновича была просто-таки олимпийская выдержка и замечательная способность ничего не драматизировать. Вскоре выяснилось, что оба заканчивали Московский горный институт.

— Где б ещё встретились, — улыбнулся Караваев, — Ты в каком году выпускался?

— В 88-м.

— Салабон ты, стало быть, Ваня. А я — в 78-м. Кстати, Прохин у вас что-то читал?

— Не то слово, читал. Я ему зачёт по безопасности процессов и производств только со второй попытки сдал. Наша группа его подкузьмить решила. Знали, что он чистый теоретик. Сразу из института в аспирантуру пошёл, ни одного дня на производстве не работал. Кто-то из наших раздобыл наградные бланки. Отправили ему по почте солидное письмо с сообщением, что решено представить его к правительственной награде. Прохин должен собрать по месту работы три характеристики-рекомендации, приложить 7 фотографий, автобиографию — и всё это в течение трёх дней выслать заказным письмом в наградной отдел президиума Верховного Совета. В общем, шутка по нынешним временам безобидная, а тогда могли серьёзно подлететь. Самое интересное, что Александр Александрович клюнул и бумаги отослал. Дело завертелось такое, что если бы нас поймали, не знаю, чем бы и закончилось. Слава Богу, пронесло, или копали не сильно. Но он как чувствовал что-то по отношению к нашей группе. Вот я, как староста, и попал под раздачу. Так-то он мужик не злопамятный, тогда доцентом был, сейчас, кажется, до завкафедрой дорос.

Караваев рассмеялся:

— Ну дела. Представляешь, этот ваш Александр Александрович — Санька Прохин — мой однокурсник. Был у нас лучшим специалистом по добыванию пива. Его, кстати, на втором курсе из-за недопусков чуть было вообще не отчислили. А потом он на дочери проректора женился — и пошёл по научной линии. Говорят, что живут, кстати, неплохо… Так ты, стало быть, шебутной был. А я в студентах тоже «хулиганил». Дружок мой учился на заочном, но не на нашем факультете, а на разработке рудных и нерудных месторождений. Пристал, чтобы я вместо него пошёл на пересдачу истории КПСС, которую он завалил (он был чистым технарём). Я, конечно, крепко отпирался, но он доказывал, что дело безопасное. Преподаватели и студенты на заочном на пересдаче друг друга в лицо не знают. Вначале решили фотографию в зачётке переклеить, а потом осенила практически гениальная идея. Раскрыли скрепки и переставили листы внутри зачётки. Обложка с фоткой — моя, а внутренности — его. Дрейфил я прилично: ведь в случае чего обоих из института бы попёрли. Друг мой стоял за дверью, а я был готов при первой опасности хватать зачётку и бежать наутёк. Главное — не перепутать фамилию преподавателя, который вёл у моего друга практические. Слава Богу, пронесло. «Четвёрку» эту мы потом так обмыли, что чуть не угодили в «обезъянник». Представляешь, когда уже «тёплые» на «Маяковке» проходили мимо ресторана «Пекин», решили непременно туда попасть, хотя раньше отродясь в кабаках не бывали. Сунули «трояк» швейцару и вскоре сидели за столиком. Помню, что вино китайское оказалось очень даже недорогим — около четырёх рублей за бутылку. Но насидели мы тогда почти на 20 рублей. А в карманах нашли всего 18. Благо женщины за соседним столиком выручили…

За разговорами Иван пытался всячески отвлечься, изгнать дурные мысли. Но разговоры эти напоминали сон, который всё равно заканчивается. «На кой сдалась мне эта комиссия? Ну, не было бы у меня в аренде этого здания, пусть бы даже и телекомпании. Какие привилегии она мне дала? С утра до вечера думать о работе, ночью не отключать мобильный. Ну, ездил бы не на „Мерседесе“, а на каком-то „Лачетти“ или „Ланосе“, без водителя, — какая к чёрту разница? Не набивал бы брюхо в дорогих ресторанах и на всяких протокольных банкетах — желудок бы здоровее был. Еще меньше бы штаны протирал на совещаниях во властных кабинетах — где нужно следить за тем, чтобы и лишнего не сболтнуть, и анекдотик смешной в тему подкинуть… Да, чуть ли не каждый месяц покупал дорогие туфли, костюмы, галстуки, рубашки, как того требовал этикет, — а зачем их столько, целую гардеробную занимают. Приятней было бы лишний раз на рыбалку съездить или в лес за грибами сходить — уж забыл, как это было». На жизнь без всех этих атрибутов, как ему сейчас казалось, Черепанов заработал бы с куда меньшим напряжением и ответственностью. Да, была возможность за границу на отдых слетать, в составе делегации мэрии итальянский город-побратим посетить. Или на футбольный матч родной команды в Мюнхен отправиться. Только часто этим пользоваться не получалось — времени не хватало. Так зачем тогда эта возможность? Эх, сидеть бы сейчас не взаперти, а махнуть с Марией в Крым, с палаткой. «Впрочем, наверное, лукавишь ты, Вань, — думал сам про себя Черепанов. — Видать, нравилась тебе вся эта игра, и успешным быть нравилось, и избранным, ведь далеко не у всех так получалось…» Черепанов попытался отвлечься от этих мыслей и вновь вернуть себя к беседе:

— Да, Валентинович, так ты ещё тот авантюрист! А в стройотряд ездил?

— Мы в Кедровом работали, под Сургутом. ГРЭС на Оби помогали строить. Романтики, понятное дело, на три дня хватило — ну, там, палатки, гитара, «дым костра создаёт уют», прочая «любовь, комсомол и весна». Потом — на работу. Пришёл со смены, упал, заснул, проснулся — на работу. Смена 12 часов. И так полтора месяца без выходных, до Дня строителя. Если не путаю, 14-го августа. Накануне комиссар объявил нам назавтра выходной, приказал всем побриться-помыться и огласил культурную программу: днём едем в Сургут на фестиваль студенческих стройотрядов, а вечером по месту дислокации — дискотека с приглашёнными барышнями, студентками тюменского мединститута. У них там свой стройотряд был. Чего они строили, я, правда, не знаю. Но суть не в стройке.

Перед этим итогом такой вот дискотеки стала женитьба одного нашего хлопца на их медичке. Так что девушки, сам понимаешь, ехали на танцы с прицелом крепить московско-тюменскую дружбу узами брака. И то сказать, по советским меркам женихи мы были завидные: горный инженер — мужчина положительный, с хорошей зарплатой.

Все мы, понятное дело, такой план мероприятий единогласно поддержали. Скинулись и приобрели в Сургуте, в ЦУМе, стереофонический магнитофон, тут же в киоске за углом прикупили кассет — в основном итальянцы, рамины, пупы и прочие кутуньи… Помнишь, повальное безумие было, итальянский чуть не стал языком межнационального общения народов СССР! Музыка — это, конечно, здорово, беда в другом: комиссар ограничил закупку спиртного. Бутылка шампанского на двух барышень, бутылка водки на троих здоровых мужиков, бетонщиков и лесорубов. Как следствие, все начали делать персональные запасы — ну, в самом деле, мы ж как в том анекдоте: полтора месяца в трудных условиях, без водки и девчонок, без рельсов и шпал. Водка, заметь, естественным образом идёт в начале списка.

Приехали девочки, все красавицы, нарядные, в зелёных курточках. Мы тоже соответствуем. Столы накрыты, итальянцы в углу наяривают про амор — короче, полная феличита. Комиссар речь задвинул, идейно выдержанную. Все выпили слегка — из расчёта одна бутылка на троих — и начали под столом пододвигать резерв главного командования. Сразу же после комиссара слово взял Петя Соколкин, ты ж его, кстати, должен знать, он в министерстве сейчас. Девочки, сказал Петя, я вас должен предупредить относительно профессиональной специфики: мы не бабники, мы честные пьяницы. И замахнул полстакана, не закусывая. Девочки деликатно посмеялись, типа, поняли шутку. Петя пожал плечами, сел за стол и снова налил. Между прочим, сказал он, я в институте первый кандидат на «красный» диплом. Девочки опять посмеялись, а Петя, кстати сказать, правду говорил. И про специфику, и про диплом.

По истечении часа трезвые медички, которые большую часть времени протанцевали или сами с собой, или поочерёдно с комиссаром, с изумлением наблюдали картину: на столах почти нетронутые бутылки с водкой, вокруг стола изрядно поддатые мужики, разбившись на кучки, размахивая руками, нещадно матерясь и дымя сигаретами, горячо обсуждают какие-то профессиональные проблемы. Сам же знаешь, как у нас: на работе — о девчонках, с девчонками — о работе.

Утром комиссар попытался нас стыдить за недостойное поведение, на что ему резонно возразил тот же Петя Соколкин — я, мол, предупреждал относительно специфики. И веселить их я не нанимался, в прошлом году погуляли, потанцевали, я женился — чего вам ещё?!

— У меня тоже воспоминания о стройотряде самые что ни на есть. Мы под Енисейском в Краснояском крае коровники возводили. Когда месяц прошёл и народ узнал, что нам солидную зарплату закрыли, большая часть решила уехать. А местное руководство попросило остаться доделать крышу и полы — по аккордной оплате. Нас несколько ребят согласились. До этого я с двумя друзьями на квартире жил у местной бабки, а тут нас в общагу решили переселить. Захожу я в дом, значит, вещи собираю. А она внешне — ну точная баба-Яга. Два зуба у неё было, и она так характерно курила «Беломор» — сигарету держала большим и указательным пальцами. И чувствую спиной взгляд. Оборачиваюсь — и у меня куча конвертов с авиамарками рассыпалась. А бабка так пристально смотрит на меня и говорит: «Сынок, угости конвертиком». Я ей конверты протягиваю. И вдруг она меня схватила мёртвой хваткой, на кровать повалила и пытается в губы поцеловать. Я от неожиданности оцепенел, еле вырвался — и бежать. А она мне вслед: «Дурак! Мы бы жили, как люди, я б тебя грибами и ягодами кормила». Я потом её в селе издалека чувствовал.

— Ого, какая «страшилка»! — рассмеялся Караваев.

Также он поведал Черепанову, как пользоваться тюремной почтой. Оказывается, несмотря на все строгости, «малявы» (письма) и передачи доставляются без проблем — конвою тоже жить нужно. На сей раз беседа была столь задушевной, что, впервые за время нахождения в СИЗО, Черепанов почувствовал себя отдохнувшим от переживания обстоятельств окружавшей его действительности.

Ещё одним товарищем Ивана в заключении стал отставной офицер, военный комиссар одного из районов Лугани. Когда-то в разгар перестройки в большой стране взорвалась большая атомная станция. Леонид Аркадьевич оформлял тогда вызов Ивана в качестве офицера полка гражданской обороны на ликвидацию аварии, а после возвращения Черепанова много раз бывал на встречах этого батальона. Ивану казалось, что военком чувствовал себя несколько неуютно из-за того, что они уехали, а он остался, что не тушил он с ними радиоактивные пожары, что не пил в зоне отчуждения вместе с ними спасительную дезактивирующую водку. Он их туда послал от имени государства, а государство предало и забыло и ликвидаторов, и самого комиссара. Для тех, кто вернулся из Афганистана или Чернобыля, Леонид Аркадьевич всегда старался быть полезным и советом, и делом. Пока, естественно, была возможность быть полезным.

В отношении него расследовалось дело о неправомерном применении оружия. Последние четыре месяца после ухода в запас полковник возглавлял службу охраны одного из крупных бизнесменов города. Из рассказов Леонида Аркадьевича Черепанов узнал, как дисциплинированный и преданный делу офицер не вписался в мир чистогана и хитрости. В один из обычных рабочих дней в кабинете у его нового шефа появились гости — классический комплект: один, умеющий стройно излагать мысли, и двое молчаливых крепышей с отрешённым выражением лиц. Довольно скоро, судя по звукам, доносившимся из-за плотно закрытой двери, беседа вышла из конструктивного русла и секретарша, дрожа от страха, вызвала охрану. Допустить такого грубого нарушения порядка на вверенной ему территории и по отношению к охраняемым персонам Леонид Аркадьевич не мог. Он вбежал в кабинет, имея при себе травматический пистолет. На месте событий он застал лежащего с разбитым лицом шефа (его при этом продолжали пинать ногами) и полную разруху. Не прерывая увлекательного занятия, один из крепышей дружески посоветовал деду валить на хрен с неотбитой пока башкой. Недолго рассуждая, отставной полковник произвёл три прицельных выстрела резинопластиковыми пулями по нижним конечностям гостей, после чего приказал секретарше вызвать медсестру — «Макарыч», понятное дело, не «ПМ», но несколько дней ребятишки смогут передвигаться исключительно на костылях. Дальше события повернулись совершенно неожиданным для него образом: пострадавшие привлекли к делу правоохранителей. Как выяснилось, к шефу Леонида Аркадьевича приходили кредиторы, и, давая показания следователю, он уверенно заявил, что мер физического воздействия к нему никто не применял и он совершенно не понимает, с чего это вдруг начальник охраны взбеленился и начал палить в невинных людей. Секретарша в своих показаниях отметила, что Леонида Аркадьевича она не вызывала, он сам туда ворвался. Естественно, от пострадавших последовали заявления и они приложили все усилия к тому, чтобы сотрудники МВД были предельно внимательны и раскрутили дело на всю катушку. Во время следствия выяснилось, что шеф не собирается помогать уже бывшему начальнику охраны ни материально, ни связями. Родина также не спешила принимать в расчёт прошлые заслуги офицера, им просто пожертвовали в угоду раскрываемости. Полковник в душе затаил глубокую обиду на всех и вся, но в Иване нашёл товарища и собеседника, часто откровенничал с ним о своей семье, о службе.

— А до охраны как тебе служилось, Аркадьич? — Иван пытался поддержать полковника морально и отвлечь его от больной темы.

— Да как, Вань… Всю жизнь по гарнизонам, последний — Баграм. Знаешь, где это? Ну, вот… Из Афгана вернулся, дали должность военкома — типа, место тихое, служба непыльная, заслужил, мол, под пенсию. Вначале, и правда, ничего было, а потом… Призывников с каждым годом всё меньше, все поголовно хронически больны, а только за забор — уже бутылка пива в руках. Кто за ними смотрит? В наше время пиво с утра мог себе позволить только отъявленный алкаш, а сейчас… Работы толковой и не было почти — бумажки, отчёты. За пару месяцев до пенсии пришёл, правда, хитрый приказ о наборе добровольцев. Искали из числа нашего кадрового резерва. Но там требования высокие. Я уж и не потяну… Десантники, горные стрелки…

— И что понадобилось Родине? Регулярной армии не хватает?

— Понадобился батальон гусар для службы где-то в горах. В тёплых странах. Там и к физике требования повышенные, моральная устойчивость и всякое такое. Язык ещё нужно знать — это обязательно, английский. А чего это ты интересуешься, подработать решил?

— Жару не люблю, — улыбнулся Иван. — У нас что, ещё остались профессиональные солдаты? Афганцы уже своё отвоевали. Сам же говоришь, старый стал, не боец! Военные училища сократили до минимума, техника вся старая, воевать на ней толком никто не умеет, да и некому. Где ж ты возьмёшь легионеров?

— Есть ещё вояки, Ваня. И вертолётчики есть, и танкисты… Живут, правда, впроголодь, поэтому и подаются в миротворцы. Платят им раза в три меньше, чем иностранцам. Да куда тут деваться! Какой-нибудь очередной гражданский министр придёт опять и давай свои порядки наводить, а армия не терпит революций и обнищания. Вон, Россия, глянь, как развернулась. Опять их стали бояться… Войска наши теперь больше на потешные похожи… Но тут, Ваня, другая история. Поганое что-то затевается. И приказ был какой-то мутный — только для военкома, без широкой огласки, строго под подпись. И специалисты требовались, так скажу, не очень подходящие для голубых касок. Ладно, снайперá, но специалисты ПВО под советские ЗРК? Это на хрена? Где ты видел террористов, обладающих боевой авиацией, штурмовыми вертолётами?

— И что, Аркадьич, нашёл ты желающих?

— Нет, не нашёл. Да, честно говоря, и не искал особо — уж больно, говорю тебе, дело мутное. Есть у меня подозрение, что будут эти хлопцы-добровольцы воевать где-то в пределах бывшей нашей общей Родины. Под руководством англоязычных командиров. На то их в Крыму сегодня и готовят…

— В Крыму? Откуда такие сведения?

— Сослуживец бывший, Валера Степанюк, инструктором там. Эта информация верная. И личный состав, кстати сказать, в подавляющем большинстве из западных областей страны набран. Вот и прикинь сам: национально сознательные ребята проходят горную подготовку в Крыму — какой регион Союза по ландшафту всего более подходит?

— Ты думаешь… Джорджия?..

— Уверен.

Неожиданно Черепанов начал вспоминать Марию. После некоторых сомнений он решил поговорить об этом со своим новым другом по камере. Хотя сам подобных обсуждений не любил, старался не допускать и других попрекал: мол, вы, мужики, хуже баб — только и треплетесь. А тут сам открылся.

— Представляешь, Аркадьич, с ней трудно, а без неё не могу. А тут ещё эта тёща потенциальная масла в огонь подливает. Да не против я жениться. Но пусть сначала докажет, что может ладить, уют, покой создаёт. А если она сейчас не слушается, то что потом будет?

— Так ведь и в тебе причина, Вань, — после некоторой паузы задумчиво произнёс военком.

— В смысле?

— Помнишь, вчера котов на прогулке видели? И накануне. Не обратил внимание, как она долго котика мучает, пока что-то произойдёт?

— При чём тут кошки? Нашёл сравнение… — Черепанов уже подосадовал, что затеял этот разговор.

— А при том. Кошку ты никогда не заставишь сделать то, что она не хочет. Разрешит — погладишь, не разрешит — нет. А женщину — и подавно. Они живут эмоциями. Прямая логика — слишком скучно для них. Наверное, твоей Марии, как и тебе, хочется всё новых подтверждений любви. Хочется быть уверенной, что, как и её мама, она полностью контролирует ситуацию, если твоему рассказу верить. Не воспринимай всё буквально. Случай помню: наш боевой полковник, сильный командир — гроза подчинённых. Как-то я домой к нему зашёл, а там жена командует. Он потом понял моё недоумение и объяснил: «Да мне так проще, я на работе за всё отвечаю и всем управлять замахался, дома же я так отдыхаю». Я это не к тому, Вань, чтобы тебя в подкаблучники призывать. Жена мужа не должна никогда унижать. Это верно. Но ведь и ты требуешь, чтобы всё было по-твоему. Либо тебе другая женщина нужна, чтобы вовсе не капризничала, но такая тебе и надоесть может. А если не хочешь свою Марию потерять, то научись ситуацию отпускать, не дави на неё — и она сама постарается тебе угодить.

— Легко тебе говорить, — задумался Черепанов. — А у меня гордость.

— У тебя гордость, у неё гордость, а брак — это искусство компромисса.

В один из дней в камеру № 5 привели нового жильца. Иван был просто огорошен: порог переступил один из его коллег — член депутатской комиссии Сергей Квашинцев.

— Здравствуй, Иван Сергеевич, — тоскливо поздоровался Квашинцев.

После прохождения необходимых процедур принятия в сокамерники, которые были на удивление на этот раз мягкими, ближе к вечеру Квашинцев подсел к Ивану.

— Что у нас творится, Иван! После твоего ареста нагрянули все, кого только можно представить. И КРУ, и следователи, и менты, и черт знает кто ещё… Выворачивают всё наизнанку, копают глубоко и по всем направлениям.

— Ты-то как сюда попал? Не понимаю. Ничего не понимаю. За собой криминала не чувствую, а ты-то и подавно ни при чём, — Иван тяжело вздохнул.

— Оказался при чём. На самом деле у них есть материал по деятельности моей торговой сети. Там кое-какие нарушения имеются, как у всех, но ты же понимаешь, в каком свете это можно представить. Можно минимальный штраф, а можно и в камеру! Что вот, собственно, и произошло… Теперь всё потеряно… Чёрт, неохота жизнь заново начинать…

— Непонятно, у тебя же есть директора, бухгалтеры — пусть их и дёргают.

— Да что же тут непонятного? Кому-то приглянулся мой бизнес, нет меня — нет бизнеса. Скупить теперь можно будет всё за копейки. Это только в учебниках бизнес продаётся на своём пике, а у нас его на пике легче потерять.

— Какие есть варианты?

— Вариантов негусто. Вернее, вообще никаких. Помощи не жду ниоткуда: все, с кем водку пил, на охоты возил, теперь исполняют служебный долг по полной программе. Адвокат просто в стену упёрся… Правда, следователь видит перспективу…

Квашинцев как-то странно взглянул на Черепанова и быстро отвёл глаза, уставившись куда-то в угол камеры. Вот, подумал Иван, сейчас-то всё и прояснится…

— А конкретно, что именно?

— Предлагает на тебя показания по взятке дать. Взамен спустит всё на тормозах.

— Я брал или я давал? — Иван улыбнулся, но настроение его никак не соответствовало выражению лица.

— Сначала брал, потом решал вопросы дальше. Ну, и давал всем, кому положено… Фамилии конкретные они сами назовут.

— Хорошее предложение, Серёжа. И что думаешь делать?

— Я не знаю, Вань. Тупик. Ведь всё заберут…

После очередной встречи с адвокатом Караваев подсел к Черепанову и сказал:

— Ну что, Вань, можешь поздравить: моя эпопея заканчивается. Завтра суд изменит меру пресечения на подписку, а там — дело на доследование и… справедливость восторжествует.

— А если не изменит? — поинтересовался Иван.

— Да нет, всё на серьёзном уровне решено. Нашли компромисс с новыми начальниками — что толку воевать? Людям ведь нужно работать, семьи кормить. Запустим альтернативный профсоюз, поддержим отсрочкой платежа металлургический завод из правильного холдинга…

Мы с юристами твою, Вань, ситуацию тоже обсуждали. Дела у тебя не хуже, чем у Штирлица, когда он с отпечатками на чемодане радистки попался.

Выход у тебя какой при уровне твоего дела? Либо воля министра МВД, либо прокурора, либо президента, либо главы его администрации. Либо тех, кто на них влияет и кому они не откажут. Либо договориться с кем-то из них. А может, сместить. Или дождаться другой расстановки сил. Или поменять ее.

Относись к этому всему как к шахматам. Ты — фигура. Нет, не король, не ферзь и даже не ладья. Ты — пешка. В чужой пока игре. Маленькая пешка, которую могут разменять, не задумываясь. Но при определённом раскладе и пешки становятся главными фигурами. С их помощью ставят мат. Главное — не сойти раньше срока с доски.

— Или пат, — поддержал тему Черепанов, которого мама в детстве отдала в шахматный кружок для развития логики мышления.

Черепанов неожиданно вспомнил маму и испытал чувство вины. Он всё время пытался вырваться из-под её опеки, стать независимым. И учиться уехал в другой город. А самостоятельность, которой он так гордился в юности (сам поступил в институт, вечерами неплохо подрабатывал грузчиком в булочной), сейчас казалась мальчишеством. Ивану вдруг стало жаль, что он редко звонил маме, а её лишил возможности заботиться о себе. Умерла она неожиданно, когда он заканчивал пятый курс. С отцом после того, как тот ушёл в другую семью, Черепанов почти не общался. Не мог справиться то ли с чувством обиды за маму, то ли с детской ревностью. Хотя мама, наоборот, советовала так не поступать. Нужно будет на воле бате позвонить, года два назад у него проблемы были с глазами — решил ли он их или помощь нужна…

— На всякий случай…

Иван почувствовал, как Караваев вместе с пачкой печенья передал ему деньги. Как их хранить, Черепанов уже знал. Он хотел сказать, что обязательно вернёт, но Дмитрий Валентинович опередил его:

— Пропьём в «Пекине». В московском. Что-то так захотелось после наших бесед по местам студенческой молодости проехаться…

Перед сном военком решил задать Черепанову вопрос, который, видимо, давно его мучил:

— Вань, вот ты мне объясни, как говорится, не для печати, как человеку от этих дел далёкому. Этот вагоноремонтный завод, за который тебя дёргают, ведь и впрямь за бесценок ушёл, страну в очередной раз ограбили. Разве можно с этим мириться? Стало быть, по-своему они правы, что разобраться с этим хотят?

— Так-то оно так, да не так, Аркадьевич. Всё зависит от того, как считать. У нас ведь какой покупатель уникальный отыскался: взял обязательство завод загрузить заказами, реконструировать, сохранить все рабочие места, через три года ещё сто новых создать. Вот и считай, сколько этот завод при таком раскладе в бюджет доходов за ближайшие пару лет выдаст. А возьми другой вариант: выложит инвестор сразу вроде бы кругленькую сумму, которая всех впечатлит, а на реконструкцию у него уже денег не останется. Порежет оборудование на металлолом, людей уволит, а потом помещение и землю продаст частями, получит свой навар — и до свидания.

— Да, — зевнул военком, — их послушаешь — они правы, тебя послушаешь — наоборот…

Ночью Черепанову не спалось. Рой мыслей крутился в голове. Сюжет всё более раскручивался: «Зачем Квашинцева подсадили ко мне? Для чего? Действуют, конечно, грубо и незамысловато, но эффективно. Какое решение он примет, и чем мне это грозит?» Впрочем, о решении коллеги долго гадать не стоило — сдаст его лавочник, подпишет всё, что подсунут!

Ответ на все вопросы Иван получил на следующий день от следователя Степаненко. Ему предложили сделку. Просто и конкретно. Для того чтобы не стать козлом отпущения, нужно дать показания против бывших должностных лиц фонда госимущества, кабинета министров, мэра, его партийных руководителей. Всё, как и предполагалось: Квашинцев топит его, Ивана, а он, в свою очередь, по цепочке, всех остальных. Эффект домино.

— Иван Сергеевич, у вас есть несколько вариантов развития событий, но в отличие от первого дня нашего знакомства они имеют весьма реальные перспективы развития, — следователь был, как обычно, сосредоточен и контролировал каждое своё слово.

— Начнем с позитивного — для вас позитивного — варианта № 1: вы даёте показания на всех без исключения должностных лиц, проходящих по этому делу. Естественно, по нашему сценарию. С их именами вы уже ознакомлены, поэтому имеете чёткое представление о том, кого по персоналиям получите во враги. Обещаю со своей стороны, что на суде прокуратура акцентирует внимание на вашем раскаянии и будет просить назначить минимальный срок, если повезёт — получите условный.

И ещё. Все лица, о которых идёт речь, так или иначе нанесли громадный ущерб государству — вы представляете разницу в цифрах. Это очевидно. Да, они ловки, хитры, окружены юристами. Но они не должны остаться безнаказанными.

— Понятно, как говорил Жеглов: «Вор должен сидеть в тюрьме», — вдруг оживился Черепанов. — Только о принципиальности не надо. Как получилось, что племянник нашего нового прокурора обанкротил станкостроительный завод, а теперь на «Бентли» разъезжает; вас это не смущает?

— Я такой информацией не располагаю. И давайте не будем отвлекаться, — сухо ответил Степаненко.

— Кстати, что касается обвинений по колясочной, то мы с адвокатом уже всё выяснили — это помещение давно как колясочная не значилось и на тот момент находилось в аренде.

— Как я рад, как я рад! — деланно улыбнулся Степаненко, а потом уже резко добавил: — Ну это вы в суде объяснять будете. Кстати, ваш коллега Квашинцев уже сознался, что вы поделились с ним гонораром за решение этого вопроса в размере 2000 американских долларов. Да вы не переживайте. Не колясочная — так кинотеатр. Я вас, кстати, по этому эпизоду ещё не опрашивал, но если настаиваете… Ведь вы выступили с инициативой его продажи?

— Да, он был в аварийном состоянии, а нашёлся инвестор, который отремонтировал соседний детский сад.

— Разве вы не знали, что объекты социального назначения реализуются исключительно через аукцион. А вы отдали его арендатору методом выкупа по экспертной оценке. Ваша подпись?

— Подпись-то моя. Но то, что вы сказали, касается объектов госсобственности, а кинотеатр пребывал в коммунальной собственности, — начал проявлять строптивость Черепанов. — Да, вспоминаю, мы его вообще по решению сессии продали.

— С этими тонкостями я не знаком, но знакомый вам Квашинцев вспомнил, что членам комиссии было роздано 5000 уже знакомых вам американских долларов. И вообще, давайте по существу. Итак, вариант № 2: вы становитесь в позу и разыгрываете благородного идальго. При таком развитии имеем следующие последствия для вас — максимально возможный срок, опороченная репутация, со всеми оргвыводами, да что тут долго говорить… Вы сами чудесно понимаете, что как бы ни старались пропагандисты вашей партии, отмыть вас окончательно будет уже невозможно. Да и не такая уж вы весомая фигура, чтобы за вашей судьбой с тревогой и сочувствием наблюдали народные массы. Ну, максимум — два десятка пенсионеров-легионеров в пикете, вялый репортажик — и всё, здравствуй, зона. Все попытки вилять, хитрить, обманывать следствие оставьте сразу — буду расценивать как попытку к бегству. Сами знаете: шаг вправо, шаг влево — расстрел на месте! Варианты я вам предложил. Или — или! Вот что, сейчас я иду курить. Сигарета погибает за четыре минуты. По возвращении я должен получить чёткий ответ. И пожалуйста, не напрягайте следствие вызовом адвоката — бесполезно. Вам предстоит принять решение, это ваше личное решение: выбирайте из двух зол то, которое вам кажется наименьшим.

За эти четыре минуты в уме Черепанова пронёсся вихрь эмоций. Мысли выстроились моментально в логическую цепь, которая вынесла бы на себе тяжесть адмиралтейского якоря. Он был готов к разговору. И к дальнейшим действиям.

Дверь отворилась. Как всегда стремительно вошёл Степаненко.

— Я готов вас выслушать, Иван Сергеевич. Только без долгих предисловий, знаете ли, следствие устало…

— Только давайте без революционных лозунгов, на матроса Железняка, простите, как-то не тянете… Я согласен.

В очередной раз Степаненко решительным шагом вышел из кабинета. Думать и сомневаться уже было незачем. Слово сказано, маховик закрутился.

На сей раз пауза оказалась недолгой. Уже через пару минут в кабинете появился человек, выправка и костюм которого убедительно говорили о том, что это и есть тот самый «рояль в кустах». Следом, уже далеко не так стремительно вошёл хозяин кабинета. Но теперь выражение лица его радикальным образом изменилось. Весь вид его показывал, что свои полномочия он сдал. По крайней мере, временно.

— Добрый день, Иван Сергеевич, — представился Черепанову новый персонаж. — Я советник юстиций Жуков Алексей Владимирович, следственный отдел Генеральной прокуратуры. Курирую ход следствия в вашем регионе. К сожалению, стране таких специалистов, как я, катастрофически не хватает — масштабных дел слишком много. Мы ограничены во времени, поэтому сразу к делу. Мне доложили, что ваша позиция по отношению к следствию изменилась. Оставьте нас, капитан, наедине, — обратился он к Степаненко, — следствие переходит в интимную фазу.

Степаненко неловко ретировался спиной вперёд, ощущая всей кожей раздражение и дискомфорт — сколько раз ему приходилось не спать неделями, а потом, как водится, приезжал какой-нибудь столичный ферзь и ставил мат в один ход.

— У меня есть к вам предложение. Вы нам активно помогаете. Мы, в свою очередь, закрываем глаза на многие из ваших «заслуг» перед законом.

Пауза затянулась. Иван не спешил с ответом.

— Думаю, вы прекрасно понимаете, чего вы хотите, а я знаю, что могу вам дать. Какие гарантии положительного решения моей проблемы, да и, в конце концов, моей дальнейшей безопасности?

Жуков пожал плечами.

— Иван Сергеевич, мы не в Штатах. Здесь нет программы защиты свидетелей, да и никто вас преследовать не будет. Исчезнете где-нибудь за рубежом, ваши подельники всерьёз и искать вас не станут. И не такие звёзды тихонько закатывались. Вон, знаменитый майор пропал на пару лет, а теперь глядишь — желанный гость на всех эфирах. Вы достаточно умный человек, грамотный журналист, мы вам уже создали репутацию мученика. Теперь при правильном подходе сможете спустя недлительное время стать вполне популярной фигурой. И пожалуйста, не обременяйте себя мыслями о порядочности — обстоятельства завели вас за ту грань, где этому понятию нет цены. Совсем никакой нет.

Майор закурил «Парламент», отключил некстати зазвонивший телефон и продолжил:

— Ваш следователь вкратце описал круг лиц, причастных к вашему делу, но, знаете ли, стрелять так стрелять — уж коль вы окончательно решились, мы несколько расширим эту аудиторию. На самом деле наша цель — нет, не коммунизм! — захихикал сам обрадованный собственным остроумием майор.

Черепанов интуитивно почувствовал: чтобы выйти из-под этого давления и не наделать глупостей, надо отключиться от ситуации. Он усиленно принялся рассматривать тщеславного советника юстиции. Интересно, какая у него жена или любовница? И что он им рассказывает о своей службе? Что в дерьме приходится колупаться или бесстрашно ловить бандитов? А впрочем, тоже работёнка дурацкая…

Майор расстегнул ворот, и взгляд Ивана Сергеевича остановился на характерном поперечном розоватом шраме на шее Жукова. Явно не боевое ранение — щитовидка барахлит, видать, серьёзно, вот её и оперировали. Черепанов вспомнил про своего дядю — самого известного в Украине эндокринолога, на операцию к которому не попасть так просто — месяцами ждут…

Иван словно проснулся. Главное в этом положении — потянуть время и ничего лишнего не подписать, либо всё-таки пойти ва-банк… В конце концов, он ничего не теряет…

— Наша цель — добраться до тех, без чьего участия такие аферы не могли бы проходить, но кто отгородился от правосудия стеной должностей и адвокатов. То есть Каменев и Булах. Ну и, естественно, их подручные, которые участвовали в процессе. Задача, как видите, не такая уж и сложная. Булаху, скажу вам по секрету, осталось гулять на свободе считанные часы.

Николай Алексеевич Каменев прошёл все ступени карьерного роста и достиг, в конце концов, положения одной из первых фигур на политической шахматной доске государства. Нынче он уже делал счастливыми других, приближая или отдаляя от себя. Лидер Партии Развития не был модным политиком, действующим в угоду времени, и на определённом этапе его противники этим обстоятельством успешно пользовались. Крепкий хозяйственник и консерватор по натуре, он не уделял должного внимания рейтингам, количеству часов, проведённых на телевидении, интервью и ток-шоу. Только когда партия стала заметно терять влияние, его политтехнологи стали настойчиво советовать не пренебрегать этими вещами. Николай Алексеевич под давлением обстоятельств изменил своей натуре и был вынужден кардинально сменить имидж. Он всё чаще и чаще стал вступать в публичные дискуссии, его лицо начало мелькать на телеэкранах. Сейчас его партия находилась в оппозиции, и накопленный горький опыт пришёлся ко времени.

Нынешний премьер поражал всех своим талантом оратора, работа правительства сводилась к публичному обсуждению тактики и стратегии будущих великих свершений, глобальных прорывов к народному процветанию. Правда, на этом всё и заканчивалось. Экономика между тем стабильно катилась вниз. В ближайшие два года никаких новых выборов в стране не предвиделось, и руководство Партии Развития на разных уровнях различными методами пыталось влиять на ситуацию, но кардинальных изменений к лучшему это не приносило. Необходим был мощный прорыв во власть, возможно, неожиданный союз с кем-то из оппонентов. Сам Каменев ещё не до конца понимал, как этого добиться, тем более что среди нынешних властных сил не так и много было людей, разделявших его взгляды на стратегию развития государства. Круг лиц, на которых Николай Алексеевич мог рассчитывать в критических обстоятельствах, также был не очень широк — всего несколько его коллег из руководства партии. Хотя на этапе взлёта к власти таких людей, верных и толковых — как он тогда думал, — было намного больше. По крайней мере, они старались так выглядеть. Затем последовал пресловутый период перманентных выборов, и очень многие соратники, делавшие на него ставку, попросту предали его, а возможно, он и сам сделал что-то не так. Многому тогда научился Николай Алексеевич. Ему стоило больших сил спокойно и уверенно держаться на публике, не отвечать на откровенные провокации и издёвки оппонентов. А жизнь день за днём подбрасывала всё новые и новые проблемы.

Игорь Дмитриевич Булах был известен в кругах Партии Развития как «политрук». Он задавал тон во всех конфликтных ситуациях с оппонентами, единолично решал, кому быть лицом партии на телеканалах, а кому разбивать палатки, хоть в чистом поле, хоть возле Верховной Рады. Многие однопартийцы, единомышленники его откровенно побаивались и перечить не решались, тем более что возражения не приветствовались негласным внутрипартийным этикетом. Игорь Дмитриевич был весомой фигурой ещё и потому, что представлял новое поколение политиков — людей, которые долго не решались идти во власть. Но пришло время, когда он и его близкий друг детства — бизнесмен Антон Ахтямов — решились на этот шаг. Они умели строить системный бизнес, добиваться хороших результатов, и этим выгодно отличались от болтунов-демагогов, оккупировавших в своё время политический Олимп страны и не желающих его освобождать. В отличие от большинства оппонентов, болтавших о демократии, предпочитали дисциплину и чёткую организацию, и это приносило результат. Они умели созидать, а не только отбирать и разрушать. Вокруг их капиталов сплотились все региональные политики, в итоге получилась одна из самых мощных политических структур страны.

Неожиданно быстро и неприятно стабильно для оппонентов Партия Развития начала набирать политический вес — сначала в своём регионе, а затем и во всей стране. Политологи поначалу сдержанно оценивали перспективы этого формирования, но Булах и Ахтямов привнесли в партийное строительство свежий взгляд на всю систему менеджмента и отношений с оппонентами. Их деловая хватка помогла новому политическому проекту очень быстро встать на ноги. Очевидно, законы бизнеса вполне успешно работали и в политике. Собственно, сам Булах политику и расценивал как бизнес в концентрированном виде. Всякий товар, в конце концов, имеет свою цену и своего покупателя. Важно угадать, вычислить баланс спроса и предложения. Оказалось, что различие между политикой и бизнесом всё же существует. И весьма существенное. Последние дни Игорь Дмитриевич с горькой усмешкой вспоминал лихие девяностые годы — по всему выходило, что тогдашняя власть бандитов и рэкетиров была много разумнее и рациональнее нынешней. Не имевшие экономических дипломов, братки интуитивно чувствовали, что классическая формула бородатого немецкого еврея корректировке не подлежит. Деньги — товар — деньги со штрихом. Ученье Маркса всесильно, потому что верно! Вот и кормились фининспекторы в кожаных куртках и спортивных штанах «Адидас» со «штриха», не претендуя на основные фонды, не трогая ни товар, ни первоначальный капитал. Зачем резать курицу, несущую золотые яйца?

В нынешней украинской политике главным средством производства, основным и оборотным капиталом выступали подлость, предательство и талант к воровству. Только этот талант легко конвертировался во власть и звонкую монету. Даже такому человеку, как Булах, прошедшему жёсткую школу выживания в отечественном бизнесе, принять подобные условия существования оказалось непросто. Полгода назад он аккуратно и безукоризненно с точки зрения закона провёл сделку — выкупил пакет акций торгового центра у бывшего партнёра, отбывавшего на постоянное место жительства в тёплые края. Обычная сделка. Всё чисто, всё по закону. Так ему тогда казалось. Потом партнёр вернулся и при поддержке новых властей стал давать пресс-конференции, вышибая у эмоциональных журналисток слезу рассказами о прямо-таки гестаповских методах, при помощи которых отбирали у него кровные акции торгового центра «Белый аист». Правоохранительные органы до изумления дружно и оперативно встали на его защиту.

Так Игорь Дмитриевич оказался в камере Лукьяновского СИЗО столицы. Он понимал, что предъявить ему нечего, нет у следствия никакого на него криминала, но он должен сидеть — и будет сидеть. Он понимал также, что и сам злосчастный торговый центр всего лишь повод — не этот объект, так другой, — в конце концов чисто материальная ценность «Белого аиста» была крайне невысокой при таких заоблачных ставках в игре. И из этой игры его непременно следовало вывести любой ценой. По сути, думал Игорь Дмитриевич, это ведь признание противником его заслуг перед партией. И оценку ему беспристрастные граждане судьи выставили самую высокую. Выше — только пуля.

… — И вы нам в этом уже помогаете, Иван Сергеевич. Уже самим фактом своего существования.

Диалог развивался как-то однобоко, советник юстиции профессионально солировал, психологически душил раздавленного арестанта. Обработка и давление шли до глубокой ночи. Иван, измученный событиями последнего месяца, держался из последних сил.

— Послушайте, начальник, я уже сдал все линии обороны, хватит промывать мне мозги. Давайте будем, в конце концов, прагматиками: я готов вам помочь и даже более того — сделаю подарок. Не из симпатий — вы мне категорически неприятны! — исключительно из практических соображений! По старой журналистской привычке я собирал материалы по разным направлениям своей деятельности. В целях самообороны вёл видео— и звукозаписи в кабинете. Там есть много интересного для вас. Конечно, главные фигуры лично меня не посещали — чином не вышел, но их доверенные лица часто бывали и поручения давали. Иногда очень интересные поручения. Для вас — особенно интересные. Устал я от всей этой бодяги… Я понимаю, что подарок серьёзный. На этом деле карьеру себе сделать сможешь. Кстати, с профессором Сибинцовым никогда не общался?

Лицо Жукова изменилось так, словно он споткнулся.

— Было дело. С госпиталя меня к нему на операцию направляли. А вы его откуда знаете?

— Дядька он мне родной, в Киеве когда бываю, у него на Чапаева всегда останавливаюсь. Ну да ладно. Привет при случае передавай. Видишь, какая земля-то круглая. Но вернёмся к делу. Всё закопано на берегу Донца.

— Это же пограничная зона. Ближе места не было?

— Дом там у меня. Мамы покойной. С огородом на речку. Где ты видел, чтобы в пограничной зоне ворюги шарили? Там в посёлке ни одной картошины за последние годы не пропало.

Иван и сам не заметил, как перешёл с Жуковым на «ты».

На следующий день была намечена поездка на реку Донец за материалами Ивана. Жуков при этом стал значительно лояльней — упоминание о дяде сделало своё дело. Угостил чаем, пожаловался на командировки.

Выехали рано утром. Сразу за городом зарядил моросящий дождь. Майор, сидевший на переднем сидении «Волги», был задумчив. Степаненко традиционно пошутил, мол, хорошая примета — в дождь новое дело начинать. Он с пристегнутым наручниками к дверной ручке Иваном разместился на заднем сиденье.

— Да отстегните вы эти наручники, не уголовник же с нами, — скомандовал Жуков.

Следом за «Волгой» на видавшем виды «УАЗике» ехала группа сопровождения. Недолго побуксовав на разбитой сельской грунтовке, добрались, наконец, к наследственному дому Черепанова.

— Здесь! — Иван указал место тайника.

— Вперед! — коротко скомандовал Жуков, отослав рядовых срочной службы внутренних войск с лопатами на рыхлую от дождя землю.

— Что будем искать, Иван Сергеевич? — спросил Степаненко.

— Кусок керамической канализационной трубы. Где-то на глубине около полуметра. В ней лежит свёрток.

Копать сырую глинистую землю было тяжело. Наконец через полчаса лопата звонко звякнула! Всё внимание следственной группы сосредоточилось в этом месте. Воспользовавшись моментом, Иван сделал рывок в сторону сарая и закрылся изнутри на задвижку. Дощатая задняя стена выходила прямо на обрыв реки. Сильный удар ногой — и затрещали ветхие доски. Пока его преследователи срывали дверь с петель, Иван уже катился по песчаному склону и вмиг оказался в холодной воде реки. Течение понесло его вниз, глубокий нырок — и от него не осталось даже кругов на воде. Следующий раз он всплыл глотнуть воздуха метрах в тридцати ниже по течению и уже практически на российской стороне. Стрелять вслед смысла не было, у Степаненко от бессильной ярости тряслись руки. Жуков стоял и, словно окаменев, не произносил ни слова.

— Прощай, оружие! — Капитан Степаненко ярко, в деталях представил себе момент расставания с табельным пистолетом, удостоверением и погонами.

— Чего стоим, солдаты?! — заорал он. — Копать!!!

Но и здесь его ждало разочарование: труба с одной стороны уходила под фундамент дома, а другим концом заканчивалась в выгребной яме. Это была настоящая канализационная труба. Степаненко расколотил её на протяжении всех пятнадцати метров и не нашёл ничего, кроме её естественного содержимого.

…Иван выбрался из воды, прошёл несколько километров вверх по течению и снова вернулся на украинский берег. День отсиделся на заброшенной туристической базе в разрушенной столовой, следующим вечером вышел из укрытия. Он уже чётко представлял, как действовать дальше.